Текст книги "Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось"

Глава 8

Господь сказал Мне: Ты Сын Мой;

Я ныне родил Тебя; проси у Меня, и дам народы

в наследие Тебе и пределы земли во владение Тебе.

Псалтирь 2:7–8

Красна. 1931 и 1936. Мне пять и десять лет.

Ехезкель родился через три недели после смерти отца. Мне было всего пять, но я помнила мамин раздутый живот. Мама сидела в низком кресле и оплакивала нашего отца. А потом появился маленький младенец. Я помнила мамино уставшее, но счастливое лицо. Весь город пришел на его бриз[13]13
  Бриз: Церемония обрезания.


[Закрыть]. Не каждый день младенцу дают отцовское имя. В нашей общине детей называли только в честь умерших. Я помнила свое красивое синее платье с белой отделкой, помнила, как буббе расчесывала мне волосы, помнила, как бегала вокруг шуль с Лией и Пинхасом. Мы жевали ругелах, и никто нас не останавливал.

Шуль заполнилась народом. Я помнила, что в комнате стало темно – так много людей собралось. Люди сидели на подоконниках, закрывая свет. Я видела, как их тени пляшут вокруг бимах[14]14
  Бимах: Высокий алтарь в синагоге, откуда читают Тору.


[Закрыть]. Мама стояла в углу с другими женщинами. Справа от нее стояла буббе Хейльбрун, а слева – буббе Гринштейн. Мама держала моего маленького брата на белой подушке. Он был очень красив – с карамельной кожей и идеальными маленькими глазками и носиком. Я коснулась пальцем его ладошки, и он тут же обхватил и сжал мой палец. Мама передала его зэйде Гринштейну, отцу моего отца. Зэйде взял его на руки и провозгласил:

– И назовут его именем в народе Израиля; Ехезкель Яков, сын Ехезкеля Якова!

Казалось, зарыдали все собравшиеся. Но я не плакала – мне не было грустно. Ехезкель стал нашим утешением. И мама больше не плакала. Мне было всего пять, но я помнила, как она лежала в постели, кормила малыша и смотрела на него с невыразимой любовью. Она позволяла нам с Лией и Пинхасом забираться на постель и прижиматься к ней, пока она кормит Ехезкеля. Пинхасу было почти два года, и он уже говорил целыми предложениями.

– Малыш Хезкель, мой малыш Хезкель, – твердил он, гладя пухлыми ручками крохотные ножки младшего брата – единственное, чего ему позволяли касаться. Он наклонился и поцеловал ножки. – Мой малыш!

Пинхас говорил с абсолютной уверенностью. Он вытянул свои пухлые ножки, прижался к маме еще теснее и издал удовлетворенный вздох. Как же мама тогда смеялась!

– Ты такой милый, мой Пинхас! – сказала она и наклонилась, чтобы чмокнуть его в щеку.

Пинхас серьезно смотрел на маму голубыми глазами, словно понимая, что теперь он – старший брат.

В то время все приносили нам еду. Наш кухонный стол был завален пирогами, халлами и картофельными кугелями[15]15
  Кугель: Запеканка из любых овощей.


[Закрыть]. Люди приходили встревоженные и нахмуренные, а я ничего не понимала. Я знала, что мой отец умер, но мы же оставались семьей. У нас родился чудесный младенец, у нас есть пухлый малыш, который говорит смешные вещи, две сестры уже достаточно выросли, чтобы помогать по хозяйству, а мама позаботится о нас, что бы ни случилось. А что, если бы вместо татэ умерла мама? Вот тогда можно было бы хмуриться и волноваться. Но наша мама с нами, и она сильная – даже в пять лет я точно знала, что с нами все будет хорошо, потому что у нас есть она.

Иногда мама позволяла мне присматривать за Ехезкелем, пока сама укладывала Пинхаса спать. Я слышала, как она поет ему колыбельную, а сама лежала рядом с Хезкелем на маминой постели, и он внимательно смотрел на меня карими миндалевидными глазами. Даже в пять лет я ощущала к нему абсолютную любовь и точно знала, что буду заботиться о нем всегда. Но все вышло по-другому. Я пыталась заботиться о младших, но, хотя Ехезкель был самым младшим, это он заботился о всех нас.

Через пять лет Ехезкелю было пять, а мне десять. Мы сидели за кухонным столом. Мама разлила нам гороховый суп, но себе ничего не взяла.

– Мама, возьми супа у меня, – сказал Ехезкель.

– Не глупи, – отрезала мама. – Я не голодна.

Я знала, что она старается накормить нас, а уж потом думает о себе, знала и то, что после смерти Пинхаса она стала есть еще меньше.

Ехезкель нахмурился и серьезно сказал:

– Когда я вырасту, у меня будет большой завод, самый большой в Венгрии. Я буду очень богатым, мама, и тогда я куплю тебе все, что ты захочешь, любые бриллианты и длинные шубы. Я куплю тебе большой дом с камином и столько книг, сколько ты захочешь, обязательно тебе все куплю, вот увидишь!

– Правда? – улыбнулась мама. – И мясо купишь? И курицу?

– Конечно! – кивнул Ехезкель. – Я буду покупать тебе мясо и курицу, когда ты захочешь. Найму кухарку, чтобы она готовила для тебя. Тебе больше никогда не придется готовить!

– Не уверена, что мне это понравится, – с улыбкой ответила мама. – Мне нравится готовить.

– Тогда ты будешь готовить, когда захочешь. Я поговорю с кухаркой, и она будет знать: ты можешь хозяйничать на кухне, когда тебе захочется.

Лия хихикнула.

– Откуда он только этого набрался?

– Можешь смеяться, – серьезно ответил Ехезкель, – но, когда я стану твоим богатым братом, ты смеяться перестанешь, уж поверь мне.

– Я не буду, – пообещала Лия.

– И о вас, Лия и Рози, тоже позабочусь.

– Нам стоит быть к тебе добрее сейчас, – улыбнулась я.

Ехезкель величаво отмахнулся.

– Не бойся, мама, – добавил он. – Я стану великим знатоком Торы, буду половину дня учиться, буду умным и богатым.

Мама рассмеялась.

– Конечно, будешь, мой Ехезкель Яков. А теперь, мой умный и богатый сын, пойди с моей старшей дочерью Рози на рынок и принеси мне яиц, хорошо?

– Конечно, мама!

– Лия, присмотри за заводом, пока нас не будет, – сказала я, и все мы рассмеялись.

Мы пошли на рынок через двор и дальше по главной улице. Рынок находился на городской площади. С прилавков продавали муку, сахар, соль. Вокруг другого прилавка бродили живые куры, еще не зная, что скоро окажутся на столе какой-нибудь счастливой семьи. Если бы нам была нужна курица, то нужно было бы выбирать ту, которая двигалась бы медленнее всех, но сегодня куры нас, к сожалению, не интересовали. На рынке был прилавок с очень красивыми цветами. Когда мы проходили мимо, от аромата у нас закружилась голова. Торговец яйцами сторожил свой товар так внимательно, словно в любую минуту мог появиться похититель. Я представила, как после схватки со злодеем вокруг будут летать яичные желтки.

Яйцами торговал здоровенный мужик, грудь колесом, а руки и голова располагались под странным углом. Он походил на морскую черепаху. Ехезкель держал коробку, а я, наклонившись, выбирала яйца. Мне хотелось выбрать для мамы самые лучшие яйца. Хотя другим они могли показаться совершенно одинаковыми, я знала, в чем разница. Я выбирала самые крупные яйца самой идеальной формы. Каждое яйцо я брала в руки и рассматривала. Находя то, которое мне нужно, укладывала его в картонку.

– Эй, конопатая, тебе не нравятся мои яйца?

Я почувствовала, что щеки у меня горят, и поняла, что краснею.

– Нравятся, – ответила я.

– Тогда выбирай побыстрее, конопатая! Быстрее!

Я быстро выбрала последние несколько яиц и сделала Ехезкелю знак следовать за мной. Он пристально смотрел на торговца.

– Прекрати! – прошептала я. – Пойдем!

– А что не так с конопушками? – спросил он, когда мы отошли достаточно далеко.

– Все знают, что это некрасиво…

– Некрасиво? А мне нравится…

– Ты просто так говоришь.

– Вовсе нет! Веснушки – они как звездочки на твоем лице, словно твое лицо – это вечернее небо.

– Может быть, для тебя они и похожи на звезды, но это всего лишь нечто такое, что считается некрасивым. Даже мама так говорит.

– А я думаю, что это красиво, – упрямо повторил Ехезкель. – Но откуда мне знать?

Через несколько дней Ехезкель подошел ко мне с пакетом из коричневой бумаги.

– У меня есть для тебя подарок, – сказал он.

– Для меня? Почему ты решил мне что-то подарить?

– Просто открой, – улыбнулся он, глаза его сияли.

Я взяла пакет и открыла. Внутри лежала черная стеклянная баночка с белой крышкой.

– Открой!

– Что это? – спросила я, снимая крышку и глядя на гладкий, жирный крем.

– Крем от веснушек! Я пошел в аптеку и сказал: «Дайте мне что-нибудь от веснушек для моей сестры». И он дал мне это. Он сказал, что это поможет. Наноси его дважды в день на лицо и шею. Веснушки начнут исчезать через три недели.

– Ехезкель, откуда у тебя деньги?

– Я сэкономил. Не волнуйся.

– Спасибо, Хезкель, но тебе не следовало этого делать.

– Я так хотел.

Я стала наносить крем каждое утро и каждый вечер. Через три месяца на моем лице не осталось ни одной веснушки, и больше они не появлялись.

Глава 9

Делят ризы мои между собою

и об одежде моей бросают жребий.

Псалтирь 21:19

Освенцим. Июнь 1944.

Солдаты повели нас к большому зданию. Мы вошли внутрь, и я увидела, что там совершенно пусто. Десятки девушек ходили вокруг с очень серьезным видом. Я присмотрелась и поняла, что они очень худы – кожа да кости.

– Снять одежду! – скомандовала женщина-солдат.

Мне показалось, что она всего на несколько лет старше меня. Светлые вьющиеся волосы были собраны на затылке в пучок. На ней была надета голубая блузка и юбка до середины икры.

– Одежду сложить сюда! – она указала на груду платьев в углу. – Быстро!

Я медленно продвигалась в очереди. Платье я не снимала с того дня, когда мы покинули Красну. Оно стало очень грязным, но качество ткани было видно невооруженным глазом. Идеальные швы, прекрасный покрой. Сколь бы бедны мы ни были, мама всегда шила нам с Лией по два новых платья каждый год. Я погладила боковые швы, сунула руки в карманы, ощупала шелковую подкладку. Женщина-солдат оказалась совсем рядом. Резиновой дубинкой она ударила девушку, стоявшую за мной, и та вскрикнула от боли.

– Ты слишком медленно двигаешься!

Я судорожно принялась расстегивать пуговицы и стягивать с себя платье. Руки у меня дрожали. Я старалась снять белье как можно быстрее. Я снова сгорала от стыда – мне не хотелось видеть обнаженные тела, но я ничего не могла поделать. Стоило нам снять платья, худые девушки мгновенно забирали их и складывали в груды. Шелковые платья летели и раскрывались, как цветы. Шерстяные платья сохраняли форму. Мы остались совершенно голыми.

– Встать в шеренгу! Встать в шеренгу! – скомандовал другой солдат.

Мы выстроились в шеренгу. Было темно, и я дрожала, хотя мне не было холодно. Я больше не чувствовала голода. В вагоне мне хотелось есть. Мне хотелось есть, когда мы шли сюда. Но теперь я не чувствовала голода, а лишь дрожала от слабости. Мы стояли с десятками других девушек, гадая, что с нами будет дальше.

Мы подошли к ряду из нескольких кресел, за которыми стояли безумно худые девушки, державшие в руках маленькие машинки. Нам велели сесть. Я ахнула, когда одна из них включила машинку и провела по моей голове.

Кудри закрыли мне глаза и упали на мои голые колени. Состриженные волосы стали еще более рыжими. Они пылали, как огонь, как кровь. Я вспомнила, как мечтала собрать волосы в низкий пучок для свадьбы, хотела расчесать их на прямой пробор, чтобы малиновые и золотые пряди на моей голове разделились, как Красное море перед иудеями. Они вновь встретились бы у основания моей шеи. Лия сшила бы мне вуаль из органзы, и вуаль эта спадала бы по моей спине нежными волнами. Волосы мои сияли бы сквозь вуаль, словно алое солнце, пробивающееся сквозь тучи. И весь город собрался бы, чтобы отпраздновать это событие вместе со мной.

Но вместо этого за моей спиной маленькая девушка водила по голове машинкой, очень быстро у меня не осталось ни волос, ни личности. Казалось, что это страшный сон. Состригая мои пряди, девушка напевала: «Маленькие мальчики с черными волосами». И в памяти возникает образ брата Ехезкеля. Вот он учит что-то в гостиной, идет со мной на рынок, смешит маму вечером. «Маленькие девочки со светлыми косами». Мама пытается сделать меня блондинкой, мы с подружками бежим к речке вниз по холму, и косы летят за их спинами, словно крылья.

Рыжие волосы упали мне на колени. Девушка стряхнула их на пол.

«Что было, то было». Танцы, смех, работа, жизнь.

«И больше этого нет». Венгерские солдаты входят в наш дом, все сдвигают и ломают.

«Все ушло в тот день и в тот час». Пряди рыжих, словно огонь, волос лежат вокруг меня. Других девушек тоже побрили. Девушка, которая брила мне голову, продолжает петь: «Что было, то было». Она снова подносит машинку к моей голове.

– Стой! – хотела крикнуть, но не издала ни звука.

С ужасом наблюдала, как волосы мои падают на пол, словно капли крови, и не могла поверить, что это происходит со мной. Хотелось обхватить голову руками, чтобы спасти свои волосы, но было слишком страшно, чтобы двигаться.

– И больше этого нет, – пела девушка у меня за спиной.

Очередная прядь кудрей отделилась от моей головы, словно на казни. Под звуки песни они рухнули на пол.

– Все ушло, – поет девушка, и падает новая прядь.

– В тот день и в тот час, – она переходит к другой стороне моей головы.

Я не могу это остановить. Машинка скользит по черепу, срезая волосы.

– Маленькие мальчики с черными волосами, – весело поет девушка. – Маленькие девочки со светлыми косами.

Пряди падают и падают прямо перед моими глазами. Кажется, что с моей головы снимают что-то внутреннее, сущностное.

– Что было, то было, и больше нет!

Последним движением девушка провела машинкой по моей голове, подняла меня и указала на другую очередь.

Еще одна заключенная смела веником мои волосы, в которых больше не было жизни. Она собрала рыжую гору и скатала ее в шар, напоминающий птичье гнездо. Мне показалось, что меня обокрали.

Переходя в другую очередь, я увидела на полу осколок стекла. Я посмотрела на него и поймала взгляд странной девушки. Сердце забилось учащенно. Это мое отражение! Моя бритая голова! На черепе странной овальной формы не осталось ничего, кроме кожи. Уши, как два комочка, торчали по бокам. Глаза оказались слишком низко, нос был слишком велик, а губы – слишком широки. Мне всегда твердили, что я некрасива, потому что у меня рыжие волосы. Но я знала, что это неправда. Я была красива. Теперь же без моих рыжих волос я превратилась в самое уродливое на свете существо.

«Обещаю, – прошептала я существу в осколке, – обещаю тебе, я никогда в жизни не коснусь своих волос ножницами. Я никогда больше не стану их стричь!» Странное существо кивнуло, и я отпустила его, а сама встала в другую очередь.

Худые девушки унесли наши платья. Женщины-солдаты били всех, кто раздевался недостаточно быстро, резиновыми дубинками. Я видела, как молодая девушка-солдат заносит дубинку над головой и с силой опускает ее на плечо вновь прибывшей. Образы мелькали передо мной, но тут же гасли. Я видела только то, что было прямо передо мной, и тут же теряла это. Мне протянули маленькое синее платье, сшитое из одного куска ткани. Хоть шила я неважно, но понимала, что это платье было сшито на скорую руку – просто кто-то взял кусок ткани, сложил и сшил по бокам. Я натянула платье, грязное, воняющее мочой. Я просунула руки в короткие рукава. Платье опустилось на мою грудь. Ткань была тонкой, разрез на груди и на правом боку – до верхней части бедра. Платье даже колени не прикрывало. От запаха меня затошнило. С платья буквально капала грязь. Теперь это моя новая форма.

– На выход! На выход! – рявкнула другая женщина-солдат.

Те, кто оделись, пошли наружу. Я пошла следом, но вдруг все закружилось. Безобразные серые стены, голые девушки, груды волос на полу. Я не ела три дня. Все качнулось в одну сторону, потом в другую, и в глазах у меня потемнело.

Глава 10

Он был белокур, с красивыми глазами и приятным лицом.

1-я книга Царств 16:12

Красна. 1935. Мне девять лет.

Мама считала, что справиться с моими жуткими рыжими волосами поможет ореховое масло. Рыжая коса порождала массу проблем. Когда я шла по рынку, старухи, сидевшие перед прилавками, кривили сморщенные губы и плевали мне в лицо, но плевки их оставались на моих туфлях. Щеки мои пылали ярче, чем волосы. Я смотрела на собственные ногти, чтобы не заплакать. Когда глядишь на ногти, легче сдерживать эмоции. Все потому, что Адам и Ева были созданы из того же прочного материала, что и наши ногти (конечно, до греха Евы). Сразу вспоминаешь, каким сильным можешь быть. Это помогает сдерживать чувства, причем быстро. Мама сказала мне, что старухи не злые, они просто стараются помочь, потому что считают, что плевки прогоняют дьявола, живущего в рыжих волосах.

Когда мне было семь и даже восемь лет, я каждый вечер расчесывала волосы сто раз, чтобы прогнать дьявола. К девять годам я поняла, что все это неправда. Я знала, что мама никогда не думала, что в моих волосах действительно живет дьявол, но даже она, как и весь город, считала, что это некрасиво.

Мне нравилось, что мои рыжие волосы похожи на клубнику из сада, а на солнечном свете поблескивают чистым золотом. А больше всего я любила свои волосы, потому что унаследовала их от отца. Его больше нет, но волосы напоминают мне о нем. Частица его всегда была со мной, и ради этого стоило потерпеть плевки, которые приходилось долго счищать с туфель. Впрочем, все было неважно. Я точно знала, что когда-нибудь уеду в Америку, где у всех кинозвезд рыжие волосы, и уж там никто не будет называть меня страшной. Когда мама принесла ореховое масло, я принялась тихо молиться, чтобы оно не сработало.

– Рози, – сказала мама, – на рынке открылась новая лавка. У хозяина много всяких средств. Он дал мне это и сказал, что твои волосы станут светлыми.

Я посмотрела на черный флакон.

– И что это?

– Ничего опасного. Просто смесь ореховых масел.

Мне не хотелось красить волосы, но мама была полна надежд, и я согласилась (словно у меня был выбор!).

– Пошли на задний двор. Я поставлю тебе стул в удобном месте. Мне нужно бежать в иешиву готовить ужин, так что давай действовать быстро.

– Можно мне поиграть? – спросила Лия. – Мне же не нужно ждать Рози, да?

– Можешь идти, но без нее на речку не ходи. Это опасно.

– Конечно, не пойду, – откликнулась Лия и убежала, потряхивая идеальными русыми косами.

Я вздохнула.

– Всего несколько минут, – сказала мама. – А потом можешь идти играть.

Мы пошли в сад. Стул посреди грядок с редиской и огурцами я увидела издалека. Я села, мама накинула мне на плечи кусок ткани, чтобы не испортить мою форму.

– А теперь откинь голову назад, – скомандовала она, становясь за моей спиной.

Я откинула голову и почувствовала холодок – мама налила масло мне на волосы. Она распределила его по волосам, а потом принялась втирать его в голову пальцами. Вода капала мне на лицо, попадала в глаза и на колени. Я не жаловалась – знала, что мама хочет придать мне достойный вид и это приносит ей радость. Она круговыми движениями массировала кожу, а потом взяла расческу и принялась расчесывать мне волосы. Потом мама полила мне на голову теплую воду, добавила мыло и принялась смывать масло. Потом она вытерла мне волосы полотенцем, расчесала и заплела в тугую косу.

Мама обошла меня вокруг, склонила голову и принялась внимательно меня рассматривать.

– Вижу легкий желтый оттенок, – сказала она. – Масло работает. Беги посмотри, как там Лия.

Я провела пальцами по голове и косе.

– Спасибо, мама.

Прежде чем идти искать Лию, я забежала домой и посмотрелась в небольшое зеркало на стене. На меня смотрела юная девочка с большими миндалевидными голубыми глазами.

– Рози, – сказала я этой девочке, – ты очень красивая! Ты такая красивая!

Я крутанулась и вытянула шею, чтобы посмотреть на косу. Хм! Такая же рыжая, как всегда!

Когда я пришла на речку, Лия уже плавала. Русые волосы ее намокли, вокруг плавали листья водяных лилий. Она положила голову на большой серый камень, торчавший посреди речки, и принялась взбивать воду вокруг себя в белую пену. Ветви ивы с длинными листьями склонялись к речке, словно животные, пришедшие на водопой. Пышные зеленые кусты с белыми ягодами, словно зонтики, накрывали ветки, а узловатые корни удерживали берега. На другом берегу речки росла высокая трава. Повсюду сновали стрекозы, весело гоняясь друг за другом, словно играя в салочки. Прохладный ветерок обдувал мою шею.

– Рози, иди сюда! – позвала меня Лия.

Она сложила руки, набрала воды и плеснула мне на ноги.

– Ты не должна купаться без старшей сестры! И мама сказала, что ты должна дождаться меня!

– Она не узнает, если ты не скажешь! – засмеялась Лия.

Я сняла туфли и прыгнула в речку рядом с ней, не забывая про камни. Вода охладила мою разгоряченную кожу. Плюх!

Я даже слегка притопила Лию.

– Выходи! – скомандовала сестре.

– Вот еще! – откликнулась Лия.

Она схватила меня за плечи и попыталась утопить. Мне удалось вырваться из ее хватки, но я погрузилась в прохладную воду еще глубже. И вот уже утратила ощущение времени и пространства, вновь стала самой собой. Я всегда любила полную тишину подводного мира, открыла глаза и увидела, как вокруг меня плавают оранжевые рыбки и головастики.

– Привет, рыбки, – пробормотала я, выпуская воздух из легких. – Привет, маленькие головастики.

От губ моих поднялись пузырьки. Я вынырнула и сделала глубокий вдох.

Мы с Лией плавали и играли, пока нам хватило сил. А потом мы с трудом выбрались на берег – одежда наша отяжелела от воды и прилипала к телу. Мы легли на траву и стали греться на солнышке. Мама не любила, когда с нашей одежды на земляной пол капала вода, поэтому нужно как следует просохнуть, прежде чем отправляться домой. Я смотрела на небо, на тонкие ветви с длинными листьями над головой. Огромное дерево распростерло ветки во все стороны. Длинные, тонкие ветви свисали над водой и колебались на ветру. В траве я разглядела фиолетовые цветочки. Тонкие лавандовые лепестки окружали ярко-желтую сердцевину. Моя подружка, Река, говорила, что с помощью этого цветка можно узнать, любит ли тебя твой избранник. Я сорвала цветок.

– Лия, хочешь, я расскажу тебе секрет?

– Да!

– Только пообещай, что никому не скажешь!

– Я не скажу! Рассказывай!

– Но ты тоже должна будешь рассказать мне свой секрет.

– Хорошо, я расскажу!

– Мне кажется, я знаю, за кого хочу выйти замуж.

– Правда?! Расскажи!!!

Я покраснела, неожиданно смутившись, что произнесла это вслух.

– Он один из тех мальчиков, которые приходят завтракать.

В последнее время я часто мыла посуду в корыте, пока мальчики завтракали.

– Его зовут Яков.

– Яков? Кто это?

– Тот, рыжий.

– А, тот…

Лия улыбалась. Она одновременно и гордилась, и боялась знать такой мой секрет.

Яков по утрам приходил завтракать. Если другие мальчики буквально врывались в наш дом, то Яков вел себя гораздо спокойнее. В нем была какая-то надежность, уверенность, которая показывала, что он не нуждается в том, чтобы быть замеченным. На сцене мне нравилось двигаться и шуметь, но в обычной жизни я была тихоней, и его спокойствие привлекало меня, как лягушек привлекает вода. А кроме того, он был рыжим!

– А кто нравится тебе? – спросила я.

– Мне они все не нравятся!

– Ты должна мне сказать! Я же тебе рассказала! Ты обещала!

– Но мне никто не нравится! – смутилась Лия.

– Просто расскажи мне, Лия. Я никому не скажу.

– Ну хорошо, мне нравится Менди. Теперь ты довольна?

«Менди? Какой Менди? – подумала я. – А, тот маленький, с детским лицом».

– Лия, это так мило, – с восторгом сказала я.

Лия рассмеялась и отвернулась. Я взялась за цветок – это единственный способ узнать, любит ли меня Яков.

– Любит. Не любит. Любит, – бормотала я себе под нос, обрывая лепестки и бросая их на землю.

Сердце у меня замерло. Остался последний лепесток, и на него пришлись слова «не любит». Как такое может быть? Я бросила цветок и сорвала другой.

– Любит. Не любит. Любит. Не любит…

Я не успокоилась, пока не нашла цветок, который сказал мне заветное слово: «Любит!»

– Любит! – произнесла я, отрывая последний фиолетовый лепесток от желтой сердцевины. – Видишь? Я знала, что он меня любит!