Текст книги "Два романа из кармана (сборник)"

* * *

Все эти воспоминания и мысли пронеслись в сознании Ольги менее чем за минуту. Оборвались они так же неожиданно, как и появились. Мысль о не разбирающейся в людях матери захлестнулась мыслью о себе, тоже не совсем разбирающейся в людях. И сознание её снова заполнилось реальностью, в которую она не хотела верить. Очень захотелось курить. «Хоть бы сигарет у «князя» выпросила! Не догадалась!» – ругала себя Ольга, которой курение запретил хозяин. Ольга валялась в постели с клубком путаных мыслей, большей частью которых были различные версии её догадок и предположений. В числе их была даже версия о том, что Антон нарочно привёз её сюда и сдал в рабство. Сознание её, опирающееся на воспоминания о приятных отношениях с Антоном, отказывалось принимать такую версию; тогда её заменяла другая, где основным её врагом становился «князь». Нынешнее поведение «князя», откровенно называвшего её проституткой да и обращавшегося с ней как с проституткой, удручало её.

На улице рассвело, защебетали птицы, а Ольга всё лежала в постели и думала. Отпуская мысль о том, кто же её подставил, она всё больше мысленно искала пути к спасению. Ничего путного в голову не шло, всё на чём-нибудь спотыкалось, рушилось. Оставалось надеяться, что «князь» смилостивится и отправит её домой раньше, чем обещал. Мысль эта не дала ей успокоения, но слабость взяла верх, и девушка провалилась в глубокий сон.

* * *

В комнате не было часов, потому о времени Ольга лишь догадывалась по солнцу, по пению петухов, по телевизору, по приносимой еде. Еда была хорошей, кормили трижды: утром подавали каши, лёгкие супцы, омлет, яичницу; на обед – наваристые мясные супы, мясо с гарниром, фрукты, чай; на ужин – опять что-то мясное или рыбное. Все три раза блюда подавались со свежей зеленью. После ужина мальчик приносил небольшой графин с красным домашним вином – для веселья, как пояснил ей хозяин. Хозяин заставлял Ольгу встречать мужчин, приходивших к ней для сексуальных утех, приветливо, с весёлой улыбкой. Этих мужчин хозяин и мальчик, имя которого Ольге так и не удалось узнать, называли клиентами. По неизвестной Ольге причине работа с клиентами допускалась до трёх часов ночи. Однажды Ольга слышала, как, выпроваживая клиента, хозяин сказал, что уже три часа. В три они закрываются.

* * *

Клиенты были разные. Некоторые были даже приятны Ольге, но некоторые просто очень даже противны. К числу противных клиентов относился «старый хрыч», или «вонючка», – так про себя Ольга называла высокого костлявого старика лет семидесяти-восьмидесяти, который пахнул мешаниной нескольких отвратных запахов: кислого пота, резкого приторно-сладкого дезодоранта, болезненной вони и зачастую зловония изо рта. Общение с этим клиентом было для Ольги большой мукой. Кроме того, что при общении с ним затруднялось дыхание от вони, ей были противны прикосновения к её телу его старых жёстких ладоней с потрескавшейся кожей, и ещё более было противно касаться его плоти. Клиент этот никогда не раздевался, но непременно вываливал из штанов своё «достоинство» и требовал от Ольги, чтоб она его ласкала. Ласкать это губами, тем более брать в рот, Ольга напрочь отказалась, что вызвало стычку между клиентом и хозяином, принявшим сторону Ольги, и потому клиент довольствовался лишь ласками рук. Сам же он любил трогать шею девушки, руки, ноги, груди и больше всего задницу. После общения с этим клиентом Ольга всегда долго отмывалась в душе. Были ещё два неприятных Ольге клиента, которые, к счастью, бывали нечасто, но зато пятеро других дарили ей усладу. Несколько раз у Ольги даже мелькала мысль: «Кормёжка отменная, номер приличный, солнца навалом, секс – что надо, вот только бы ещё курить разрешали, было бы море, да чтоб этого старпёра и тех двух придурков не было – и чем не курорт?» На следующий день после визита «князя» Ольга, раскладывая свои вещи, обнаружила в ящике тумбочки пульт от телевизора; к счастью, телевизор, установленный высоко на стене напротив её кровати, работал нормально. На шкафе она нашла несколько потрёпанных русских журналов и книг. Целыми днями в отсутствие клиентов Ольга смотрела телевизор (в числе доступных телеканалов было два русских) и читала. Душ работал исправно, полотенца и постельное бельё мальчик менял ей ежедневно, еду подавал вовремя, в комнате убирался.

* * *

Но, невзирая на «курортность» бытия, Ольга мечтала скорее выбраться отсюда. Ей очень не нравилось её положение рабыни, оно огорчало, пугало, раздражало и даже бесило её. Своё положение она считала унизительным, а поведение некоторых клиентов – оскорбительным. Постоянно, если ум её не был занят очередным телепросмотром или чтением, Ольга то прокручивала разные версии того, как и по чьей вине она тут оказалась, то выстраивала планы побега, то обращалась мыслями к Параченко, к работе, иногда и к матери. Но чаще всего мысли её крутились вокруг Антона и Заура. Надежда стать женой или подругой Заура безвозвратно исчезла; единственно, помня слова Антона о том, что «князь» всегда держит слово, Ольга надеялась, что он отправит её домой, а вот надежда стать женой бизнесмена Антона, пусть и вяленькая, но всё же не оставляла её. Ольга прокручивала в воображении картины их встречи, их объяснений. Многократно она вырисовывала в воображении, как прощает Антона, бросившего её на произвол судьбы, как они счастливо живут в их новой квартире в центре города: он, влюблённый в неё, и она, влюблённая в его (их) деньги и довольная положением жены богатого бизнесмена.

* * *

Шла четвёртая неделя «отдыха» Ольги в Турции, а она так и не сумела ещё ни разу позвонить кому-либо. Сразу по приезде звонок матери она отложила, считая, что это и не обязательно, что успеется, что лучше позвонить, когда Антон будет в душе. Ей, знающей, что этот разговор в зависимости от настроения матери может иметь любой характер, не хотелось, чтоб Антон слышал его. Звонить на работу, по её мнению, было рано: она планировала позвонить боссу недельки через две или через недельку, не раньше, невзирая на то, что желание сообщить всем на работе о своём чудесном отдыхе было велико. Сейчас Ольга готова была на многое, лишь бы дозвониться до кого-нибудь, хотя «кто-нибудь» не годился, дозвониться нужно было до Антона или до босса. Мать она не брала в расчёт, понимая, что та ничем не поможет ей, а только навредит. Ольга шла на различные ухищрения, пытаясь у хозяина, обслуживающего её мальчика и у клиентов выяснить, как называется место, где она находится, выманить телефон, но до сегодняшнего дня ей ничего не удавалось.

Сегодня повезло. Правда, было ещё не понятно, насколько повезло. Сегодня Ольге удалось позвонить Параченко, но захочет ли тот помочь Ольге, оставалось для неё вопросом. Параченко так и сказал: «Ну ты и вляпалась, не знаю, сумею ли я тебе чем-то помочь». Зная босса, Ольга понимала, что эти его слова могли значить «да на фига мне тебе помогать». А если босс даже захочет помочь, то сумеет ли? Ведь Ольге не удалось даже правильно назвать место своего пребывания.

* * *

Сегодня клиентом Ольги должен был быть отвратный старик – «хрыч-вонючка», о чём Ольга, предупреждённая им в прошлый раз, знала, и это с самого утра портило ей настроение. Ещё раньше Ольга просила хозяина не допускать к ней этого клиента, но хозяин с непроницаемым, как всегда, выражением на лице ответил ей:

– Терпи. Это работа. Я же не замуж за него тебя выдаю.

«Упаси боже!» – подумала тогда Ольга, представляя не себя, а какую-то стороннюю девушку замужем за «хрычом», и ей стало очень жалко эту девушку. Потом мысли её запутались в теме её личного брака, но уже с Антоном, ну, или с Михаилом, или ещё с каким-нибудь приятным человеком, даже представила себя женой хозяина: он был приятен Ольге, хотя сказанное им сейчас обидно хлестнуло сознание: «Говорит обо мне как о собственности. Видите ли, он меня замуж не выдаёт. Да кто он такой!»

Сегодня, чем больше приближалось время встречи с «вонючкой», тем тоскливее становилось Ольге. Думая о костлявом клиенте, Ольга почти физически ощущала на своём теле прикосновения его прохладных, жёстких, шершавых ладоней с потрескавшейся под воздействием грибка кожей, почти физически ощущала его противный запах, и дыхание её непроизвольно спиралось. Понимая, что ещё раз просить хозяина отстранить от себя вонючего клиента бесполезно, она думала, как ей от него избавиться. Прикокошить нельзя: саму тут же прикокошат; оболгать, сказать, что позволяет себе больше дозволенного, нельзя: усилят слежку за стариком, а стало быть, и за ней; упоить невозможно. Желающим клиентам по их заказу подавалось спиртное, но мало кто из них что-то заказывал в её номер. Напоить его своим вином, но с такого количества не то что клиент, сама-то она не хмелела. Хорошо бы усыпить старика. И тут Ольга вспомнила, что в поездку эту на всякий случай прихватила украденный ею порошок, который когда-то по приказу босса всыпала в бутылки с вином, выставленные затем всем на новогоднем корпоративном вечере. Воспоминание это обожгло сознание девушки, как горячей струёй. Порошок – то, что надо! Ольга бегло вспомнила несколько курьёзов, произошедших в тот вечер с некоторыми из её сослуживцев, улыбнулась. Но улыбка эта вовсе не относилась к воспоминаниям о курьёзах, то была улыбка радости победы. Ольга тут же кинулась к своему чемодану в надежде, что порошок всё ещё находится там, куда был ею определён при сборах. Она порывисто открыла шкаф, так же порывисто вытащила из него чемодан, открыла, сгребла всё содержимое в одну сторону и, схватившись за язычок потайной молнии на подкладке чемодана, судорожно потянула его, расстегивая молнию. Сунула ладонь под подкладку, стала шарить. Все эти её действия были неестественно насыщены энергией напряжения, как если бы от этого зависела её судьба. Пальцы нащупали маленький целлофановый пакетик.

– Ес! – воскликнула Ольга, уже вытягивая пальцами пакетик. Она не знала, как подействует на старика порошок: уснёт ли он, как уснул на вечере тогда прямо за столом Валерий Иванович, обмякнет ли, как солёный застарелый огурец (такое в тот день случилось со многими), разболтается ли, а может, станет агрессивным, но даже этот вариант удовлетворял Ольгу, ведь тогда можно будет пожаловаться на старого клиента хозяину и «вонючка» будет отстранён, так как хозяин относится к ней как к дорогому товару и, как может, оберегает её. По его правилам все клиенты, кроме старика, были обязаны использовать презервативы, все были обязаны приходить чистыми, в чистой одежде. Недопустимы были со стороны клиентов грубость и хамство в отношении Ольги, не разрешалось им вступать с ней в разговоры, допустимы были только слова по необходимости и комплименты в её адрес.

Доставая из чемодана пакетик, Ольга разработала план, как ей лучше использовать этот порошок. Причём она не просто разработала его, она мысленно всё задумываемое пережила. Поняла, что ею уже допущена ошибка: зря она так рьяно кинулась за порошком, ведь если сейчас за ней наблюдают (и в спальной, и в туалетной комнатах в нескольких местах были установлены камеры наблюдения), то заметили её взволнованность. А если заметили, то внимание следящих усилилось, может, даже сейчас войдут. Голова Ольги невольно стала поворачиваться в сторону двери, но она сумела остановить себя. Зажав пакетик между пальцами, девушка выхватила из чемодана розовые трусики и розовый короткий сарафанчик. Почти не снижая темпа своих действий, положила всё на кровать, прикрывая розовыми одёжками пакетик, закрыла чемодан, убрала его на место и, прихватив трусами пакетик, пошла в туалетную комнату. В туалетной комнате камера видеонаблюдения была направлена на душевую кабинку; умывальная раковина и унитаз, находящийся тут же без всякого ограждения, оставались, по расчётам Ольги, вне поля слежения. Дальше необходимо было сунуть пакетик в трусики, причём спереди, ведь ей надо будет уже в комнате, став спиной к камерам, нагнуться, достать порошок и всыпать его в графин с вином. Сделать всё это надо сейчас, быстро и так, чтоб действия её не были видны в камеры. Можно было сделать это при старике, ведь хозяин клялся как-то одному разъяренному клиенту, что в присутствии клиентов камеры не работают, их отключают, но Ольга этому не очень верила, а потому решила подсыпать порошок в вино прямо сейчас. Войдя в комнату в розовом, она взяла графин с вином, делая вид, что пьёт из него, потом повернулась к камерам спиной, как бы ставя графин на место, и быстро всыпала порошок. От волнения получилось, что всыпала много. «Не подох бы», – кратко подумала она о клиенте, и мысли тут же переключились на то, как и где припрятать пакетик. Сейчас убирать пакетик в чемодан рискованно. В наклоне сунула его в шлёпанец, плотно прижала ступнёй, прошла в туалетную комнату и там сунула под бачок для мусора. Убираться мальчик придёт только завтра утром, к этому времени она успеет перепрятать пакетик. Теперь было важно, чтоб клиент захотел выпить вино. Ольга уже было сделала порыв достать из тумбочки второй фужер, но тут же остановила себя, решив, что сделает это при старике, – так будет естественнее. Далее она планировала после действия порошка ущипнуть себя в нескольких местах, с тем чтоб свалить образовавшиеся от её щипков синяки на старика, показать их хозяину в подтверждение садистских действий клиента. Всё это было придумано Ольгой ради избавления, хотя бы временного, от противного клиента, а получилось всё даже лучше, чем она себе это рисовала в воображении. Старик не заставил себя уговаривать, с радостью выпил предложенное девушкой вино, сказав при этом какой-то тост на турецком языке, и под действием порошка тут же уснул. Ольге же удалось позвонить из телефонного аппарата уснувшего клиента. Несмотря на то, что возможности позвонить во время пребывания в плену у неё до этого не было, она надеялась, что это ей всё же как-нибудь когда-нибудь удастся, и готовилась к этому. Узнав из одной турецкой телепередачи, какой код надо использовать при звонке из Турции в Москву, она записала код на тридцать третьей странице одной из книг.

Пристроившись на кровати, стоя на широко расставленных коленях над уснувшим клиентом, спиной к камере, дрожащей от волнения рукой она набрала заранее выученный ею код России, затем номер босса, который знала лучше всех остальных номеров, и ей повезло: Параченко ответил сразу. Представилась. Не дала ему досказать вопрос, который должен был звучать так: «Ну, как ты?» Прервала босса после его дружеского восклицания.

– Миш, умоляю, спаси меня! Меня похитили! Я в плену. В Турции. В какой-то дыре. Пожалуйста, Мишенька!

– А где твой хахаль? – спросил Михаил тоном, который Ольга не успела разобрать.

– Он улетел в Москву. Понимаешь, меня подставили! Меня чем-то опоили и увезли, а Антон подумал, что я его кинула.

«Конечно, кинула», – подумал Михаил, а вслух сказал:

– Так позвони ему, объяснись.

– Я не могу звонить, – с отчаяньем в голосе зашептала Ольга. Весь свой разговор она на случай вела шёпотом. – Это я одного клиента усыпила дурью и спёрла у него телефон. Боюсь, сейчас сюда влетят, и всё. Может, это наш последний разговор, любимый.

Последнее слово само сорвалось с губ Ольги с нотками боли и отчаяния. Сорвалось же оно не потому, что Михаил был её любимым, а как-то так, само собой, из жалости к себе. Говоря о том, что, возможно, это их последний разговор, Ольга вдруг поверила своим словам. Разговор с Россией действительно мог оказаться последним, и Михаил мог быть последним русским человеком, с кем она говорит. Потеряв истинное значение, слово «любимый» вырвалось со значением «дорогой, нужный, близкий для души в этот момент». Ну а ещё слово это вырвалось для лести, могущей сыграть какую-то роль. Михаил любил лесть и желал быть любимым. Ольга знала и то, и другое, но знала не умом, а чутьём. Собственно, чутьё-то и выплеснуло это слово в эфир и выплеснуло верно – последним.

– Клиента? – с неуместной весёлостью в голосе переспросил Михаил. – Ты что, в борделе?

– Не совсем… – замялась Ольга, но, понимая, что не время сейчас говорить об этом, поправилась: – Ну да, почти в борделе.

– Ну ты и влипла! Не знаю, чем я смогу тебе помочь.

– Мишенька, Мишенька, – взмолилась Ольга, почти перейдя на полный голос, но разговор прервался, и приятный женский голос что-то сказал на турецком языке: по-видимому, на телефоне клиента закончились средства. Ольга рассеянно посмотрела на аппарат и поспешно сунула его назад в брючный карман старика, спавшего на её постели, некрасиво приоткрыв рот и тихо посапывая. При других обстоятельствах ею овладела бы брезгливость, но сейчас мысль очень коротко коснулась клиента, короче даже, чем взгляд её, безразлично пробежавший по нему. «Дрыхнет – это короткая мысль о клиенте с тенью облегчения, а дальше сразу тревожно: – Господи, не усекли ли, что я разговаривала?» Мысль была тревожна, но возникшая следом была ещё тревожнее: «Надо стереть звонок, а то узнают, что я звонила!» Сильно волнуясь, Ольга снова полезла за аппаратом в карман спящего клиента, вынула аппарат, стёрла звонок и снова сунула аппарат в карман. Эти действия заняли у девушки не более полминуты, но охватившее её при том волнение оказалось неожиданно для неё самой таким сильным, что вызвало у неё учащённое сердцебиение. Несколько минут оставалась она стоять на коленях над клиентом, спиной к камере, уговаривая себя успокоиться. Мысленно она даже похвалила себя: «Ты умница, ты сделала всё правильно». Эти слова были почти магическими для Ольги. Часто ей приходилось говорить их себе самой для успокоения, особенно в случаях, когда, с точки зрения здравого смысла, она совершала подлость, низость, гадость. Слова возымели действие: девушка немного успокоилась и, всё ещё оставаясь сидеть над клиентом, начала перебирать в мыслях весь разговор с Параченко. Разговор ей казался пустым. Она даже не сумела сказать ему, где точно находится, да Параченко, похоже, это и не интересовало. Ольга представила, как босс сейчас наслаждается мыслью о том, что без него она пропадает.

* * *

И тут она не ошибалась. Параченко, действительно, с каким-то внутренним удовлетворением думал о том, что Ольга без него не может обойтись. Ему это было лестно. Но вдруг, захлёстывая приятную мысль, подступила другая, о том, что Ольга могла просто разыгрывать его. Это вызвало в нём раздражение, захотелось перестать думать о ней, но мысль оказалась неотвязной. Сердясь за что-то на Ольгу, и даже немного на себя, Параченко терялся в догадках, правда ли то, что сказала девушка. Возможно, это был розыгрыш. Хотя вряд ли Ольга будет с ним так шутить. «А может, она решила сорваться, – думал Параченко, широко шагая по кабинету. – Хахаль пообещал взять её к себе на работу, вот она и придуряется. Хотя очень уж натурально говорила. Может, и правда в борделе. Охмурил её какой-нибудь турок, а она, дура, и приняла всё за чистую монету. А может, хахаль-бизнесмен вывез её специально на продажу. Где-то, вроде в кино, такое было. «Любимый». Я её «любимый». А что, может, правда любит», – думал Параченко, пролистывая в памяти разные моменты, могущие служить доказательством любви Ольги. Почему-то в сознание пёрлись мысли о любви Татьяны к Степану, возникали сравнительные поведенческие картины Татьяны в отношении Степана и Ольги в отношении его самого. Получалось, что очень по-разному женщины проявляли свою любовь, но он понимал, что ведь и положение-то тут разное: он был женат, а Степан – холостяк. Потоптавшись мыслями на возможной любви Ольги к себе и не очень-то тому веря, Параченко снова вернулся к положению Ольги. «Возможно, всё так и есть, звонила она из Турции, – он ещё раз глянул на высветившийся на телефонном табло номер, – голос у неё был натурально тревожен. Наверное, влипла. Как же высвободить-то её оттуда»? На втором мысленном подслое одновременно звучали другие мысли, заставляющие поверхностные думаться: «Эта турецкая шлюшка нужна мне. Если высвобожу её, она по гроб жизни будет привязана ко мне».

* * *

Подождав после своего звонка несколько минут, Ольга, убедившаяся, что её разговор никто не засёк, решила скорее избавиться от остатков отравленного вина. Схватив графин, она выскользнула в туалетную комнату, подбежала к унитазу, собираясь слить вино, но передумала и вылила его в пластмассовый белый стаканчик для полоскания рта при чистке зубов, утопив в нём немного ручку своей зубной щётки, стоявшей в стаканчике щетиной вверх. «Вдруг пригодится», – подумала Ольга и быстро выскочила из туалетной комнаты. Хрыч подозрительно утих. «Господи, – испугалась Ольга, – уж не подох ли?» Быстро поставив графин на тумбочку, затрясла старика за плечо. Старик громко всхлипнул, что-то промычал и, оставшись с открытым ртом, засопел. При всхлипывании «хрыча» Ольга вздрогнула от неожиданности, но тут же обрадовалась: жив! «Не хватало мне только покойника. Ещё саму уроют». Потом она мысленно пробежалась по всем сослуживцам, оказавшимся зимой на новогоднем корпоративе под действием этого порошка. «Никто не подох, слава богу. Поспали, послюнявились, подрались. Слава богу, этот не кинулся драться». Тут Ольга вспомнила о необходимости насажать себе синяки, и ей, представившей синяки на её красивом, по её мнению, теле, стало жалко себя. Сегодня вечером должен прийти плечистый брюнет, заниматься сексом с которым для неё было наслаждением. Она представила себя в его объятьях, обезображенную синяками; картина эта ей очень не понравилась, и она отказалась от синяков, решив, что просто соврёт, скажет, что старик опять пытался сунуть ей в рот свою гадость, издевался над ней, а потом уснул. Вернувшись снова мыслями к опоённым бывшим сослуживцам, к их разговорам после праздника, Ольга убедила себя, что тогда никто не догадался, что произошло, хотя Герасимов высказывался: «Я как будто был опьянён», но босс тогда в ответ заметил: «Или хорошо набрался?» Все были пристыжены, и никто особо-то не желал развивать эту тему. «Хрыч» тоже не должен ни о чём догадаться.

* * *

Ольга посмотрела на будильник, отсчитывающий время её работы с клиентом. Каждый клиент заходил в комнату с этим маленьким красным будильничком, со стрелками, сложенными на цифре двенадцать. В зависимости от того, на сколько времени клиентом был сделан заказ, будильник приглушённо звенел через пятнадцать, тридцать, сорок пять минут или позже. Хрыч обычно оплачивал пятнадцать минут. Приближалось время окончания свидания с ним. Комната достаточно провоняла, и девушке скорее хотелось избавиться от вонючего клиента. Она решила вызвать хозяина в номер. Для таких случаев в номере была устроена специальная кнопка. Хозяин на вызов явился сам. Явился он быстро, стремительно открыл дверь в комнату и, оставаясь в дверях, спросил обычным тоном:

– Что нада?

– Вот, уснул, – сказала Ольга, указывая на клиента.

– И что? – спросил хозяин, как всегда, без особых эмоций.

– Что мне делать-то? Он спит! – немного взволнованно ответила Ольга, указывая на клиента. Хозяин ещё раз посмотрел на посапывающего во сне старика и ответил, переводя взгляд на будильник:

– Отдыхай. У него ещё есть пять минут.

Не отходя от порога, хозяин внимательно посмотрел на Ольгу, перевёл взгляд на старика, вновь на будильник и сказал:

– Нада разбудить через пять минут.

Не дожидаясь ответа Ольги, хозяин вышел.

«Черт с вами», – подумала Ольга, точно зная, что через пять минут вряд ли ей удастся разбудить старика.

Она подошла к зеркалу. Из зеркала на неё смотрела очень родная, но в то же время немного чужая молодая женщина. Светлые пряди волос взъерошенно падали на лоб, голубые глаза сверкали каким-то истерическим блеском, щёки румянились, на белой шее с правой стороны было большое красное пятно. «Да успокойся же!» – с упрёком мысленно повелела себе Ольга. Она потёрла пятно на шее, поправила волосы и отвернулась от зеркала. Глазами она пробежалась по комнате, стараясь понять, не может ли что-то выдать её. Показалось все нормально: вот пустой графин, вот фужер, испачканный вином, вот второй фужер – но в нём нетронутое вино! «Дура!» – мысленно выругала себя Ольга и, схватив свой фужер с нетронутым вином, выбежала в туалетную комнату. Там она вылила вино в туалетный стаканчик, предварительно прокатив его по стенкам бокала до зажатых на стекле губ. Проделав всё это, вернулась в комнату, где по-прежнему, посапывая, спал клиент. Будильник с шумным тиканьем, которого раньше Ольга никогда не замечала, показывал время окончания услуги, то есть вот он должен был уже зазвенеть, и зазвенел. Ольга, ждавшая этого звонка, всё равно вздрогнула и резко нажала на кнопку, о чём тут же пожалела. «Надо было поднести будильник к уху старика, – подумала она. – Ну уж ладно». Она брезгливо подошла к старику и стала изо всех сил пытаться растолкать его, но тот совершенно не реагировал. Тогда она решила снова позвонить хозяину, но не успела: хозяин явился сам, на этот раз не один, с мальчиком.

– Замучила старика? – спросил хозяин девушку, бросив на неё краткий насмешливый взгляд.

– Я?! – неожиданно истерично воскликнула Ольга. – Это он меня замучил! Опять пытался угостить меня своей… – Ольге хотелось сказать «вонючей», она запнулась, но сдержалась и не стала произносить прилагательное: – …колбасой! Чуть шею мне не свернул!

Хозяин уловил заминку в словах девушки, понял, что ей хотелось сказать, мысленно посочувствовал ей, зло подумал о спящем старике и перенёс эту злость в рывок, которым приподнял тело спящего с постели. По здравому смыслу старик должен был проснуться, но он не проснулся, а, отпущенный хозяином, плюхнул снова на кровать.

– Он живой? – спросил мальчик на турецком языке.

– Дышит же, – на том же языке ответил хозяин.

– Похоже, как будто нажрался дури, – заметил мальчик.

– Похоже на то, – согласился хозяин, и, не сговариваясь, мальчик и хозяин перевели взгляд на Ольгу.

– Он жив? – спросила Ольга хозяина, точно зная, что старик жив, но не зная, как ей реагировать на увиденное.

– Он что пил? – спросил хозяин, оставив вопрос девушки без внимания.

– Ничего, – несколько поспешно ответила Ольга и тут же добавила: – вино. Я тоже его пила.

Последнее предложение тоже вылетело поспешно, прямо прилипая к предыдущему. Ольга посмотрела на графин и фужеры, мальчик тоже, хозяин – нет. Не отрывая взгляда от Ольги, он спросил её:

– Таблетки он кушал?

– Нет, я не видела. Он пришёл какой-то очень весёлый, – начала на ходу придумывать Ольга. – Я думала, его розовый цвет так веселит. Он ещё в прошлый раз просил одеть что-нибудь розовое, вот я и одела. А он так сильно схватил меня, полез в меня пальцами, потом схватил меня за волосы…

Ольга остановила сама себя, решив, что, если перестарается в своих россказнях, в следующий раз за стариком точно будут наблюдать, и уж тогда подсыпать ему порошок будет трудно, да и всё вообще усложнится. Её остановка выглядела естественно: казалось, что девушка прервала свой рассказ от волнения, вызванного её возмущением наглым поведением клиента.

* * *

Врать Ольга умела, как ей самой казалось, всегда, по крайней мере, с тех пор, как она себя помнила. Враньё было неотъемлемой частью её жизни, будничной необходимостью, с помощью которой она пыталась вызвать в людях к себе симпатию, уважение, жалость, восторг. Чтобы впоследствии не быть уличённой во лжи, Ольга избегала каких-либо привязанностей: не было у неё подруг в классе, где она соврала о том, что её мать – работник министерства, а отец – учёный, не было подруг и в колледже. Единственной подружкой её была неказистая Зойка, живущая в соседнем подъезде, которая почти всегда улавливала ложь Ольги, принимала её за своеобразную игру и с годами так свыклась с ней, что без лжи Ольга Зое даже уже не представлялась.

При встрече в последний раз на автобусной остановке, где подруги частенько встречались по утрам, Ольга сообщила Зое о том, что со своим парнем едет отдыхать в Турцию. Едет надолго – пока не надоест. Парень у неё бизнесмен, от неё он без ума, всю поездку оплатил сам. Слушая Ольгу, Зоя не могла понять, ложь это или правда, так как в голосе Ольги слышались некие новые, не улавливаемые ею раньше нотки, да и во взгляде подруги читалось не просто превосходство, которое всегда присутствовало в случаях, когда Ольга рассказывала о чём-то возвышающем её, но и неподдельная радость. Можно было верить подруге, но Зою смущало то обстоятельство, что раньше она не знала о парне Ольги. Будь у Ольги парень раньше, та непременно сообщила бы о нём, а не рассказывала бы о каком-то новеньком обалденном красавчике у них на работе. Поначалу Зоя даже решила, что парень Ольги и есть тот самый красавчик, но, услышав о том, что он бизнесмен, поняла, что Ольга говорит о другом человеке. Сумев вставить в словесную трескотню подруги вопрос о том, давно ли Ольга «мутит» со своим парнем, Зоя получила ответ, что с полгода, и этому уж точно не поверила. Она чувствовала какую-то психологическую несостыковочку и, пытаясь всё же что-то для себя прояснить, специально ещё спросила Ольгу о новичке, но та пренебрежительно фыркнула при напоминании о нём и даже немного отмахнулась. Зое хотелось задать ещё вопрос, но Ольга не дала, перебив подругу каким-то пустяковым замечанием о долгом ожидании автобуса.

* * *

После звонка в Москву вот уже вторую неделю Ольга жила в двойном напряжении: во-первых, её томил страх быть разоблачённой, во-вторых, она томилась ожиданием действий босса или его бездействия. И в первом, и во втором случае девушка захлёбывалась в своих предположениях, в выдумываемых ею и мысленно выстраиваемых версиях, положительный исход которых с отдалением от дня усыпления старика в первом случае возрастал, а во втором, наоборот, снижался. По подсчётам Ольги старик должен был уже появиться, но пока ни разу не появился. Ольга предполагала, что с ним могло случиться что-нибудь плохое, что-нибудь со здоровьем, но здоровье старика совершенно не беспокоило девушку, иногда мельком в её сознании проносилась мысль даже о возможной смерти старика, но и в этом случае её совесть оставалась невозмутимой, более того, мысль эта носила пусть краткое, но яркое злорадно-радостное настроение, с мазками облегчения и даже победы. Единственное, что беспокоило и напрягало Ольгу, – это боязнь того, что в смерти старика каким-то образом обвинят её. Но время шло, претензий Ольге никто не высказывал, и постепенно она на этот счёт начинала успокаиваться. Зато мысли о действиях Параченко, путающиеся с мыслями об отсутствии каких-либо действий с его стороны, её начинали выматывать. Эти её мысли занимали значительно больше времени и отнимали значительно больше её душевных сил, чем все остальные, приходящие к ней в эти дни.