Текст книги "Два романа из кармана (сборник)"

* * *

Заметив задумчивость Ольги, хозяин как-то спросил её:

– Что такая… невесёлая, всё думаешь. О чём думаешь?

Ольга тут же нашлась, что ответить. Она давно готовилась к просьбе дать ей позвонить, а тут как раз подвернулся этот вопрос хозяина.

– Я думаю, мама моя, наверное, очень переживает. Я ведь ей не сказала… Надо бы ей позвонить.

По плану Ольги было, выпросив звонок матери, позвонить ещё раз Параченко, ведь хозяин не знает ни его номера, ни номера её матери. Но хозяин, красиво растянув свои чётко очерченные губы, как-то неопределённо хмыкнул, больше воздухом, вытолкнутым из носа, чем голосом, мотнул головой в знак отрицания и как всегда неспешно, с внутренним достоинством повернулся к двери и удалился.

«Вот сука!» – мысленно выругала его Ольга, отрывая взгляд от двери, за которой скрылся хозяин. «Хоть бы поговорил со мной. Он пахнет костром, жёг, что ли, что-нибудь? Красивый, зараза, а ко мне ни разу не пристал. Может, женат, хотя другим-то это…» Тут мысли девушки сами оборвались. Она резко вскочила и кинулась к двери. Да, не было привычного звука запора, значит, дверь не заперта! Ольга резко потянула на себя ручку двери, сделала рывок в дверной проём и наткнулась на крепкую мужскую грудь. Крепкие руки схватили её за плечи, развернули и направили в комнату. В действиях направляющего не было агрессии, нервозности, напряжения, а наоборот, была, как Ольге показалось, некая ласка, то ли отеческая, то ли дружеская, но точно мужская.

– Ты хатела бежать, да? – без злости спросил хозяин, любуясь взволнованной Ольгой. Ольге вопрос хозяина показался участливым.

– Да, хотела погулять по саду. Можно?

– А званить уже не хочешь? – спросил хозяин, доставая из кармана брюк телефонный аппарат.

– Да! – радостно воскликнула Ольга, кидаясь к телефону.

– На, звани, – передавая аппарат девушке, разрешил хозяин.

Ольга ловко выхватила у мужчины аппарат, стала набирать номер и осеклась. «Лучше спросить у него код Москвы, а то как-то ладно всё получается», – подумала она и спросила. Хозяин код назвал, но не сразу, сначала высказал удивление, почему она-то не знает: едет в страну чужую, собирается звонить домой, а как это сделать, не знает. Ольга объяснила, что с её планшета звонок не составил бы труда: там у неё установлен роуминг, а стало быть, звонки в Россию у неё не требовали бы каких-то знаний. Она, конечно, помнит, интересовалась перед вылетом, кажется код такой-то. В названных цифрах Ольга нарочито переставила две цифры местами. Хозяин поправил её. Сильно волнуясь в предвкушении разговора с Параченко, Ольга набрала его номер. Пошёл вызов. Ольга, плотнее прижимая аппарат к уху, лихорадочно думала о том, как она начнёт разговор, стоит ли босса называть мамой, и к моменту, когда Параченко отозвался, она решила, что лучше будет назвать его по имени и представить его в случае необходимости соседом или ещё кем-нибудь.

– Миш, привет! – как-то неестественно звонко закричала Ольга. – Это я, Ольга. Я из Турции звоню. Позови маму!

– Ты чего там, совсем на солнце перегрелась? Какую маму? Чего несёшь?

– К соседке вышла? – кричала Ольга, стараясь криком заглушить слова Параченко. – Ты передай ей, что у меня всё хорошо.

– Ты что, не можешь говорить? – забавляясь ситуацией, со смехом в голосе спросил Параченко.

– Да-да, – радуясь тому, что босс просёк ситуацию, поспешно ответила Ольга. – Тут у нас горы, мы в каком-то кишлаке.

Тут Ольга услышала властный голос хозяина:

– Хватит, дай сюда!

– Миш, я очень скучаю… – почти провыла Ольга, вытягивая шею вслед за отнимаемым аппаратом.

* * *

«Скучает она, – отчего-то сильно злясь, думал Параченко. – Развлекается, сучка, там с турками. А чего звонила-то? Хочет, чтоб я её вызволил, чтоб я за неё в войну с турками впрягся. За дурака меня принимает. Да уж, затрахали её там, наверное. Хочет, чтоб я выкупил её? Да это же денег сколько надо потратить! А что это мне даст? Вон она как с хахалем-то своим быстро от меня смылась». Параченко долго думал эти свои короткие мысли, цепляющиеся одна за другую, связанные между собой обидой и злобой. Иногда в эту путаницу мыслей пробивалась мысль с другим окрасом, а именно, мысль о том, что Ольга нужна ему, что терять её ему очень не хочется; это даже была не совсем мысль, это было осознание необходимости иметь при себе Ольгу, но Параченко нарочито гнал эту мысль-осознание, выхлёстывая её вытаскиваемыми из памяти воспоминаниями о том, что подтверждало ему её ненадобность. Чаще всего в числе хлёстких воспоминаний всплывали те, что были связаны со Степаном. Параченко вспоминал заигрывания Ольги со Степаном, её тщательный макияж для Степана, данную ею кличку-определение Степану – Красавчик. Этими обидными для себя воспоминаниями Параченко бередил в себе злость не только на Ольгу, но и на Степана. «От этого надо избавляться», – думал Параченко о Степане, и мысли его, уцепившись за уже ненавистного Степана, на несколько минут полностью отцепились от Ольги. В эти минуты Параченко думал о том, как выдворить Степана, не навредив себе. По его разумению получалось, что никак. Выдворить Степана – значит нажить сильного врага, а вернее, подписать себе смертный приговор. Ну, не себе, не прямо уж себе, но можно лишиться и бизнеса, и положения, а кто их знает, может, и жизни. Вон по телевизору каждый день показывают, как такие, как Степан, запросто отстреливают неугодных себе. И что это он вздумал нанять этих отморозков? Ну нанял бы просто технарей, оснастил бы всё приборами слежения – всё было бы проще и дешевле. Параченко укорил себя за промах, но коротенько: не любил он себя ругать, считая, что всё, что он делает, всегда правильно, а если им и допущен промах, вот как сейчас, то надо не корить себя, а думать, как лучше выпутаться. Снова мысленно Параченко стал пробовать прокручивать возможные варианты последствий от увольнения им Степана, и вдруг его осенила мысль о том, что организация, от которой прислан Степан, с её возможностями сумеет вызволить Ольгу. Только чего ему это будет стоить? Параченко решил «закинуть удочку». Возможно, для этой организации подобная операция – сущий пустяк, а возможно, это окажется им даже на руку – поймать преступную группировку. Подбодрив себя мыслями о том, что за спрос с него ничего не возьмут, Параченко всё-таки решил обратиться к Степану с разговором об Ольге. Он даже не стал вызывать Степана к себе, а сам пошёл в его кабинет.

* * *

Степан внимательно проглядывал какие-то бумаги. Услышав звук открывающейся двери, с досадой закрыл папку и даже стал убирать её в стол. Ожидая увидеть Татьяну, стал уже натягивать на лицо приветливую улыбку, но увидел Параченко со зло прищуренными глазками; тем не менее продолжил оба действия: и папку убрал, и улыбку на лицо надел.

– Что прячешь? – спросил Параченко, стараясь придать тону безразличие.

– Да так, это дела ведомства, – ответил Степан, меняя улыбку на вопросительную мину.

– Наш пострел везде поспел, – с еле скрываемым сарказмом в голосе сказал Параченко, плюхаясь в кресло.

Пересев из-за стола в кресло напротив Михаила, Степан заявил:

– Тут я всё заканчиваю, на следующей неделе предъявлю всё, как договаривались, и уйду. Подумай, как лучше это преподнести.

Параченко был сражён услышанным. Конечно, он ждал такой результат, но не так скоро. Он считал, что Степан проработает в обществе с полгода, ведь с ведомством был заключен договор о предоставлении аналитического отчёта не позже чем до конца года, то есть не позже чем через шесть месяцев. Прошло ещё только около двух. Секунды три Параченко молчал, уставившись на свои скрещенные в пальцах руки, по-хозяйски опущенные на стол, потом, невзирая на огромное желание удостовериться, не блефует ли Степан, правда ли то, что он уйдёт на следующей неделе, он спросил:

– Она меня крупно обворовывает?

– На следующей неделе, – ответил Степан, и Параченко, услышавший в голосе Степана жесткие нотки, понял, что задавать по этой теме ещё вопросы сейчас не стоит. Да и не так его волновала сейчас эта тема, главное, похоже, вопрос об увольнении Степана разрешался сам по себе. Надо подумать, как это лучше представить всем. Ему даже хотелось как-то при том унизить, очернить Степана. И тут он понял, что ему сейчас не хватает Ольги. Эта-то уж наверняка придумала бы что-то интересненькое. Вспомнив об Ольге, Параченко вспомнил, зачем он пришёл сюда, и решился заговорить о том со Степаном. Но сначала надо было как-то закрыть тему предстоящего ухода Степана. Надев на лицо ещё в школьные годы заученную маску довольного жизнью человека, Параченко, втаскивая в голос браваду, заговорил:

– Похоже, я не ошибся, обратившись в вашу контору. Такие специалисты! – это Параченко произнёс, указывая подбородком на Степана. – Я думал, ты у нас прокрутишься минимум год, а ты за месяц всё обстряпал. Ну ты даёшь! Круто, реально круто! – Параченко был неподдельно рад уходу Степана, потому слова его звучали естественно. – И что, у вас все такие ловкие, или к нам послали самого лучшего?

– Рад, что ухожу? Вижу, вижу, не по нутру я тебе пришёлся, – игнорируя вопрос Параченко, сказал Степан, прямо глядя тому в глаза.

Параченко напрягся, не понимая, куда это клонит Красавчик и как ему реагировать на сказанное. Степан, не дожидаясь ответа, продолжил:

– Ты же знаешь, что я за полчаса могу тебя обанкротить, отнять у тебя твой бизнес, и ты ничего не сможешь сделать.

– Это ты к чему сейчас сказал? – спросил Параченко, бледнея.

– Да так, чтоб ты не очень-то зарывался, – ответил Степан, понижая голос.

– Ну что ты, Стёпа, – надевая дежурную улыбку и даже несколько склонив голову набок, с наигранным простодушием заговорил Параченко. – Когда это я зарывался? Вот и сейчас пришёл к тебе с просьбой.

Степан молчал, не спрашивал ничего. Параченко после некоторой паузы, не дождавшись вопроса, заговорил снова, несколько прикусывая губы:

– Понимаешь, Стёп, тут такая история. Нашу Ольгу в Турции забрали в рабство.

– И кто же? – спросил Степан. Тон его вопроса совсем не шёл к ситуации, не было в нём ни сочувствия, ни жалости, ни даже любопытства. Более того, в вопросе слышалась безучастность, равнодушие. Параченко заметил это, но сделал вид, что не заметил, и с нарочито втянутыми в голос нотками соучастия к Ольге ответил:

– Она сама ничего не знает. – И, уже больше не дожидаясь вопросов Степана, Параченко рассказал о звонках Ольги, о том, что на отдых она выехала с каким-то парнем, с бизнесменом, занимающимся то ли установкой окон, то ли их производством. Закончив рассказ, спросил:

– Как думаешь, ваша организация тут сможет что-то сделать? – и поспешно добавил. – Только я не готов платить за это.

Степан ответил не сразу, а после некоторой паузы, в течение которой мужчины смотрели в глаза друг другу, ответил вопросом:

– Это всё, что известно? Больше ничего?

– Ничего.

– Какого числа они улетели?

Параченко задумался ненадолго, потом уверенно назвал дату, добавив:

– Она тогда сказала, что в пятницу они вылетают.

– Думаешь, не соврала?

– Кто знает, могла.

* * *

Разговор со Степаном сильно разбередил душу Параченко. Он понял, что Степан, говоря о своих возможностях в отношении его бизнеса, не блефовал, не сгущал краски, а высказал действительные свои – ну, или ведомства – возможности. Параченко решил, что прослушивающая и подсматривающая аппаратура установлена не только и даже не столько для его пользования, сколько для пользования ведомства. Он понял, что находится под колпаком у ведомства. Тут же роились мысли о предстоящем уходе Степана: казалось, рано, вряд ли за такой период он мог что-то выяснить, хотя мог, наверное. Путался в догадках, как, когда, сколько могли спереть у него. Где-то сбоку припирали мысли о том, что это замечательно, что Степан уходит, ведь он сам того хотел; это немного радовало, но радость была с примесью горечи: что-то в уходе Степана было неопределённое, это настораживало, пугало Параченко. А как же с Татьяной-то он? Все считают их идеальной счастливой парой, а он бац! – и уйдёт. А может, и она уйдёт. Возьмут вместе и смоются с его денежками. Кроме того, на ум Параченко постоянно шла злосчастная папка, запертая Степаном в стол; он даже собирался пойти в кабинет Степана и попробовать достать её для ознакомления, но, понимая, что Степан не мог оставить её незапертой, да, скорее всего, вообще унёс из кабинета, остановил себя. Да везде видеонаблюдение, его же тут же засекут. И эта Ольга! О ней иногда тоже пробивалась мысль. Но редко.

Неожиданно для себя Параченко обнаружил, что въезжает в гараж. Посмотрел на часы: шёл новый день. И вся скопившаяся в нём злоба, смешанная с досадой, возникшая в результате натиска путаных, так и не додуманных мыслей, выплеснулась на жену.

«Могла бы позвонить, осведомиться, где я да как. А вдруг я уже в кювете где-то валяюсь? Никакой заботы о муже, только деньги ей давай! Наверное, уже дрыхнет себе преспокойненько или, того хуже, смотрит какой-нибудь тупой сериальчик», – думал Параченко о жене Маргарите, поднимаясь в лифте на свой этаж.

* * *

Предупреждённый охраной по радиосвязи о приходе Степана, Владислав Петрович, слегка обрюзгший, чуть облысевший, мужчина на вид лет пятидесяти, одетый в лёгкий спортивный костюм, снял с колен четырёхлетнего рыжеволосого внука, посадил его рядом с собой на диванчик и, обращаясь к своей дочери, сидевшей с журналом за соседним столиком, сказал:

– Я отойду на полчасика.

– Деда, ты куда? – немного обиженно спросил мальчик, оторванный от своего увлекательного занятия – составления картинки из пазлов.

– Ко мне пришли, я отойду. Ты составляй, составляй картинку. Мне потом покажешь, – ответил Владислав Петрович, легко сбегая по ступенькам с террасы.

– Ну я же не сумею без тебя, – капризно растягивая слова, возразил мальчик. Дед его уже не слушал. Он шёл ровной поступью по аллее сада к входной калитке, навстречу Степану.

– Ну что, герой, не пора ли тебе закругляться у этого шкета? Давай, выводи там всех на чистую воду, – говорил Владислав Петрович Степану, пожимая ему руку, – если, конечно, есть, кого выводить. Нам поступил новый заказ. И я скажу тебе, это не какой-нибудь фуфловый бизнес, там политика. Там тебе будет интересно.

– Да? – выказал интерес Степан. – Это связано с финансами?

– К сожалению, да. Политики любят деньги, – ответил Владислав Петрович, растягивая губы в презрительной ухмылке.

– Когда начало операции?

– Завтра зайди в это же время: получишь все инструкции и приступишь. Ну а сейчас рассказывай, что там ты нарыл.

Степан рассказал своему руководителю о делах в обществе, возглавляемом Параченко Михаилом Сергеевичем, рассказал и об Ольге, попавшей в турецкий плен. Всё – и дела в обществе, и положение Ольги – интересовало Владислава Петровича.

После примерно получаса общения Степан стал прощаться.

– Ты вот что, Стёпа, – остановил его Владислав Петрович, – сделай так, чтоб шкет этот не навредил Татьяне. Ему же хватит ума. Надо всё обставить так: уходишь ты, уходит она. Сумеешь? – Владислав Петрович пристально уставился в глаза Степана Ивановича.

– Конечно, – с нарочитой лёгкостью и весёлостью ответил Степан, пряча своё недоумение. «Ухожу я, уходит Татьяна» – выходит, старику известна наша связь; хотя, конечно, известна, он ведь имеет доступ к просмотру и прослушиванию. Он догадывается, что у нас с Татьяной всё не просто по службе, догадывается, что мне Татьяна небезразлична, хотя ему-то какое дело, вряд ли он стал бы этим заморачиваться. Тут что-то другое».

– И ещё, – как всегда твёрдо, а Степану даже показалось, что с особым нажимом, продолжил Владислав Петрович, – продумай получше, как ты всё объяснишь Татьяне. Меня о начале встречи со шкетом известишь.

* * *

«Ну, конечно, – думал Степан о Владиславе Петровиче, – хочет всё видеть, психолог чёртов. О начале встречи известите его, видите ли. Меня испытывает. Дёрнул же меня чёрт так привязаться к Татьяне, ведь я и так всё мог узнать, без телесных притираний». В памяти почти ощутимо пронеслись картины улётного секса. «Хотя, нет, не чёрт, а Бог послал мне эту встречу, – поправил себя в мыслях Степан. – Теперь я, наверное, просто не смогу жить без неё. Мне нельзя терять Татьяну, она должна меня понять, простить, ведь она редкостная умница, она та, кого я мечтал встретить. А если не поймёт, значит, я в ней ошибся, значит, она не моя, или значит, я не сумел правильно объясниться». Два внутренних голоса Степана вели то ли диалог, то ли два монолога, сливаясь в единые путаные мысли. «Старику, как и мне, надо, чтоб шкет ей не навредил; ещё он желает, чтоб и я ей не навредил. Хочет оградить её от ударов. Интересно почему. За двенадцать лет, которые я работаю у Старика, ни к кому он не был так участлив, как к Татьяне». Степан мысленно пробежался по тем, кого их ведомство разоблачило. Иные были в заключении, иные как-то задержались на воле, но это уже без участия ведомства; был один, добровольно ушедший из жизни, но не было ни единого случая, когда ведомство вмешивалось бы в дальнейшие судьбы разоблачённых. Неписаные правила ведомства были таковы: выполнил задание, получил плату – и в сторону.

* * *

Антон признаваться в преступлении не хотел, но, когда ему показали фото других девушек из нескольких российских городов, вывезенных в Турцию и оставленных там, в числе которых были и те, которых он вывез лично, рассказали всю схему действий его и его подельников, больно треснули по затылку и пообещали весёлую жизнь в тюрьме за противление и препятствие следствию, он сдался и рассказал всё. Рассказал и об Ольге: как познакомились, кем представился, чем увлёк. Причём об Ольге Антон сказал так: «С этой работы было немного, долго упрашивать её не пришлось, она сейчас на своём месте». Антон назвал это место, то есть назвал село, куда Ольга вывезена, назвал хозяина, «князя». Кем контролируется в Турции их «бизнес», Антон не знал, но он рассказал о человеке по имени Фёдор, который привлёк его к этому «бизнесу», – своём случайном сокамернике при задержании его за мелкое воровство. По словам Антона, Фёдор рулил всем. С того дня, как мужчины встретились в камере, потом, благополучно освобождённые, по «просьбе» Фёдора «посидели в кафешке, потрепались о жизни», они постоянно общались, но только «по мобиле или по почте». За свою науку, за сводничество, за контроль со стороны турецких властей Фёдор забирал у Антона десять процентов от суммы сделки. Получив за каждую перевезённую девушку средства, Антон перечислял Фёдору на карточку причитающиеся ему десять процентов. В действительности Антон не знал истинной суммы сделки: то, что выдавал ему «князь», было условной суммой, значащейся как плата Антону за его труды. Сумма этой платы назначалась и зависела от внешности девушки, сексуальности, здоровья её, срока, на который можно было задержать её в Турции без особого риска, и даже от её характера. Все эти оценки давал «князь», и деньги за переданную девушку тоже вручал Антону он. Деньги по меркам Антона – бывшего детдомовца, никогда до этого не державшего в руках суммы больше десяти тысяч рублей, – были неплохими; «работа», полученная им, требовала от него артистизма, находчивости и оттого нравилась ему; к тому же общение с девушками, перелёты, солнце Турции, отели, рестораны – всё это вносило в его жизнь разнообразие и красочность. Случайный сокамерник Антона, назвавшийся Фёдором, был тоже весьма артистичен. «Фёдор» было вымышленное им имя, а случайность – вовсе не случайной. Это был Кулиш Матвей Власович – майор МВД, беспринципный оборотень в погонах. Средства, получаемые им от Антона, были крохами по сравнению с тем потоком, который ежемесячно шёл к нему обходными путями из Турции от его партнеров по «бизнесу». Антон был не единственным лицом, вывозившим девушек. Схема, разработанная Кулишом, уже более двух лет действовала без сбоев. Все вывезенные девушки возвращались, все родственники успокаивались, громких скандалов никто не затевал, а на смену возвращённым девушкам завозились новые, ведь доверчивость девушек, подкреплённая влюблённостью, не имеет границ.

Операция по захвату сутенёрской группировки Владиславом Петровичем была назначена на четверг.

* * *

Сегодня планировалось начать новую операцию с политическими дрязгами, а на завтра, на вторник, Владислав Петрович и Степан наметили закончить операцию в обществе. Сегодня Степан наметил себе объяснение с Татьяной. Будет ли этот разговор прощальным, или Татьяна, любя его, всё поймёт, он не знал, и это его мучило. В воображении он проигрывал оба варианта, причём вариант расставания казался ему проще, но простота не шла в сравнение с чем-то тем, другим, что для себя Степан определил как влюблённость, боясь отчего-то признаться себе, что в действительности это была любовь. Всё внутри его волновалось и сильно противилось расставанию с Татьяной.

* * *

Войдя в кабинет Параченко, Степан бесцеремонно уселся в кресло, приставленное к столу хозяина кабинета напротив него. Параченко уставился на вошедшего с удивлённым возмущением, но молчал, понимая, что неспроста так сел Степан, сейчас он что-то заявит. И Степан заявил:

– Завтра я представлю отчёт. В шестнадцать пятнадцать будьте готовы принять его. В семнадцать часов средства должны быть у нас на счёте.

Параченко тут же заметил официальный тон Степана и, всё ещё оставаясь с удивлённо-возмущённым выражением на лице, кивнул. Вместе с кивком с лица его сошло это выражение, на смену ему появилось выражение-маска важного делового человека, сильно не нравившееся Степану. Параченко тоже очень не любил одно выражение лица Степана – непроницаемое. Сейчас у Степана было такое.

* * *

Едва переступив порог квартиры Татьяны, Степан заметил в любимой женщине какое-то волнение. Обдумать это не успел, Татьяна тут же повела его на кухню к столу.

– Татьян, я сегодня ненадолго, – сказал Степан, усаживаясь за стол. Больше он ничего не добавил, Татьяна расспрашивать не стала. Ей было присуще чувство такта, которое Степан очень ценил в ней; он надеялся, что так и будет: Татьяна ни о чём не спросит, и ему не надо будет прикрываться ложью, которую на случай он всё-таки заготовил. За ужином поговорили о совместно просмотренном вчера фильме, об актёре, сыгравшем в нём второстепенную, но яркую роль, о режиссёре фильма, вспомнили другие работы этого режиссёра. После ужина, быстро заложив посуду в посудомоечную машину, перешли в комнату, и не успели ещё даже определиться с местами, как Степан, не дав Татьяне отойти от себя, развернул её ласково к себе лицом и объявил:

– Я должен тебе кое-что сказать, – прочитав протест в лице Татьяны, добавил: – Важное.

Но Татьяна со словами «нет, сначала я!» выскользнула из его полуобъятий и подлетела к компьютеру.

– Садись, – пригласила она, указав на поставленный рядом с компьютерным креслом стул. Сама села в кресло. Под рукой Татьяны мышка немного подвигалась, экран засветился, и Степан увидел на нём прекрасное авто. Татьяна сказала при этом радостно и торжественно:

– Вот!

– Что это? – спросил Степан.

– Твоя машина! – всё так же радостно, даже чуть по-детски, заявила Татьяна и добавила. – Я уже задаток внесла.

При словах «твоя машина» Степан напрягся: «Откуда она узнала?» – но последующие слова Татьяны о задатке повернули ход его мыслей, сняли напряжение, и он непроизвольно спросил:

– Зачем?

– Люблю тебя, – с нежностью, но в то же время с нотками оправдывающегося человека ответила Татьяна. – Ты же мечтал о такой, помнишь? – спросила она, ласково заглядывая ему в глаза. Степан вспомнил, как с месяц назад он сидел за рулём машины Татьяны, она рядом. Ехали из клуба. Москва была ночная, машин было меньше, чем днём, и Степан, поддав газу на почти пустом участке дороги, заметил:

– Давно я не гонял на машине.

– Какую ты хотел бы иметь машину? – спросила тогда Татьяна. Степан назвал свою. Сейчас он видел её на экране старенького компьютера Татьяны и испытывал неловкость.

– Но на что? Где ты взяла деньги? – задал следующий вопрос Степан.

– У Михаила, – уже без ноток радости, а с нотками вины в голосе ответила Татьяна. – Помнишь филиал в Ставрополе, который босс продал? Убыточный?

– Помню. Его продали в прошлом месяце.

– Ну да, продали. Босс хотел продать его за… – Татьяна назвала сумму, – а продан он был за… – назвала другую сумму, в два с лишним раза больше той, что была названа первой. – Так вот, по документам прошло… – Татьяна назвала сумму, чуть превышающую ту, которую хотел заполучить босс, – а остальное я экспроприировала.

Степану было всё это известно, суммы Татьяной были названы верно, но некоторые неясности всё же оставались. Он спросил:

– Как тебе это удалось?

– Ты же знаешь, по документам всё верно. Покупатель согласился провести по документам только безнальную часть суммы, ему это тоже было на руку. Остальную сумму он выдал нам без документов.

– Это да, но как тебе удалось продать так дорого?

– Тут я поработала, – загадочно улыбаясь, чуть нараспев ответила Татьяна и тут же серьёзным тоном продолжила: – Ты же помнишь, доверенность на продажу была выписана на некоего Пруткова Сергея Денисовича. Я связалась с ним и попросила его не торопиться с продажей, пообещав ему, что смогу удорожить этот бизнес. Он согласился. Не безвозмездно, конечно. Я сумела привести производство в порядок, бизнес поднялся в цене, и вот!

Лицо Татьяны озарилось победоносной улыбкой, которая тут же исчезла, вместо неё на лице женщины появилась тревога.

– Ты что? – испуганно спросила она Степана, от которого ждала чего-то другого – похвалы, восхищения, одобрения, но никак уж не осуждения. – Ты осуждаешь меня? Да Миша-то совсем не пострадал. Ты же видел, как он был рад избавиться от Ставропольского филиала! Он получил своё, даже больше!

– Всё равно это неправильно, – спокойно и без осуждения в голосе ответил Степан. – А как ты сумела привести производство в порядок?

– А, – грустно ответила Татьяна, махнув рукой, – это особая история.

Дальше она ничего рассказывать не хотела, но, прочитав в глазах Степана настойчивый вопрос, продолжила:

– Я закупила дозирующий смеситель, который практически исключает брак, и упаковочное оборудование. Только и всего. Нет, ещё я нашла хорошего управляющего. Кстати, он сам потом всё и купил.

– А деньги на оборудование?

– У меня были. Я копила.

– Ты их себе вернула?

– Вернула с лихвой, вот, – Татьяна указала на монитор. Это «вот» по интонации очень отличалось от того, что было произнесено в первый раз, в нём не было радости. Татьяна, чувствуя неладное, выжидательно смотрела на Степана. Степан сидел с опущенной головой и молчал. Секунд через семь он поднял голову, и Татьяна увидела очень знакомое ей, но ещё никогда не относившееся к ней непроницаемое выражение на его лице. Степан заговорил:

– Я знал всё это, кроме того, что ты вложила в производство свои средства. Завтра я должен о том докладывать твоему боссу. Это моя работа. Я нанят для этого. Это-то я и хотел тебе сказать.

– Что-о-о? – из уст побледневшей Татьяны вырвался вопрос, произнесённый шёпотом.

Степан приобнял женщину, готовую упасть в обморок, и наигранно взволнованно заговорил:

– Я не дам тебя в обиду, слышишь? Мы уйдём, вместе уйдём. Я сделаю так, что о твоём хищении никто, даже шкет, не узнает. Ты не пострадаешь, слышишь, Тань?

Татьяна, огорошенная услышанным, всё ещё не хотела верить словам Степана, надеялась, что это розыгрыш. Для прояснения истины она спросила:

– Кем ты нанят? Шкетом?

– Не совсем я нанят, нанята наша организация, я всего лишь исполнитель; если б не я, то это сделал бы другой.

«Я не пошла бы на такое ради другого», – подумала Татьяна, а вслух спросила:

– Михаил нанял вас следить именно за мной?

– Нет, мы проверили всех. У вас нормальный коллектив. Пронина в марте, ты знаешь, умыкнула две поставки, её уволили, да вот ты… – Степан не договорил, перебил сам себя и, хватая руку женщины, часто и взволнованно заговорил: – Татьяна, но ты ничего не бойся, я тебя не оставлю. О машине никому не скажем, оставь её себе. У меня такая же.

О последних словах Степан тут же пожалел, так как Татьяна при них резко изменилась в лице.

– Так ты всё врал? У тебя есть и машина, и квартира, и семья?

– Только машина и квартира, семьи пока нет. Женат я никогда не был.

И эти слова, как понял Степан в следующее мгновение, задели Татьяну.

– И это ложь, – упавшим голосом произнесла она и опустилась плечами, шеей и головой.

– У меня такая работа, – попробовал оправдаться Степан.

Татьяна, казалось, никак не реагировала на эти слова Степана; с полминуты она посидела в увядшей позе, потом резко выпрямилась в кресле и с нажимом в голосе спросила:

– Любовь ко мне ты тоже разыгрывал по работе?

– Зачем ты так? – ушёл Степан от прямого ответа.

Он резко встал и со словами «налью нам вина» пошёл в кухню. Вернулся с двумя бокалами; один, в который подлил успокоительное и в то же время снотворное средство, подал Татьяне. Татьяна молча приняла свой бокал и выпила. Степан пригубил вино, но пить не стал: сегодня ему ещё предстояло быть за рулём.

* * *

Аппаратуру слежения в квартире Татьяны Владислав Петрович отключил не сразу после ухода Степана, а лишь после того, как Татьяна улеглась в постель. Время было позднее, ему давно пора было быть дома, но он ещё утром предупредил свою жену Нину, что сегодня задержится, и потому не торопился.

Сев в машине на заднее сиденье, что делал всегда, когда ему требовалось что-то обдумать, Владислав Петрович вновь, вот уже который раз за неделю, обратился мыслями к прошлому.

* * *

Одноклассница Владислава Петровича Нина Ковалькова была прилежной ученицей, но математика в старших классах ей давалась с трудом. Владиславу же, лучшему ученику класса, очень нравилась Нина, и, несмотря на протесты матери, считавшей, что он и так достаточно занят: карате, языки, хоккей – и заниматься бесплатным репетиторством ему не пристало, он с радостью дважды в неделю ходил помочь Нине с математикой в большой дом, заселённый большей частью по принципу коммунальных квартир, в котором жили некоторые его одноклассники, в том числе и Нина. Занятия с Ниной были приятны Владиславу не только потому, что она была рядом, но ещё и вся атмосфера коммунальной квартиры, где жила Нина, была ему интересна и радостна. Владислав Петрович вспомнил, как первый раз дверь в квартиру, где жила Нина, Владиславу открыл долговязый мальчишка – сосед Нины по коммуналке, который возился в коридоре со своим велосипедом. Мальчишка встретил Владислава ехидной улыбкой и крикнул, глядя на ближнюю дверь, за которой находилась комната, занимаемая семьёй Ковальковых: «Нин, учитель пришёл!» – а потом всё с той же ехидной улыбкой проводил Владислава взглядом. Но в следующий свой приход Владислав не дал мальчишке-соседу крикнуть, остановив его словами, сказанными твёрдым сильным голосом в повелительном тоне: «Роль дворецкого тебе, пацан, идёт, конечно, но не надо». В следующий раз мальчишка-сосед, открыв дверь Владиславу, быстро и как-то вяло ответил на его приветствие и тут же отвернулся к велосипеду. Обычно Нина была не одна, а со своей бабушкой Зинаидой Кузьминичной, доброй седовласой сутулой пожилой женщиной, относившейся к Владиславу с нескрываемым почтением. Сразу с началом занятия Зинаида Кузьминична тихонько удалялась из комнаты, и чуть позже по всей квартире раздавался приятный запах оладушек, блинов или жареных пирожков. После занятий Владислав любил сидеть втроём с Зинаидой Кузьминичной и Ниной за круглым столом, крытым вишнёвой бархатной скатертью, застеленной поверх белой затёртой клеёнкой, и наблюдать украдкой за Ниной, трясущей обожжёнными пальчиками или мягко перехватывающей нежными пальчиками горячий пирожок, видеть, как её красивые зубки, обнажённые в оскале, случившемся в результате предусмотрительно отстранённых от горячего губ, вонзаются в мякоть жареного теста. Немного неловко, но отчего-то всё равно приятно было видеть, как Нина стесняется бабушкиного подчёркнуто почтительного отношения к нему. Он был уверен, что в его отсутствие Нина наверняка отчитывала бабушку за её нелепую почтительность, но Зинаида Кузьминична, видевшая, с какой заботой и вниманием Владислав относится к её внучке, и знавшая, что Влад – это сын самого Шевцова, просто не могла относиться к Владиславу иначе. Она старательно до краёв накладывала Владиславу варенье в розетку, двигала к нему поближе испечённое, густо лила ему заварку и всегда, даже после того, как Владислав просил её обращаться к нему на «ты», обращалась к нему только на «вы».