Текст книги "Вельяминовы. Время бури. Книга третья"

Мэйфер
3 сентября 1939

Радио на мозаичном столике молчало, ветер вздувал легкую занавеску. День оказался солнечным, ясным. Внизу, в парке, шумели дети. Маленький Джон сидел у изголовья кровати отца, держа холодную, сухую руку. В одиннадцать утра радио прервало регулярные передачи. Диктор сказал: «Через четверть часа к нации обратится премьер-министр, Невилль Чемберлен и его величество король Георг».

Медленно, размеренно тикали часы. Уильям лепетал: «Деда, деда…». Тони, с ребенком, устроилась на другой стороне кровати. Отец улыбался, но Джон видел боль в запавших глазах. Уильям смеялся: «Бай-бай…». Джон понял, что сестра, из всех сил, старается не плакать. Отец гладил белокурые, мягкие локоны мальчика. Джону всегда казалось, что племянник напоминает кого-то знакомого. Мужчина говорил себе:

– Он просто на Тони похож. Только глаза у него серые. Интересно, испанцев мало светловолосых. Впрочем, Тони не упоминает об отце Уильяма. Только сказала, что он погиб, на войне. Может быть, он тоже служил в интербригадах. Француз, американец, русский… – когда Тони вернулась домой, отец велел Джону ничего с ней не обсуждать.

– И не буду, – пообещал себе мужчина, – даже после того, как папа… Тони двадцать один. Она оправится, выйдет замуж. Станет преподавать, писать… – сестра, летом, получила степень бакалавра истории, в Кембридже и начала магистерскую диссертацию:

– Деда… – Уильям потянулся к герцогу – деда спать… – зевнув, он положил голову на плечо деда. От внука пахло молоком и чем-то сладким:

– Как от Джона, от Тони, когда они малышами были. Мой хороший мальчик… – попросил Джон, – пусть он не знает горя, и несчастий. Спасибо Тебе, Господи, что дал мне увидеть внука… – боль ушла. Утром врач сделал укол морфия. Герцог шепнул:

– До полудня хватит, а потом… – он не закончил. Сын приехал домой на рассвете, Тони с малышом еще спали. Джон выпил чашку кофе, у изголовья отца, рассказывая о заседании кабинета. В девять утра, по берлинскому времени, посол Его Величества, на аудиенции у министра иностранных дел Риббентропа, вручал ноту, объявляющую войну Германии.

– Сейчас вручает… – подумал герцог. Он взял пухлую, теплую ручку внука. Пальцы были липкими:

– У них всегда так… – Тони увидела, что бледные губы отца разомкнулись. Он указал глазами на дверь. Девушка, взяв сына, заставила себя не всхлипывать:

– Пойдем, Уильям. Дедушка устал, ему надо поспать. Миссис Брендан тебя умоет. Поиграешь в парке, с новыми формочками, тележкой… – няня, пожилая, деловитая женщина, относилась к девушке, как к собственной внучке, но называла Тони: «Леди Холланд».

Няня вернулась от сына, из Ислингтона, вчера утром. Невестка миссис Брендан благополучно родила сына. Няня заметила:

– У всех мальчики, войны не миновать. Отдохните, леди Холланд, – велела женщина, – прогуляйтесь по магазинам. На вас лица нет… – Тони добрела до Harrods. Купив Уильяму игрушек, девушка выпила чашку кофе с пирожным. Она безучастно просмотрела каталог осенней коллекции:

– Виллем возвращается в Рим. Надо взять маленького, поехать в Италию, встать на колени, перед ним. Он меня простит, он снимет обеты. У нас ребенок, мы родители, мы любим, друг друга… – в кафе, куря сигарету, Тони напомнила себе, что Британия будет воевать с Италией:

– Неважно, – разозлилась девушка, – Португалия нейтральная страна, Швейцария тоже. Мой испанский паспорт в порядке. Доберусь до Лиссабона или Цюриха, впишу в бумаги Уильяма, в консульстве, и поеду в Рим… – Тони не выбрасывала записку от Петра, полученную в Барселоне, с безопасным адресом некоей фрау Рихтер, в Цюрихе. Тони понимала, что это резидент советской разведки. Она сама не знала, почему оставила листок, вложив его в испанский паспорт, спрятав среди университетских бумаг. Тони не собиралась им пользоваться. Ей хотелось забыть Петра, вкупе с гауптштурмфюрером фон Рабе и больше никогда о них не вспоминать.

– То есть штурмбанфюрером, – поправила себя Тони, – Питер сказал, что он получил новое звание. Продвигается по службе, мерзавец… – Тони, иногда, снились холодные, голубые глаза немца. Она чувствовала длинные, ловкие пальцы, шарящие по ее груди. Девушка сжимала руки в кулаки:

– Он во всем виноват. Я его найду, и убью, клянусь. Мы с Виллемом поженимся, все будет хорошо. Мне просто надо добраться до Рима.

Тони дошла до детской, глотая слезы, и отдала сына няне. Уильям потянулся к ней: «Мама со мной!». Тони пообещала:

– Я приду, милый. Дедушка… дедушка ляжет спать, я приду… – в коридоре она прислонилась к старому, позапрошлого века, гобелену, на стене:

– Папа… папочка, зачем… – на нее повеяло запахом сандала. Тетя Юджиния выглянула из спальни:

– Чемберлен говорит… – лазоревые глаза Юджинии припухли. Ей надо было вернуться в Палату. Утром, на заседании депутатов от лейбористской партии, они получили текст будущей речи премьер-министра. Юджиния прочла его герцогу, приехав на Ганновер-сквер. Она отпустила Маленького Джона побриться и позавтракать, а Тони, накормить ребенка. Леди Кроу сидела, держа одной рукой отпечатанные листы, гладя знакомые пальцы:

– Все, для чего я работал, все, на что я надеялся, все, во что я верил, в течение моей жизни, посвященной служению стране, сейчас рухнуло. Единственное, что мне остается, это посвятить все оставшиеся у меня силы приближению победы, в деле, ради которого мы жертвуем всем, что у нас имеется… – герцог, одним дыханием, сказал:

– Хорошо… Черчилль с тобой поговорит, позже… Не отказывайся от его предложения… – леди Кроу прижалась губами к его бледной щеке: «Не буду, милый. Отдыхай, пожалуйста. Я тебя люблю…»

– Я тоже… – прошелестел он, лицо Джона исказилось от боли. Юджиния позвала врача, с морфием.

В спальне было тихо. Питер стоял у окна, глядя на мать, обнимающую Тони. Девушка плакала. В радиоприемнике звучал надтреснутый голос Чемберлена:

– Мы вступаем в эту войну с чистой совестью. Мы сделали все, для того, чтобы добиться мира… – морщинистые веки Джона даже не дрожали. Он лежал, слушая премьер-министра:

– Еще немного. Его величество выступит, и тогда можно… Мальчику я все сказал. Пусть Джованни работает в Блетчли-парке, он пригодится… – сын доложил о попытках немецких офицеров, недовольных политикой Гитлера, вступить в контакт с разведкой Британии. Встречу назначили в ноябре, в приграничном городке Венло, в Голландии. Джон едва заметно кивнул:

– Хорошо… Поезжай, возьми Звезду, на всякий случай. Она местная, она все знает… Ради спокойствия… – он увидел упрямый блеск во взгляде сына:

– Жалко, что от мальчика внуков не дождался… Хотя бы Уильяма Господь мне дал… – Чемберлен закончил говорить. Диктор откашлялся:

– Его величество король Георг обратится к стране, из Букингемского дворца…

По настоянию Черчилля, речь монарха начали писать за несколько дней до первого сентября. Чемберлен, правда, скептически относился к возможности выступления короля. Все знали, что Георг плохо говорит на публике, но другого пути не существовало. Джон вспомнил:

– Радио передает его слова во все колонии… От Канады до Австралии. Господи, дай нам сил пережить войну, дай сил победить… Питер рассказывал, о Дахау, о других лагерях… – он опять вернулся к мыслям о встрече в Голландии:

– Надо бы у берлинской группы проверить, что за офицеры… Война началась, со связью будет плохо, даже через Голландию… Мы победим, – твердо сказал себе Джон, – правда на, нашей стороне… – радио молчало. Он услышал глухой, низкий голос:

– В мрачный час, может быть, самый важный в нашей истории, я обращаюсь с этими словами к каждой семье нашей страны… – король почти не заикался.

– Хорошо… – облегченно подумал Джон, – он хорошо говорит, как надо… – герцог нашел в себе силы дослушать до конца:

– Тогда, с помощью Всевышнего, мы победим… – он сжал руку сына, потрогал пальцы дочери: «Победим. Обязательно». Ресницы дрогнули, одеяло на груди приподнялось и упало. Голова свесилась набок, мертвые, прозрачные глаза смотрели вдаль. Юджиния вытерла щеки ладонью. Она подняла Тони с постели, позвав сына:

– Мне в Палату надо. Маленький Джон… то есть его светлость здесь остается. Последи за Тони… – Питер осторожно увел девушку. Герцог, склонив светловолосую голову, прижал руку отца к губам. Джон застыл, не двигаясь. Юджиния обняла его за плечи:

– Не надо, не надо, милый. Он не страдал. Он ушел счастливым, вы были рядом… – Юджиния смотрела в неожиданно спокойное, мертвое лицо. Голос диктора сказал:

– Расписание программ, в связи с началом войны, меняется… – в сквере звенели детские голоса. Герцог вздохнул:

– Спасибо, тетя Юджиния. Езжайте в Палату, я все сделаю… – леди Кроу и врач тихо вышли. Джон, зачем-то укутав отца одеялом, расплакался, уткнувшись лицом в его плечо: «Папа, папа…»

База королевских ВВС Бриз-Нортон

На Ганновер-сквер, в обоих особняках, трубку никто не поднимал. Майор Кроу стоял у черного, бакелитового телефона, висевшего на стене штаба авиационной базы. Он услышал о войне на последнем совещании перед вылетом эскадрильи, назначенным на полдень. Начальник базы включил радио, летчики затихли. Говорил Чемберлен, потом раздался голос короля. Стивен вспомнил:

– Я обращаюсь с этими словами к каждой семье нашей страны, ко всем людям, как будто бы я переступил порог, и увиделся с вами лично… – они не обсуждали речь, все было понятно. Вечером, с аэродрома под Реймсом, куда ушли бомбардировщики, поднялись в воздух эскадрильи, для первого налета на немецкие базы. Французы объявили полную мобилизацию. К октябрю на Западный фронт прибывали четыре английские пехотные дивизии. Услышав о мобилизации, Стивен подумал о парижских родственниках:

– Из Реймса позвоню Теодору. Он дома, в армию его не заберут. Ему почти сорок. Добровольцем он не пойдет, с американским гражданством. Он, наверное, билеты на трансатлантический лайнер покупает. Тем более, у него невеста, актриса… – Стивен видел фильмы с мадемуазель Аржан и всегда, невольно, ей любовался:

– Мишель будет воевать… – он вспомнил о тете Жанне:

– Теодору мать надо из Франции увозить. Сегодня вечером узнаю, как у них дела. Свяжусь с ним до вылета, – напомнил себе майор, – мало ли что случится… – Франция, совместно с Британией, атаковала немецкую границу на коротком участке от Рейна до Мозеля, длиной в семьдесят миль. Действия в других местах нарушили бы нейтралитет Бельгии и Голландии. Стивен успокоил себя:

– Мон-Сен-Мартен и Амстердам не тронут. Гитлер не собирается на них нападать. Мы скоро разобьем немцев, даже если Польша не устоит… – начальник генерального штаба Айронсайд и главный маршал авиации Ньюэлл рано утром улетели во Францию, для организации наступления. Флот, как и на прошлой войне, базировался в гавани Скапа-Флоу, на Оркнейских островах, подальше от немецких подводных лодок и бомбардировщиков. Однако было ясно, что скоро начнутся налеты немцев на Лондон. Больше, чем двести машин, на континент они отправить не могли, нельзя было оголять оборону страны. Они получили разрешение атаковать немецкие военные корабли и авиационные соединения, буде такие встретятся на пути в Реймс.

Приехав домой, Стивен загнал машину в гараж деревенского коттеджа. Майор, быстро побрившись, даже не стал раскладывать вещевой мешок. Кроме формы, авиационного комбинезона, кортика, и кольца на пальце, больше у Стивена ничего не было. Он, все-таки, взял с полки книгу французского летчика, Экзюпери.

Майор вспомнил покойного Янсона:

– За него я тоже отомщу, – пообещал Стивен. Он погладил потрепанную обложку:

– Экзюпери будет воевать, как все мы… – рядом с томиком Стивен устроил маленький, семейный альбом, с единственной фотографией сестры. Констанцу, при жизни, почти не снимали, из соображений безопасности. Фото сделали на первом курсе в Кембридже. Констанце исполнилось четырнадцать. Он смотрел на коротко стриженые, рыжие волосы, на упрямый, острый подбородок. На хрупкой шее виднелась цепочка медальона:

– Он тоже погиб… – Стивен, осторожно, коснулся лица сестры:

– Прости, что я тебя не защитил… – он запер дверь коттеджа, оставив ключи у дежурного по части. В случае смерти майора их должны были передать в Лондон, тете Юджинии.

Он уехал из Блетчли-парка рано утром, не дожидаясь завтрака. Здесь было всего сорок миль до базы Бриз-Нортон. Оказавшись на развилке дорог, Стивен посмотрел на часы. Майор остановился у первой попавшейся закусочной. Ему пожарили сосиски, с беконом и яйцами, сварили кашу, и подогрели тосты. За чашкой крепкого чая, покуривая сигарету, Стивен убеждал себя, что надо, с базы, позвонить ей:

– То есть Лауре. Надо позвонить, сказать правду. Иначе бесчестно. Но как по телефону подобное говорить… – они выскользнули из тира, кое-как приведя себя в порядок. Охранники, у ворот, добродушно позвали: «Мисс ди Амальфи! Майор Кроу вас провожает?». Стивен видел, что ее смуглая щека зарделась. Лаура сглотнула:

– Да, майор скоро вернется… – он вернулся только через два часа. В Элмерс идти было невозможно, и оставаться в Блетчли-парке, тоже. Обе усадьбы переполняли люди. За воротами Лаура шепнула:

– Я знаю место. Пойдем, пойдем… – девушка потянула его за руку. Высокая трава пахла свежей росой, в кронах деревьев перекликались ночные птицы. Она была близкая, горячая, распущенные, темные волосы упали на спину. Стивен прижал ее спиной к стволу дерева. Она бросила жакет на землю, рванув ворот блузки:

– Еще, еще. Не уходи, останься… – добравшись до комнаты, Стивен зажег лампу. На шее остался след от ее поцелуя. Он потер руками лицо. Девушка обнимала его, шепча что-то неразборчивое, прижимаясь головой к груди:

– Я знаю, что ты улетаешь. Больше ничего не случится. Просто, чтобы стало легче, нам обоим… – Стивен понимал, что она хочет услышать от него другое, но не мог ничего сказать. Он простился с Лаурой у входа в усадьбу Элмерс. Стивен помнил жадный, долгий поцелуй:

– Спасибо тебе, спасибо… – в закусочной, расплатившись, он вздохнул:

– Надо было остаться, увидеть ее, извиниться… – он держал телефонную трубку. На поле техники копошились у бомбардировщиков. Летчики покуривали, собравшись в кружок.

– Дядя Джон при смерти… – Стивен набрал номер дяди Джованни, на Брук-стрит. Хоть кто-то должен был оказаться дома, в воскресный день. Никто не отвечал. Стивен вспомнил телефон кабинета дяди, в Британском музее:

– Это ее отец… – он почувствовал, что краснеет, – мы с ней взрослые люди, ей двадцать шесть. У нее был кто-то, хотя это и вовсе не мое дело… – Стивен слушал гудки. Дядя Джованни все, же подошел к телефону. Он сказал майору Кроу, что герцог умер, сегодня утром. Кузены, оба, вернулись на работу, тетя Юджиния уехала в парламент, а Тони лежала. Дядя Джованни собирался на Ганновер-сквер. Похороны назначили через три дня, в Банбери:

– Мне, как видишь, тоже надо было в музей прийти, – Стивен услышал щелчок зажигалки, – чтобы организовать подготовку, в случае… – дядя не закончил. Майор Кроу понимал, о чем идет речь. Лондонские музеи эвакуировали, в ожидании немецких авиационных налетов. Он решил ничего не говорить дяде о визите в Блетчли-парк. Майор попросил передать соболезнования кузенам:

– Я на континент лечу, – сказал Стивен, – вы понимаете…

– Я все понимаю, милый… – ответил Джованни:

– Будь осторожен, пожалуйста, и возвращайся домой. Сообщи полевую почту… – Стивен положил трубку на рычаг:

– Полевая почта, да. Теперь это так называется… – он переоделся в летный комбинезон, со шлемом. Вещевой мешок лежал в кабине бомбардировщика. Машина была новой, с иголочки, только что с конвейера, полностью заправленной. Бензин они получали из Ньюкасла, с заводов «К и К».

– Питера никто в армию не отпустит… – присев на подоконник, Стивен закурил последнюю, перед Реймсом, сигарету:

– Он варит сталь, добывает уголь, делает бензин… – в чистом, ясном небе кружил черный ворон. Метеопрогноз был отличным, над проливом ожидалась хорошая погода:

– Через полтора часа окажемся на месте… – Стивен поднялся:

– Напишу ей из Франции. Скажу, что ошибся. Ничего не произойдет, я был осторожен. Просто слабость, мимолетная. Надо ждать любви, как у меня, с Изабеллой покойной… – выйдя на порог штаба, он скомандовал: «По машинам!»

Банбери
7 сентября 1939

Лимузин леди Юджинии вымыли и заправили. В черной краске отражалось яркое, утреннее солнце. Герцог, в траурном костюме, сидел на каменном подоконнике библиотеки, держа фарфоровую чашку с кофе. Питер устроился за большим, дубовым столом, обложившись бумагами. Мистер Бромли уехал первым поездом в Лондон, вскрыв и огласив последнюю волю покойного. Маленькому Джону переходил майорат, Тони назначались пожизненные выплаты, Уильяму дед завещал дом в Саутенде и банковский вклад. Средствами управляла контора Бромли. По достижении восемнадцати лет, юноша мог получить деньги на руки. Опекуном Уильяма, по распоряжению деда, стал его дядя.

Тихие похороны прошли вчера. В газетных объявлениях указывалось, что вместо цветов, семья просит посылать пожертвования военному госпиталю в Челси и Королевскому Фонду по исследованиям рака. На погребение приехал сэр Уинстон Черчилль. Они с леди Кроу заперлись в кабинете герцога, разбирая бумаги. Питер подозревал, что мать, с новым Первым Лордом Адмиралтейства, обсуждает будущий пост в правительстве, но спрашивать ничего не стал. Маленький Джон, с Черчиллем и леди Юджинией возвращался в Лондон. Его ждали на Ладгейт-Хилл. Леди Кроу должна была завтра оказаться в парламенте. Дядя Джованни тоже ехал с ними.

Маленький Джон повернулся к Питеру:

– Хорошо, что мы коллекцию Холландов государству отдали. Семейные портреты и ценные книги с манускриптами я в подвал отправлю… – Питер отложил ручку:

– Никто не станет бомбить Банбери, Джон. Это не Лондон. Военных баз поблизости нет… – дядя Джованни сказал, что Британский музей, Национальную Галерею, и галерею Тэйт готовят к эвакуации. Оставшись с герцогом наедине, за кофе, он добавил:

– Потом ты позвонишь в Блетчли-парк, мистеру Мензесу, с которым я шапочно, благодаря Лауре, знаком, и устроишь нашу встречу.

Маленький Джон сидел с закрытыми глазами.

Новости из Польши приходили неутешительные. Армия, под ударами немецких частей, откатывалась на восток. Авиация, вернее то, что от нее осталось, пока дралась с немцами в воздухе, но все понимали, что это ненадолго. Британское посольство в Варшаве готовилось к отъезду. Он телеграфировал Меиру, в Вашингтон и дождался ответа. За вечерним обедом, Джон, облегченно, сказал:

– Аарон в безопасности. Он уехал в Литву, в первый день войны, с эшелоном польских евреев.

Столовую освещали тяжелые серебряные канделябры. После войны в замок провели газ и электричество, но покойный отец предпочитал, есть при свечах. Большой зал, с гобеленами и ткаными панно времен королевы Елизаветы они открывать не стали. За столом сидело всего четверо. Черчилль приезжал прямо к похоронам. Тони, с ребенком и няней, ела в детских комнатах. Обед подали в малую столовую, обставленную в стиле Уильяма Морриса, при герцогине Полине. Юджиния посмотрела на Маленького Джона, поверх бокала с бордо: «В Польше миллион евреев».

– Я знаю, тетя Юджиния, – Джон повертел вилку. Еще он знал, что сегодня, пятого сентября, гитлеровские войска находились в двух сотнях милях от Варшавы:

– Я знаю, – повторил он, переведя разговор на завтрашние похороны.

Джон, несмотря на смерть отца, все время, возвращался мыслями к будущей встрече в Венло, в Голландии. На первый взгляд все было безопасно. С британской разведкой вошел в контакт один из политических беженцев, живущих в Нидерландах, некий доктор Франц Фишер, социалист. Он утверждал, что действует по поручению группы офицеров немецкого генерального штаба, недовольных политикой Гитлера. Питер, по возвращению из Германии, докладывал о подобных настроениях в армии. Они решили, что Фишеру можно верить. В Венло, кроме Маленького Джона, ехали резиденты британской секретной службы в Голландии, Бест и Стивенс. Больше никого он брать с собой не хотел. Джон, с неудовольствием, услышал приказ отца отправить туда Звезду.

– Ей что на встрече делать… – размышлял Маленький Джон:

– Она содержит безопасную квартиру, работает на передатчике. И вообще, она женщина… – он посмотрел на каштановую голову Питера: «Ты говорил, что наш друг, с началом польской кампании, переходит в СС?»

Питер нажал кнопку портативного арифмометра:

– По возрасту, ему год остался, но Гиммлер сделал исключение, в его случае. Он будет работать в административно-хозяйственном управлении, заниматься лагерями… – лазоревые глаза Питера помрачнели:

– Они собираются возводить в Польше новые Дахау и Бухенвальд… – Джон вздохнул:

– Скорее всего, он сейчас на востоке. С ним никак не связаться. С Теодором тоже… – позавчера майор Кроу позвонил из Реймса, с авиационной базы. Выяснилось, что кузен Мишель получил звание капитана, но не мог отправиться на фронт. Теодор и мадемуазель Аржан застряли где-то на Корсике. Мишель не хотел уезжать из Парижа, не передав тетю Жанну на попечение сына.

– Она в деревне… – удивился Питер. Юджиния кивнула:

– В деревне. Но все равно, так безопасней. Мишель звонил в Аяччо, в префектуру. Он даже не знает, где находится вилла, что Теодор строит. Вице-президент компании Ситроен, заказавший здание, сейчас в Америке. Мишель пытается его найти. Мне тоже туда никак не поехать… – Чемберлен сформировал новый, военный кабинет. Парламент заседал, чуть ли ни круглосуточно.

– Еще чего не хватало, – буркнул Питер, наливая матери вина:

– Немецкие подводные лодки и самолеты шныряют в проливе. Расстреливают мирные суда… – в первый вечер, после объявления войны, в Ирландском море торпедировали пассажирский лайнер «Атения». Корабль шел из Ливерпуля в Монреаль. Движение по трассе было оживленным, пассажиров спасли, но на следующий день три британских торговых корабля потопили в Бискайском заливе. Одним из первых распоряжений Черчилля стал приказ об обязательном конвоировании, мирных судов. Джон знал, что военных кораблей отчаянно не хватало.

Питер вернулся к работе. Джон вспомнил разговор, с дядей Джованни:

– Если надо научиться обращаться с радиопередатчиком, – отрезал мужчина, – я это сделаю. Ты понял меня, до Рождества я должен оказаться в Блетчли-парке. Видишь, – он похлопал по костылю, – я не прошу послать меня на континент, но я хочу быть полезным и буду. Отправлю коллекции на запад, в Уэльс, и присоединюсь к Лауре… – он ловко поднялся: «Пошли в библиотеку. Я отберу наиболее ценные издания. Надо упаковывать книги и спускать в подвалы».

После похорон, Питер ехал на север, в Ньюкасл. Стали для военных верфей и бензина для самолетов требовалось много. Он считал, иногда записывая что-то в блокнот. Джон думал, что прибалтийским странам, судя по всему, недолго осталось:

– Сталин их приберет к рукам, а Гитлер не вмешается. Надо, чтобы Аарон не торчал в Литве, а уехал куда-то еще. Он американец. США, пока что, нейтральная страна. Например, в Швецию, где Наримуне подвизается. Давно мы с ним не встречались, с Кембриджа… – Джон вспомнил вечеринку, где Лаура играла Шопена, темные, мягкие, с золотистыми искорками волосы девушки:

– Эстер меня не любит, и никогда не полюбит. Она профессора Кардозо помнит… – Джон, невольно, покраснел. Эстер, напрямую, не говорила подобных вещей, но Джон, все время, чувствовал, что женщина сравнивает его с бывшим мужем. Джон боялся, что сравнение окажется не в его пользу:

– Поеду в Венло, и объяснюсь, – решил он, – раз и навсегда. Незачем рисковать, сидеть в Голландии. Гитлера мы разобьем, но все равно, Эстер слишком близко к фронту. И она, и дети. Мальчиков можно в Мон-Сен-Мартен отправить. Дядя Виллем и тетя Тереза обрадуются. Но Эстер никогда на такое не пойдет… – Джон покачал головой:

– Она никогда не оставит детей, не уедет в Англию. И ее бывший муж, еще в Маньчжурии. Даже если он вернется в Европу, он не даст согласия на вывоз детей. Тем более не даст, если мы с Эстер поженимся… – Джон, иногда, мечтал о браке, но обрывал себя: «Никогда подобного не случится».

Пошарив на столе, Питер щелкнул зажигалкой:

– Значит, теперь Тони может оформить паспорт Уильяму только с твоего согласия?

Он откинулся в кресле, выпустив сизый дым, помешивая серебряной ложечкой в чашке. Джон, кисло, отозвался:

– Учитывая, как бы это сказать, недавнее прошлое, папа, видимо, посчитал, что так надежней. Да и куда ей ездить, война на дворе… – Питер выровнял стопу бумаг:

– Не будь к ней слишком строг, Джон. Она талантливый человек, автор книги. Писатели не похожи на простых смертных. Тем более, – мужчина усмехнулся, – нам по двадцать четыре, мы взрослые люди. Тони молодая девушка. В молодости все совершают ошибки. Например, фашизмом увлекаются… – он подмигнул Джону:

– Молодцы, что Мосли, и Диану арестовали. Юнити, я смотрю, решила в Германии остаться. Скатертью дорога, – почти весело сказал Питер. В первый день войны Мосли и Диану препроводили в тюрьму Холлоуэй, по новому приказу, отменяющему принцип habeas corpus для тех, кто разделял фашистские взгляды.

– Именно, – Джон соскочил с подоконника:

– Твоя мама и сэр Уинстон у машины. И дядя Джованни вышел. Ты, мой дорогой, свое отсидел… – он потрепал кузена по плечу:

– Спасибо, что остаешься здесь. Тони сейчас не надо быть одной… – Питер, через два дня, уезжал из Банбери в Ньюкасл. Он отказался от личного вагона и самолета «К и К». Питер заметил:

– Не надо зря тратить уголь и бензин, они нужны стране. Я прекрасно доеду третьим классом… – они спускались по каменной лестнице, среди доспехов Холландов, и знамен с гербами, среди портретов предков Джона. Герцог остановился:

– Наверное, придется вводить карточки, – внезапно сказал он, – немцы нас могут запереть с моря, в блокаде. Поставки из колоний будут нерегулярными… – он провел рукой по светлым волосам:

– Ладно, все потом. Японцы подпишут мирное соглашение со Сталиным. Они повернут на юг, на Гонконг, Сингапур, Бирму… – вслух он ничего говорить не стал.

Питер взглянул на портрет леди Джозефины Холланд, в будущем госпожи Мендес де Кардозо, позапрошлого века. Прозрачные, светло-голубые глаза смотрели прямо и твердо. Девушка, в мужском камзоле и бриджах, при шпаге, стояла, откинув голову назад:

– Она на Святой Елене погибла, – вспомнил Питер, – в буре, с братом. Надо с Ганновер-сквер картины увезти, хотя бы в Мейденхед… – когда из Италии пришли вести о смерти Констанцы, майор Кроу, наотрез, отказался добавлять имя сестры к памятнику погибшим на морях.

– Как бы ни пришлось еще и памятник погибшим в воздухе ставить… – мрачно подумал Питер:

– Что мне Джон говорил? Берри, в Плимуте, вещи авиаторов собирает, для будущего музея. Лондонские галереи на запад вывозят. Мишель, наверное, тоже коллекции Лувра в безопасное место отправил. Никто не пустит Гитлера в Париж, – твердо сказал себе Питер. Он сбежал по лестнице во двор, вслед за кузеном, вспоминая упрямые, голубые глаза девушки с картины. Они были похожи на глаза той, что сейчас, как он знал, укладывала в детской сына. Питер заставил себя не думать о ее белокурых волосах, о длинных ногах, в американских джинсах. Он помахал матери, сидевшей за рулем: «Вот и мы!»