Текст книги "Япония. История и культура: от самураев до манги"

Иезуитский священник писал в 1594 году о Хидэёси следующее:

Если он (Хидэёси) обещал кому-то безопасность после завоевания [конкретной провинции], то тому действительно ничего не грозит. Не то было при Нобунаге, который, завоевывая города и провинции, всегда предавал мечу всех правителей…

Он положил конец всем частным ссорам и спорам, потому что такие ссоры всегда дают повод для дальнейших восстаний и смут непокоя. Теперь же любой участник бунта или восстания неизбежно умрет…

Он не потерпит, чтобы кто-либо из его солдат или аристократов жил в праздности: он всех обеспечил работой, приставив строить и ремонтировать для него крепости… И теперь у них нет ни времени, ни досуга, чтобы замыслить или подготовить заговор или восстание.

[Своей властью] он меняет правителей в одной [провинции], переселяя их в другую, весьма отдаленную[70]70
  Ibid., 439–440. Нумерация предложений опущена.


[Закрыть].

Однако, когда процесс объединения страны был завершен, Хидэёси овладела мегаломания. Отвечая на поздравительное письмо по случаю своих многочисленных завоеваний от корейского посольства, он, невзирая на свое простонародное происхождение, заявил, что родился чудесным образом, когда «солнечное колесо» вошло в чрево его матери, предсказывая, что власть его будет распространяться «везде, где светит солнце». Хидэёси хвастался будущими завоеваниями: «Я одним ударом захвачу Великую Мин» [то есть Китай], чтобы «насадить японские обычаи и ценности в четырех с лишним сотнях провинций этой страны»[71]71
  Ibid., 467.


[Закрыть]. В 1592 году он мобилизовал более 150 000 воинов и начал вторжение. На первом этапе на пути его армии лежала Корея. Его войска быстро разгромили корейскую армию, захватили Сеул и опустошили страну на своем пути вплоть до Пхеньяна, однако там их остановили войска Мин. После нескольких лет безуспешных переговоров с Мин в 1597 году Хидэёси возобновил вторжение, но на следующий год скончался, не доведя дело до бесспорной победы. Его советники – пять могущественных союзных даймё, включая Токугаву Иэясу, – увели войска обратно в Японию.

Хотя многие авторы прославляли эту захватническую войну, некий священник школы Истинной веры Чистой земли по имени Кэйнэн, служивший военным священником и врачом, рассказывает об ужасах и жестокостях, совершенных во время этого вторжения. Дневник Кэйнэна описывает каждый день семи месяцев вторжения стихами и прозой, чтобы наиболее достоверно передать все творящиеся беззакония, – автор выступает как сочувствующий свидетель. Приведенные отрывки датируются серединой сентября 1597 года, когда Кэйнэн только сошел с корабля на корейской земле:

Восьмой месяц, четвертый день (15 сентября 1597 года). Каждый старается первым сойти с корабля; никто не хочет тащиться позади. Они буквально валятся друг на друга, сгорая от нетерпения грабить и убивать людей. Я не могу вынести этого зрелища.

 
Гвалт поднимается,
Словно от бушующих туч в тумане.
Они роятся,
Яростно стремясь отнять
Имущество невинных людей…
 

VIII. 6. Тут жгут даже поля и холмы, не говоря уже о крепостях. Людей предают мечу либо заковывают в цепи и бамбуковые палки, удушающие шею. Родители горюют о своих детях, дети ищут родителей – никогда ранее не доводилось мне видеть такой жалостной картины.

 
Холмы пылают
Криками солдат,
Пьяных
От своей страсти к поджогам –
Демоны на поле боя…
 

VIII. 8. Они уводят корейских детей, убивая их родителей. Никогда им больше не увидеться. Слушать их крики – словно выдерживать пытки злых духов из преисподней…[72]72
  Ibid., 468–469.


[Закрыть]

В Киото до сих пор сохранилось ужасающее напоминание о кровавой войне: на кургане Мимидзука (букв. «курган ушей», также его называют «курган носов») установлена каменная пятиярусная пагода – считается, что здесь захоронены более 40 000 ушей и носов, отрубленных у корейцев и китайцев. Японские военачальники получали награды в зависимости от доказанного количества убитых врагов, однако перевозить в Японию головы целиком было слишком неудобно, поэтому в бочки набивали носы и уши, заливали соленой водой и отправляли домой. В Мимидзуке похоронена только небольшая часть доставленного.

Умирая, Хидэёси умолял своих советников, включая Иэясу, передать трон его пятилетнему сыну Хидэёри. Но Иэясу собрал к себе в союзники множество самых могущественных даймё и военачальников. В октябре 1600 года в великой битве при Сэкигахаре решался вопрос о том, кому же править страной. Это была самая крупная в истории битва самураев – на поле вышло более 160 000 воинов, – в которой столкнулись сторонники Хидэёри с запада и союзники Иэясу с востока. Восточной армии Токугавы удалось одержать победу после того, как один из западных военачальников перешел на его сторону.

Культура Адзути-Момояма

Замки

Замки были главным культурным символом эпохи Сэнгоку, отражая военную мощь и власть своих хозяев: глубокие рвы, огромные стены, хитросплетения внутренних дворов и высоких башен. Важность крепостей была настолько велика, что последний этап эпохи Сэнгоку, с 1570-х годов по 1600-е, получил свое название по двум таким цитаделям: Адзути, принадлежавшей Нобунаге, и Момояме, принадлежавшей Хидэёси. Эти величественные сооружения были призваны выразить мощь той власти, которую сосредоточили в своих руках объединители Японии.

На раннем этапе своего развития замки представляли собой небольшие временные защитные сооружения, построенные на вершинах отвесных горных хребтов и предназначенные только для военного времени. Две-три линии подобных укреплений сооружали, если ожидалось нападение врага. С приходом эпохи Сэнгоку война стала постоянным явлением, и даймё понадобились более долговечные крепости. В собственных резиденциях они строили сторожевые башни и копали рвы, размещая сами резиденции на равнинах или низком плоскогорье, чтобы контролировать долины и защищать близлежащие рисовые поля. Вокруг таких замков было достаточно места для возникновения города, и на эти земли переселялись ремесленники, торговцы и воины, чтобы служить даймё. Так призамковые поселения дзёкамати развились в огромные городские сообщества, которые стали для даймё административными центрами, а также важными центрами торговли и ремесла. Они заложили основу дальнейшей урбанизации и подготовили экономическую почву для расцвета зарождающегося купеческого сословия.

Хотя архитектура замков должна была производить впечатление на простонародье своими размерами и красотой, все-таки основной их функцией в эпоху Сэнгоку оставалась военная. Они были построены как лабиринты, призванные запутать нападающих в хитроумной сети защитных сооружений. Первой линией обороны служили рвы, внешние стены и сторожевые башни. Если неприятель проходил ее, его встречали разветвляющиеся лабиринтоподобные коридоры, в которых он путался и погибал под огнем и стрелами защитников. Лабиринты вели к центральной башне замка (донжону), окна и бойницы которой служили для того, чтобы выливать на врага кипящую воду или масло и сбрасывать камни. На случай осады из донжонов вели тайные ходы к колодцам и складам боеприпасов, риса, соли и иных запасов.

Химэдзи, «замок белой цапли», находится в ряду самых красивых в Японии сооружений такого типа. Он одним из первых в Японии был признан объектом Всемирного культурного наследия ЮНЕСКО (1993) и является самым посещаемым японским замком. Также это самый большой замковый комплекс, который насчитывает 83 постройки и занимает более 2000 квадратных метров, то есть в 50 раз больше площади стадиона Токио «Доум». Построенный изначально в XIV веке, он подвергся значительной реконструкции при Хидэёси. По легенде, когда Хидэёси строил центральную башню, у него кончились камни. Одна старуха, жившая доходами от мельницы, отдала на постройку свои единственные жернова. Это вдохновило окружающих также принести Хидэёси подходящие камни, что позволило закончить стройку.

Чтобы сделать Химэдзи поистине неприступным, архитекторы применили новейшие фортификационные приемы. Сначала неприятелю пришлось бы пересечь три больших рва на дальних подходах к Химэдзи, что делало невозможным внезапное нападение, поскольку врагам потребовалось бы время, чтобы разгрузить и переправить через рвы необходимые вооружения и боеприпасы. К моменту, когда нападающие преодолели третий ров, их силы и резервы уже в немалой степени истощились бы. Фасад, покрытый белой штукатуркой, что и придает Химэдзи его неповторимый вид, был огнеупорным; в случае же, если атакующие все-таки подожгут другие постройки, можно было использовать воду из рвов. Высокие крутые каменные стены Химэдзи скрывали сам замок от глаз подошедших к его подножию воинов врага. Если бы им даже удалось преодолеть стены, далее их ожидали многочисленные хорошо укрепленные ворота, общим числом 84, такие узкие, что одновременно в них могло пройти только несколько человек, что также замедлило бы нападавших. Но система укреплений Химэдзи ни разу не проходила проверку боем, поскольку на замок никогда не совершалось серьезных нападений.

Замок Адзути, принадлежавший Нобунаге, не пережил эпохи Сэнгоку. В 1575 году Нобунага передал семейные дела своему старшему сыну и приказал построить большую крепость в Адзути в провинции Оми, которая наглядно символизировала бы его новую роль правителя страны. Адзути стратегически располагался на холме у берегов озера Бива, между Японским морем и Тихим океаном, что позволяло быстро собрать войска со всей Центральной Японии. Он находился близко к императорской столице, однако не слишком – примерно в 50 километрах: Нобунага хотел контролировать двор, но при этом избежать участия во всех его ритуалах и церемониях.

Великие замки были не просто крепостями, но целыми жилыми кварталами даймё и административными центрами. Они давали возможность военачальникам, грезившим о власти над страной, использовать для укрепления собственной легитимации тот культурный капитал, которым всегда обладают правящие классы. В полном соответствии со вкусами двора и сёгуната Асикага, замок Адзути имел собственный театр Но. Наружные стены были красочно расписаны тиграми и драконами, а не покрашены в черный или белый цвет. Интерьеры были богато украшены настенными росписями и ширмами, инкрустированными сусальным золотом и ярко расписанными. Обильное использование сусального золота и серебра, которое искусные ремесленники выделывали не толще бумажного листа, помогало сделать светлее темные покои замка. Объединители страны щедро одаривали художников и ремесленников, украшавших их замки. Нобунага нанял Кано Эйтоку (1543–1590), лучшего мастера своего времени, в качестве главного художника замка Адзути. Планировался масштабный проект: от Эйтоку требовалось распределить большие артели мастеров росписи по всем уровням замка, причем каждый предстояло расписать в отдельной тематике. На верхнем этаже раздвижные двери были украшены росписью из золотых листьев – орнаментом китайских императоров, что символизировало намерение Нобунаги править всей Японией. Нижние этажи расписывались буддийскими мотивами, лошадьми, соколами, другими птицами, цветами и пейзажами.

Эйтоку, глава художественной школы Кано в четвертом поколении, также был главным по росписям во дворцах Хидэёси. Он участвовал в формировании стиля Момояма, похожего в некоторых аспектах на дзэнскую живопись тушью, но более нарядного за счет разнообразия цветов и отделки золотом. Школа Кано была основана в XV веке, когда ее родоначальник Кано Масанобу был назначен придворным художником при сёгуне Асикага. Он специализировался на монохромной китайской живописи тушью, однако его сын Мотонобу соединил этот стиль с многоцветным стилем ямато-э, характерным для школы Тоса. Получившийся смешанный стиль обрел популярность в росписях складных ширм (бёбу) и раздвижных дверей (фусума), подробнее о которых ниже. Они долгое время использовались для разделения больших помещений дворцов и особняков. После Эйтоку школа Кано продолжила готовить художников под покровительством могущественных правителей, постепенно развивая еще более декоративный и изящный стиль, адаптируя китайские приемы и сюжеты к японскому вкусу. Приемный сын Эйтоку Санраку делал росписи с птицами и цветами, ставшие визитной карточкой школы Кано.

Башня замка Адзути была закончена в 1579 году, и тогда же замок стал официальной резиденцией Нобунаги. Иезуитский монах-миссионер Луиш Фройш оставил детальное описание внешнего облика и интерьеров замка, с восхищением отмечая, что «по роскоши, стройности и архитектурному замыслу замок мог бы поспорить с самыми благородными и пышными в Европе… Он настолько совершенен и изящен, насколько вообще таким может быть творение рук человеческих»[73]73
  Michael Cooper, They Came to Japan: An Anthology of European Reports on Japan, 1543–1640 (Berkeley, CA: University of California Press, 1982), 134–135.


[Закрыть]. После смерти Нобунаги в 1582 году роскошный замок был сожжен дотла неизвестными поджигателями, и до наших дней от него дошли только руины.

Декор интерьеров

Аутентичная японская архитектура известна своими простыми, но элегантными формами, а также использованием природных материалов. Многие известные европейские и американские архитекторы, например Фрэнк Ллойд Райт, Бруно Таут, Ле Корбюзье, Вальтер Гропиус, ездили в Японию, стараясь впитать ощущение пространства и простоты, свойственное японской архитектуре, и включить его в собственные проекты. Это происходило в рамках отказа от тяжеловесного декора Викторианской эпохи и поворота к минималистскому дизайну модерна. На протяжении периодов Муромати и Адзути-Момояма в украшении интерьера появляется множество новшеств. Они используются при отделке замков и особняков высших сословий, а также буддийских храмов. В результате появился буддийский архитектурный стиль под названием сёин-дзукури. Старейшим из дошедших до нас образцов этого стиля считается Серебряный павильон Асикаги Ёсимасы. Сёин-дзукури позволял воинам-правителям одновременно принимать большое число своих союзников и вассалов в обширных, великолепно оформленных пространствах.

Внутренние помещения замков и особняков были просторными и открытыми, что обеспечивало свободную циркуляцию воздуха и позволяло собирать там большое количество людей. Конструкция опиралась не на стены (там вообще было мало неподвижных стен), а на деревянные столбы-колонны, зачастую богато расписанные, которые поддерживали крышу и потолок. Чтобы с толком использовать эти большие пространства, в Японии появилось два специфических интерьерных изобретения, позволявших делить помещения и создавать более мелкие закрытые пространства, – это ширмы – бёбу – и раздвижные перегородки – фусума. Кстати, и то и другое до сих пор используется в японских домах.

Бёбу, буквально «стена от ветра», очень мобильный тип ширмы, первоначально завезенный около VII века из Кореи и переживший расцвет в XIV–XVI веках. В интерьере они служили как защита от сквозняков, переносная перегородка для создания приватности или как элегантный фон для торжественных случаев. Их также могли выносить на улицу, например брать с собой на пикник для защиты от ветра или посторонних взглядов. Ширмы делали самых разнообразных размеров в зависимости от того, для чего они были предназначены: от двух до восьми створок в длину и от нескольких десятков сантиметров до трех метров в высоту. Самой распространенной была ширма из шести панелей, примерно 3,5 метра длиной и 1,5 метра высотой. Панели изготовляли, вставляя бумагу ручной работы (васи) в решетчатую бамбуковую раму и соединяя рамы вместе при помощи бумажных петель, что позволяло складывать ширму в любом направлении. Ширмы ранних периодов собирались из панелей, на каждой из которых изображались отдельные сюжеты, обрамленные шелковой вышивкой. Вскоре художники поняли, что одну композицию можно растянуть на всю площадь ширмы, что усилило бы общее впечатление от работы. Стили и сюжеты живописи были весьма разнообразны и выбирались в зависимости от назначения комнаты. В частных домах обычно использовались ширмы с простой росписью тушью, а в общественных местах их расписывали яркими цветами и украшали сусальным золотом. Ширмы-бёбу часто делали парными, что позволяло художнику изобразить два связанных сюжета или понятия, например тигра и дракона, различные эпизоды из «Повести о Гэндзи», Райдзина и Фудзина – ками грома и молнии и ками ветра.

Фусума – это раздвижные перегородки, удерживаемые внутренними столбами и помещенные в деревянные выемки на полу и в перекладины на потолке. Это было еще одним способом разделить слишком большое помещение: фусума можно было закрыть, создав тем самым небольшое пространство, или раздвинуть, чтобы соединить комнаты, или совсем убрать. Как и бёбу, их изготавливали, вставляя листы бумаги-васи в раму из легкого дерева или бамбука. Если бёбу позволяли художнику создать композицию на нескольких створках, то фусума – создать единый рисунок по всему периметру помещения.

Третьей архитектурной особенностью японских интерьеров, появившейся в поздний период Муромати, была токонома – ниша, которая до сих пор остается ключевым элементом интерьера. Токонома – это идейный центр комнаты, выделенный полированным деревянным основанием, возвышающимся над напольными циновками-татами. В токонома обычно находятся висящие свитки (какэмоно) с монохромной живописью или каллиграфией, курильница благовоний, букет цветов (икебана) и иногда подсвечник. Это позволяло высшим сословиям демонстрировать свою образованность, а также обладание культурными сокровищами, меняя их по сезону. В последующие века средние сословия также начали широко включать токонома в жилую архитектуру, что позволяло и им демонстрировать свой эстетический вкус. Поскольку токонома считалась сердцем комнаты, вокруг нее сложились определенные этикетные ритуалы. Сюда нельзя заходить, кроме как для смены экспозиции предметов; но даже при этом необходимо соблюдать определенные правила. Самого важного гостя усаживали спиной к токонома, поскольку считалось неуместным, если хозяин напрямую поместит гостя перед нишей, – получается, что он хвастается своими сокровищами.

Татами – напольное покрытие в жилых комнатах – состоит из тонких благоухающих циновок, сплетенных из тростника и набитых рисовой соломой, связанной нитками из конопли. Циновки отделывали окантовкой из ткани, разновидность которой варьировалась в зависимости от ранга владельца, – от простого хлопка до изящной парчи. Само слово «татами» происходит от глагола «татаму» – «складывать» или «сваливать в кучу». В эпоху Хэйан пол в жилых домах был деревянным, а для сидения использовали тонкие складные циновки, которые в несколько слоев стелили на полу. В эпоху Муромати в храмах, замках и особняках уже стационарными татами начали закрывать сплошь весь пол – такие комнаты назывались дзасики (комнаты для сидения).

Размер у циновок стандартный – примерно метр на два (хотя существуют незначительные региональные различия), поэтому площадь конкретной комнаты обозначается количеством татами, которые можно в ней уложить. Эта практика жива и по сей день, несмотря на то что в большинстве комнат пол татами больше не покрывают. Сейчас типичный размер комнаты – от 6 до 12 татами, приблизительно от 9 до 18 квадратных метров. Однако помещения в особняках и замках могли быть гораздо просторнее. О первом этаже главного здания замка Химэдзи говорят, что он был «залой в тысячу татами», хотя на самом деле их там было около 350, или 560 квадратных метров.

К концу XVII века циновки-татами широко распространились не только в домах состоятельных простолюдинов – даже низшие классы устилали земляной пол тонким слоем складных циновок-татами. В современной Японии в домах почти не встречаются комнаты, покрытые татами, хотя в то же время обычай иметь у себя в доме одну «комнату в японском вкусе», васицу, – с татами, токонома и другими атрибутами традиционной архитектуры – остается достаточно распространенным.

Также в этот период появляется альтернативный архитектурный стиль – сукия-дзукури. Суки означает «утонченный вкус». Этот стиль уходит корнями в эстетику горной хижины отшельника, прославляя природные материалы, в отличие от хвастливой пышности дворцового дзасики. Комнаты сукия были небольшими и почти без отделки. Вместо массивных прямоугольных колонн потолок поддерживали высокие отполированные стволы деревьев, зачастую с неснятой корой. Стены и потолок не имели никаких украшений; штукатурка на стенах была естественных землистых цветов. Некрашеные раздвижные двери-сёдзи состояли из деревянных решеток, в которые была вставлена прозрачная бумага без росписей. Один из лучших образцов стиля сукия-дзукури – императорская вилла Кацура в пригороде Киото, построенная в начале XVII века. Ею впоследствии восхищались европейские и американские архитекторы. В убранстве виллы сочетается ритмическое повторение прямоугольных элементов – циновки-татами, раздвижные перегородки-сёдзи, дорожки, выложенные из камней, – и природных текучих форм: деревянные элементы интерьера и сад, который практически встроен во внутренние покои.

Искусство для власти: чайная церемония и не только

Хидэёси, будучи безродным, чувствовал необходимость легитимизировать свою власть еще острее, чем Нобунага, чей отец был мелким даймё из провинции Овари. Поэтому в отличие от Нобунаги, который дистанцировался от тенет Императорского двора и сёгуната Асикага, Хидэёси активно старался найти подход к императору и двору, несмотря на то что у них давно уже не осталось реальной власти. Он добился для себя назначения на должность регента (кампаку), которую с периода Хэйан занимали исключительно представители северной ветви рода Фудзивара, в связи с чем Хидэёси был усыновлен одним из представителей этого рода и вынудил императора пожаловать придворные ранги своим верным союзникам и вассалам, интегрировав военачальников в состав императорской аристократии. Однако эти возмутительные новшества привели к возрождению императорского правления. Раздавая даймё придворные должности, Хидэёси, как в XII веке Тайра-но Киёмори, наделил двор реальной властью. Титул регента, долгое время остававшийся пустышкой, снова стал синонимом центральной власти, на этот раз власти двора под контролем Хидэёси.

Одним из способов приобретения культурного капитала для Хидэёси стала тяною – чайная церемония. Чай впервые привезли в Японию буддийские монахи в эпоху Хэйан – они пили его в качестве лекарственного и стимулирующего средства. Но в XIV–XVI веках правила, касающиеся чая – его приготовления, подачи и употребления, – развиваются в целое искусство под названием чайной церемонии, которая до сих пор остается важнейшим символом японских культурных идеалов и традиционной эстетики. Тяною – это многосоставное искусство, объединяющее в одном переживании живопись, каллиграфию, керамику, архитектуру, садово-парковое и другие традиционные искусства. На церемонии не просто собираются вместе и демонстрируются ее неотъемлемые составляющие. Хозяин должен тщательно отобрать каждый такой предмет – висящий свиток и икебану в нише, чайные чаши, коробочку для чая, курильницы благовоний, ориентируясь на сезон, место и приглашенных гостей. Таким образом, чайная церемония становится единственной в своем роде возможностью продемонстрировать изысканный вкус и презентовать себя как знатока культуры – а это как раз то, чего новые воинские элиты отчаянно пытались достичь.

Развиваясь в течение двух веков, заимствованное из Китая времяпрепровождение, когда гости сидели на высоких стульях, а хозяин демонстрировал в веселой атмосфере изысканную драгоценную фарфоровую посуду, в Японии превратилось в медитативный и торжественный ритуал, проводимый в маленькой комнатке, похожей на хижину, с добавлением японской и корейской керамики и утвари, которые на фоне тончайшего китайского фарфора смотрелись грубо и неподобающе. Возникшее тогда восхищение японской керамикой отражает как местную реакцию на всеобщее засилье китайского искусства, так и возможность для купцов – любителей чая утвердить собственные эстетические воззрения, которые, впрочем, разделялись не всеми любителями чая. В результате дальнейшего развития чайной церемонии сложились два разных стиля: один – роскошный и почти без правил, предпочитаемый богатыми, и другой – более строгий по форме, основанный на эстетических идеалах деревенской простоты, аскетизма и спокойствия. Эта более поздняя эстетика, известная как ваби или саби, имеет философскую подоплеку: считается, что она воплощает буддийские понятия скоротечности жизни и несовершенства. Чайный мастер Такэно Дзёо (1502–1555) попытался передать суть ваби такими стихами Фудзивары-но Тэйка, создающими ощущение приглушенных цветов и простой скромной комнаты:

 
Я брошу взор окрест –
Ни цветов, ни алых листьев клёна
Для любованья не осталось!
На взморье хижина чернеет
В осенних сумерках…[74]74
  Перевод А. Е. Белых.


[Закрыть][75]75
  Geoffrey Bownas and Anthony Thwaite, trans., The Penguin Book of Japanese Verse (London: Puffin, 1986; repr., London: Penguin, 1998), 100.


[Закрыть]
 

Эстетику ваби передает различная японская керамика: неглазурованная, обожженная на дровах древняя керамика из печей Бидзэн; керамика из Сэто с черновато-коричневой глазурью; изделия из Сирагаки, природных оттенков с вкраплениями полевого шпата.

Чайная церемония ваби в идеале проводится в крошечной комнате чайного дома, обставленной на манер скромной горной хижины. Дверные проемы очень низкие, поэтому всем гостям приходится наклоняться и вползать в нее на четвереньках. Тем самым все сидящие в комнате оказываются как бы равны по статусу, что было очень важно для купеческого сословия, позаимствовавшего эту традицию у более высоких слоев общества. Такая стилистика чаще всего ассоциируется с чайным мастером XVI века Сэн-но Рикю (1522–1591), который, как говорят, описывал философию, лежащую в основе чайной церемонии ваби, следующим образом:

Чайная церемония в маленькой комнатке – это прежде всего выполнение практики и воплощение на деле буддийского пути. Восторгаться утонченной роскошью жилища или наслаждаться изысканным вкусом – это все земная жизнь. Вообще для человека достаточно укрытия, в котором не протекает крыша, и достаточно столько еды, сколько нужно, чтобы не умереть от голода. Таково буддийское учение, и в этом краеугольный смысл чайной церемонии. Мы приносим воду, собираем хворост, кипятим воду и завариваем чай. Потом мы предлагаем его Будде, подаем окружающим и пьем сами. Мы расставляем цветы и курим благовония. В этом всем мы подражаем Будде и наставникам древности. Через все это ты должен прийти к самосознанию[76]76
  Dennis Hirota, Wind in the Pines: Classic Writings of the Way of Tea as a Buddhist Path (Asian Humanities Press, 2002), 217.


[Закрыть].

Рикю родился в купеческой семье в портовом городе Сакаи, которым управлял совет богатых торговцев. Это был мирный и богатый город, где процветали искусства и ремесла. Рикю учился чайным традициям у Такэно Дзёо – купца, нажившего состояние на продаже военных сёдел, одного из первых приверженцев стиля ваби в чайной церемонии. Дзёо проводил церемонии, которые погружали участников, находящихся в центре оживленного города, прямо в деревенскую тишину горной лачуги, такой, как крошечная хижина Камо-но Тёмэя. В дальнейшем его ученик Рикю развил эту эстетику чая ваби. Ею можно насладиться в чайной комнате Тай-ан, которую он создал для храма Мёкиан в Киото: грубые землебитные стены и неприкрытые балки из кедра. Также его эстетика ваби проявляется в асимметричных чайных чашах матового черного цвета, которые, как говорят, он заказал для Хидэёси у Тёдзиро, мастера изготовления черепицы. Довольный властитель отблагодарил семью гончара печатью с иероглифом «раку» (наслаждение) и пожалованием фамилией Раку; семья продолжила делать такие чаши, ставя на них знак «раку» и передавая секрет их изготовления из поколения в поколение. Так была основана династия керамистов. Настоящие раку до сих пор высоко ценятся, хотя само слово «раку» сейчас обозначает низкотемпературную керамику вообще.

В результате Рикю стал настолько знаменит в чайном сообществе, что сам Ода Нобунага пригласил его к себе в качестве мастера чайной церемонии – Нобунага использовал ее в качестве политического инструмента, чтобы завоевать доверие купцов, торгующих военной амуницией. Нобунага пользовался своей властью, чтобы завладеть ценной утварью (мэйбуцу) своих союзников и врагов, награждая ею иногда влиятельных союзников и верных вассалов. Чайная церемония была способом приобщиться к прекрасному для самураев; для купцов же она стала средством приблизиться к правящему воинскому сословию и предоставила возможность демонстрировать свое богатство и вкус. Во времена Нобунаги считалось, что богатый человек, не практикующий чайную церемонию, – невежа, совершенно лишенный любых умственных и эстетических достоинств. Чай был весьма важен для политики: мастера чайной церемонии выступали посланниками между даймё, собрания за чаем предоставляли культурную площадку для дипломатических переговоров, а ценная утварь служила дорогими подарками для скрепления союзов.

После смерти Нобунаги Рикю служил мастером чайной церемонии у Хидэёси, который унаследовал драгоценную коллекцию своего предшественника и выказывал еще большее рвение к искусству чайной церемонии. Это стало для Рикю одновременно и благом, и несчастьем. Сначала они прекрасно ладили; Рикю стал близок к правителю, чье покровительство тяною способствовало его дальнейшему распространению как среди воинов, так и у богатых купцов. Как-то Хидэёси заявил: «Людям до́лжно быть умеренными в своих страстях, но я осознанно посвящаю столько сил тяною, как и охоте»[77]77
  Kawasaki Momoto, Hideyoshi to bunroku no eki (Tokyo: Chu – o ko – ronsha, 1979), 60–61.


[Закрыть]. Однажды ему понравился пышный, роскошный стиль чайной церемонии, который так отличался от более аскетического учения Рикю. Например, он велел построить переносную чайную комнату, в которой стены, полки и вся утварь были полностью покрыты золотом – сусальным золотом или золотистым лаком. В 1587 году Хидэёси приказал провести в святилище Китано-тэнмангу в Киото беспрецедентный по роскоши десятидневный чайный фестиваль, на который приказал свезти мастеров чайной церемонии со всей страны. В итоге на празднике присутствовали 800 чайных мастеров, не говоря уже о десятках тысяч жителей Киото, включая придворных, самураев и простых горожан. Однако так случилось, что Хидэёси и Рикю повздорили, что привело к тому, что вспыльчивый правитель приказал своему чайному мастеру совершить ритуальное самоубийство путем вспарывания живота (сэппуку). Легенда говорит, что Хидэёси был оскорблен тем, что ему пришлось пройти под деревянной статуей Рикю, установленной на воротах храма Дайтокудзи в Киото. Другое популярное объяснение состоит в том, что Хидэёси завидовал драгоценной чайной чаше, которой владел Рикю. Кроме того, судьба чайного мастера могла зависеть от сиюминутной политики. Поскольку Хидэёси планировал вторжение в Корею, город Сакаи оказался менее важен по сравнению с Хакатой – портовым городом на Кюсю, откуда должен был начаться поход. Торговцы и чайные мастера из Хакаты приобрели большой вес в окружении Хидэёси и могли продемонстрировать свое влияние, таким образом низвергнув Рикю.