Текст книги "Соблазни меня"

Глава 23

Позже в тот же день Алекс постучала в дверь коттеджа. Отворив, Дункан заметил, что она плакала.

– Заходи, – пригласил он, тактично делая вид, что не замечает мокрых щек и покрасневших глаз. – Давай помогу снять пальто.

– Не нужно. Я не собираюсь долго здесь оставаться. – Алекс обхватила себя руками, словно боялась, что он насильно сорвет с нее одежду.

– Как дела? – спросил Дункан.

Более глупое начало разговора трудно было придумать. Весь ее вид говорил, что дела – хуже некуда.

– Если интересует, могу ответить. – Алекс прошла в жилую комнату и остановилась так, что неровное зеркало в спальне отразило ее в искаженном виде. – Дела на редкость хороши! Думаешь, приятно в тридцать лет вдруг узнать, что твой дедушка – вор?

Прикинув, Дункан согласился. Тридцать лет – это поздновато для подобных откровений.

– Да уж, неприятно. То есть я думаю, что неприятно. Лично я знал, что мой дед ворует чуть не с пеленок.

– Что?! – Алекс повернулась к нему с откровенным недоверием на лице. – Твой дед ворует?

– Вороват, от рождения и до смерти. – Дункан выудил из холодильника бутылку вина, не спеша откупорил и разлил по стаканам. – У нас отменное генеалогическое древо потомственных воров и разбойников. Прапрадед грабил на большой дороге и дограбился до того, что его вздернули. Часть родни живет в Австралии – потомки каторжан, попавших туда в корабельном трюме в кандалах. – Он подмигнул. – Не пугайся, в конце концов, они остепенились и занялись скотоводством.

– Думаешь, я поверю?

– Остепенились, но не все, – благодушно продолжал он. – К примеру, дядя Саймон так и остался черной овцой, каких у нас в родне целое стадо. Он скупает краденое. А вот я предпочел честно зарабатывать на жизнь и тем нарушил семейную традицию.

– А ваши женщины тоже воруют?

– Конечно, нет. Женщинам не положено.

– Представляю, как ты обогатил семейный бизнес! Они крадут ценности, прячут в условленном месте, и все, что тебе остается, – только их «разыскать». Признайся, так ты и прославился?

– Ничего подобного. У нас договоренность совсем другого рода: я не касаюсь семейного бизнеса и держу насчет него язык за зубами, а они снабжают меня информацией, которая может пригодиться в поисках. – Встретив выразительный взгляд, Дункан пожал плечами. – Мы не самое порочное семейство, бывает и хуже. Гораздо хуже.

Он припомнил, как относятся в семье к его стремлению соблюдать закон и порядок. «Ну, парень, доложу я тебе, скатился ты на самое дно, – не раз говаривал дядя Патрик. – Не думал я, что доживу до такого!»

– Ты рассказываешь, чтобы я не слишком расстраивалась!

– Правильно, но к тому же я говорю правду.

У нее вырвался странный звук, нечто среднее между смешком и всхлипыванием. Ее реакция несколько успокоила Дункана. По-прежнему оставаясь в пальто, она взяла бокал вина.

– Если дедушка, в самом деле имел отношение к этому пейзажу, я сделаю все, чтобы помочь тебе найти его. Чем скорее он попадет к законным наследникам, тем лучше.

Дункан спросил себя, какого черта не признался во всем много раньше. Неужели и правда думал, что она напару с дедом прятала краденое полотно? Женщина, неспособная забраться в дом даже в городе-призраке, где все брошено за ненадобностью?

– Значит, будем работать вместе.

Алекс откинулась в кресле – воплощение эротических фантазий, но никак не напарник по раскрытию преступления. Тем не менее, в поисках Ван Гога лучшего не найти.

– Что тебе известно? – спросила она.

– Почти ничего, – поморщился Дункан.

– Думаю, теперь, когда всем, наконец ясно, что я никогда не слышала о пейзаже Ван Гога, – Алекс помедлила, чтобы испепелить его взглядом, – дело пойдет быстрее. Ведь ясно?

– Мы уже договорились.

– Ну, да, и ты был на редкость красноречив, когда рассыпался в извинениях. Ладно, уж, помогу тебе, но при одном условии.

– Каком? – спросил он, ни минуты не сомневаясь, что условие его не порадует.

– Ни дедушкино и ничье другое имя в нашем городе не будет упомянуто, если речь идет о незаконных действиях.

В первый момент Дункан и в самом деле не пришел в восторг, но потом вспомнил, что сам многократно перекраивал истину: придавал ей форму, более удобоваримую для прессы, иногда смягчал ее, иногда, наоборот, придавал ей специй, в зависимости от вкуса заказчика. Истина служила лишь гарниром к возвращаемому имуществу.

– Согласен. А взамен обещай делиться со мной всем, что узнаешь, каким бы незначительным оно ни казалось.

После короткого размышления Алекс кивнула, сбросила пальто на спинку кресла и достала из сумочки блокнот на стальной пружине, совершенно новый, и шариковую ручку, которой тоже еще ни разу не пользовались, судя по блестящему синему колпачку. Потом Дункан заметил, что стержень уже наполовину пуст. Как возможно наполовину исписать ручку и не потерять колпачок? Почему не изжеван кончик, не исцарапан прозрачный шестигранный цилиндр? Аккуратность на грани безумия!

– Итак, что мы имеем на сегодняшний день?..

– Что твой дед, быть может, нарочно позволил информации просочиться. У него ведь существовали связи по всей стране. Думаю, он намеревался продать Ван Гога.

Алекс открыла рот для возражений, но так ничего и не сказала. Опустив взгляд на блокнот, она забарабанила по нему кончиком ручки.

– Далее, убивают мелкого мошенника Джерси Плотника где-то в Свифт-каренте или поблизости от него и подбрасывают в библиотеку. Он работал на более крупную рыбу, на Гектора Мендеса.

– Ты и это знал? А насчет Плотника знал, конечно, с самого начала!

Настаивая на полной откровенности, Дункан считал ее наилучшим вариантом, но теперь засомневался.

– Ну да, знал. Знал и не рассказал полиции. Только не нужно лекций на тему «Порядочные люди так не поступают».

– А кто убил его, ты тоже знаешь?

С него уж слишком! Опять она записывает его в навозные жуки.

– Я бы тогда сказал полиции.

Алекс хмыкнула, но от комментариев воздержалась. Он продолжал:

– Далее, пистолет в твоем ящике.

– Правильно. Кто-то его подкинул, как и труп.

– Наверняка тот же человек, что пытался сбить тебя на машине, подозрительно похожей на мою.

– Вот именно.

– Можно списать на расхожий цвет и марку, но интуиция подсказывает, что совпадение не простое. Кто-то пытался предвосхитить события, исключить всякую возможность, чтобы мы взялись за дело вместе.

– Мог бы не трудиться. Ты и сам все успешно испортил.

– Кстати, на меня тоже покушались.

– Когда?

– Когда мы с Томом ходили в горы. В меня стреляли, промахнулись, но надорвали веревку. Происшествие чуть не стоило мне жизни.

– И ты ничего не сказал?!

– Во-первых, все обошлось, а во-вторых, когда в тот вечер ты явилась со своей стряпней, нам было не до разговоров.

Бледные щеки Алекс порозовели.

– И что же, вся эта суета: выстрелы, попытки переехать машиной – ради одной картины?

– Нет, ради того, что за нее можно получить.

– В таком случае… – она поднялась, но тут же снова села, – в таком случае, пока картина не найдена, мы все в опасности!

– Ты права.

– Письма, о котором говорил дедушка, не оказалось. Может, его выкрал Джерси Плотник? Но при нем ничего такого не обнаружили. Может, забрал тот, кто его застрелил?

– Если нашлось что забирать. Плотник, может, и не знал о письме.

– Дедушка мог вообще не написать его. Сам подумай, если бы оно попало в руки убийцы, он давно уже добрался бы до картины.

Некоторое время они молча размышляли. Каждый из них нервничал: Алекс барабанила ручкой по блокноту, Дункан расхаживал по комнате.

– Кто душеприказчик?

– Я, – заявила Алекс.

– А как насчет депозитного ящика?

– Был, но совсем маленький. Там лежали только договор о покупке дома, немного акций и тому подобное.

– Никаких картин?

Она помотала головой и начала по очереди водить подушечкой большого пальца по ногтям, словно в поисках зазубрин. Звук раздражал, но не так, как непрерывная барабанная дробь по блокноту.

– Где хранилось завещание?

– Дома. В смысле – дома у дедушки. Если письмо украдено, то человеком, который имел туда доступ. Если бы в дом проник посторонний, стало бы известно, так?

– Ну…

Дункан сделал большой глоток вина. Признаваться в таких вещах неприятно, однако он сам настаивал на откровенности.

– Проникнуть в дом можно и незамеченным.

– Что ты хочешь сказать?.. – запнулась, потом (видимо, увязав в одно целое его слова с тем, что уже знала о его семье) уставилась на Дункана во все глаза. – Ты вламывался в дедушкин дом?!

– До тех пор, пока я не убедился в том, что ты никак с картиной не связана, просить твое разрешение на обыск я посчитал излишним.

Наступило молчание. Зная, что Алекс неглупа, он ждал, когда она придет к дальнейшим нелицеприятным выводам.

– И что еще ты обыскивал?

– «Антикварный магазин Форреста», ну и, конечно… твою квартиру, – Дункан потер лоб, проклиная себя за то, что не держал язык за зубами.

Тут следовало рассыпаться в извинениях, но он не умел и из страха ляпнуть что-нибудь глупое промолчал. Алекс снова поднялась и повернулась к зеркалу (видимо, чтобы не смотреть на него).

– Ты обманул мое доверие во всех отношениях… Голос ее дрожал. Дункан приблизился и остановился рядом. В зеркале показалось теперь два отражения.

– Не во всех. Ты стала близкой и нужной мне, как никакая другая женщина.

Он чувствовал отчаянную потребность признаться в любви. Увы, даже стоя рядом, они теперь находились врозь.

– Нет, Дункан.

– Алекс!

– Нет.

Она повернулась, и он увидел, что глаза ее полны слез.

– Я не могу и не хочу больше о нас говорить или даже думать! Я помогу тебе найти Ван Гога только ради того, чтобы исправить ошибку, понимаешь? Когда он будет найден, ты уедешь.

Хотя первоначальный план он строил именно так, в нем уже не было ничего привлекательного.

– Я должен тебе все объяснить! Ты должна знать!

Он понятия не имел, с чего начнет, а если уж на то пошло, не представлял, что, собственно, хочет сказать. Главное, чтобы она перестала смотреть таким отчужденным взглядом. Может, просто схватить ее в объятия? Такое всегда срабатывало, так почему бы не теперь!

Должно быть, Алекс прочла его намерение у него на лице, потому что отступила подальше.

– Наш роман строился на сексе, – напомнила она холодно. – Постельные игры и удовольствия, не более того. Покончить с такими отношениями несложно. Считай, что мы покончили. – Она села и взяла блокнот, давая понять, что разговор окончен.

– Нет, не покончили, и ты не можешь так говорить!

– Скорее всего, дедушка так и не собрался написать письмо, – заговорила Алекс, словно не слыша. – Хотел, но смерть помешала. Или же оно им написано, но затерялось. Лежит себе где-нибудь и много лет спустя, будет по чистой случайности найдено.

Ну ладно. Он небольшой знаток выяснения отношений. Не хочет она касаться личного, не надо, но пусть не думает, что он так легко сдался.

– Все возможно, – согласился Дункан, тоже принимая деловой вид. – И все же я думаю, поискать стоит.

– Что именно? – спросила Алекс, поднимая на него бесстрастный взгляд. – Письмо или картину?

– Письмо – всего лишь бумага и чернила, а картина…

– …холст и краски.

– Не только. Еще и шедевр. Часть истории искусства.

– Добыча, от которой ты получишь свою долю.

– Незаконно присвоенное имущество, за возвращение которого полагается награда. Ты же сама согласилась найти его и вернуть!

– Правильно, согласилась. И сделаю все, что в моих силах. С нетерпением жду указаний. Дедушкин дом ты обыскал, так что против данного пункта смело можем поставить галочку.

– Не спеши. Да, я обыскал дом, но я человек чужой и мог пропустить какой-нибудь укромный уголок. К тому же где и находиться пейзажу, как не там?

– Тогда я позвоню Джиллиан. Раз она там живет, не хотелось бы свалиться ей на голову в неподходящий момент.

– Она не может быть замешана?..

– Не может. Даю слово, что не может. Три дня она ухаживала за мной, как за ребенком, и ни разу не появилась у моей постели пьяной или… ну, ты понимаешь. Сплю я пока что неважно и могу гарантировать, что по ночам она не крадется по дому, чтобы полюбоваться на припрятанного Ван Гога. Днем убирает, стирает, печет мне ватрушки…

– А в промежутках спит с полицейским. В самом деле, она как-то не вписывается в незаконные махинации.

– Вернемся к дедушке. Допустим, он выставил Ван Гога на продажу на черном рынке, обговорил цену и назначил встречу. Вот почему в городке объявился доверенный человек Мендеса. А на меня покушались, потому что у них тот же идиотский ход мысли, что и у тебя.

– Возможно. – Дункан пропустил ее шпильку мимо ушей. – Но я не уверен, что все ниточки ведут в Лос-Анджелес. Перед тем как мы с Томом отправились в горы, я сделал Эрику пару не слишком прозрачных намеков.

– Эрик! – ахнула Алекс, бледнея. – Ведь именно он вынудил меня навести о тебе справки! Все время повторял, что не доверяет тебе. Надеялся, что правда взбесит меня, и мы станем врагами.

– Если бы только это! Кому, как не Эрику, знать, что ты часто ходишь на работу пешком. Нарочно взял такую же машину, чтобы все указывало на меня! Вот что, позвоню-ка я Тому.

– Сейчас ни к чему – Эрик в Юджине, на аукционе.

– Не важно, пока можно проверить прокат автомобилей. Там могли его запомнить.

Разговаривая по телефону, Дункан отвлекся, а когда положил трубку, увидел, что он в коттедже один.

– Алекс! Куда ты?

Вместо ответа ему подмигнули задние огни ее машины.

– Куда, черт возьми, тебя понесло?!

Постояв на пороге, Дункан вернулся к себе, сел и задумался.

Чувство вины ему несвойственно. Предки по отцовской линии не жаловали подобное чувство и так неохотно передавали его по наследству, что оно почти совершенно выродилось. Его собственный род занятий тоже этому способствовал. Он столько раз вламывался в чужие дома, что считал такой способ простой повседневностью. Но реакция Алекс обожгла сильнее, чем пощечина, заставив ощутить себя ничтожным и жалким.

Часа два, не меньше, он сидел в темнеющей комнате, слушая стук капель по стеклу и все сильнее впадая в уныние.

Гадкую штуку он проделал, гадкую. Обидеть любимую женщину – что может быть хуже?

И она дала ему понять ее ничтожество. Еще как. Если в будущем она возьмется проделывать такой фокус со своими детьми, они будут послушными до безобразия! Если только он как отец не противопоставит этому свое здоровое влияние.

Между прочим, его мать тоже умела пробудить в нем что-то сродни раскаянию. Вот и теперь ее голос настойчиво звучит в его сознании: «Ты должен извиниться, мой мальчик! Скажи, что сожалеешь, и тебе самому станет приятнее на душе!»

Кажется, такой голос называется угрызениями совести.

Не в силах больше выносить его нашептывания, Дункан бросился к машине и в самый кратчайший срок затормозил перед домом Алекс. Она ответила на звонок таким ледяным тоном, что сердце у него встрепенулось: она ждала его.

– Я страшно сожалею… – прошептал он в домофон.

Пожилая пара с другого этажа как раз направлялась домой. Они ему были знакомы. Мужчина открыл парадное, пропустил жену и выжидательно посмотрел на Дункана.

– Что ты сказал? Я не расслышала.

Он скрипнул зубами. И без того извинение далось нелегко, но повторить его при свидетелях – уже слишком.

– Я страшно сожалею!!! – рявкнул Дункан.

– Криком, молодой человек, еще никто не добился прощения, – назидательно заметила пожилая леди. – Надо явиться с шампанским и цветами. Именно так поступает мой Гарольд, и взгляните – мы женаты уже сорок восемь лет.

– С кем ты разговариваешь? – заинтересовалась Алекс.

– С мистером Гарольдом…

– И Дафной Ролан?

– Да, с ними. Они полагают, что я заслуживаю снисхождения. – Чувствуя в пожилой леди союзницу, Дункан ей заговорщически подмигнул.

– А они в курсе твоих прегрешений?

– Нет. Хочешь, чтобы я их ввел?

Из домофона послышалось сочное проклятие. Дункан не решился бросить взгляд на миссис Ролан из страха прочесть у нее на лице негодование.

– Поднимайся! – скомандовала Алекс.

Войдя за пожилой парой в парадное, он склонился к руке миссис Ролан и с чувством произнес:

– Спасибо! Вы помогли мне преодолеть первый барьер.

– Послушайте моего совета, – вмешался мистер Ролан. – Как бы она вас ни назвала, кротко соглашайтесь.

– Попробую. – Дункан рассудил, что мужчина, сумевший продержаться в браке сорок восемь лет, не может дать плохого совета. – А что делать, когда она, наконец, выдохнется?

– Как что? Разумеется, поцеловать!

Ну, за поцелуем дело не станет, подумал он и, не в силах дожидаться лифта, направился к лестнице. Алекс отворила дверь с видимой неохотой.

– У тебя есть пять минут.

– Я страшно сожалею!

Извинившись, Дункан ощутил законную гордость. Он не просто извинился, а попросил прощения трижды, причем один раз при свидетелях. Теперь Алекс как будто полагалось упасть ему в объятия. Однако она не спешила.

Что же выходит, он зря опозорил извинениями всю мужскую линию своих предков? Не говоря уже о глупой откровенности. Отец назвал бы его круглым дураком. А мать? Как она отнеслась бы к его поведению?

– Почему ты закатил глаза? – спросила Алекс с подозрением.

– Обращаюсь к духу своей матери за советом.

– Почему именно к ней?

– Она добрая женщина. Узнай она, что я тайком шарил в твоей квартире, пришла бы в ужас.

– После многих лет брака с вором?

– Воровство – всего лишь бизнес. У родных, друзей и близких воровать нехорошо.

– Как благородно с вашей стороны!

– Только с материнской. Отец без всяких вломился бы куда угодно и потом ни за что не признался бы. Видишь, как я честен! Неужели мне за примерное поведение ничего не причитается?

Алекс в красном кимоно, которое так и просило, чтобы ему позволили соскользнуть на пол, шелестя шелком, всем своим видом демонстрировала неприступность. Глаза ее оставались печальными, не оставляя никаких иллюзий насчет того, что доведется хотя бы коснуться красного шелка. Дункан отдал бы все за один прежний, ласковый и зовущий взгляд.

– За честность – плюс одно очко. За то, что растоптал мое доверие, – минус десять.

– Я могу только повторить, что страшно сожалею и никогда больше так не поступлю. Алекс, ну, пожалуйста! Не перечеркивай все, что между нами было.

– Ты сам все перечеркнул.

Дункан ощутил, что уже достиг в своем раскаянии критической точки. На большее он просто не способен.

– Ты когда-нибудь держала в руках ключ от квартиры любовника? Бывало так, что он уходил на работу, а ты задерживалась в постели или под душем?

– Ну… да. При чем тут это?

– И что, ты ни разу не заглянула ни в шкаф, ни в стол?

– Ну, допустим… нет! Не так, как ты!

– Ты никогда… ну, я не знаю… не совала нос в аптечку, чтобы выяснить, какие лекарства он принимает? Не включала компьютер, чтобы узнать, не приходят ли ему письма от другой?

Алекс вспыхнула, и он понял, что попал в точку.

– Ты говоришь о совсем иных вещах! Серьезные и долгие отношения – все равно что совместная жизнь, а в совместной жизни все общее и всюду открыт доступ. Когда остаешься один в квартире с разрешения владельца, то получаешь право…

– Разнюхивать?

– Удовлетворить здоровое любопытство!

– Вот и я о том же. В тот день, уходя на работу, ты предложила мне остаться. Сама предложила, помнишь? – улыбнулся Дункан.

– Ты отказался!

– Но мог бы и согласиться. По твоей теории, ты дала мне право удовлетворить «здоровое любопытство».

Некоторое время Алекс не отвечала, теребя пояс кимоно и покусывая губу. Она явно взвешивала его доводы.

– И все равно ты поступил отвратительно!

– Согласен, и я страшно сожалею. Не заставляй меня снова и снова унижаться, это против моей натуры!

– Не унижаться, а признавать ошибку. Тут ты не силен.

– Так я прощен или нет? – осведомился Дункан, привлекая Алекс к себе.

– А что мне остается с такой наследственностью? Мы с тобой одного поля ягоды – потомки воров. Приходится быть терпимее.

– Мне нужно сейчас же, немедленно оказаться с тобой в постели, не то умру!

Теперь, когда он лишь чудом не потерял Алекс, она казалась вдвое, втрое, в миллион раз драгоценнее.

Кимоно порхнуло на пол, в точности так, как он и представлял. Поскольку тело Алекс все еще покрывали синяки, он начал с того, что поцеловал их все – осторожно, бережно. А потом тем же манером он любил ее снова и снова, надеясь, что нежность хотя бы намекнет ей на то, что он так до сих пор и не сказал.

Он сделал всего лишь первый шаг к признанию.

Глава 24

—Лучше бы я ушла ночевать домой, – прошептала Джиллиан, поудобнее устраиваясь на плече Тома.

– Зачем?

– Не могу же я каждое утро выходить из твоего дома! Люди бог знает, что могут подумать.

– Только то, что мы любовники. Ты стыдишься?

Джиллиан не сразу нашла что ответить. Стыдится? Да она мечтала о нем, с тех пор как впервые задумалась о сексе! Теперь понятно почему – потому что уже тогда чувствовала, что они созданы друг для друга. Вздох вырвался сам собой.

– Я вижу, ты в самом деле стыдишься наших отношений, – заметил Том.

Она помотала головой и зарылась лицом ему в плечо, словно желая укрыться от всего мира.

Том приподнял ее лицо за подбородок так, чтобы взгляды их встретились. Господи, да ведь он похож на молодого бога! Бывают же такие скульптурные черты лица и линии тела! А что за характер! Спокойная сила.

– Так в чем дело?

– Мне пришло в голову, что жизнь могла бы сложиться иначе, если бы еще в школе я хотела быть как все. Скажем, боролась бы за право работать в школьном совете, часами просиживала бы в библиотеке, вместо того чтобы курить по углам «травку» и бегать за парнями. Тогда и оценки получала бы много выше.

– Знаешь что?

– Что?

– Тогда ты выросла бы в зануду. Я всегда терпеть не мог таких девиц.

– Правда? – удивилась Джиллиан.

– Честное слово. Конечно, не мне их судить – я сам зануда. Но будь у меня подружка из тех, кого ты описала, дело кончилось бы плачевно. По пятницам я до упора торчал бы в кегельбане, а с женой спал три раза в неделю после вечерних новостей.

Такая жизнь казалась божественно размеренной и безмятежной по сравнению с ее прошлым, вот только трех раз в неделю для нее, наверное, маловато. По крайней мере, с Томом. Да и сам он, судя по тому, как часто они занимались любовью, вряд ли удовольствовался бы таким количеством.

– Ты хочешь сказать, будь я хорошей женой, ты бы соскучился?

– Смотря что понимать под «хорошей». По-моему, ты такая и есть. С одной стороны, не пилишь меня и не бьешь тарелки, с другой – не живешь ради уборки и стирки. Занудства за тобой никогда не водилось.

– Я теперь совсем другая.

– Да. Ты повзрослела и стала более рассудительной. Но бесшабашность в тебе никогда не умрет.

– В смысле… я в любой момент могу вернуться к выпивке и наркотикам?

Джиллиан уже не раз давала себе слово не ощетиниваться по поводу и без повода, но постоянно его нарушала. Где-то в глубине души таилось сомнение в том, что ей и вправду доверяют. Ведь самое важное – доверие. Без него их общее будущее обречено.

– Нет, не вернешься, – ответил Том с раздражающей невозмутимостью. – Но ты не уверена в моем доверии. Правильно? В конечном счете, речь идет не о моем, а о твоем недоверии. Ко мне.

Его взгляд на ситуацию оказался для нее новым, точка зрения – непривычной. Выходило, что Том прав. Довериться – значит разделить свои проблемы, на что она так и не решилась.

– Ну, хорошо! Допустим, ты совершенно уверен, что я никогда уже не вернусь к выпивке и наркотикам. Тогда что ты имел в виду под бесшабашностью?

– Как бы тебе объяснить… ну, скажем, мы решили по пятницам вместе ходить в кегельбан…

– Так.

Вообразив себе пятничные вечера с кеглями и шарами, Джиллиан невольно улыбнулась, решив, что их посещение так буднично – и притом так романтично!

– Ну и, скажем, в одну из пятниц мне так приспичит, что я затащу тебя в укромное местечко и прямо там…

Она засмеялась, чувствуя сладкий трепет внизу живота.

– А что, кегли тебя возбуждают?

– Нет, но я чувствую, что будут – в твоем присутствии. – Том ущипнул ее за ягодицу.

Минут пять они целовались, щекотались и всячески дурачились, потом он вернулся к разговору.

– Там, куда валятся сбитые кегли, под помостом, вероятно, очень уютно.

– И пыльно!

– Что же делать?

– Поскорее бежать домой?

Домой. Что за чудесное слово, когда имеет прямое отношение к Тому.

– Невозможно. Мы так хорошо идем, мы набираем такие очки, что клубный рекорд под угрозой. Не бросать же игру, когда он вот-вот будет побит!

Джиллиан попробовала представить себе его рассказ, но не сумела, так как понятия не имела об игре в кегли.

– Короче, сбежать не удастся. Но пока еще до нас дойдет очередь! А между тем за прокатом обуви и шаров есть кладовая – эдакое крохотное уютное помещеньице. Мы крадемся туда, крадемся и там по-быстрому…

– Почему бы и нет! Ты же у нас полиция. Не арестуешь же ты сам себя за непристойное поведение в общественном месте!

– Ну? Видишь? Вот тебе и бесшабашность.

Том улыбнулся, и улыбка осветила не только его лицо, но и глаза, чего прежде не случалось. Сердце Джиллиан радостно встрепенулось при мысли, что она вызывает в нем лучшие чувства, как и он в ней.

– Так что ты скажешь? Нравится мой план?

– По-быстрому в кладовке кегельбана? Не план, а чудо! – Она счастливо вздохнула.

– Не думаю, чтобы он понравился «хорошим» девочкам, что часами просиживают в библиотеке и борются за право избираться в школьный совет. Видишь теперь, что с такой я бы пропал?

На глаза ей навернулись слезы, и лицо рядом – красивое, умное, доброе, единственно правильное лицо – слегка расплылось.

– Значит, пропал бы… Не потому ли ты еще не женат?

– Потому.

Какое-то время длилось молчание – Джиллиан вживалась в нарисованную Томом картину.

– А мы можем записаться в кегельбан?

– Конечно.

– Тогда давай запишемся.

– В пятницу.

– В ближайшую?

– А чего тянуть?

Джиллиан отодвинулась, повернулась на спину и устремила взгляд в потолок.

– А Эрик?

– Его я приглашать не собирался. Надеюсь, и у тебя нет такого намерения.

– Ты знаешь, о чем я! Все не так просто.

– Послушай, я говорю о твоем и только твоем решении. Жизнь твоя. Если ты не в восторге от разрыва с Эриком, так и скажи.

– Нет, что ты! – Она потянулась рукой к щеке Тома, погладила ее и задержала там ладонь. – Даже если бы он пришел звать меня обратно, я бы закрыла дверь перед его носом. Я только хочу сказать, что он постарается наделать нам неприятностей.

– Неприятности – дело житейское, – отмахнулся Том. – Если от них прятаться, они поселятся в твоем доме надолго. Надо встречать их грудью.

– Но может быть, лучше повременить с выходом на люди? Выждать время?

– Выждать? Двенадцать лет мы только и делали, что выжидали. Тебе что, мало? С меня точно хватит!

– Ну, хорошо. – Честно говоря, Джиллиан и сама устала от ожидания. – Поговорим о другом. Угадай, что сегодня случилось.

– Что?

– Я нашла работу!

– Правда? Вот здорово! – Том знал, как она боится всюду получить отказ, поэтому он обнял ее, полный искреннего участия. – А что за работа?

– В «Зеленых пальчиках».

– В питомнике декоративных растений?

Почему он спрашивает? Разве в Свифт-каренте несколько мест с таким названием?

– Они называют его «садовым центром».

– А кто тебя принял? – спросил Том почему-то со смешком. Джиллиан сообразила и тоже не удержалась от смешка.

– Сам мистер Стокс!

– Старик Стокс? Тот самый, что ратовал зато, чтобы тебя упекли в колонию для малолетних преступников, когда ты девчонкой вырыла у него все розовые кусты?

– Чтобы высадить вдоль дороги! – вознегодовала Джиллиан. – В виде протеста против замусоренных обочин!

– Как же! В виде протеста против того, что тебе не продали спиртное.

– И против этого тоже.

Они немного посмеялись, потом посерьезнели.

– А теперь старик Стокс дает тебе работу?

– Для начала я извинилась за свою выходку, потом напомнила, что розы принялись – значит, высадила их от чистого сердца. Помнится, мы их не только щедро полили, но и подкормили.

– Шутишь!

– Честно. Сперва, мистер Стокс фыркал в усы, как рассерженный морж. «Девочка моя, – сказал он, словно я все еще школьница, – те розы обошлись мне в двести долларов, да и то потому, что я купил их оптом!»

– Помню, помню. Он требовал от муниципалитета компенсацию подтем предлогом, что благоустройство обочины – общественного места – дело мэрии.

– Муниципалитет отказал, так что дедушке пришлось заплатить, а мне – отработать потраченные им деньги в саду, все до последнего пенса.

Что само по себе было даже приятно, не виси у нее над душой сознание совершенной глупости.

– Так что же мистер Стокс? – полюбопытствовал Том.

– Я объяснила ему, что уже не девчонка, что давно образумилась и его растения в полной безопасности. Обещала работать даром, пока он не сочтет, что долг погашен. Короче, сделала вид, что не помню о своей давней отработке.

– И он, конечно же, с радостью ухватился за твое предложение?

– Нет, он…

– Потребовал проценты?

– Вот именно, – засмеялась Джиллиан. – Вообрази, я согласилась. Надеюсь, к тому времени, как мы рассчитаемся, он не захочет меня отпускать.

– В самом деле, будешь работать даром?

– Не совсем. Во-первых, он будет вычитать из заработанного большую часть, во-вторых, берет меня на неполный рабочий день. И все равно начало положено.

– Я горжусь тобой.

– Я тоже собой горжусь, – согласилась Джиллиан.

Внезапно Том повернулся и прижал ее своим телом к постели, вглядываясь в лицо, освещенное скудным светом ночника.

– Я вижу, глаз совсем зажил.

– Совсем.

Говорить о синяке не хотелось (все случилось в прошлой, худшей жизни), но когда Джиллиан попробовала высвободиться, Том только прижал ее крепче. Он на редкость крепок, и сдвинуть его с места непросто, в особенности, если он этого не желает.

– В первый момент я думал, что ты получила синяк под глазом на память от того, кто снабжает тебя наркотиками. Потому и опрашивал соседей, не слышали ли чего.

– Я же с самого начала объяснила, как все произошло! – воскликнула Джиллиан, избегая его взгляда. – Ударилась об дверь, а потом…

– Думаешь, в маленьком городке у полицейского и мозги с горошину? Понятно, я не чета великим сыщикам, что раскрывают преступления не сходя с места, как орехи щелкают. Я медлительный, чересчур скрупулезный и всегда действую как предписано. Но и я на что-то гожусь. Возможностей всего две: чужой человек или человек близкий.

– Мне тяжело! – пожаловалась Джиллиан, надеясь отвлечь его. – Пусти!

– Он и раньше бил тебя?

– Я ударилась об дверь!!! – закричала она.

– Нет, об кулак этого чертова Эрика! – закричал Том еще громче.

Она не выдержала и расплакалась, и он тотчас ее отпустил. Джиллиан отвернулась к стене. Том погладил ее по спине:

– Когда-нибудь надо перестать бояться…

– Ты не понимаешь! Не знаешь, что он за человек. Он сказал, что заставит меня снова принимать наркотики, а потом упрячет в клинику. И поверь, он все может! Ему раз плюнуть достать что угодно в любом количестве. – По мере того как прошлое подступало ближе, в груди нарастала привычная тяжесть. – Если я снова скачусь в ту же выгребную яму, то уже больше не выберусь никогда!