Текст книги "Ангелотворец"

– Важнее человеческой души? – спросил Абель Джасмин с улыбкой.

Ему нравилось дразнить Хранителя – по-доброму, равно как и Хранителю нравилось благожелательно улыбаться в ответ, будто он ничего не заметил. На сей раз он нахмурился.

– Важнее блестящих результатов, которых мы могли бы добиться, и важнее пользы для ограниченного числа душ. Да. Пожалуй.

Абель Джасмин понимает, что тому не до шуток.

– Далеко-далеко отсюда, – сказал Хранитель, – мы помогаем одной француженке изготавливать… предметы.

– Какие?

– Сложно сказать определенно. Ее пожелания часто меняются. Поначалу мы делали для нее механических турок.

– Прошу прощения?

– Такие автоматоны. Вроде шахматиста фон Кемпелена. Хотя тот, как позже выяснилось, был ненастоящий. Наши – настоящие. В общем, суть вы уловили. Это солдаты из металла.

Абель Джасмин кивнул. Суть он действительно уловил. Как минимум с начала Первой мировой эту идею мусолили все, кому не лень. О механических солдатах писали мыслители, их облик осмысляли художники. Ужас, постигший людей при виде покалеченных героев, вернувшихся со сражений при Вердене и Ипре, оставил неизгладимый след в представлениях европейского человека о войне. Многие тешили себя раздумьями о хирургическом способе разрешения конфликтов, о чистой и бескровной версии войны. Абелю Джасмину подобные толки никогда не нравились. Он был убежден, что ничего хорошего или особенно милосердного в войне, которую ведут пустые доспехи, быть не может. Он не допускал мысли, что машины ограничатся уничтожением лишь других машин. Мир, который он видел и знал, никогда не был настолько разборчив.

Хранитель тем временем продолжал:

– Вскоре автоматы отправились в утиль – более или менее. Ее спонсор по-прежнему ими очарован… Потом нам заказали большую гидроэлектростанцию. И электроловушки для комаров. Не знаю зачем. Потом целый месяц она была одержима созданием кинотеатра для слонов – вероятно, в качестве лирического отступления. Брат Секретарь утверждает, что она склонна хвататься за все подряд. Увлеченный человек, что поделать… Так вот, теперь у нее новая затея. Грандиозная.

– И эта грандиозная затея…

– …на данный момент важнее нашей текущей миссии на Земле. Да.

– Почему?

– Француженка – она откуда-то с юга – больше не делает солдат. Я думаю… видите ли, когда к ней обратились, она была отчасти беженкой. Начиналась война. У меня сложилось впечатление, что она потеряла близкого человека и бежала от всего. Заказчик предложил ей создать устройство, которое положит конец войне. Раз и навсегда. Обычно это просто фигура речи, верно? Эвфемизм. Как правило, под этим имеется в виду еще более мощное оружие. Но создаваемое ею устройство действительно на это способно. Она называет его Постигатель.

– С ходу даже не соображу, что бы это могло быть.

– Мы тоже.

– Намерение, конечно, благое, однако…

– Однако за последние полвека такие вот благие намерения подарили нам пулемет, химическое и биологическое оружие, а вскоре, вероятно, приведут к созданию атомного.

– Да.

Хранитель провел пальцами по губам, затем продолжил:

– Итак. Мать заказчика попросила нас связаться с вами. Вообще-то она хотела выйти на связь с Короной через посредника, ее давнюю здешнюю подругу. Однако, принимая во внимание обстоятельства, мы решили обратиться к вам напрямую.

– Какие обстоятельства?

– Заказчик – Сим Сим Цянь.

Абель Джасмин резко втягивает воздух через зубы.

– Нехорошо.

– Да. – Хранитель на миг склонил голову. – Впрочем, не это в конечном счете подвигло нас на такой шаг. Господь свидетель, даже деяния чудовища могут привести к спасению душ – и правда, содействуя нашему делу, такой человек как Сим Сим Цянь мог бы по-новому взглянуть на чудо, каковое представляет из себя человечество, и стать… лучше. Это наша высшая цель… Куда больше нас беспокоит француженка. Мы пришли к выводу, что она – Гакоте.

Абель Джасмин прислушался к вою ветра за стенами вагона и стуку колес. Гакоте. Изгои. Нечистые. И ведь это далеко не все; Абелю Джасмину, как и Хранителю, было известно происхождение слова – и то, что из него следовало.

– О, – в замешательстве произнес он. – Да, совсем другое дело.

К досье прилагается собственно письмо и описание необычайно замысловатого пути, каким оно сюда попало. Почерк – тонкий, паучий, прямо-таки каллиграфический, но неровный и смазанный. Будто автору письма приходилось то и дело опускать ребро ладони на непросохшие чернила, чтобы собраться с силами.

Кому: Его Британскому Величеству Королю Георгу VI, для передачи через Твил, Чалбери, Чалбери-хаус, Твил.

От: вдовы Катун-Далан (она же Шалая Кэтти из дома № 2 по Лимерик-стрит, Сент-Джеймс, Лондон, выпускница школы-пансиона Коддисфорда для благородных девиц, Токсбери, где на последнем году обучения получила второй приз за знание англо-саксонских, скандинавских и кельтских языков, и не притворяйся, что не помнишь меня, Джорджи, я не дура), для передачи через брата Секретаря ордена Джона-Творца, Барликорн-стрит 15, Дакка.

Дорогой Джордж (или мне следовало назвать тебя «брат Государь» или «Дорогой Монарх»? Видишь ли, я очень стара и к тому же иностранка, так что не обессудь), я весьма опечалена известиями о твоих бедах. Дела и впрямь плохи, этот господин Гитлер явно не в себе, хотя, насколько мне известно, он вегетарианец и недополучает белка, что порой приводит к некоторой умственной слабости. Также я слышала, что он еще в юности подхватил гнилую болезнь, и теперь у него случаются странные припадки. Так или иначе, он ужасен, когда кричит и злится. Недавно мы смотрели кинорепортаж о нем, и мне едва не стало дурно. Неужели мало, что половина мужского населения Европы недавно полегла в сражениях, не дожив до зрелости, – за что нам очередная мировая война? В общем, мой сын одержим Великой Идеей, и я очень боюсь, как бы дело не вышло боком. Ты, наверное, понимаешь, как мы живем. Я каждое утро радуюсь, что меня еще не убили. И рада бы уехать, но он грозит мне расправой над другими моими детьми – нет, Джордж, не родными, конечно. Я говорю о слонах, великих серых исполинах, на которых когда-то разъезжала кавалерия наших праотцов. Это прекрасные и очень непосредственные животные, и я обязана о них позаботиться. Пообещай, что поможешь мне и с этим, если представится такая возможность. Да, да, я заговариваюсь, знаю. Старухам это свойственно, Джордж, так что не придирайся. В общем, рассказываю все как есть – и как объяснил мне он. Аддэ-Сикким – маленькое государство в окружении других, более крупных и могущественных держав. Порой оно доставляет им неудобства. В пылу войны одна держава может попытаться его завоевать, другая – защитить, и в этой суматохе оно имеет все шансы полностью прекратить свое существование. Когда буря стихнет, может выясниться, что крошечный остров ушел на дно и вернуть его нельзя. Посему единственное действенное оружие в современном мире должно быть столь мощным, непостижимым и ужасным, что от него невозможно будет защититься, и одна мысль о нем будет пресекать любые коварные планы безумцев на корню. Применение этого оружия должно приводить к полному уничтожению мира. Тогда никто не станет его применять – разве что в случае угрозы самому существованию государства. Тогда никто не рискнет сам и не позволит другим посягнуть на тех, чья рука покоится на рукояти меча, дабы меч этот одним ударом не перерезал глотку всем людям на Земле. Теперь понимаешь, Джордж, почему я так напугана? Это уже совсем другая риторика, в наше время таких разговоров не вели. Современная, но на новый и страшный лад, ни капли не Цивилизованная. В общем, мой сын нашел ученую – да, женщину, если это имеет для тебя значение, – которая создаст для него такое оружие. Найди мне инструмент, велел он ей, который положит конец всем войнам на Земле. Он привез ее сюда и держит в заточении. Мне кажется – хотя не могу сказать наверняка, – что она не разделяет его убеждений. Странная она. Ее фамилия Фоссойер, а потом какие-то буквы, означающие ученую степень, – у себя во Франции она работала в университете. Поскольку она француженка, мне трудно выговаривать ее имя (в прошлом году я сильно болела и с тех пор шепелявлю), и я зову ее «Фрэнки». Джордж, пока она еще хочет отсюда выбраться, ты должен ее похитить, иначе может получиться, как с теми бедными русскими. Видишь ли, мой сын – человек неотразимый во всех смыслах, и если он сумеет ее убедить, она действительно создаст эту штуку – и что тогда? Пришли мне кого-нибудь умного и смышленого, Джордж, и вновь спаси положение. Дело срочное. Пожалуйста, передавай горячий привет родным и скажи им, что я жива и здорова.

Твоя неуемная Кэтти.

P. S. Дорогая Твил, умоляю, не обижайся, что я упомянула злосчастный приз за англо-саксонские языки. Ты же сама обещала: если я помогу тебе сдать экзамен, в один прекрасный день ты мне поможешь. Этот день настал. Девчонки Коддис вместе навек! Прошу, как можно скорей отдай это письмо Дж. и не показывай его молодчикам, называющим себя слугами Его Величества. Они захотят прибрать к рукам изобретение Фрэнки – подстраховки для. Да, Твил, так можно сказать – «не забавы ради, а пользы для». И не смей журить меня за неуместную инверсию и болтающийся без дела предлог. Я сама прекрасно все вижу. Прикажешь написать «в целях сохранения Британией мирового господства»? Нет уж, я отказываюсь так выражаться. И вообще, я старая, а английский мне не родной. См. выше.

Вековые традиции Аддэ-Сиккима и старой доброй Англии не позволяют Шалой Кэтти принимать у себя мужчин, поэтому Эди идеально подходит на эту роль. Однако Опиумный Хан всех женщин привык считать своей личной собственностью. Ни одна допущенная во дворец женщина не может претендовать ни на свободу передвижения, ни на личную неприкосновенность. Поэтому Абель Джасмин сумел раздобыть приглашение для некоего капитана Королевского флота Его Величества Джеймса Эдварда Банистера, которому надлежит прибыть к Хану с визитом доброй воли и обсудить расположение войск Хана в случае нападения Японской империи на Индию. Поселившись во дворце, Джеймс Эдвард с наступлением темноты перевоплотится в Эди, а та, уже с соблюдением всех приличий (если не считать того маленького обстоятельства, что она посреди ночи влезет в покои вдовы через окно), предстанет перед вдовой Катун-Далан.

Опиумный Хан, руководствуясь лучшими современными веяниями, желает, чтобы Фрэнки Фоссойер создала для него Высшее Оружие. Абель Джасмин предпочитает, чтобы такая штука – если уж ей суждено появиться на свет, – появилась на свет в Корнуолле.

И за все это теперь несет единоличную ответственность некая Эди Банистер, девушка, желающая служить отечеству.

В «Свинье и поэте» Эди допивает остатки бренди и пытается поудобней устроить пятую точку на жестком табурете. Начиная со своего восемьдесят девятого дня рождения она не дружит со стульями без спинок.

Какой-то детина со скверной кожей закладывает три дротика подряд в зону утроений. Неплохо! Эди присматривается к доске и в узоре, образованном отверстиями от дротиков, видит лицо Биглендри – преданного мученической смерти горе-убийцы, которого отправили на заведомо непосильное задание. Не то чтобы он был полным бездарем в вопросах умерщвления людей. Просто ему не хватило ума. Эди гадает, был ли он последним, и приходит к выводу, что если да, то она совершенно точно дала маху – а значит, необходимо устроить себе как минимум еще один сеанс такого самобичевания, когда с пустого табурета напротив на тебя пялится чувство вины.

Эди вздыхает и не без доли горечи начинает собирать вещи. Миллион лет прошло, а она так и не обзавелась близкими. Семьи нет – если не считать вонючего пса, который с суровой решительностью цепляется за жизнь в ее сумочке (и, между прочим, имеет все шансы пережить хозяйку).

Эди Банистер встает – процесс этот занимает прискорбно много времени и со стороны выглядит жалко – и отправляется наверх, в относительную тишину съемной комнаты. Осматривается. Оскар Уайльд, помнится, признал близость конца своего земного существования такими словами: «Или я, или эти мерзкие обои в цветочек».

Глядя на коричневый цветочный принт, она на миг ощущает, что их с Уайльдом связывает ниточка духовного родства. Но дело есть дело. По магазинам она отправилась не только за одеждой. В магазине кухонной утвари, двух супермаркетах и садовом центре она разжилась целым рядом вещей, необходимых для того, чтобы получить небольшое преимущество в предстоящем бою – скорее всего, очень несправедливом. Пластиковые контейнеры «таппервер», термофляги, жидкое удобрение и чайник вместо ведьминого котла: Эди выкладывает все это перед собой и по памяти записывает пропорции.

В коричневой комнате среди дешевой непритязательной мебели Эди Банистер творит диверсантскую магию, алхимию сопротивления. Затем с наслаждением ложится на кровать; Бастион занимает место у ее ног. Она засыпает и видит сны об одном давнем, так и не законченном деле.

VI

Если угораздит;

не арестован;

дерзкая секретарша.

Джо Спорк держит телефон в левой руке и тычет в него указательным пальцем правой. Он потерял неизвестно сколько времени и весь дрожит, видимо, от шока. К счастью, номер заучен наизусть. Он никогда по нему не звонил, но в Доме Спорка следуют одному железному правилу: если сомневаешься; если угораздило; если попал в переплет; если едешь мимо; если тебя взяли в заложники; если арестован; если птичка напела…; если ты проснулся, а твоя любовница мертва; если, если, если… – сразу звони по волшебному номеру и выкладывай все без утайки.

В 21:20 трубку на том конце провода снимают со второго гудка.

– «Ноблуайт и Крейдл», Бетани у телефона.

Женский голос, не девичий. У этого телефона никогда не сидят стажерки. Он стоит на столе в кабинете грозного секретаря адвокатской конторы «Ноблуайт и Крейдл». Если самой Бетани нет на месте, звонки принимают три других Бетани. Никогда, ни при каких обстоятельствах не приходится ждать больше двух гудков, пока одна из них снимет трубку. На самом деле заместительниц Бетани зовут Гвен, Роуз и Индира. Это не имеет значения. На звонки здесь отвечает только Бетани.

– Добрый вечер, Бетани, это Джошуа Джозеф Спорк.

Все Бетани знают назубок имена и истории абсолютно всех клиентов, способных звонить по этому номеру. Таких клиентов не очень много, но даже если бы их было много, в этой конторе фамилия «Спорк» – ключ от всех дверей.

– Добрый вечер, мистер Спорк, чем могу помочь?

– Мне нужен Мерсер, свяжите нас, пожалуйста.

– Мистер Мерсер? – Эти слова приводят в секундное замешательство даже Бетани. – В самом деле, мистер Спорк? Вы уверены?

– Да, Бетани. Боюсь, что так.

В трубке раздаются щелчки: Бетани подключает гарнитуру и освобождает руки. Она амбидекстр и одновременно печатает на клавиатурах двух компьютеров. Каждый настроен так, чтобы им можно было управлять одной рукой, и является частью сложной коммуникационной системы в конторе «Ноблуайт и Крейдл». Иными словами, Бетани теперь может совершать три разных действия одновременно. Одной рукой она вбивает добавочный номер абонента, запрошенного Джо, вторым незаметно уведомляет старших партнеров фирмы о том, что делом займется Мерсер Крейдл (следовательно, им необходимо подготовиться к обычным для такого рода дел нежелательным последствиям) и при этом продолжает беседовать с Джо.

– Список у меня перед глазами, мистер Спорк. Не возникло ли в последние дни каких-нибудь новых обстоятельств, о которых мне следует знать?

Список Крейдла – известная шутка в адвокатских кругах, Лох-Несское чудовище мира документов. Иону Ноблуайта в свое время изображали на карикатурах в виде эдакого Санты-чернокнижника со Списком всех прегрешений сильных мира сего, позволявшим ему эффективней утаивать оные прегрешения от мира.

Джо отвечает, что добавить ему нечего.

– Соединяю. Вам понадобятся какие-нибудь дополнительные услуги? – Читай: не нужно ли внести залог, уничтожить негативы или организовать задним числом вечеринку, на которой вы вчера играли в покер?

– На данный момент нет, благодарю, – вежливо отвечает Джо.

– Очень хорошо, – отзывается Бетани не без праздничной нотки в голосе.

Джо прежде не доводилось прибегать к особым услугам конторы «Ноблуайт и Крейдл» – хотя он подозревает, что в прошлом это мог не раз делать от его имени отец. Бетани неизменно радуется, когда ее подопечные оказываются свидетелями, а не виновниками преступления.

– В данный момент я нахожусь в фойе ресторана «Уилтон», – раздается в трубке приятный голос Мерсера Крейдла. – Мне только что принесли каре ягненка, и оно сейчас остывает рядом с бокалом безупречной «Сассикайи». Вскоре после подачи рыбного блюда моя спутница плеснула мне в лицо джин-тоником и ушла, посему мое внимание в вашем полном распоряжении – но лишь в том случае, если кто-то умер. Кто-то умер? Ибо в противном…

– Это я, Мерсер.

– О! – восклицает Мерсер. – Джо, ради всего святого, у тебя же есть мой мобильный! – Тут он осекается и задумчиво добавляет: – Черт подери. Что стряслось? Ни с кем не разговаривай, кроме меня!

– Билли умер, Мерсер. Я только что его нашел.

– Билли Френд?

– Да.

– Умер – как в «поскользнулся на куске мыла в ванной» или как в «убийство совершил полковник Мастард, в библиотеке, использовав в качестве орудия убийства свинцовую трубу» [15]15
   Полковник Мастард – один из персонажей популярной настольной игры «Клудо» («Cluedo»), в ходе которой игроки расследуют убийство. Игрок, собравший достаточно улик, чтобы предъявить обвинение, должен назвать убийцу, а также место и орудие преступления.


[Закрыть]?

– Определенно второе.

– Стало быть ты, болван несчастный, стоишь сейчас на месте преступления по уши в дерьме?

– Да.

– Бетани, что с полицией?

– Уже в пути, мистер Крейдл. Пять минут назад кто-то их вызвал.

– Джо, ты тупица. Неужели их вызвал ты?

Джо не знает. Может быть, и он.

– Ладно, проехали. Первый вопрос: ты – полковник Мастард?

– Нет.

– Ты не полковник – ни в каком виде, ни под каким соусом?

– Нет.

– Может ли кто-то грешным делом подумать, что ты похож на военного? Видел ли кто-нибудь, как ты входишь в библиотеку с сантехническими инструментами в руках?

– Я искал Билли и пришел к нему домой. Мне надо было с ним поговорить. Я побывал во всех комнатах, но ничего не трогал. У меня в руках кочерга.

– Надеюсь, ты не принес ее с собой?

– Нет, это кочерга Билли.

– Хорошо. Очень скоро квартира будет кишеть недовольными копами. Первым делом они попытаются заковать тебя в кандалы и пригрозят пожизненным заключением. Молчи, как рыба, до моего приезда. Ничего не говори, ясно? Даже «добрый вечер, уважаемые, проходите, труп в этой комнате». Просто покажи на него пальцем. Ни слова! Ни единого! Не пытайся с ними сотрудничать. Оставайся в парадной – ты же в парадной?

– Да. Хотя прежде был в квартире. Он лежит у себя в кровати.

– И ты, конечно, его не трогал? Не пытался в приступе безутешного горя обнять мертвого гаденыша и перемазаться с ног до головы в его крови, оставив на теле убитого волокна своей одежды?

– Он под простыней. Я ее не поднимал.

– Хорошо. Отлично. Повтори-ка мое первое указание?

– Не разговаривать. Ждать тебя.

– А говорил ли я, что можно скрасить ожидание невинной болтовней? Что не возбраняется, к примеру, вспомнить добрым словом своего закадычного друга Уильяма и рассказать пару забавных историй из его жизни? Или из вашего совместного прошлого, когда у вас был абсолютно законный бизнес по торговле антиквариатом?

– Нет. Ты велел ждать молча.

– Чудесно. Тогда я попрошу маэстро завернуть ягнятину в фольгу, а бутылку заткнуть пробкой, и мы с тобой устроим славный пикник.

– Я не голоден.

– Когда мы закончим, Джозеф, ты будешь голоден, как зверь. Вечерок обещает быть долгим и утомительным. Напомни, при каких обстоятельствах ты должен оказать содействие доблестной Лили Ло?

– Ни при каких, пока ты не приедешь.

– С твоего позволения переведу твои слова на язык, понятный легавым и их дружкам – судье Бобу и господину главному обвинителю Чарли: «Я вам не какой-нибудь мелкий лох, на которого можно повесить гнусное преступление, я просто свидетель и таковым останусь!»

– Принято.

– Я уже мчу к тебе, Джозеф. Бетани?

– Мы развернули временный штаб, мистер Крейдл. Держите нас в курсе.

– Непременно.

Джо Спорк прислоняется к стене и ждет.

Господи, какой запах…

Он делает вдох ртом и чувствует, что не отдал другу должное. Когда твой друг разлагается, ты обязан хотя бы подышать его смертью, а иначе кто ты? Бездушная скотина, вот кто.

Билли, ты идиот. Был идиотом.

Эти слова произносятся в сердцах, без осуждения. И тут остается лишь признать:

Но ты был моим идиотом. Моим другом.

Мысленно он уже представляет, как хоронит Билли и оплакивает его; сердце всякий раз екает при виде какой-нибудь непристойной викторианской пакости. А потом Джо начинает потихоньку его забывать, жизнь входит в привычную, теперь чуть более одинокую и безрадостную колею, и вот Билли уходит окончательно, покинутый другом дважды.

Однако другому «я» Джозефа Спорка нет дела до любви и лирики, оно лихорадочно соображает: ищет подвохи, скрытые интересы и пути отступления. Джо вынужден признать, что это более здравый подход. Дело дрянь, таких совпадений не бывает – если, конечно, сегодня совпадения не стали происходить чаще, чем вчера. Здесь, у тошнотворных бренных останков Билли, Джо явственно ощущает дыхание беды. Поэтому в ожидании Мерсера и орды полицейских, которым наверняка неймется его арестовать, Джо Спорк неохотно прочесывает память в поисках давно забытых привычек и взглядов, притом начинает – как и положено начинать, когда речь заходит о противозаконных деяниях, – с Мэтью «Пулемета» Спорка.

Все это время Джо так успешно сбрасывал со счетов отца, что поначалу не может вспомнить ни его лица, ни голоса. Наконец, добравшись до самых старых воспоминаний, от которых и толку-то нет, он вдруг слышит его голос, притворно-строгий, доносящийся откуда-то сверху, потому что Джо еще маленький и готовится к новому дню. «Живее, Джошуа Джозеф, умоляю! Мужчины всегда заняты, мужчины решают дела государственной важности! А этому мужчине нужно еще и накормить завтраком своего отпрыска, прежде чем отдать его на съедение школе. Бу-у-у! Шко-о-оле!»

На отце куртка с воротником из овчины и полосатый галстук с жирным узлом. Широкие плечи и узкие бедра придают ему сходство с равнобедренным треугольником, балансирующим на своей вершине (итальянские броги – двуцветные). Маленький Джошуа Джозеф на миг замирает, размышляя, действительно ли треугольник равнобедренный. Может, скорее, разносторонний? Или равносторонний? Оба образа кажутся ему одинаково странными.

Сегодня Мэтью Спорк – скорее коммерсант, нежели главарь преступной шайки, и почти все оружие он оставил в ящике под кроватью. Почти все, потому что человек его профессии не разгуливает по городу без какого-нибудь вселяющего ужас предмета.

Он ждет ответа. Юный Джошуа Джозеф – мысленно составляющий план хищения королевских регалий, в котором будут задействованы подземные туннели и дельтапланы, – отзывается: «Бу-у-у!»

Вообще-то Джошуа Джозеф любит школу. Там у него все под контролем, а то, что сперва кажется необъяснимым, рано или поздно проясняется. В этом смысле школа куда более предсказуема и понятна, чем остальная его жизнь, которая по-прежнему, спустя годы напряженного изучения, таит в себе загадки. К тому же там его считают главным хулиганом небольшой шайки младших школьников. С другой стороны, учеба мешает ему быть с отцом, которого он в равной мере обожает за величие и недолюбливает за громогласность.

Отец ставит на стол две голубые миски.

– Согласен. Школе наше бу-у-у, а маме, папе, деду и остальным – ура! Однако школа, Джо, это вынужденное зло. Голоден?

– Да. Пап, а что такое дела государственной важности?

– Все, что имеет отношение к королям и премьер-министрам, управлению могущественными государствами, судьбам мира и так далее. А у какого из всех могущественных государств самое светлое будущее? У кого лучшие солдаты и мудрейшие предводители? И самый умный, самый талантливый наследник престола?

– У Англии?

– Близко, Джош. Очень близко. И все же нет! Государство, о котором я говорю, – это Дом Спорка, во главе которого однажды воцарится принц Джошуа Джозеф Великолепный, да хранит Господь его и все, чем он ведает. Да?

– Да, пап.

– Вот и славно. Яичницу или хлопья?

И Джошуа Джозеф дает тот ответ, который, по его мнению, удовлетворит его неуемного отца. Папаша Спорк совершенно не догадывается, насколько его искрометная болтовня угнетает и умаляет его сына. Он-то считает себя весельчаком, лучшим из всех возможных пап. Увы, его громогласность, кипучесть, непоколебимая уверенность, что все в мире так или иначе имеет отношение к великой и славной судьбе Спорков, подсознательная убежденность, что в будущем его сына непременно ждет успех, – всего этого подчас слишком много. На время выбросив мысли о королевских регалиях из головы, Джо предается воспоминаниям о недавнем походе их класса в Британский музей, где он увидел массу интересного и познавательного, включая пугающе эротичное нижнее белье классной руководительницы (когда та нагнулась к витрине с ритуальными предметами эпохи неолита). Однако наиболее яркое впечатление на него произвело ярмо c экспозиции, посвященной сельскому хозяйству, в которое были запряжены два могучих чучела быков.

В перерывах между приступами восторженного поклонения отцу-удальцу и беспощадного самобичевания Джошуа Джозеф чувствует, что отец лежит на его плечах вот таким ярмом, и он вынужден всюду таскать его за собой, независимо от того, рядом тот или нет.

Яичница у Папаши Спорка подгорает, что в его причудливой версии мира лишь подтверждает не поддающуюся оценке гениальность Дома Спорка, поэтому завтракают они кукурузными хлопьями. Видимо, на каком-то интуитивном уровне отец Джошуа Джозефа все же сознает, что это утро выпало из череды безупречных дней на пути к династической гегемонии, ибо он наконец уступает бесконечным уговорам и нытью сына:

– Хочешь завтра пойти со мной на Ночной Рынок?

– Да, папа, очень хочу!

– Спрошу маму, не против ли она. Только оденься поприличнее.

– Хорошо.

Ночной Рынок – это мечта. Волшебное сердце величайшего, согласно твердому убеждению Мэтью, и волшебнейшего города Земли. Джошуа Джозеф Спорк инстинктивно догадывается, что это самое секретное, самое удивительное и невероятное место в мире; и совсем уж диковинным его делает то, что оно никогда не стоит на месте. Клиринговый дом для всего и вся, существующий вне налогового обложения и акцизов; теневая, закулисная, освещенная светом ламп застава, где кипит торговля запрещенными услугами, товарами и пиратскими сокровищами. Мэтью утверждает, что Ночной Рынок создали бывшие профессиональные кораблекрушители: мол, давным-давно Добрые Малые с побережий Корнуолла и Ла-Манша поднялись по Темзе и привезли с собой награбленное с затонувших кораблей. Так, мол, зародилась первая британская демократия, а пиратские корабли, стало быть, были первыми парламентами. Возможно, это правда. Глубина познаний и широта кругозора (пусть и в сомнительных областях), каковые изредка демонстрирует Мэтью, пугают даже Дэниела, знающего вообще все. Кроме того, Ночной Рынок, собственноручно возвращенный к жизни руками Мэтью, единоличным владыкой (или пожизненно избранным президентом, если вам милее формулировки великого демократического наследия) коего он является, – единственное, против чего Дэниел Спорк не имеет ничего против, и то малое (помимо Джошуа Джозефа и его матери Гарриет), что способно вызвать у Дэниела улыбку.

Быть может, дело в мерцающих огнях его палаток. Считается, что Рынок подобен висячим садам самоцветов и антикварных вещиц, где палатки расположены ярусами или уступами либо свободно рассыпаются по какому-нибудь обширному пространству, либо навалены кучей-малой друг на дружку в какой-нибудь древней пивоварне или гигантском склепе. Каждая палатка оформлена согласно возможностям и вкусам владельца, но оснащена одной-единственной розеткой, поскольку электричество здесь в большом спросе, и часто Рынок бывает освещен только газовыми светильниками, а обогревается углем, который жгут в шведских или викторианских походных печах и каминах. Дым выводится посредством какой-нибудь хитрой приспособы, изобретенной Мэтью специально для этой цели. По словам однажды разговорившейся Гарриет, пахнет едой и пряностями, словно на огромной кухне: выпечкой, мясом, рыбой, травами и приправами, каких в старой доброй Англии не знают, зато любят во Франции и Италии. Чеснок, базилик, куркума, карри и еще какой-то черный гриб, который пахнет… Тут Гарриет резко сменила тему. Чем-то экзотическим, в общем.

Среди всего этого непрерывно идет торговля и совершаются сделки: покупатели неспешно изучают свой улов в мерцающем свете факелов, осматривают и взвешивают, пробуют на зуб, измеряют, покупают или отказываются. Деньги переходят из рук в руки – в кошельках, бумажниках и рулончиках, иногда в шкатулках. И крошечный процент от каждой сделки положен Мэтью Спорку.

Но всего этого юный Джошуа Джозеф пока не видел своими глазами. Единственное, что он узнал самолично (затвердил наизусть по требованию отца, как и многие другие удивительные правила Дома Спорка) – это фокус с газетами.

В конце каждого базарного дня следует непременное объявление места проведения следующего Ночного Рынка. Обычно это мелкие сборища, однако раз в месяц открывает свои ворота настоящий, большой Ночной Рынок, и адрес этого мероприятия можно узнать из странных зашифрованных сообщений, спрятанных в весьма неожиданных местах. Ключ – ниточка, потянув за которую, можно размотать спутанный клубок, – это брачное объявление в местной газете: «Вернись, Фред, я все прощу!» Объявление ниже – по договоренности с участниками, – содержит зашифрованную дату и время встречи. Из следующего номера газеты можно узнать улицу или квартал, а из третьей – название или номер здания. Словом, это головоломка. Человеку сведущему собрать ее не составляет труда. Несведущий ни за что не разберется.

– В таком случае ты должен сказать мне, где он проходит, – беспощадно заявляет Мэтью Спорк.

– Конечно, пап.

И действительно, тем же вечером, вооружившись мамиными маникюрными ножницами и потратив полчаса на вырезание и сборку, Джо сообщает отцу адрес.

– Поприветствуем победителя! Вот он, истинный наследник Дома Спорка! – гордо восклицает Мэтью, и Джо, сам не свой от счастья, повторяет эти слова, пока отец кружит его в воздухе.

– Любишь побеждать, не так ли?

– Да, папа, очень люблю.

– Тогда тебе предстоит еще одно испытание: сыграем в три карты монте!

Традиционную версию игры еще называют «Найди леди». Играют в нее тремя картами, одна из которых – дама. Сдающий выкладывает на стол три карты лицом вниз и начинает менять их местами, пытаясь запутать игрока. В конце игрок пытается угадать, где именно находится дама, и на первый раз ему это удается (а иногда – и на второй), но на третий он неизбежно проигрывает, а сдающий забирает деньги. То была первая жульническая игра, которую Мэтью освоил в детстве, – причем научил его не кто иной, как Дэниел, в чем старик до сих пор горько раскаивается.