Текст книги "Последний игрок"

Глава 12

Следующим утром я медленно пью лювак, или то, что здесь выдают за лювак, – во всяком случае, вкус дерьма в нем точно присутствует. Сергей сидит напротив меня и с жадностью поглощает свой завтрак. Утро паршивое, я полночи проворочался в постели, размышляя о том, что нам рассказал Чан, и раздумывая, как убедить Лавэ отказаться от этой авантюры. Я очень надеюсь на Сергея, я уверен, что он, как рассудительный человек и бизнесмен, знающий, что такое неоправданная инвестиция, ни за что на свете не впишется в это мероприятие и вместе мы сможем надавить на Лавэ.

– Нет аппетита? – бормочет Сергей, пережевывая кусок курятины в каком-то соусе из овощей. – Поешь фруктов. Вчера был вполне приличный арбуз.

– Что ты думаешь про этого Чана? Полный урод, верно? – Я говорю это, разглядывая двух русских толстух под тридцать. Они сидят за соседним столиком, на их тарелках навалены жареный бекон, яичница, бутерброды с маслом и сыром – видимо, чтобы свести к нулю возможность познакомиться с противоположным полом. Хотя есть малая доля вероятности, что это модели плюс и они рекламируют белье от шестидесятого размера.

– Не знаю, мне он показался деловым человеком. Я собираюсь после завтрака заняться подготовкой денег. Сомневаюсь, что здесь можно зараз снять всю сумму. Могу дать в долг десятку, если у тебя с собой нет столько бабла, – уверенно произнес Сергей.

Лювак застревает у меня в горле и медленно двигается в обратном направлении.

– Ты что, решил вписаться?

– Конечно. Когда будет еще шанс увидеть такое? – Сергей заглатывает кусок омлета.

Я отношусь к поколению, которое уже ни во что не верит, поколению без идеалов, рожденному на обломках великой страны и великой идеи, вместо которых не возникло ничего, кроме лозунгов: «Хапай все, что плохо лежит!», «Продавай все, что можно и нельзя продать!». Для меня азартные игры – своеобразный протест, вызов новому миру. С помощью незаконных азартных игр я пытаюсь заменить бессмысленность своего существования на настоящие эмоции и возможность чувствовать себя по-настоящему живым и свободным. Для Сергея же, родившегося на десять лет раньше меня, азартные игры – это кардинальная смена реальности, с одной на другую. И в его жизненную философию входит только один пункт: играй, пока есть деньги, ведь деньги – бумага, и ничто более. Поэтому он, недолго думая, готов был, прихватив с собой полиэтиленовый мешок, полный крупных купюр, нестись на катере к какому-то острову, чтобы вдохнуть в себя новые ощущения, которые он, возможно, будет помнить до преддверия старческого маразма.

– Ты понимаешь, что, скорее всего, никаких боев вообще нет и это тупой развод. С такими деньгами нас могут просто-напросто грохнуть и скормить крокодилам. Уверен, в полиции есть целый список богатых туристов, снявших со счетов приличные суммы и так и не вернувшихся в свои отели.

– А что ты предлагаешь, снова идти на этот второсортный петушиный цирк? Да я потерял интерес к ним уже на третьем бое. На поросячьих бегах и то веселее. Но ты прав, нужно будет перестраховаться. Думаю, мы сможем купить ствол у полицейского, здесь они за доллары достанут что угодно. Или выйдем на коллекционера предметов Вьетнамской войны. С чем там воевали американские наемники? Да и советских автоматов должно быть полно. Нужно только позадавать вопросы, и уже к вечеру у нас будет пара-тройка пушек на выбор.

– Ты ведь это несерьезно? – Я не могу понять, то ли он шутит, то ли душный вьетнамский воздух убил в нем остатки здравомыслия.

– Ты меня пугаешь. Конечно, прикалываюсь. Никто нас не будет скармливать крокодилам. Оглянись, здесь не дикие джунгли, а современный туристический рай. Пусть и с дерьмовым сервисом, но все-таки. – Очередной кусок курицы исчезает во рту Сергея.

– Не убедил.

– Да что с тобой? Мы же здесь, чтобы оторваться по полной. А ты включаешь задрота из интеллигентной семьи, для которого нажраться в хлам – это табу до конца жизни.

– Этих женщин похищают из бедных камбоджийских семей. Это безнравственно, если не сказать больше, – это убийство. Не считаешь?

– Мы родились с тобой в мире, в котором богатому классу плевать на бедный, а бедному – на тот класс, который находится в полной заднице. А те, кто в полной заднице и вынужден целыми днями жрать пустые макароны, чтобы не сдохнуть от голода, с удовольствием перережут глотку любому, у кого есть кредитка и иллюзия, что жизнь удалась. Снимут это на видео и отправят на какую-нибудь Би-би-си, и все байки про нравственность и «не убий» тут не прокатят. И когда ты в качестве зрителя находишься на боях, в которых женщины норовят пырнуть друг друга ножом, скажи спасибо судьбе за то, что родился в стране, сидящей на нефти, и у тебя нет проблем с питьевой водой, тебе не нужно цепляться полжизни зубами за любую возможность, пытаясь вылезти из нищеты. И тебя не похитят из хижины, чтобы отвезти на нелегальные бои на ножах в качестве участника, и не скормят потом твой труп крокодилам. Но вся разница между вами лишь в том, что тебе подфартило родиться на правильной стороне полушария, а им нет. Не верь, что солнце светит всем одинаково, это далеко не так. Как говорят, shit happens. – Сергей отхлебывает апельсиновый сок. – Вкусный сок, попробуй.

– Лучше налью себе еще кофе. После твоих слов хочется, чтобы привкус дерьма оставался во рту подольше.

– Смешно. У тебя несколько дней, чтобы спокойно все обдумать. А сейчас нужно решить, чем заняться в этом гадюшнике сегодня.

Я падаю духом. Все уже решено, и пытаться отговорить их – пустая трата времени.

Следующие три дня я провожу в тревожных раздумьях. С одной стороны, я не хочу в этом участвовать, а заставить меня Лавэ с Сергеем не могут, но с другой – мы команда, и ехал я сюда с ними не на детский утренник, – в последний момент друзья не соскакивают. К тому же, если эти двое пропадут, я буду винить себя за то, что не смог их отговорить, или за то, что не поехал с ними и не попытался спасти ситуацию. Все три дня Мэтью постоянно занимает у нас деньги, напивается, снимает проституток, пристает к туристкам и наконец получает от одной из них в нос, да так, что тот перекосило на правую сторону. Мы везем его в больницу, местный врач отказывается вправлять Мэтью его аристократический английский нос из-за отсутствия опыта в таких делах, но зато останавливает кровотечение и лепит на него белый пластырь. Мэтью становится похож на героя черно-белых голливудских фильмов про гангстеров.

Мы загораем, торгуемся с продавцами сувениров, купаемся, ездим на экскурсии, катаемся на страусе. Едим лобстеров, сидя на крошечных пластиковых стульях, выставленных прямо на тротуаре в кафешке для местных. Нас в очередной раз ловит торговка солнцезащитными очками. На этот раз она вцепляется мертвой хваткой, и через минут пятнадцать мы сдаемся – поторговавшись, сбиваем цену в два раза и обзаводимся поддельными Prada и Tom Ford. Тем же вечером Лавэ покупает травку, которую продают на каждом третьем перекрестке парни на скутерах, и потом долго возмущается, что ему продали полную дрянь, говорит, что от обычного чая его бы вставило гораздо сильнее. В общем, со стороны мы кажемся примерными туристами, получающими неописуемое удовольствие от купания в теплой морской воде, валяния на пляже и прочей херни. Но ночью все гораздо хуже. Лежа в кровати и глядя в темноту комнаты, я представляю себе камбоджийских женщин, которых заставляют выходить с ножами в руках на арену, где они, возможно, и умрут, ради того, чтобы такие, как мы, могли утолить свой голод к азартным играм. Я ворочаюсь в постели, думая о том, что я законченный циник, и если когда-то я и был создан по образу и подобию Господа, то теперь я прогнил насквозь. Наконец я забываюсь в неглубоком сне.

И вот наступает то самое утро. Я сверяюсь со своим персональным гороскопом – день обещает быть удачным в финансовом плане. Открыв свою записную книжку, пытаюсь найти запись, как я сыграл в этот день год назад. Пустая страница – в этот день я честно занимался впариванием очередной трехсотметровой элитной коробки из бетона и стекла. Открыв шкаф, я придирчиво осматриваю свою счастливую белую рубашку под запонки, в ней мне крупно везло в восьми случаях из десяти. Жалко, что не надел ее на петушиные бои, но для них она была излишне пафосной. За завтраком я только пью кофе, если не считать одного небольшого круассана, причем я заставляю себя съесть его, еда просто не лезет в рот. Сергей поглощает местные деликатесы за нас двоих. По дороге на встречу с Лавэ и Мэтью я лелею надежду, что все сорвется, бои не состоятся по какой-нибудь причине. Может быть, Мэтью вчера напился в хлам и сейчас валяется на полу в хижине местной проститутки, которой не хватило физической силы выкинуть его стодвадцатикилограммовую тушу на улицу. Но мои надежды рассыпаются, как только я вижу абсолютно трезвого Мэтью. Он улыбается нам своей продажной английской улыбкой.

Мы здороваемся и заказываем четыре литровые кружки Tiger.

– Чан будет ждать нас в порту, в семь вечера. Нельзя брать с собой сотовые телефоны и оружие. Только деньги.

– Если нас убьют, наша смерть будет на твоей совести. – Я пытаюсь говорить без акцента.

– Тебе все-таки нужно серьезно поработать над произношением. – Мэтью говорит это очень мягко и по-отечески улыбается.

– Отвали.

Когда чего-то очень ждешь, не важно, приятного или нет, время идет особенно долго. Время тянется, кажется, бесконечно. Радует то, что волнуюсь не я один, беспокойство настигает и Сергея. Он наконец осознает, что так далеко за рамки закона мы еще не заходили. Я понимаю это вечером, когда за ужином он почти не притрагивается к пище. Мы единственные, кто сидит за столом, попивая чай и игнорируя свежие креветки и мидии, лежащие на льду, в то время как народ накладывает себе по три тарелки крабов и моллюсков. Хватает руками кусочки кальмаров и осьминогов и набивает ими тарелки, заливает их каким-то соусом, а затем идет к бочке с белым разбавленным вином.

– Все-таки нервничаешь? – спрашиваю я Сергея, пристально глядя в глаза.

– Нет.

– Не ври.

– Нет.

– Почему тогда не ешь? Ты же любишь крабовое мясо. – Я вглядываюсь в него с одержимостью Тима Рота в «Обмани меня».

– Не хочется.

– Тебе не хочется только в одном случае – когда нервничаешь.

– Да, черт возьми, нервничаю. Доволен? – сдается он.

– Вполне. – Я отхлебываю чай, наслаждаясь своей маленькой победой.

После ужина мы вчетвером едем на такси в порт, выходим из машины и спускаемся по бетонной лестнице вниз. У пристани качаются около тридцати туристических корабликов, Мэтью подводит нас к тому, на борту которого написано «World».

– Чан! Чан! – орет Мэтью.

Чан появляется откуда-то из темноты, с ним еще пара человек команды. Матросы выглядят как люди, дико уставшие от ненавистных туристов. Они перекидывают нам старый дощатый трап, по которому мы и взбираемся на «WORLD». Поздоровавшись и искоса поглядывая на небольшую дорожную сумку в руке Лавэ, Чан сразу требует свою долю. Став богаче на восемьсот долларов, он улыбается своими пропитанными никотином зубами:

– Еще одно. Мне не нужны сюрпризы, так что придется вас обыскать.

– Да ладно.

– Чан, ты это что, серьезно? – возмущается Мэтью.

– Первое, что с нами сделают, как только причалим к острову, – нас всех обыщут. И если окажется, что у одного из вас в кармане спрятан мобильный, неприятности будут и у меня тоже. Так что выбирайте. Либо все аннулируем и я возвращаю деньги, минус сто долларов за нанятый корабль, либо обыск.

– Ладно, давай. Как можно быть таким недоверчивым? – Лавэ шагает вперед, и Чан начинает активно хлопать его по всему телу.

Осмотрев сумку и убедившись, что, кроме пачек с наличностью, там ничего нет, Чан переходит ко мне. Когда подходит очередь Мэтью, я замечаю едва уловимое подергивание его правого глаза. Чан тоже, видимо, это замечает и обыскивает англичанина с особым пристрастием.

– Ну, ты еще в жопу мне загляни! – рявкает Мэтью.

– Да, я наслышан, что вы, англичане, такое любите. – Чан продолжает обыск. Присев на корточки и ощупывая брюки, он неожиданно вздергивает одну брючину на двадцать сантиметров верх, и по лицу Мэтью я понимаю, что он попал, и попал конкретно. Чан встает, держа в руке небольшой складной нож.

– Пошел вон!

– Чан, ты не можешь…

– Ты хоть представляешь, что бы с нами сделали, если бы нашли этот нож там, на острове?! Вылезай с корабля! Быстро! – Чан кивает матросу. – Помоги ему!

– Я сам.

Мэтью сходит с кораблика, оборачивается и смотрит на Лавэ:

– Поставь мои деньги на то же, на что будешь ставить сам.

– Сделаю.

– Если мы не вернемся утром, вызывай полицию! – кричу я ему. – Пусть обыщут все крокодиловые фермы! Возможно, к этому времени нас не всех съедят!

Мэтью стоит на пристани, глядя на нас, исчезающих в темноте. Лично я рад, что Мэтью остался. Не потому, что в случае нашей пропажи будет кому вызывать полицейских, – этого Мэтью не сделает в любом случае, просто побоится, что полиция обвинит его в соучастии в преступлении, ведь это он уговорил нас посетить нелегальные женские бои, – я радуюсь тому, что ближайшие четыре часа никто не будет смеяться над моим английским. Мы же устремляемся вперед, туда, где черные волны, бьющие о борт туристического кораблика, сливаются с таким же черным небом.

Глава 13

Я делаю глоток вьетнамского рома, просматривая буклет, состоящий из четырех листков и, судя по качеству, напечатанный на принтере с засоренной головкой, на них изображено восемь женщин. Восемь женщин, лишенных своих семей, детей и той беспросветной нищеты, из которой они пытались выбраться на протяжении двадцати-тридцати лет своей жизни. Кроме ярких прозвищ и фотографий, сделанных на любительском уровне, в буклете имеется подробное описание: их рост, вес и то, чем они будут сражаться. Я словно просматриваю рекламную брошюру артхаусного фильма, пытаясь въехать в сюжет. Кое-кто здесь не новичок, у некоторых уже были победы, это также описывается в буклете. Афродита – женщина неопределенного возраста, с кривыми ногами и отсутствующей талией, – например, будет с двумя тесаками для разделки мяса. Мишель – судя по мускулатуре, явно спортсменка – будет с абордажным удлиненным ножом. А Нефрит – самая высокая из всех женщин, ее рост метр семьдесят два, – будет с кукри, боевым ножом непальских гуркхов. Здесь есть и своя звезда, выигравшая более двенадцати сражений, непобедимая Мисс Камбоджи, девушка лет двадцати двух, с очень красивым лицом, на фото стоит с огромным мачете. Ставки на нее самые низкие: на каждую поставленную тысячу долларов вы выиграете только сотню, зато выигрыш более чем очевиден.

Нас около тридцати человек: большинство европейцы, все сидят в одинаковых масках, закрывающих верхнюю часть лица. Судя по их роскошным скоростным катерам, отделанным хромированными деталями и элементами из ценных пород древесины, припаркованным на маленькой пристани этого острова рядом с нашим туристическим корабликом, это богатые туристы, которым нужно, просто жизненно необходимо тратить деньги на что-то новое, пусть даже незаконное. Что-то, что может помочь им, пресытившимся уже всем, чем только можно, испытавшим все экстремальные приключения, познавшим все человеческие пороки, им нужно что угодно, лишь бы хоть ненадолго почувствовать себя способными по-настоящему удивляться, поражаться, шокироваться. Они – машины по производству денег, а мы трое – батарейки, работающие на подобные машины, и эти бои – единственное, что нас объединяет.

Мы, тридцать человек, которые должны получать удовольствие от вида того, как похищенные женщины, которых оплакивают дома родные, калечат и убивают друг друга. Мы сидим на пластиковых стульях, которые расставлены по кругу на вытоптанной поляне, почти как в группе поддержки для зависимых от азартных игр. Там мне говорили, что те же чувства я могу получить, например играя в футбол, что единение с другими людьми я могу ощутить, болея за футбольную команду на стадионе или в пивном баре, предварительно надев на себя фирменный шарф с цветами любимой команды, что я должен быть таким же, как все, таким же сделанным под копирку членом общества, с таким же стадным чувством, так же болеющим за команду, которая играет в игру, смысл которой мне так и не удалось понять. Есть существенное отличие от тех собраний: сзади нас ходят вооруженные люди, и мне не придется вставать, называть свое имя и говорить, что я уже три недели не делал ставок.

Я выбираю Симону, здоровую тридцатилетнюю тетку, которая, если верить буклету, будет орудовать японским ножом для суши, сделанным знаменитым японским мастером, чья семья уже третье поколение создает ножи. Я подзываю одну из девушек, принимающих ставки. Она моментально подходит:

– Желаете сделать ставку, господин двадцать три?

– Да, на Симону.

Она записывает мой номер. Мой номер, напечатанный на руке. Здесь, на небольшом острове, затерянном где-то в Южно-Китайском море, в часе сорока двух минутах от Нячанга, если плыть на север на туристическом кораблике с надписью «WORLD» на корме, я – это просто номер двадцать три. Мы – ожившая мечта всех строителей коммунизма, так как здесь никого не волнует твое происхождение и размер кошелька, здесь все равны: владельцы международных корпораций, политики, кинозвезды и мелкие воры, сумевшие обчистить сумочки туристов на десять тысяч долларов – таков размер минимальной ставки. Полностью лишенные индивидуальности и каких-либо социальных отличий, здесь мы только номера – 11, 7, 23… этакие биосущества из пробирки, посаженные в круг на одинаковые пластиковые стулья. Разумеется, это сделано для нашей же безопасности, никто не должен знать ничьих имен.

– Какая сумма?

– Десять тысяч.

– Отлично. – Она одаряет меня такой милой улыбкой, как будто я сказал ей комплимент.

Когда мы вышли на берег и нас обыскали, нам на руки поставили печати с номерами, светящимися от флуоресцентной краски, как это делают на дискотеках, а потом надели одинаковые пластиковые маски. С этого момента мы могли называть друг друга только по номерам. Чан сказал, что это стали делать после того, как один местный наркоторговец узнал в человеке, сидящем рядом с ним, крупного чиновника и по возвращении с острова начал его шантажировать. Затем нас проводили в специально оборудованную комнату, где нам выписали сохранные расписки на внесенные суммы, а деньги закрыли в сейф. Так что теперь мне не нужно вставать и куда-то идти, чтобы сделать очередную ставку, достаточно поднять руку, и одна из девушек, обслуживающих нас, примет ее или принесет еще рома. Здесь ставки на выигрыш одной и смерть другой принимают с той же милой улыбкой, с которой приносят стакан рома. Приятный сервис.

– На кого ставишь? – слышу я голос двадцать первого номера. Это Лавэ, но здесь он господин номер двадцать один.

– На Симону.

– Она же новичок.

– На нее хорошая ставка. Один к трем.

– Еще бы, у нее ноль шансов. Она будет биться с Багирой, у которой две победы.

Я смотрю в буклет. Этого я не заметил, Багира – стройная двадцатипятилетняя красотка, выигравшая две битвы с помощью охотничьего ножа из дамасской стали, созданного для того, чтобы с легкостью вспарывать брюхо медведя.

– Да плевать. – Я делаю очередной глоток рома и ловлю себя на мысли, что все мои страхи прошли. Я уже не боюсь, что у нас отнимут все деньги и медленно, по кусочкам скормят крокодилам. Теперь я полностью уверен, что те вооруженные парни, которые ходят метрах в десяти от нас, здесь только для того, чтобы охранять наши белые задницы.

К нам подходит Чан:

– Сейчас начнется. Советую поставить на Симону. Багира, говорят, сильно болела и еще слаба. – Он дружески хлопает нас с Лавэ по плечу и уходит.

Я напрягаюсь, свежи в памяти бездарные советы Мэтью по поводу петухов. На поляну выходит мужчина в белых штанах и белой рубашке. Он произносит что-то на вьетнамском, а затем дублирует на жутком английском.

– Сейчас состоится бой Мишель и Азиатской Жемчужины, – произносит он.

Если бы здесь был Мэтью, он бы предпочел добровольно прыгнуть в пасть к крокодилу, лишь бы не слышать такого произношения.

С двух сторон, в сопровождении вооруженной охраны, на поляну выходят две женщины, одной из которых, возможно, суждено сегодня умереть. Азиатская Жемчужина – очень маленькая, наверное меньше чем метр пятьдесят. Длинный нож с волнистым лезвием в ее руке кажется настоящим мечом. Мишель на две головы выше ее и явно сильнее. Ее натертые маслом мышцы рук и ног блестят в свете прожекторов, освещающих место будущего боя. Две женщины проходят по периметру поляны, метрах в пяти от нас, видимо, чтобы мы могли их как следует рассмотреть. Я пытаюсь заглянуть Мишель в глаза, прочесть в них хоть что-то, отвращение к нам, пришедшим увидеть, как она убьет свою соперницу, или страх, или тоску по родным, но в них ничего нет, он полностью затуманен. Вероятнее всего, перед боем их пичкают наркотой или зомбируют, окуривая, как петухов, какой-то дрянью и одновременно нашептывая что-то на ухо. Сделав по одному кругу, они возвращаются на середину поляны и встают в боевые стойки. Звучит гонг, и две женщины бросаются друг на друга с такой яростью, будто хотят умереть как можно скорее. Хотя в их случае это, наверное, наилучший выход из ситуации.

* * *

Я открываю глаза, приятный летний дождик капает на лицо, здесь, в теплой воде, я чувствую, как мое тело расслабляется. От воды идет легкий пар, окутывающий джунгли. Я лежу в огромной, пятнадцатиметровой ванне, образованной из пары десятков валунов, пар от воды поднимается над свисающими темно-зелеными листьями пальм. Сейчас, в пять часов утра, наверное, не представить лучшего места, чем то, в котором я нахожусь. Тело погружено в теплую термальную ванну, которая насыщает его полезными микроэлементами. Я смотрю на эти дикие джунгли, на струи теплого дождя, бьющие по воде, в которой лежу, и мне хочется забыться. Хочется думать только о том, что мое тело улучшается, кожа, впитавшая в себя полезные соли и минералы, становится приятной на ощупь, но осознание того, что сейчас мы все в полной жопе, с нарастающей силой, нещадно свербит изнутри. Метрах в двадцати от меня, под навесом из почерневшей древесины, за столиком сидят Лавэ и Мэтью, держащийся за голову и периодически нервно вздрагивающий всем телом. Рядом с ними лежат сумки с нашими вещами. Сумки, которые мы собрали минут за десять, кидая в них самое нужное: скомканные рубашки, обувь вперемешку со штанами и бритвенными принадлежностями, футболки с надписью «Good morning Vietnam», туалетная вода – все то, без чего нашему цивилизованному сознанию не обойтись, если придется полулегально переходить границу и пару месяцев жить в бегах; плавки и таблетки от головной боли, зарядка для телефона и белые носки – все, без чего мы будем чувствовать себя неполноценными людьми, живя в хижине из пальмовых листьев; ежедневник, зубная щетка, очки от солнца, крем для загара, молочко для увлажнения кожи. Закинув все это в сумки, мы выбежали из своих номеров, расплатились за гостиницу, получив назад свои загранпаспорта, и прыгнули в ожидающее нас такси. С моего места я не вижу Сергея, но знаю, что он неподалеку, в одной из таких же природных ванн, так же лежит, пытаясь забыться и забыть, и наверняка так же, как и у меня, у него не получается. Так же, как и у меня, у него перед глазами сейчас тот номер в отеле. Я закрываю глаза, и передо мной отчетливо возникает тело, голое тело, бездвижно лежащее на кафельном, грязно-зеленого цвета полу, в двухзвездочной гостинице за старым аэропортом Нячанга. Я смотрю на Мэтью, стоящего над телом со спущенными штанами и сломанным стулом в руках. По мере того как он своим насквозь пропитанным алкоголем мозгом начинает понимать, что произошло, его бросает в дрожь, лицо краснеет и покрывается испариной. Он медленно оседает на пол, не сводя глаз с женской фигуры, без движения лежащей на полу. Я стою в дверях, мне не приходит в голову их закрыть. Из комнат, примыкающих к гостиной, выходят пьяные Лавэ и Сергей, они тупо смотрят на нас, отчаянно пытаясь врубиться, что тут произошло. За ними выглядывают закутанные в одеяла две вьетнамки. Увидев тело подруги, лежащее на полу, они начинают орать, махать руками на Мэтью и снова орать.

– Нужно их связать и заткнуть рты, иначе погорим, – слышу я собственный голос и пугаюсь сказанных слов.

Три минуты назад я открыл дверь номера, вдохнул застоявшийся запах перегара и увидел, как полностью голая вьетнамка обворовывает отрубившегося на диване Мэтью.

Я кричу:

– Мэтью! Мэтью! Тебя грабят!

Вьетнамка пугается, роняет на пол кошелек, снятый с запястья хронограф с фазой луны и запасом хода, мобильник и отскакивает в угол комнаты. Мэтью открывает глаза и ошарашенно вращает ими.

Я кричу:

– Эта стерва пыталась тебя обнести!

Мэтью видит валяющиеся на полу личные вещи, хватает стул и с яростью кидает его на полметра выше вьетнамки, так, чтобы напугать, так, чтобы отбить у нее желание обворовывать нажратых в хлам англичан, так, чтобы ей больше в жизни не захотелось входить в гостиничные номера к незнакомым мужчинам. Стул с грохотом ударяется о стену и ломается. Напуганная до полусмерти вьетнамка, поддавшись инстинкту самосохранения, бежит в мою сторону, к выходу из номера, поскальзывается на луже рома, со всей дури ударяется головой о кафельный пол и затихает. Мэтью, в охотничьем запале, хватает остатки стула и снова замахивается ими, чтобы швырнуть в сторону убегающей вьетнамки, и только сейчас понимает, что кидать его уже абсолютно бессмысленно.

Мы связываем двух отбивающихся, по-звериному царапающихся вьетнамок и затыкаем им рты их же собственной одеждой. Затем прислушиваемся к звукам из коридора. Все тихо. В этом дешевом отеле привыкли к женским крикам посреди ночи, здесь это обычное дело. Я держусь за расцарапанную ярко-красными ногтями щеку. Одна из вьетнамок начинает рыдать, видимо, думает, что мы прибьем их, так же как и первую. Сергей приподнимает голову лежащей на полу девушки. Волосы испачканы кровью, но ее не много.

– Она жива? – испуганным голосом произносит Лавэ.

– Откуда я знаю!

– Пощупай пульс! – кричит нервно Мэтью.

Сергей пытается нащупать пульс.

– Не знаю. Я ничего не чувствую.

Мэтью ударяется в истерику, быстро двигаясь по комнате взад-вперед, и ругается по-английски.

Я говорю:

– Звони Чану.

Мэтью меня не слышит.

– Мэт! Звони Чану! – настойчиво повторяю я.

– Что? Зачем? – Мэтью кажется обезумевшим неврастеником.

– Он привезет врача, скажет, что нам делать. Через пару часов вернется их сутенер, так что есть два варианта: первый – расплачиваемся в отелях, забираем свои паспорта и покупаем билеты на ближайший рейс хоть куда, хоть в Мьянму, второй – Чан попытается все разрулить.

– Как разрулить?! Она же сдохла! Ее нет! А эти дешевки… – Он показывает на двух связанных вьетнамок, отчего они еще больше сжимаются, как будто пытаются уменьшиться до размеров медной монеты. – Они скажут полиции, что это я ее прикончил!

– Тогда выбора нет. – Я подхожу к небольшой затертой кухонной мебели в углу гостиной, достаю самый большой нож и протягиваю его Мэтью. – Держи. Нельзя, чтобы они вышли из номера. Ведь тогда последствия будут у нас у всех.

– Ты что, больной? – Мэтью перестает ходить из угла в угол.

– Либо ты звонишь Чану, либо кромсаешь их в ванной. Третьего не дано. – Разумеется, я блефую, я не хочу, чтобы Мэтью превратился в маньяка, режущего женщин. Если бы у меня был телефон Чана, я бы позвонил сам.

Мэтью берет мобильник и находит номер Чана. Я вижу, как его руки трясутся от нервного перенапряжения.

– Поговори ты. – Он протягивает телефон Сергею.

Поганый Мэтью, с самой первой минуты знакомства я чувствовал, что он вляпается в историю и потянет нас за собой. А теперь все наше будущее зависит от мутного, малознакомого вьетнамца, и не факт, что он захочет выручить нас даже за деньги.

* * *

Сидя на пластиковом стуле, с белой маской на лице, в окружении еще примерно тридцати таких же безликих людей, которых называют господин номер пять или господин номер двенадцать, и глядя на женщин, старающихся убить друг друга, я пытаюсь понять, что движет людьми, которые приезжают на такие сомнительные шоу. Да, понятно, что я тоже здесь, я такой же, как и они, но я – это другое, я здесь из-за друзей, которых побоялся оставить, я здесь из-за того, что я просто не смог бы спокойно жить, если бы завтра утром они не вернулись. В конце концов, даже если бы меня здесь не было, судьбу этих женщин это все равно бы не изменило. Но эти люди, эти оставшиеся двадцать пять человек в белых одинаковых масках? Чего они хотят? Чего ждут от этой ночи на острове? Что заставило их вечером выйти из своих шикарных номеров, расположенных на первой линии, сесть в скоростные катера и примчаться сюда, в место, пропахшее смертью? Им действительно настолько не хватает крови и острых ощущений в их сытой жизни или они такие же больные, как и мы, вписывающиеся во все тяжкие, лишь бы там можно было сделать ставку? Я не знаю ответа, но я знаю, что их нужно лечить, лечить их и то общество, которое их воспитало. От мыслей отрывает резкий выпад Симоны, которая, изловчившись, бьет Багиру лезвием ножа чуть ниже колена, та теряет равновесие и мгновенно оказывается на земле, в тот момент, когда она осознает, что не защищена, она уже мертва. Нож для суши в руке Симоны перерезает ей горло. Как только я вижу струи крови, бьющие из горла Багиры, я ощущаю рвотные позывы.

Я успеваю только сказать «извините», и кофе вперемешку с ромом, вперемешку с кусочками утреннего круассана, и со всей моей внутренней уверенностью в себе, оказываются разбросаны на полтора метра передо мной. Я слышу радостный крик, поднимаю голову и вижу мужчину, сидящего через три человека от меня. Он кричит так, как будто его команда выиграла чемпионат мира.

– Триста штук! – кричит он. – Триста штук!

И только после этого я понимаю, что тоже выиграл. Причем один к трем. Черт, ведь это тридцать тысяч, и не каких-нибудь донгов, а долларов. И ведь после моего проигрыша на петушиных боях это первый выигрыш, так что по логике вещей я должен радоваться, фортуна снова повернулась ко мне своим прекрасным лицом. Но я смотрю на мертвое тело Багиры, лежащее на земле, затем на мужчину, выигравшего триста штук баксов, который обнимается со своим другом, и у меня больше нет сомнений, что лечение тут не поможет. Люди, воспитавшие его, настолько больны, что единственный выход – изъять у этого общества всех детей до трех лет, в которых средства массовой информации еще не успели произвести подмену основополагающих ценностей, а всем остальным ввести смертельную дозу диоксина.