Текст книги "Последний игрок"

– Привет, Виктор. – На другом конце линии прозвучал уверенный в себе голос клиента. – Ну что, есть новости?

– Да, новости есть. К сожалению, владелец отказывается сбрасывать цену. Считает, что квартира уйдет за пару месяцев и без скидки.

– Да… – Голос становится озадаченным. – И что, вообще не подвинется?

– Сказал, что вообще. Сказал, что она стоит своих денег.

– Вот козел. Дай мне пару дней подумать.

– Да без проблем. Может, я пока присмотрю еще пару вариантов?

– А есть что-то подобное?

– Боюсь, что нет. Место слишком уникальное, быстрый выезд к центру, вокруг парки, собственный причал для яхт. В Питере ничего подобного просто нет.

– Ладно… – обреченно произносит он. – Нужно подумать.

– Тогда жду звонка.

На другом конце линии снова гудки, но в них уже нет былой уверенности, а лишь раздраженность от осознания, что двадцать миллионов сбить не удалось.

Глава 6

Воскресный вечер среднестатистический мужчина за тридцать проводит дома за телевизором и горячим ужином, медленно приходя в себя после бурных пятницы и субботы, или готовится к началу очередной рабочей недели, впопыхах вспоминая все встречи, которые не записал в ежедневник, или нянчится с ребенком, мысленно приближая понедельник, когда сможет уйти на работу и тогда наконец-то забота о вечно кричащем спиногрызе ляжет на супругу. Но я не попадаю в эту группу мужчин, и поэтому в данный момент мое тело расположено в удобном эргономическом кресле, пристегнуто ремнем безопасности, североамериканский джаз пятидесятых, доносящийся из магнитолы, убаюкивает мое сознание, и английская иномарка уносит меня все дальше и дальше от телевизора, горячего ужина, бутылочки холодного пива и прочей дешевки, которую многие так ценят в этой жизни. Перед глазами возникают то старые пыльные домики-призраки, вперемежку с новыми коттеджами, то заброшенные поля, то нечто напоминающее лес, то снова старые, вросшие в землю домики. Мы мчимся под сто тридцать по загородной убитой дороге. Но в по-настоящему хорошей машине этого не замечаешь. Мы мчимся на только что вымытой, блестящей в последних лучах практически скрывшегося солнца мечте на колесах, в предвкушении ставок, неминуемой крови и зашкаливающего адреналина.

– Так ты что, можешь пролететь на комиссионные? – Сергей крутанул руль, объезжая по встречке гигантскую яму, раскорячившуюся поперек полосы.

– Ну… шансы велики, как никогда.

«Черт, зачем я заикнулся Сергею о проблеме с продажей квартиры, в которой проходили наши последние вечеринки? Теперь не отстанет».

– Если ты ее не продашь, это же не скажется на твоей поездке во Вьетнам?

– Не скажется, успокойся. Я еду по-любому. Денег будет меньше, конечно, но дело не в этом. Сейчас я в лидерах по продажам элитки, скинь я эту квартиру, и все. В конце квартала получил бы нефиговую премию, а тут этот стопор.

– Бывает. Но не бери в голову, в этой жизни всегда будут взлеты и падения. – Сергей говорит это так прочувствованно, что кажется, он действительно сочувствует мне. Хотя, наверное, так и есть. В свои сорок два он знает про взлеты и падения больше меня. Сергей, получивший финансовое образование в конце девяностых, входил даже когда-то в первую сотню самых успешных петербургских предпринимателей. Он занимался производством обуви, затем был совладельцем банка, а потом была строительная фирма, получавшая госзаказы, – и это был его взлет, который, казалось, не закончится никогда. Сергей уже привык к лучшим машинам, ресторанам, прикупил пару домов за границей. Его счета в банках буквально распухали от нулей, но то, что, казалось, будет длиться вечно, закончилось лет через пять после того, как он окунулся в мир азартных игр. Тогда он играл запоем. Однажды он начал ставить такие суммы, что часть зала даже перекрыли специально для него. Чтобы он не задумывался о сне, ему постоянно приносили кофе, а поняв, что он в казино уже больше четырнадцати часов, в срочном порядке купили кровать, прилично переплатив при этом, чтобы открыть магазин в пять утра. Кровать поставили в паре метров от игорного стола. Чтобы Сергей не отвлекался от ставок на мысли о еде, для него специально выделили повара, который кормил его по часам. Так что первое, что он увидел, когда после двадцати восьми часов все-таки отрубился, – это то, что он лежит на кровати, а рядом с ним стоит игровой стол и крупье. Ему тут же принесли горячий завтрак прямо в постель, и он даже сделал несколько ставок, не вылезая из своего удобного ложа. Сергей говорил, что ему даже делали минет под игорным столом, чтобы снять стресс от очередного проигрыша. Не то чтобы я во все это верил, но в девяностые и в начале двухтысячных управляющие казино шли на все, чтобы удерживать у себя таких китов, как Сергей, до тех пор, пока не высосут их досуха. Тогда он провел в казино четыре дня. Провел бы и больше, если бы его не нашла жена Наталья, которая, не дозвонившись до мужа (в казино были глушители сигнала), к этому времени успела обыскать все больницы и морги города. Тогда он ушел из казино, спустив два миллиона долларов, и направился прямиком в группу для реабилитации от игровой зависимости. Но реабилитация не помогла ни в первый раз, ни во второй, ни в третий, он снова и снова возвращался в казино, и спустя три года я познакомился с ним, когда он продавал с моей помощью свою последнюю квартиру, больше продавать ему уже было нечего.

– Ты поворот не пропустишь? – вслушиваясь в джазовую мелодию, говорю я.

– Нам еще километра три, не меньше. На кого будешь ставить? – закидывает удочку Сергей.

– На Бешеного и на Дикого. Мне с ними всегда везло.

«Ну вот, теперь он поставит против меня, просто чтобы позлить, если я проиграю».

– Уверен? Бешеный уже старый. В прошлый раз еле добежал.

– Но ведь добежал и так вцепился в ногу того парня, Отмороженного кажется.

– Да, Отмороженного. Я на нем полсотни потерял. – Сергей чертыхается, вспомнив тот бой.

В разговор вклинивается резкий звонок мобильника. Сергей смотрит на экран, мысленно матерится, это видно по выражению его лица, и кладет телефон обратно.

– Это она?

– Кто же еще.

Около часа назад жена Сергея Наталья заехала мне мокрым полотенцем по лицу, и оно еще неприятно ныло, не давая забыть об инциденте. Сергей, разумеется, всеми силами скрывал, что снова начал играть. И разумеется, сказал Наталье, что едет со своим генеральным директором на деловой ужин с московскими партнерами. Все бы было ничего, если бы не я, неосторожно засветившийся возле его машины. Наталья увидела меня в окно и буквально взорвалась от негодования, почувствовав себя обманутой дурой. Она схватила полотенце, которым протирала мытые тарелки, выскочила в коридор и начала лупить Сергея полотенцем по голове. Сергей, как был в одном ботинке, выскочил на лестницу и помчался вниз, защищаясь от Натальи вторым ботинком, держа его в руке. Я же, ничего не подозревая, стоял возле парадной в ожидании Сергея. Неожиданно дверь распахнулась, я еле успел отпрыгнуть, но тут же получил полотенцем по лицу и вдобавок услышал о себе много такого, о чем вспоминать не хотелось. Мой инстинкт выживания подсказал, что единственный вариант – это, закрыв лицо руками, бежать к машине Сергея. Мы вскочили в нее и сразу же заблокировали двери. В зеркало заднего вида я смотрел на Наталью, которая становилась все меньше. Она что-то кричала, что-то про то, как устала, про развод, про то, чтобы Сергей не возвращался домой. Потом она упала на колени и заплакала. Я отвел взгляд от зеркала заднего вида. Как же все-таки она его любила. Брось она его еще тогда, когда он первый раз сбежал из реабилитационного центра, жила бы сейчас, ни в чем себе не отказывая, на собственной вилле на Майорке, а не в панельной двушке на окраине города.

– Все обойдется? – Я ухмыльнулся, глядя на красное от побоев лицо Сергея.

– Конечно. Поскандалит и забудет. Придется, наверное, купить абонемент в спа-салон или еще какую-нибудь хрень.

– Да, женщины все готовы простить за подарки.

– Не все, но готовы. Так что там с Отмороженным?

Я рад, что он съехал с темы продажи квартиры.

– Да. Бедный мужик, пес чуть ногу ему не сожрал. Разорвал до кости.

– Это их работа, тут ничего не поделаешь. Риск есть риск.

– Знаешь, я иногда думаю: если вдруг все потеряю и мне предложат заработать вот как этим бедолагам, один на один с разъяренным псом… Не знаю… Наверное, никаких денег не нужно, – задумчиво произношу я.

– А я бы рискнул. – Сергей ухмыляется, видимо представив себя на месте Отмороженного.

– Да, конечно. Ага. А я бы на тебя не поставил. Это не наш поворот?

– Он самый.

Свежевымытый джип сбавил скорость и с разбитой асфальтовой дороги перебрался на покрытую пожухлой травой и кочками лесную тропу, практически скрытую от глаз нависающими над ней деревьями. Теперь машина Сергея двигалась навстречу всепоглощающей темноте. Здесь не было солнца, зато образ обезумевшей толпы, которая будет неистовствовать уже через полчаса, начал врываться в наше сознание.

Я просочился сквозь брутальных подвыпивших мужиков, мужчин в дорогих костюмах и женщин, сошедших с обложек модных журналов. Все они что-то возбужденно говорили друг другу, стараясь перекричать общий гул. Впереди замелькал стол приема ставок, я обошел еще пару компаний, пьющих виски из горла, и встал за каким-то двухметровым парнем. Если посмотреть на все это действие с вертолета, то может показаться, что несколько сотен мужчин и около пятидесяти женщин решили провести день на свежем воздухе, отдохнуть и поболтать о своих делах, стоя под деревьями. Но на самом деле эта мирная на первый взгляд тусовка пришла сюда за самым циничным шоу, проходящим в наши дни в окрестностях Петербурга. Они здесь не потому, что любят насилие или ненавидят животных, а потому, что их существование слишком скучно и приторно, они застряли в серой рутине, погрязли в безостановочном, ежедневном зарабатывании бабла и пытаются хоть как-то вплеснуть в нее яркие моменты, которые запомнятся надолго. Для меня же эта игра – нечто гораздо большее, и пусть здесь вместо шарика, прыгающего по лункам рулетки, пистолет с боевым патроном, для меня это возможность почувствовать себя живым, а не тем биороботом, каким я становлюсь с десяти до семи. Кроме того, здесь можно получить дозу так необходимых мне эндорфинов, которые, как сказала в свое время одна женщина в группе поддержки, у зависимых от азартных игр людей образуются только во время азартных игр и никогда больше.

Исписанная мелом доска сообщала, что сейчас будет Дикий против Стального Монстра. Ставки идут три к одному.

– Двадцать на Дикого, – сказал я, отсчитывая купюры.

– Ну, тогда я закину пару штук на этого монстра из стали. – За спиной раздается голос догнавшего меня Сергея. – Еле припарковался, все забито, как будто все население Питера решило оторваться здесь в последний раз, зная точно, что завтра на землю свалится херова луна.

– Если хочешь проиграть, просто отдай мне деньги.

– Ха! Это я заберу твои. Мне только что звонил Лавэ, он закинул на Стального Монстра сто кусков.

– Где он?

– Он с Разменным где-то там, у «беговой дорожки».

Мы получили талончики с написанными ставками и двигаемся к так называемой «беговой дорожке», где все и происходит. Внезапно впереди раздается рев Дикого, с которого только что сняли ошейник, рев, в котором можно услышать ненависть ко всем людям, лишившим его когда-то нормального щенячьего детства и превратившим в чудовище. Мы огибаем двух безупречно одетых женщин, скрывающих свои кровожадные взгляды за тонированными стеклами дизайнерских очков, и видим Разменного в потасканной кожаной куртке, два раза зашитой, после того как ее вместе с ним самим проткнули ножом. Он что-то эмоционально говорит по мобильному. Рядом, спиной к нам и лицом к «беговой дорожке», стоит Лавэ, облаченный в самые модные на десять километров в округе джинсы и рубашку. На спине рубашки золотыми нитками вышит бойцовский пес.

– Ничего не бойся, ты поедешь к ним с Николаем. Он объяснит им, что будет, если захотят поиграть в изнасилование! – Разменный не стеснялся решать свои вопросы так, что это слышали все окружающие. Для него это была своего рода реклама, ведь когда он заканчивал разговор, как правило, к нему подходили с просьбой дать буклет с фотографиями и телефонами девочек.

Я обнялся с Лавэ и Разменным и стал пристально изучать противников. Все действие происходит в большом прямоугольнике – шириной в три метра и длиной в шестьдесят. Прямоугольник огорожен со всех сторон плотным забором без щелей из плохо обработанных и некрашеных досок высотой в два метра. Для зрителей, находящихся по длинным сторонам этого прямоугольника, сделаны подиумы со ступеньками. В обоих концах этого прямоугольника находятся соперники, один стоит на двух ногах, тяжело дыша, наблюдая, как его ассистент поправляет небольшие металлические накладки на его руках и ногах. Его шея и голова защищены облегченным шлемом, на левой руке перчатка со встроенными в нее небольшими лезвиями, на правой – ни перчатки, ни защиты. Это и есть Стальной Монстр. Ему где-то под сорок, его худое, с нездоровой кожей лицо и тяжелый взгляд говорят, что здесь он не из-за поиска острых ощущений, впрочем, как и все другие «бегуны», участвующие в боях против обезумевших псов, готовых либо разорвать на части своего соперника, либо сдохнуть. Я пристально вглядываюсь этому человеку в глаза, надеясь увидеть страх перед огромными зубами пса, которые, если Стальной Монстр не успеет добежать вовремя, пронзят его незащищенную руку насквозь, но не вижу его. Не вижу даже ненависти к Дикому. В них только полная разочарованность в жизни. С противоположной стороны двое парней еле сдерживают брызгающего слюной бультерьера по кличке Дикий. Он скалит пасть, которая за свою карьеру уже успела навсегда искалечить не одну и не две человеческие судьбы. В криках заведенной толпы я различаю какие-то резкие звуки и поворачиваю голову к Стальному Монстру. Тот загибается в диком кашле, затем, немного успокоившись, глотает принесенную ассистентом таблетку. Люди, участвующие в боях с псами, оказываются здесь по одной причине: их никто не берет на работу из-за подорванного здоровья или каких-то других проблем. Неожиданно гул голосов начинает затухать, в прямоугольнике появляется полноватый мужчина невысокого роста с пистолетом в руке, который не торопясь идет по огороженному прямоугольнику, периодически приветственно махая кому-то рукой. Его здесь знают все завсегдатаи боев – это Догмен. Я слышал, его зовут Геннадий, но кто-то дал ему прозвище Догмен, и оно настолько прижилось, что его стали называть только так. Именно Догмен придумал эти бои несколько лет назад. Здесь он царь и бог. Неизменно с коробкой зефира в руках, он доносит пистолет до специальной отметины, находящейся примерно метрах в двадцати от мужчины и в сорока от собаки, и кладет на землю дулом в сторону Дикого. Затем Догмен забирается на высокий помост. Толпа зрителей замолкает. Все взгляды обращены только на него.

– Все сделали ставки? Ваша любовь к хлебу и зрелищам обходится мне недешево, так что не забывайте проигрывать, – кричит Догмен, улыбаясь. Да, у этого комичного мужчины, врага номер один для всех защитников животных, есть еще и чувство юмора.

Вынув из коробочки зефир в шоколаде и откусив сразу половину, он берет в руку длинную палку с закрепленным на конце шокером. Затем Догмен смотрит на обоих противников и, убедившись, что они готовы, кричит:

– Бой… Дикий против Стального Монстра! Три, два, один!

Стальной Монстр, издав дикий рев, словно олимпийский спринтер, работая всеми мышцами тела, уже мчится к пистолету, лежащему на земле. А с другой стороны «беговой дорожки» Дикий почувствовал вдруг, что поводка, этого ненавистного кожаного шнура, сдерживавшего до этого всю его злобу и ненависть, больше нет, и ринулся вперед, мысленно представляя, как через три секунды его челюсти сомкнутся мертвой хваткой чуть ниже головы противника, как дрогнет и разлетится под натиском его зубов та часть шлема, которая должна защищать шею, и он почувствует в пасти вкус теплой крови своего врага.

Еще пара секунд, и Стальной Монстр бросается на землю, его рука крепко сжимает рукоять пистолета, палец на курке, но направить его на Дикого он не успевает, тот, отскочив в сторону, нападет на него уже сбоку, запрыгнув сначала на ноги и оттуда прямо на сжимающую оружие руку. Стальной Монстр издает нечеловеческий крик, когда зубы Дикого вгрызаются в его руку.

– Да! – слышу я свой собственный крик. – Дикий! Да!

Я вижу, как Догмен и его помощник приготовились бить шокером Дикого, как только Стальной Монстр крикнет «все!». Но Стальной Монстр наотмашь бьет Дикого второй рукой, перчаткой со встроенным лезвием. Дикий, издав вой, отскакивает от лежащего человека, и тот, не целясь, стреляет в него в упор. Секунда, и Дикий падает, ощутив на себе действие сверхсильного транквилизатора. Словно взрывом, меня оглушают радостные крики людей, поставивших на Стального Монстра. Они слышны, наверное, на километр вокруг. Их охватила эйфория, и никто уже не обращает внимания на самого Стального Монстра, лежащего на земле и прижимающего окровавленную, прокушенную кисть руки к телу, пока его ассистент возится с бинтами. Я же молча наблюдаю, как двое владельцев Дикого волокут его прочь за задние лапы, освобождая место для новой битвы.

– Ну что, на кого ставишь теперь? – Сергей хлопает меня по плечу. Он не скрывает радости.

Мы снова идем к столику, за которым серьезный мужчина в очках принимает ставки. Я снова ставлю на пса, теперь на Бешеного, а Сергей снова ставит против меня. Просто из принципа, чтобы в случае моего проигрыша подкалывать меня потом всю неделю. Неожиданно мой взгляд натыкается на человека, который смотрит на все происходящее с нескрываемым отвращением. Этот стодесятикилограммовый, под метр девяносто мужчина медленно продвигается сквозь толпу с помощью костыля. Кто-то узнает его и, подбадривая, хлопает по плечу. Он проходит мимо меня, и я пытаюсь рассмотреть его ногу, волочащуюся по земле, но она скрыта плотной тканью джинсов. Наверное, мне должно быть стыдно за то, что неделю назад я неистово орал, подбадривая Бешеного, который рвал голень этой самой ноги, но стыда нет. Может, незаметно для себя я превратился в бесчувственное животное, по-настоящему реагирующее лишь на выигрышные ставки? Продолжая медленно ковылять, Отмороженный, так его здесь зовут, подходит к Догмену. Они здороваются, и Догмен по-отечески обнимает его. Самовлюбленный урод, он ведь обязан был положить Отмороженного в больницу после того, что произошло, а он ведет себя так, как будто его всего лишь царапнул за ногу разыгравшийся трехмесячный котенок.

– Ваша ставка?

Я думаю о том, сколько я готов вынуть из кошелька, чтобы поставить на очередного разъяренного пса.

Глава 7

Я просыпаюсь на диване в гостиной Лавэ оттого, что луч солнца бьет прямо в глаза. Вчера ночью, когда мы приехали, я был настолько измотан, что завалился на кожаный диван Rolf Banz прямо в обуви. Когда собачьи бега закончились, Лавэ пригласил всех завалиться к одному знакомому художнику, поившему всех самогоном, который он лично гнал из апельсиновых корок, но Разменный должен был отвезти пару девочек постоянному клиенту, а Сергея мучила совесть, и он собирался до утра заглаживать свою вину перед Натальей, так что на предложение Лавэ согласился только я. Не то чтобы мне очень хотелось окунуться в этот неведомый для меня мир непонятых гениев, работы которых, возможно, лет через тридцать будут украшать музеи мира, но меня подкупила идея Лавэ дождаться, когда художник напьется вусмерть, а потом, пока он ни черта не соображает, купить у него лучшую картину за бесценок. Но когда мы поднялись в его мансарду, мы чуть не задохнулись от запаха какой-то сивухи, сам гений был уже в состоянии белой горячки, а его гости спали в жутких позах по углам мастерской. Я предложил купить картину с девушкой на фоне нефтяных вышек. Художник накинулся на меня и Лавэ с куском сломанной картинной рамы, крича, что он не продает свои шедевры, потому что завещал их человечеству. Пару раз увернувшись от куска рамы, мы поняли, что ничего хорошего от непонятого гения сегодня мы не дождемся и нужно валить. Квартира Лавэ была в пяти минутах ходьбы от этой пропахнувшей третьесортным самогоном мансарды, он предложил заночевать у него, я же, мечтающий поскорее провалиться в сон, отказываться не стал.

Вчера мне некогда было рассматривать гостиную. Сейчас же, при утреннем свете, пробивающемся сквозь шторы, в глаза бросилось, что пол из массивной доски макасар заляпан краской, на журнальном столике, на котором когда-то можно было увидеть лишь бокалы для виски, колоды карт и фишки, теперь стоит банка с грязными кисточками. А вся дальняя стена, состоявшая из сланцевых плит, на которой также располагался камин, теперь была вся завешана какими-то жуткими картинами размером полтора на полтора, на которых изображены огромного размера брендовые предметы: флакон духов Chanel, сумка Hermes, туфли Christian Louboutin, помада Dior, часы Cartier. Все холсты были изрезаны ножом от края до края. Как будто в мастерскую ворвался психопат с ножом. Увидев картины, этот псих бросился на них, видимо считая, что, превратив полотна в лоскутки, сделает этот мир лучше. Минут десять я тупо смотрю на этот нездоровый выплеск творчества моего друга, затем заставляю себя встать и плетусь на кухню. Через час у меня готов завтрак из омлета с овощами и ветчиной, и я уже доедаю его, и тогда наконец-то просыпается Лавэ. Даже не здороваясь со мной, наливает себе чашку кофе.

– Какого черта у тебя творится в гостиной? Ты что, подсел на какую-то концентрированную синтетическую наркоту?

– Ты о чем? – Лавэ сосредоточен на кофе.

– Об этих уродливых флаконах с духами, которые изрезал какой-то ненормальный. Хотя, возможно, он спас искусство от окончательного падения.

– Много ты понимаешь. Я готовлюсь к выставке, и это мой стиль, мое яркое слово в современном искусстве. Прорези в картинах символизируют отказ от вещей, которые мешают нам развиваться духовно. И не говори, что я украл идею у Лучо Фонтана, я пошел гораздо дальше. Самое интересное, что картины купят те, у кого от Cartier и Hermes шкафы лопаются.

– Оу… а как же гвозди, которые ты вбивал в фанеру?

– Гвозди в прошлом. Этой выставкой я выйду на международный уровень.

– А что с домработницей, заболела?

– Уволил. Решил, что чистота мешает мне понять мой внутренний мир. И должен сказать, что сейчас я чувствую себя более глубокой личностью, чем месяц назад. – Лавэ говорит это серьезно – ясно, что он в самом деле так думает.

– Не знал, что пыль и мусор так действуют на людей.

Оказалось Лавэ увидел фотографии мастерской Фрэнсиса Бэкона и понял, что нужно гораздо проще относиться ко всему окружающему. Он первый раз в жизни осознал, что всегда был всего лишь рабом вещей. Теперь же, с его слов, ему стало на них плевать, хотя этого и не скажешь, судя по наручным часам HYT H1 и одежде, в которую он одет (все, что появляется в Милане, оказывается на нем уже через две недели). И да, он до сих пор представляет собой типичного клонированного представителя золотой молодежи.

– То есть решил стать бедным андеграундным художником, только с кучей денег?

– А что ты предлагаешь, профукать свою жизнь, как отец? Это как ставить на хромого пса в собачьих бегах, – обязательно проиграешь. Отец даже не успел воспользоваться деньгами, на зарабатывание которых потратил лучшие годы.

– Поэтому ты относишься к ним как к болезни, от которой нужно избавиться как можно скорее?

– В точку.

– И как в эту философию вписываются азартные игры?

– Никак. Это другое. Помнишь тот ураган эмоций, когда первый раз поцеловал девушку или сел за руль?

– Еще бы.

– Не сомневаюсь. Но их ты уже не вернешь. Их даже не испытать по новой. С годами все притупляется, все становится каким-то обыденно серым и пресным. А азартные игры – это взрыв всех чувств, всех нервных окончаний. Это как оргазм, который длится и длится, не прекращаясь, пока ты делаешь ставки. То, что я испытываю за пару часов у рулетки, сравнимо с эмоциями, которые я переживаю за целый месяц в обычной жизни. Сможешь ли ты, умирая, сказать, что жизнь прошла не зря, если не испытывал боли от проигранных миллионов или дичайшего восторга от огромного выигрыша? Нет, не сможешь. Умирая, ты будешь понимать, что ничего настоящего в твоей жизни так и не произошло. Разве нет?

– Сильно. Особенно сравнение с оргазмом.

– Тебе, кстати, не пора потратить еще один день жизни на общение с людьми, которых ненавидишь? – Лавэ произносит это, наслаждаясь ароматом своего кофе.

– Да, точно, пора. Спасибо, что напомнил.

Через пятнадцать минут я выхожу из квартиры Лавэ и сливаюсь с толпой таких же, как и я, офисных крыс, торопящихся в свои офисные клетушки, чтобы потратить там очередные восемь-десять часов жизни.