Текст книги "Загадочный Шекспир"

Николас Роу
Загадочный Шекспир

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2022

© Pallas Athene (Publishers) Ltd, 2009

Версия чандосовского портрета работы французского художника Бенуа Арло и гравера Гаспара Дюшанжа

Фронтиспис, использованный для каждого из томов издания пьес Шекспира, составленного Роу. Эта копия фронтисписа из издания произведений Корнеля, в которой бюст французского драматурга заменен версией чандосовского портрета, изображает летящую над поэтом Славу и коронующих его Трагедию и Комедию.

Гравированный портрет Николаса Роу, использовавшийся на фронтисписе собрания его сочинений; выполнен с портрета кисти сэра Годфри Неллера

Вступительная статья
Чарльза Николла

Некоторые сведения о жизни и т. д. г-на Уильяма Шекспира были написаны Николасом Роу в качестве предисловия к составленному им солидному шеститомному изданию пьес драматурга, опубликованному в 1709 году. Это предисловие часто называют первой биографией Шекспира. С тех пор появились сотни его жизнеописаний – более длинные, весомые, основательные и, несомненно, более точные в отношении фактов, – однако краткий биографический очерк Роу заслуживает серьезного отношения даже спустя три столетия после своего появления.

Он был создан почти через сто лет после смерти Шекспира (1616), когда уже не было в живых ни его современников, ни непосредственных свидетелей описанных событий, в условиях незначительного количества печатных источников, на которые можно было бы опереться. Какой-то условно биографический материал мог быть почерпнут из вступления к Первому фолио (1623), изданному бывшими коллегами Шекспира Джоном Хемингом и Генри Конделлом. Несколько случайных комментариев и анекдотов содержались в трудах [1]1
  Первый фолио – первый опубликованный сборник пьес Уильяма Шекспира. – Прим. пер.


[Закрыть]«Бруски, или Открытие материи и человека» (англ. Timber, or Discoveries made upon men and matter) Бена Джонсона (1640), «История знаменитостей Англии» (англ. History of the Worthies of England) Томаса Фуллера (1662), «Эссе о драматической поэзии» (англ. Essay of Dramatic Poesy) Джона Драйдена (1668) и «Сведения об английских поэтах-драматургах» (англ. An Account of the English Dramatick Poets) Джерарда Лангбейна (1691). Ряд интересных, хотя и не всегда правдоподобных, деталей выявил Джон Обри, но они были погребены в хаотической груде неизданных рукописей, и вряд ли Роу что-то о них знал.

Таковы источники Роу – разрозненные сведения из реальной биографии и сформировавшегося вокруг нее предания tamquam tabula naufragii («напоминающие то, что осталось после кораблекрушения»), как метко выразился Обри. Роу первый, кто попытался собрать их воедино и сложить отдельные факты в более полное повествовательное описание – на деле этот его замысел передает слово account, финансовая коннотация которого наводит на мысль о символическом подведении итогов жизни человека.[2]2
  Оригинальное название текста Роу – Some Account of the Life &c of Mr. William Shakespear (англ.). В числе значений слова account – «подсчет», «смета». – Прим. пер.


[Закрыть]

Подход, удовлетворивший Роу, был в какой-то степени новым. Как «трепетно», говорит он, люди «относятся к открытию любых мелких свидетельств, связанных с личной историей славных людей прошлого, с их семьями, с общими случайностями их жизни, и даже их фигура, склад характера и черты лица становятся предметом пристального изучения. Какой бы мелочной не могла показаться такая любознательность, она, конечно, очень естественна…» Сегодня мы принимаем подобную любознательность как должное, но в начале XVIII века искусство биографии еще находилось в зачаточном состоянии. Его первый расцвет состоялся несколько десятилетий спустя, с появлением таких работ, как «Жизнь поэтов» (англ. Lives of the Poets) (1779–1881) Сэмюэла Джонсона и «Жизнь Сэмюэла Джонсона» (англ. The Life of Samuel Johnson) Джеймса Босуэлла (1791). Именно в этот более поздний период и в этом литературном кругу появилась первая подробная научная биография Шекспира – труд Эдмонда Мэлоуна, опубликованный в 1790 году.

Биография, написанная Роу, не идет ни в какое сравнение с биографией Мэлоуна, но ее значение в другом: она важна благодаря соединению разрозненных сведений и впечатлений в нечто похожее на портрет человека и также как образчик стиля и языкового изящества своего времени. Это отнюдь не формальный панегирик великого человека, а нечто более непринужденное, разговорное, понятное. Когда Роу писал этот текст, ему было около тридцати пяти: известный литератор, профессиональный драматург (издание пьес Шекспира само по себе было для него профессиональным предприятием, за которое издатель Джейкоб Тонсон заплатил ему 36 фунтов 10 шиллингов) и друг поэта Поупа, тепло отзывавшегося о его «живости и веселом нраве». Он написал серию благозвучных трагедий, одна из которых, «Джейн Шор» (англ. Jane Shore; 1714), является прямым подражанием Шекспиру. В его самой популярной пьесе «Кающаяся красавица» (англ. The Fair Penitent; 1703) изображен серийный соблазнитель, «надменный, галантный, распутный Лотарио», имя которого будет оставаться в языке еще долго после того, как сама пьеса окажется забыта. Вряд ли стоит спорить с тем, что Роу был второстепенным автором, но им восхищался д-р Джонсон, включивший его биографию в свой многотомник «Жизнь поэтов» и похваливший «приятность» его стиля. Джонсон имел в виду пьесы Роу, но слово «приятность» точно подходит и для описания живого, свободного стиля «Сведений».

Появление Призрака в постановке Гамлета, из издания Роу. Актер «в неподвязанных чулках», играющий Гамлета, вероятно, Беттертон, который исполнял эту роль более сорока лет. Его выступления опирались на традицию и воспоминания об оригинальных шекспировских постановках (см. с. 22 [3]3
  Уильям Шекспир. Гамлет, принц датский. Перевод М. Лозинского. – Прим. пер.


[Закрыть]); опрокинутый стул, подчеркивающий потрясение Гамлета, может быть частью сценического образа, созданного первым Гамлетом, Ричардом Бёрбеджем.

Литературная карьера Роу объясняет ключевую особенность этой новаторской биографии – это жизнь Шекспира, написанная человеком театра и опирающаяся на традиционные представления о Шекспире, имевшие хождение в театральных кругах. Подтверждением этого является случайно появившаяся у Роу информация, что Шекспир играл роль Призрака в ранних постановках «Гамлета». Данный факт уникален для Роу, но он связан с ранней легендой, что Шекспир играл Адама в «Как вам это понравится»: в обоих случаях речь идет о скромных ролях для немолодых людей, именно таких, какие мог бы дать себе занятой, преждевременно лысеющий актер-драматург.

Гравированный портрет Томаса Беттертона, выполненный Михаэлем ван дер Гухтом с портрета кисти Неллера и использовавшийся в качестве фронтисписа к «Жизнеописанию Беттертона Чарльза Гилдона» (1710). Латинская фраза, которая переводится как «Весь мир – театр», считается девизом «Глобуса»

Еще одной стороной этого театрального контекста является важный вклад, сделанный ветераном сцены Томасом Беттертоном, коллегой Роу, который недавно сыграл главную роль в его «Улиссе» (1705). «Должен признать, – пишет Роу, – что я определенным образом обязан ему за основную часть эпизодов, касающихся жизнеописания Шекспира… почитание памяти Шекспира заставило его совершить путешествие в Уорикшир, чтобы собрать все возможные свидетельства…» В Стратфорде Беттертон изучил метрические книги и другие «казенные документы, касающиеся этого города». По меркам того времени это расследование достойно восхищения, хотя в некоторых аспектах оно и было сделано довольно небрежно. Стоит отметить ошибочную информацию, которая затем попала в «Сведения». Шекспир являлся не одним из десяти детей, а одним из восьми; и у него было не три дочери, а две дочери и сын. Беттертон, очевидно, пропустил запись о погребении сына Шекспира Хемнета, который умер в 1596 году в возрасте одиннадцати лет. Однако он обратил внимание на детали брака Шекспира, и Роу стал первым биографом, установившим личность жены поэтапоэта: она «приходилась дочерью некому Хэтуэю, который, как утверждают, был заметным йоменом в окрестностях».

Фронтиспис к пьесе «Генрих VIII» из издания Роу. Король и кардинал представлены в исторических одеждах, декорации включают окно, похожее на тюдоровское, а занавес даже напоминает веерный свод. Тем не менее, лорды на заднем плане одеты в платье XVIII века.

Необычно, что внизу показан край сцены

Не стоит порицать Беттертона за кажущуюся неопределенность в отношении даты рождения Шекспира, которую Роу приводит только как «апрель 1564 года», вместо традиционного 23 апреля. Здесь он более прав, чем многие последующие биографы. Идея о том, что Шекспир родился в день Святого Георгия, является ура-патриотической условностью, принятой позднее, в XVIII веке, и быстро ставшей псевдо-фактом. Документально подтверждено лишь крещение Шекспира 26 апреля 1564 года, тогда как реальный день его рождения неизвестен. Томас де Квинси (который был почти одинаковым знатоком Шекспира и опиума) правдоподобно предположил, что свадьба внучки Шекспира Элизабет была назначена на 22 апреля в память о дне его рождения.

Беттертон является типичным представителем театральной традиции, лежащей в основе «Сведений». В Roscius Anglicanus (1708) Джон Даунс хвалит его за исполнение главной роли в постановке пьесы «Генрих VIII» Шекспира и Флетчера: «Роль короля была очень точно и правильно сыграна г-ном Беттертоном, он был обучен сэром Уильямом [Давенантом], получившим инструкции от старого г-на Лоуэна, которого наставлял сам г-н Шекспир». Подобная традиция похожа на преемственность в живописных школах итальянского Возрождения. Беттертон также известен как один из ранних владельцев чандосовского портрета Шекспира, который теперь хранится в Национальной портретной галерее в Лондоне. По словам историка Джорджа Верту, писавшего в 1719 году, владевший на тот момент картиной адвокат по имени Роберт Кек «приобрел [ее] за сорок гиней у г-на Беттертона, который купил ее у сэра У. Давенанта». Иллюстраторы Роу смогли взять этот портрет за основу как для фронтисписа каждого из томов (На с. 10), так и для создания великолепной гравюры, предварявшей сами «Сведения» (воспроизведена на с. 8).

Беттертон родился в 1634 году и не застал Шекспира, но как исполнитель он был погружен в его тексты. Как говорил Роу, «никто не знаком лучше с выразительной манерой Шекспира, и действительно, он так хорошо его изучил и стал таким его мэтром, что какую бы его роль он ни играл, выглядит это так, будто она написана специально для него». Актер, названный «мэтром» Шекспира, то есть, другими словами, экспертом по его творчеству, погружение которого в свой предмет приводит также к некоторому подражанию, становится для биографа своего рода прототипом.

Среди примечательных «находок», впервые появившихся у Роу, – рассказ о браконьерстве молодого Шекспира в поместье уорикширского вельможи сэра Томаса Люси из Чарлкота. По словам Роу, через некоторое время после свадьбы Шекспир попал в «дурную компанию». (Он женился в 1582 году, так что это произошло незадолго до или вскоре после его двадцатилетия.) В этой компании были те, «кто часто занимался воровством оленей», они «не раз вовлекали его в совместные разграбления парка, принадлежавшего сэру Томасу Люси», за что «этот джентльмен преследовал» Шекспира. Это одна из историй, звучащих как чистая выдумка, фрагмент шекспировского «мифа», однако она хорошо закрепилась в общественном сознании и даже сегодня имеет своих авторитетных сторонников. Легенда получила дополнительное подтверждение в 1790-х годах, когда Мэлоун нашел посторонний рукописный источник конца XVII века. Его автором был неизвестный священник по имени Ричард Дейвис, рассказывавший в своем тексте следующее: «Шекспир… во многом привлекал к себе самые разные несчастья за воровство оленины и кроликов, особенно от сэра [ – ] Люси, который часто его сек». Эта рукопись скрывалась в архиве Корпус-Кристи-колледжа в Оксфорде, и крайне маловероятно, что Роу ее читал.

Эпизод браконьерской охоты на оленей в романтической интерпретации художника Джозефа Нэша, 1839–1849

То, что сюжет присутствует в двух независимых друг от друга ранних интерпретациях, конечно, не гарантирует его правдивость, но, по крайней мере, показывает, что такая история имела хождение. Роу ее не выдумывал. Он также отмечает интригующий намек на факт браконьерства в одной шутливой беседе в «Виндзорских насмешницах» (ок. 1597), когда глупый судья Шеллоу обвиняет Фальстафа в браконьерстве в его землях: «…Вы… подстрелили моего оленя и ворвались в дом моего лесничего», – и собирается преследовать его за это. Может ли быть совпадением, спрашивает Роу, что у этого Шеллоу «дюжина белых щук на щите»? Иными словами, он имеет родовой герб с изображением молодых щук, то есть тех же геральдических символов, которые были на гербе семейства Люси из Чарлкота и название которых созвучно этой фамилии? Ни один комментатор «Виндзорских насмешниц» [4]4
  Уильям Шекспир. Виндзорские насмешницы. (Перевод С. Маршака и М. Морозова). – Прим. пер.


[Закрыть][5]5
  Англ. «a dozen white luces in the coat» (перевод С. Маршака и М. Морозова – «двенадцать серебряных ершей»); англ. «luces» («молодые щуки») читается как «люсис». – Прим. пер.


[Закрыть]не нашел лучшего объяснения, и даже такие великие современные биографы, как Э.К. Чемберс и Самуэль Шёнбаум – смелые документалисты-эмпирики, – признали, что эпизод браконьерства, описанный Роу, звучит правдоподобно.

Роу уделяет этому эпизоду – в какой-то мере сенсационному – большое внимание, но у него нет и тени той навязчиво приторной романтизации, которая присутствует в более поздних, прежде всего викторианских, трактовках. Именно такие описания и порождают скептицизм, а не голые факты истории, услышанной, вероятно, Беттертоном в Стратфорде, где семейство Люси было хорошо известно и не особенно популярно. Используя в «Сведениях» биографические материалы, Роу сохраняет трезвое здравомыслие. Он сообщает о скромном происхождении Шекспира, отсутствии у него высшего образования, о том, что он писал «просто по интуиции» и так далее, но никогда не перегибает палку.

Значительная часть предисловия Роу посвящена критическим комментариям, некоторые из которых отражают предрассудки XVIII века, на сегодняшний день странные и старомодные. Мало кто, например, ныне готов согласиться с пренебрежительным отношением к трагикомедии как к «общей ошибке той эпохи», так как сейчас мы ценим этот жанр за волнующие перемены настроения и сюжетные повороты. Правда, говоря по справедливости, Роу тоже не совсем согласен с подобной оценкой. Он обозначает точку зрения, но затем добавляет, что «хотя более суровые критики среди нас не могут ее выносить, основной части нашей аудитории, похоже, больше нравится она, чем строгая трагедия». Точно так же – в отличие от «более суровых» критиков – он оптимистичен в отношении предполагаемой безграмотности Шекспира в области античного наследия. Роу считает, что лучшее владение текстами классиков могло бы наделить стиль Шекспира большей «состоятельностью», но оно же могло бы «сдержать часть той страсти, порывистости и в целом той прекрасной эксцентричности, которые мы ценим у Шекспира».

Фронтиспис к пьесе «Король Лир» из издания Роу

Некоторые комментарии Роу к отдельным пьесам кажутся поверхностными и неточными, но нужно сопоставить их с куда более важной и имеющей далеко идущие последствия точностью его работы как редактора. Сведения предваряют следующее после «Первого фолио» издание пьес Шекспира. В этом сборнике подчеркивается важность оригинального текста пьес, но аккуратно исправляются явные текстовые искажения и глупости. В эпоху, когда пьесы запросто улучшали, шлифовали, цензурировали, переписывали и переименовывали в соответствии с представлениями о театральном «приличии» (самым известным специалистом в этой области является Наум Тейт, придумавший для «Короля Лира» счастливый конец, но были и многие другие), Роу возвращает читателя к исходным, сложным, а иногда и грубым творениям, вышедшим из-под пера Шекспира.

Живость и беспечность текста Роу иногда граничит с небрежностью. Например, в конце «Сведений», где он снимает с себя ответственность – или, скорее, исчерпывает свой потенциал, – в беглой ссылке на «книгу стихотворений [Шекспира], опубликованную в 1640 году». Получивший экземпляр книги лишь недавно, Роу добавляет: «Я не буду пытаться определить, принадлежит она ему или нет». Издание, на которое он ссылается, вышло под редакцией Джона Бенсона и на самом деле содержит подлинные тексты, хотя и с искажениями: в него вошли почти все сонеты Шекспира. Возможно, за этим невмешательством Роу стояли коммерческие интересы, так как несколько месяцев спустя конкурирующее издательство выпустило издание стихов драматурга, основанное на варианте 1640 года. Однако то, что первый биограф Шекспира смог так запросто обойти этот неистощимый источник понимания психологической сути своего героя, заставляет задуматься, что еще Роу мог довести не до самого конца.

Несмотря на все свои недостатки, биография Роу остается актуальной и читаемой. Существует современная тенденция пренебрегать ранними биографами как распространителями неподтвержденных анекдотов и сплетен. Это выглядит слишком надменным представлением об авторах, во времени и культурном контексте гораздо более близких к Шекспиру по сравнению с нами; эти авторы просто знали вещи, которые теперь кропотливо разыскиваются в древних архивах ради их нового открытия. Д-р Джонсон обращает внимание на этот момент, когда описывает «Сведения» Роу как «жизнеописание автора, предложенное традицией, на тот момент почти иссякшей». Это то, что ценится триста лет спустя, – своевременное вмешательство Роу, сохранившего ощущение от Шекспира-человека и некоторые детали его биографии, которые в противном случае могли бы потеряться навсегда.

Клас Янсзон Висхер. Театр «Глобус». Фрагмент панорамы Лондона.

Некоторые сведения о жизни г-на Уильяма Шекспира

Фронтиспис Первого фолио, 1623, с портретом работы Мартина Друшаута

Передавая последующим поколениям некоторые сведения о великих мужах, особенно тех из них, кто прославился острым умом и умениями, показывая труды этих мужей, мы приносим им подобие дани уважения, соответствующей их памяти. Именно поэтому мы видим, как трепетно некоторые люди относятся к открытию любых мелких свидетельств, связанных с личной историей славных людей прошлого, с их семьями, с общими случайностями их жизни, и даже их фигура, склад характера и черты лица становятся предметом пристального изучения. Какой бы мелочной не могла показаться такая любознательность, она, конечно, очень естественна; и мы вряд ли будем довольны рассказом о каком-то замечательном человеке, если в нем не будут описаны подробности вплоть до тех самых одежд, которые он носит. Если говорить о писателях, то знания об авторе иногда могут дать лучшее понимание его книги: и хотя произведения г-на Шекспира могут показаться многим не нуждающимися в комментариях, все же мне кажется, что некоторые сведения о самом человеке, сопровождающие издание его трудов, не могут показаться неуместными.

Он был сыном г-на Джона Шекспира и родился в Стратфорде-на-Эйвоне, в Уорикшире, в апреле 1564 года. Члены его семьи, как показывают метрические книги и казенные документы, касающиеся этого города, были там на хорошем счету и именуются в бумагах господами. Его отец, уважаемый торговец шерстью, имел такую большую семью – всего у него было десять детей, – что, хотя Уильям и был его старшим сыном, он не смог дать ему лучшего образования, чем познакомить с собственным ремеслом. Он обучал сына в бесплатной школе, где тот, вероятно, приобрел небольшие познания в латыни, применявшиеся им мастерски: однако стесненность обстоятельств и нужда в его помощи дома вынудили отца отозвать его из школы и, к несчастью, помешали дальнейшему освоению этого языка. Без сомнения, он не знал трудов античных поэтов, что подтверждается не только указанным выше обстоятельством, но и самими его произведениями, в которых нет ничего похожего на подражание им; утонченность его вкуса и природные наклонности его собственного великого [6]6
  На самом деле восемь, из которых двое умерли во младенчестве.


[Закрыть]гения, равного, если не превосходящего некоторых лучших среди них, несомненно, привели бы его к чтению и изучению их трудов с таким большим рвением, что некоторые из их возвышенных образов легко проникли бы в его собственные тексты и смешались бы с ними. Поэтому отсутствие у него хотя бы некоторого копирования древних авторов может служить подтверждением, что он никогда их не читал. О том, было ли незнание античных писателей его недостатком, можно поспорить. Это не исключено, ибо знакомство с ними могло бы способствовать его большей состоятельности, однако сообразность древним и уважение к ним, сопровождавшие бы эту состоятельность, могли бы сдержать часть той страсти, порывистости и в целом той прекрасной эксцентричности, которые мы ценим у Шекспира: и мне кажется, нам более приятны те мысли, совершенно новые и необычные, которыми так щедро одаривала поэта его собственная фантазия, нежели если бы он создал лучшие отрывки из греческих и латинских поэтов, причем в самой приятной манере, доступной мэтру английского языка. Какие-то познания в латыни у него, без сомнения, были; насколько же они были глубоки, можно увидеть там и сям в его пьесах: в «Бесплодных усилиях любви» Педант цитирует Мантуанца; а в «Тите Андронике», один из готских князей после слов[7]7
  Педант – комический образ ученого человека в комедии. В пьесе «Бесплодные усилия любви» персонаж-педант – учитель Олоферн. – Прим. пер.


[Закрыть][8]8
  Имеется в виду Баттиста Мантуанский (Джованни Баттиста Спаньоли), итальянский церковный деятель, поэт, гуманист, автор эклог на латинском языке. – Прим. пер.


[Закрыть]

 
Integer vitæ scelerisque purus
Non eget Mauri jaculis nec arcu
 

говорит: «Стих из Горация; знаком он мне: // В грамматике читал его когда-то», и это, я полагаю, было делом самого автора. Какой бы ни была его латынь, он, бесспорно, понимал французский, что можно заключить из множества французских слов и предложений, рассеянных по его пьесам, и особенно из одной сцены в «[9]9
  Уильям Шекспир. Тит Андроник, IV, II, 20–21. (Перевод А. Курошевой). «Человеку честному и чуждому злодеяний не нужны ни мавританские копья, ни луки». Квинт Гораций Флакк. Ода 22. Под «грамматикой» имеется в виду латинская грамматика Лили, Brevissima Institutio, официальный учебник в английских школах с 1542 г.


[Закрыть]Генрихе Пятом»[10]10
  Здесь и далее в переводе повторяются некоторые разночтения в названиях пьес у Роу (например, «Генрих V» и «Генрих Пятый»), несущественные для общего смысла текста, но позволяющие сохранить своеобразие оригинала. – Прим. пер.


[Закрыть], написанной целиком на этом языке. Покинув школу, он, похоже, полностью отдался тому образу жизни, который предложил ему отец, и, чтобы устроиться в мире по семейному обычаю, будучи еще совсем молодым, счел нужным жениться. Его жена приходилась дочерью некому Хэтуэю, который, как утверждают, был заметным йоменом в окрестностях. Подобным образом он обосновался на некоторое время, пока эксцентричность не вынудила его оставить родные края и принятый им жизненный уклад; поначалу этот шаг казался пятном на его хорошей репутации и его неудачей, однако позже он успешно доказал, что так пробудился его гений, один из величайших из когда-либо известных в драматической поэзии. По неприятному стечению обстоятельств, нередко сопровождающему молодых парней, он попал в дурную компанию; и те его товарищи, кто часто занимался воровством оленей, не раз вовлекали его в совместные разграбления парка, принадлежавшего сэру Томасу Люси из Чарлкота, близ Стратфорда. За набеги этот джентльмен преследовал его, по мнению его самого, слишком сурово; и чтобы отомстить за такое дурное обращение, он написал о нем балладу. И хотя эта, вероятно, первая его поэтическая попытка утеряна, говорят, она была столь обидной, что вдвое усилила выставленные против него обвинения, так что ему пришлось оставить свои дела и семью в Уорикшире и на время укрыться в Лондоне.

Первое изображение постановки пьесы Шекспира: «Тит Андроник», 1595, зарисовка Генри Пичема

В это самое время, как раз после описанных неприятностей, он, как говорят, впервые познакомился с театром. Позже он был принят в труппу, сначала для исполнения самых незначительных ролей; однако вскоре его блестящий ум и естественное влечение к сцене выделили его если не как выдающегося актера, то как превосходного писателя. По традиции тех времен перед представлением некоторых старых пьес его имя печаталось среди имен других актеров, но без какого-либо конкретного обозначения ролей, которые он играл; и хотя я интересовался этим вопросом, мне не удалось найти каких-либо других свидетельств о нем в этом ключе, кроме того, что вершиной его игры была роль Призрака в его собственном «Гамлете». Однако я был бы более доволен, если бы узнал из некого авторитетного источника, что за пьесу он написал первой; без сомнения, любому человеку, любопытному к такого рода вещам, было бы приятно увидеть и узнать, каким оказался первый плод такого воображения, как у Шекспира. Возможно, нам не стоит искать истоки его творчества среди менее совершенных его текстов, как это делается для других авторов; в том, что он делал, было так мало искусства и так много природы, что, насколько я знаю, лучшими были спектакли его юности – самые живые, страстные и необычные. Я не стал бы связывать это с предположением, что свобода и экстравагантность его фантазии делали его независимым от правил и критики; его идеи были обычно столь возвышены, столь справедливы и правильны в своей основе, что почти или совсем не было нужды их корректировать, а непредвзятая критика немедленно их одобряла. Мистер Драйден, кажется, считает одной из первых его пьес «Перикла»; однако по этому поводу нет однозначного мнения, так как имеется веская причина приписывать большую часть ее текста другому автору; правда, некая ее часть определенно принадлежит Шекспиру, в частности последний акт. Хотя порядок, в котором писались разные пьесы, в целом неясен, все же в некоторых из них есть эпизоды, которые, как представляется, позволяют привязать их к конкретным датам. Так, расположение хора к графу Эссекс в начале пятого акта «Генриха V» указывает на написание пьесы в те времена, когда этот лорд был генералом королевы в Ирландии, а элегия в адрес королевы Елизаветы и ее преемника короля Якова в более позднем финале «Генриха VIII» является доказательством, что текст появился после получения Яковом короны Англии. Каким бы ни было конкретное время написания его пьес, люди его эпохи, чудо как полюбившие подобные развлечения, не могли не радоваться тому, что среди них появился гений, столь приятный, столь щедро одаренный и способный в изобилии предлагать им любимые зрелища. Обладая таким достоинством, как остроумие, сам по себе он был добродушным человеком с удивительно приятными манерами, а также самым располагающим к себе собеседником; так что неудивительно, что с таким количеством хороших качеств он был приобщен к лучшим кругам общения тех времен. Несколько его пьес были сыграны перед королевой Елизаветой, и, без сомнения, ему были адресованы многие знаки ее милости и расположения: это явно та самая правительница-дева, которую он имеет в виду, описывая

Фрагмент «длинного вида» Лондона Венцеслава Холлара; панорама была выгравирована в 1647 году, но это самый точный вид Лондона, знакомого Шекспиру. Здание, подписанное «Beere bayting» (англ. «Медвежья травля»), на самом деле является «Глобусом» (восстановленным после пожара 1613 г.), и наоборот

Лондонский театр примерно в 1596 году: театр «Лебедь», изображенный голландским посетителем Йоханнесом де Виттом, который описал его как «самый большой и великолепный… ибо он вмещает три тысячи человек». Боковые лестницы (левая подписана как ingressus [лат. «вход»]) ведут на площадку со сценой (proscænium); сзади помещается корпус артистической уборной (mimorum ædes), где переодеваются актеры и хранится реквизит; на первом этаже этого корпуса – ложи со зрителями или, возможно, музыкантами. В проеме верхнего этажа, который также мог использоваться при имитации полетов, стоит человек с трубой, на флаге которой изображен лебедь.

 
прекрасную весталку, чей престол // На Западе. [11]11
  Уильям Шекспир. Сон в летнюю ночь, II, 1, 161. (Перевод М. Лозинского).


[Закрыть]
 

Весь этот эпизод – это комплимент, очень пристойно преподнесенный и очень изящно на нее указывающий. Она была так довольна замечательным образом Фальстафа в двух частях «Генриха Четвертого», что приказала автору сочинить с ним еще одну пьесу и показать его в любви. Говорят, это стало поводом для написания «Виндзорских насмешниц». Сколь хорошо была выполнена ее просьба, превосходно подтверждает сама пьеса. Здесь не будет лишним заметить, что роль Фальстафа, как считается, первоначально была написана для персонажа с именем Олдкасл; но так как кто-то из этой фамилии в то время еще был жив, королева попросила Шекспира внести изменения; после этого он использовал имя Фальстаф. Одного оскорбления, конечно, избежать удалось; но я не уверен, что автор поступил верно при втором своем выборе, ибо точно известно, что имя сэра Джона Фальстафа, кавалера Ордена Подвязки и генерала-лейтенанта, связывалось с большими заслугами в войнах во Франции при Генрихе V и Генрихе VI. Какие бы милости ни даровала ему королева, удачей, вызванной блеском своего остроумия, он был обязан не только ей. Ему выпала честь удостоиться множества больших и незаурядных знаков расположения и привязанности от графа Саутгемптона, известного в хрониках того времени своей дружбой с неудачливым графом Эссекс. Именно этому благородному лорду он посвятил своих «Венеру и Адониса», единственный образчик его поэзии, изданный им самим, тогда как многие из его пьес [12]12
  Роу забывает «Похищение Лукреции», опубликованное в 1594 году и посвященное Саутгемптону, а также «Сонеты», вышедшие в 1609-м.


[Закрыть]печатались при его жизни без его ведома и с грехом пополам. Есть один пример великодушия этого покровителя Шекспира настолько необычный, что если бы я не был уверен, что эту историю рассказывал сэр Уильям Д’Авенант, вероятно, очень хорошо знакомый с его делами, мне не следовало бы о ней упоминать: состоит она в том, что мой лорд Саутгемптон однажды дал ему тысячу фунтов для совершения покупки, о которой тот, как он слышал, помышлял. Дар очень большой и очень редкий для любого времени и почти равный той изобильной щедрости, которую нынешняя эпоха проявила к французским танцовщикам и итальянским [13]13
  Д’Авенант (в настоящее время обычно пишется как Давенант) называл себя внебрачным сыном Шекспира, в чем есть некоторая доля вероятности.


[Закрыть]евнухам.

Фальстаф на Гедском холме, избиваемый принцем Хелом и Пойнсом в тканевых масках, фронтиспис к Первой части «Генриха IV» в издании Роу. В роли Фальстафа, скорее всего, изображен Томас Беттертон

Какие особые отношения или дружба связывали его с конкретными людьми, мне выяснить не удалось, кроме того, что каждый, кто имел истинные склонности к добродетели и разбирался в людях, как правило, признавал его значимость и заслуги. Его чрезвычайная искренность и благонравие, несомненно, вызывали к нему любовь у всей незлобивой части мира, а сила его ума заставляла восхищаться им людей самой тонкой эрудиции и классического образования. Среди них был несравненный г-н Эдмунд Спенсер, который говорит о нем в своих «Слезах муз», причем не только отпускает ему похвалы как хорошему поэту, но даже оплакивает его потерю с нежностью друга. Этот пассаж содержится в «Жалобе талии на упадок драматической поэзии», а в его прочих сочинениях, читается неприязнь к сцене.

 
И тот поэт, которого природа
Себе дала себе же в подражанье,
С беззлобным нравом, с маскою
                                             притворства,
Наш милый Вилли, ах! Уже почил он:
С ним умерли и радость, и веселье,
Погибло все и утонуло в горе.
Взамен вползают злая непристойность,
Глумящиеся глупость и презренье,
Марающее рифмы сквернословье
Без всякого разбора и приличья;
И каждый праздный ум творит,
                                               что хочет,
Дерзая в том, что не ему под силу.
Но тонкая душа, перо которой
Льет на страницы мед и сладкозвучье,
Ничтожною ту смелость почитает,
К которой так безумства
                                       подстрекают;
Скорей она готова жить в пустыне,
Чем отдавать себя на осмеянье.
 

Мне известна точка зрения некоторых людей, что под Вилли в первой строфе этих стихов имелся в виду не Шекспир, ибо Спенсер умер за двадцать лет до его смерти. Но если даже не учитывать, что образ не подходит ни к какому другому человеку того времени, кроме Шекспира, из последней строфы понятно, что г-н Спенсер имеет в виду не то, что Шекспир тогда уже действительно умер, а только то, что он удалился от публики или, по крайней мере, воздерживался от написания новых текстов из отвращения к тогдашним дурным вкусам горожан и посредственному состоянию театра. Г-н Драйден всегда придерживался мнения, что в этих стихах подразумевался Шекспир, и, весьма вероятно, что так оно и было, ведь Шекспиру на момент смерти Спенсера было тридцать три года, и его поэтическая репутация, должно быть, к тому времени уже достигла достаточных вершин, чтобы заслужить слова, сказанные Спенсером. Знакомство Шекспира с Беном Джонсоном началось с замечательного проявления человечности и добросердечия. Г-н Джонсон, который в то время был совершенно неизвестен миру, предложил актерам сыграть одну из своих пьес, и когда люди, в чьи руки она попала, небрежно и надменно пролистали ее и вернули автору с грубым ответом о том, что она бесполезна для их труппы, на нее, по счастью, обратил внимание Шекспир. Что-то привлекло его в ней, так что он сначала заинтересовался ее прочтением, а затем порекомендовал г-на Джонсона и его труды публике. После этого они, якобы, стали друзьями; хотя я и не знаю, отвечал ли когда-либо второй из них такой же добротой и искренностью. Бен был по природе высокомерен и заносчив и в дни своей славы так высоко ценил собственное остроумие, что не мог не смотреть косо на кого-то, кто казался его конкурентом. И если порой он притворно хвалил его, это всегда было с каким-то подтекстом, намекавшим на его несостоятельность, небрежную манеру письма и недостаток рассудительности; актеры, первыми издавшие труды Шекспира после его смерти, отзывались о нем с похвалой за редкие правки и переписывание текстов, чего Джонсон вынести не мог; вероятно, он думал, что другой человек не способен с легкостью первого раза рождать величайшие идеи в самом прекрасном их воплощении и достигать такого поэтического мастерства, которое самому ему давалось бесконечным трудом и прилежанием. Джонсон, безусловно, имел очень хорошее образование и в этом превосходил Шекспира; в то же время разумно допустить, что природа дала последнему больше, чем первому книги, и поэтому суждения великого человека были, я полагаю, очень точными и справедливыми. В одной беседе сэра Джона Саклинга, сэра Уильяма Д’Авенанта, Эндимиона Портера, г-на Хейлса из Итона и Бена Джонсона, сэр Джон Саклинг, который был открытым поклонником Шекспира, с некоторой горячностью отвечал Бену Джонсону; г-н Хейлс, который некоторое время сидел тихо, услышав, как Бен часто упрекает Шекспира в недостатке образования и в незнании античных писателей, в конце концов сказал ему: Раз г-н Шекспир не читал античных писателей, он также ничего у них и не украл (недостаток, который другие даже не замечают), и что если он [Джонсон. – Пер.] предложит некий сюжет, хорошо проработанный у кого-то из них, то он [Хейлс. – Пер.] обязуется показать что-то на ту же тему, что, по крайней мере, так же хорошо описано Шекспиром. Стоит отметить, что сам Джонсон действовал очень свободно, прибегая даже к переписыванию и прямому переводу нескольких сцен подряд, причем иногда, при всем уважении к такой величине, как он, не совсем в пользу авторов, у которых заимствовал. И если Август и Вергилий действительно были такими, какими он их представил в сцене своего «Рифмоплета», они самые странные император и поэт из тех, что когда-либо встречались. С другой стороны, Шекспир, перенимая, не выходил за рамки основы истории, эпизоды часто были его собственными, как и сочинения целиком. Правда, есть одна его пьеса, «Комедия ошибок», которая в значительной степени повторяет «Менехмы» Плавта. У меня нет простого объяснения, почему это случилось, ибо, как я уже упоминал, я не считаю Шекспира владевшим латынью настолько хорошо, чтобы читать Плавта в оригинале, и мне не известен ни один перевод Плавта, имевшегося в ту эпоху.[14]14
  Сегодня считается, что в «Слезах муз» (1590) Спенсер, скорее всего, имел в виду Ричарда Уиллса, или Вилли, автора труда «De Re Poetica».


[Закрыть][15]15
  На самом деле один перевод опубликовали в 1595 году, через год после «Комедии ошибок», но, возможно, ранее Шекспир читал его в рукописи.


[Закрыть]