Текст книги "Записки об осаде Севастополя"

Судите же, как было приятно среди пустеющих улиц и домов находить прежнюю, знакомую жизнь в маленькой лавочке с кренделями. Эта жизнь теплилась, как свеча, в мертвом сумраке. Как приятно было отворить низенькую дверь и зазвонить привязанным к ней колокольчиком. Этот колокольчик будил смелую жизнь. Мрачный хозяин, какой-то грек, довольно пожилой, сухощавый и вдобавок хромой, выползал из соседней каморки и, ковыляя, подходил к покупателю. Два шкалика с пряниками и несколько связок обварных кренделей, висевших по разным углам, составляли весь товар лавочки. Мрачный хозяин был неразговорчив, никогда не жаловался, но его грустный вид, сухое, пожелтелое лицо высказывали достаточно простую историю его жизни. Конечно, нужда, и только нужда, заставляла его держаться в страшном месте, где мог он накинуть лишнюю копейку на свой грошовый товар. Но это именно была одна копейка, не более. Он продавал свои крендели в высшей степени добросовестно: самые лучшие, называемые сахарными, стоили 25 копеек фунт, что мы платили за них потом в Бахчисарае. Пряники были по 10 копеек штука: опять бахчисарайская цена. Вспомните только, что в Бахчисарае не было никаких бомб и выстрелов.

Еще довольно долго держались на Екатерининской улице маленькие столики с сигарами, спичками и табаком, который насыпался всегда кучей и не был ничем покрыт. Это так делается во многих городах Крыма и Новороссии.

Столики эти помещались обыкновенно на тротуарах, большей частью против каких-нибудь лавок. Всех их было по улице до десяти.

Когда я возвращался к священникам, мы тотчас садились за чай. Разговоры наши были, как и все тогдашние разговоры, перечнем дневных событий и потерь.

– Ну что Лавров?

– Убит… К Анне Ивановне попала в погреб бомба!

Вот в таком роде. Хлопоты о чае, о розовом варенье, которое доставал где-то отец Антоний, служили мелкими, живыми вариациями в длинной похоронной арии…

* * *

Май приходил к концу. Пелиссье решился перенести главную атаку на правый фланг (наш левый). Впрочем, это была мысль нового начальника инженеров генерала Ниеля⁸⁴. Малахов курган сделался пунктом, на котором сосредоточивается с этой минуты внимание осаждающих.

Но впереди его и соседних ему бастионов шла целая линия наших верков: Камчатсюй люнет, или, как чаще его называли, Камчатский редут⁸⁵, попросту Камчатка; вправо шесть больших ложементов, из которых в каждом могло помещаться от 40 до 60 человек. Иногда по ночам высылали в них небольшие команды матросов с двумя горными единорогами под начальством одного офицера, вследствие чего неприятель считал эти ложементы вооруженными верками. Влево от Камчатского редута находились редуты: Селенгинский, Волынский и Забалканская батарея.

Союзники решились овладеть всей этой линией вдруг.

Силы атакующих были в то время весьма значительны. Французская армия, заключавшая в себе до 80 тысяч человек, получила подкрепление в 30 тысяч. В начале марта прибыл Омер-Паша с 20 тысячами турок⁸⁶, а в апреле высадились в Камыше пиемонтцы, прибывая разными отрядами и составив, наконец, армию в 15 тысяч. Английская армия имела тогда около 20 тысяч человек, так что всего у союзников под Севастополем оказалось более полутораста тысяч человек⁸⁷.

Главнокомандующий французской армии собрал совет из генералов: Воске, Ниеля, Тири, Лебефа, Вере, Далема, Фроссара, Мартемпре и Трошю.

Со стороны англичан были генералы сэр Гарри Джонс, Дакрес, Эри (Airey) и полковник Эди (Adye).

Решено было, что французы атакуют редуты Волынский, Селенгинский и Камчатский⁸⁸, а англичане – ложементы против 3-го бастиона⁸⁹.

День атаки избран 26 мая (7 июня). Осталось определить час. Некоторые предлагали вести атаку утром, на заре, дабы накануне, в ночь, приготовить и расположить войска под прикрытием темноты. Генерал Пелиссье считал за лучшее напасть вечером, перед закатом солнца, чтобы, как он выражался, «засветло подраться и тотчас потом утвердиться на занятых укреплениях».

Это и было принято. Распоряжение атакой предоставлено генералу Воске.

Он назначил в дело 2,3,4 и 5-ю дивизии 2-го корпуса, что составит около 40 тысяч человек⁹⁰.

25 мая (6 июня) неприятель открыл бомбардировку против левого нашего фланга. Это была первая бомбардировка, которую я видел, и потому я опишу ее читателям, дабы познакомить их со зрелищем этого рода.

25 мая, в четвертом часу дня, я возвращался из лагеря на фрегат. За бухтой по отлогим холмам Корабельной кое-где, в разных пунктах, появлялись белые, наклоненные в одну сторону столбы дыма. Это были обыкновенные осадные и отвечающие им выстрелы, которые мы привыкли видеть всякий день и без которых трудно было вообразить Севастопольские холмы. В английских и французских иллюстрациях иногда мастерски схватывали очертание наших осажденных гор с их вечными столбами.

Я ехал и глядел в ту сторону, где гремели выстрелы. Вдруг по всему левому флангу открылась общая канонада. Известные косвенные столбы дыму протянулись из конца в конец, от Волынского редута до 4-го бастиона. Местами они сливались в непроницаемый туман, который покрывал все: батареи, горы, здания, но вдруг тут же, на фоне этого тумана, закрутится белое облако, подобно быстро развернувшемуся парусу, и долго плывет густым, неразвеваемым шаром. Вот снова один дымный туман. Он собирается в одной точке, а по сторонам пошли опять наклоняться белые и серые столбы. Сверкают едва заметные огоньки; гремят и перекатываются выстрелы, взвизгивают ядра, и посреди этих однообразных взвизгов рокочет своим известным рокотом бомба… Ударилась, подымает коричневую пыль, которая заметно отделяется от дыма; еще минута – и земля фонтаном брызжет вверх, и потом раздается глухой взрыв: бомба лопнула… Временами слышится плеск ядра в воду или басистое пение осколка. А там опять перекаты обыкновенных выстрелов и тот же дым столбами или в виде тумана.

Наши верки сильно терпели от этого огня. В редуты Волынский и Селенгинский падало от 10 до 15 бомб разом. Бруствера пронизывало ядрами насквозь. Эти два укрепления, отнесенные далеко в сторону и отрезанные от других бастионов широкой балкой, смотрели какой-то жертвой, брошенной в огненную пасть. Их прозвали отроками в пещи. Никому столько не доставалось, как «отрокам». Если 1-й и 2-й бастионы или вообще какая-нибудь батарея левого фланга усиливали огонь, то неприятель не отвечал этой батарее, а начинал громить сильнее «отроков».

На всем левом фланге мы имели потери убитыми и ранеными более 500 человек в сутки. Почти половина войск, находившихся в Корабельной, занята была уборкой раненых, которых относили через горы и овраги в Доковую балку, на перевязочный пункт, причем на одного раненного назначалось обыкновенно четыре носильщика. Расстояние было довольно велико: около трех верст (считая от Волынского редута), и потому переноска раненных занимала много времени. Самый исправный солдат едва ли возвращался на свою батарею часа через полтора.

В половине следующего дня (26 мая) на трех редутах: Камчатском, Волынском и Селенгинском – не было ни одного целого мерлона⁹¹. Большая часть орудий были подбиты или засыпаны⁹².

Войска на атакуемых укреплениях находились следующие.

На редутах Волынском и Селенгинском и на Забалканской батарее – Муромский полк (до 1500 человек?) и морская прислуга у орудий разных экипажей, преимущественно 35-го.

Начальником Волынского редута был лейтенант Кремер, а Селенгинского – лейтенант Скарятин; обоими вместе командовал капитан-лейтенант Шестаков. Начальником войск на всех трех укреплениях был генерал-майор Тимофеев.

На Камчатском редуте: в передовой траншее стрелки 1-й бригады 16-й пехотной дивизии, а на самом редуте – 4-й батальон Полтавского пехотного полка (до 200 человек)⁹³.

Орудий на Камчатском редуте находилось 26 (на переднем фасе 14). Начальником редута был лейтенант Тимирязев.

Но Малаховом кургане в минуту атаки находилась, по уверению многих очевидцев, единственно небольшая команда пластунов, человек 30–40, и, кроме того, морская прислуга у орудий, по восемь человек на орудие. Всех орудий было около 60⁹⁴.

По тревоге пришел на курган один батальон Владимирского пехотного полка, а другой встал у Рогатки⁹⁵. Сзади кургана, у Белостоцких казарм, и в других пунктах Корабельной находились матросы 39-го и 44-го экипажей, человек 400.

Начальником Малахова кургана был капитан 1-го ранга Юрковский. Артиллерией командовал капитан 1-го ранга Перелешин 1-й. В его же распоряжении состояла также и артиллерия редутов Камчатского, Селенгинского и Волынского и Забалканской батареи.

Главным начальником войск и артиллерии всего левого фланга был генерал-лейтенант Жабокрицкий.

В 12 часов дня 26 мая он занемог и, не дождавшись прибытия генерала Хрулева, назначенного тот же час на его место⁹⁶, уехал на Северную.

Хрулев прибыл в Корабельную во 2-й половине и потребовал диспозицию⁹⁷, которой остался недоволен, и продиктовал другую, никак не ожидая, что через два часа с небольшим начнется атака.

Немного позже прибытия Хрулева в Корабельную, именно в четвертом часу дня, генерал Воске объезжал лагеря дивизий, назначенных в бой. Потом, собрав батальоны около себя в тесной массе, сказал им краткую речь.

В 4 часа с половиной колонны двинулись, пользуясь углублениями Килен-балки и Докового оврага⁹⁸. Мы долго их не видали.

Против Волынского и Селенгинского редутов направилась дивизия Мерана (3-я дивизия 2-го корпуса): справа (от них) на Волынский – бригада Лаваранда, и слева (от них же слева) на Селенгинский – бригада Фальи.

Дивизия Дюлака (4-я дивизия 2-го корпуса) составляла резерв.

Это было правое крыло атакующих.

На левом крыле расположились англичане: отряд из двух тысяч человек: 7, 23, 33, 34, 47, 49, 88, 90-й, линейные полки, и сверх того, гвардейский фузелярный под командой полковника Шиллея⁹⁹.

В центре поместились 2-я и 5-я французские дивизии (2-го корпуса) под командованием генералов Каму и Брюне.

1-я бригада дивизии Каму (генерал Вимпфен) – за Камчатским редутом, в ближайшей к нему параллели, а 2-я бригада (генерал Верже) за левым флангом 1-й, в Доковой балке. Позади, в резерве, стала дивизия Брюне.

Общий резерв состоял из турецкой дивизии Осман-паши (до 8 тысяч человек) позади редута Виктории, между Доковой балкой и Килен-балкой.

В 5 часов вечера Пелиссье, сопровождаемый генералами Ниелем, Трошю, Мартемпре, Тири, Фроссаром, Вере и всем своим штабом, прибыл на батарею, построенную впереди редута Виктории.

Воске уже находился на своем посту: на Ланкастерской батарее.

Все готово. Сигнальные ракеты взвились…

В одно время с сигналом, который подан с Ланкастерской батареи, несколько конгревовых ракет (около 50) пущено с Херсонеса из трех пунктов.

Все они летели на Южную сторону, в город.

Я уже говорил, что полет ракеты очень красив. Мы всегда заглядывались на них, загляделись и теперь. Вслед за тем канонада вдруг перенесена неприятелем на наш правый фланг. Задымились и загремели холмы за линией южных верков.

Генерал Хрулев стоял в дверях своей квартиры в Корабельной и курил трубку. «Что бы это значило?» – спросил он у окружающих офицеров, когда послышались выстрелы на Южной. Все обратилось туда…

В это время французы обходили наш левый фланг.

Бригады Лаваранда и Фальи окружили редут Волынский и Селенгинский. Наших в обоих укреплениях и на небольшой Забалканской батарее находилось тогда не более двух или трех рот. Остальные люди скрывались от огня в ближайших землянках, рассыпанных неподалеку по скату горы и еще в туннеле у Георгиевской балки, где жили пластуны¹⁰⁰. Какой отпор могла дать эта маленькая кучка в 10 раз сильнейшему неприятелю? Боя не было вовсе, да, вероятно, его и не предполагали французы: они шли необыкновенно смело, как будто к себе на квартиру; офицеры впереди, с саблями в руках. Меньше минуты за валом сверкали острия, потом что-то загорелось – и все было кончено. Генерал Тимофеев смертельно ранен¹⁰¹, капитан Шестаков убит¹⁰². Часть наших легла на месте, а часть бежала к мостику, перекинутому через Килен-балочную бухту. Французы преследовали их по пятам, стреляли в упор на мосту, а иные перебрались даже на другую сторону, под 1-й бастион.

В эту минуту подполковник Лару д’Орьон, засевший в Килен-балке с двумя батальонами 61-го и 97-го линейных полков, явился на правом берегу бухты и отрезал отступление нашим войскам, оставившим редуты, причем мы потеряли до 400 человек пленными, в числе коих было 12 офицеров¹⁰³.

Небольшие кучки французов бегали по горе, под редутами Волынским и Селенгинским, и заглядывали в землянки наших солдат, уже распоряжаясь на этой позиции точно дома, как будто все было кончено, но не все еще было кончено…

Одновременно с этой атакой другие колонны французов окружили Камчатку. Это была бригада Вимпфена, разделившаяся на три части: справа (от них справа) полковник Роз с алжирским стрелковым батальоном; слева полковник Полес с 3-м зуавским полком; в центре полковник Брансьон с 50-м линейным.

Полковник Роз быстро занял батарею вправо от редута (от них вправо). Полес ударил слева; Брансьон пошел с фронта и водрузил на парапете знамя Франции, но тут же пал, пораженный картечью. Его именем назван Камчатский редут.

Мы имели две сходящиеся траншеи, которые соединяли Малахов с Камчатским редутом. Наши войска отступили по левой траншее (смотря от Камчатки на Малахов), тогда как французы напирали справа, держась в другой нашей траншее и стреляя оттуда из ружей.

Впереди наших был Нахимов, верхом, как водится, в сюртуке и в эполетах¹⁰⁴. Французы стреляли преимущественно по нему, на самом коротком расстоянии, но час его еще не пробил. Доехав до Рогатки, Нахимов старался удержать людей за валом, но все это бежало, ныряя под руки останавливавших их офицеров. Адмиралу и бывшим при нем ординарцам и другим морякам стоило больших усилий собрать несколько народу и открыть с Рогатки огонь по наступающему неприятелю, который едва-едва не прорвался в Корабельную.

Все, что я рассказал, было делом нескольких минут.

Генерал Хрулев, получив донесение о нападении, сел на лошадь и поскакал к Владимирской церкви, где стояла часть Забалканского полка. Он велел ударить тревогу и, увидав батарею капитана графа Тышкевича¹⁰⁵, дал ему приказание строиться и быть готовым. В ту же минуту послал поручика Охотского полка (ныне майора) Мольского на Южную сторону за подкреплением, приказав вести его на редуты Волынский и Селенгинский, а сам, покамест забалканцы строились и шли к Рогатке, поскакал вперед, на Малахов, чтобы окинуть оттуда взглядом все поле действия.

Наши были уже оттеснены с Камчатского редута. Трудно описать, что происходило между двумя этими курганами¹⁰⁶. Французы, сильно пьяные в этот день, бежали врассыпную к Малахову, мимо наших, отступавших к Рогатке. Все перемешалось. Уходя и теряя редут, мы хватали множество пленных, между тем как тут же, в двух шагах, брали наших.

Французы, подбежав к Малахову, прыгали в ров, нисколько не думая о его глубине и надеясь, вероятно, вскарабкаться на вал. Но это было совершенно невозможно по высоте и крутизне вала. Пластуны с несколькими солдатами спустились в ров и перекололи всех французов, которые туда попали.

В эту минуту одна дерзкая и пьяная кучка столпилась впереди гласисной батареи Малахова кургана¹⁰⁷, как раз против одного орудия, которое только и могло стрелять по этому направлению. В этой кучке были видны два странных господина в светлых пальто и в белых соломенных шляпах. Они подошли к деревьям, наваленным по ту сторону рва и, наведя штуцера, высматривали, в кого бы выстрелить. В орудии, против которого держалась кучка, торчал банник. Два матроса бросились вытаскивать этот банник, вытащить – вытащили, но тут же оба повалились один за другим, пробитые пулями.

– Не умеют, подлецы, заряжать! – сказал лейтенант Юрьев, увидев, что они упали, и с этими словами схватив два картуза картечи, хотел послать их оба разом, один послал, но лишь только стал посылать другой, как вдруг сел на кучу картечи… Думали, что он шутит; смотрят, а он уже мертв: пуля прошла в самое сердце. Однако заряд был послан; комендор¹⁰⁸ закричал: «Пли!» – и соломенные шляпы завертелись…

В это самое время Хрулев, спустившись с Малахова траншеей к Рогатке, повел вперед пришедших из Корабельной забалканцев. Все, что отступило с Камчатки, присоединилось к ним. Вслед за тем подошел батальон суздальцев. Французы, теснившиеся к Малахову, поспешно бросились назад, к Камчатке. Наши вошли за ними хвостом и, опрокинув державшиеся там войска, достигли передовых траншей и в них остановились.

Неприятель потерял в этом отступлении полковника Лелана и оставил в наших руках 320 человек пленных.

Одновременно с этим движением другие два батальона забалканцев, батальон суздальцев и два батальона Полтавского полка под командой полковника барона Дельвига направились влево от Камчатского редута.

Едва мы расположились на отбитой позиции, как Хрулев получил известие, что редуты Волынский и

Селенгинский взяты. Он хотел сдать кому-нибудь команду, но все офицеры были перебиты или переранены. Оставался один подполковник Венцель. Хрулев начал сообщать ему приказания, как вдруг подле них разорвалась граната и сильно контузила Венцеля. Он упал, кровь брызнула из лица… Хрулев поручил командование войсками бывшим при нем ординарцам, прапорщикам Негребецкому и Сикорскому, первому передовые траншеи, а второму Камчатский редут; сам же поскакал к Килен-балочной бухте.

Это была минута, когда неприятель гнал наших через мост, следуя по их пятам…

Уже кучки французов перестреливались с матросами 35-го экипажа, засевшими в числе 95-100 человек за оборонительной стенкой, под командой лейтенанта Талаева, и больше и больше собирались у моста…

Тогда показался из-за 1-го бастиона подполковник князь Урусов¹⁰⁹ с 3-м батальоном Полтавского полка. Натиском своих солдат он продвинул на ту сторону столпившихся на мосту и сконфуженных муромцев (они стреляли вверх), перешел мост и взял Забалканскую батарею, имея в помощь полтавцам несколько моряков и забалканцев. Из батальона полтавцев (человек 500) поднялось вверх только 250 человек¹¹⁰. Князь Урусов был в рядах своих солдат на вороном коне и в белом кителе. Он тихо подвигался вперед, окруженный войсками, и ни разу не слез с лошади. Но едва ли бы он удержался одну минуту на отбитой батарее с горстью своих храбрых солдат, если бы следом за ним не подоспели два батальона ериванцев под командой подполковника Краевского. Это был целый полк двухбатальонного состава, 800 человек всего. В 6 часов пополудни они были рассчитаны на Южной стороне у дома Уптона¹¹¹ на работы по 2-му отделению¹¹² и пошли на 4-й бастион, как вдруг были остановлены прискакавшими офицерами от имени начальника штаба Севастопольского гарнизона, и один батальон двинут берегом к 1-му бастиону, а другой ко 2-му, но потом велено генералом Хрулевым обоим батальонам идти на 1-й номер и спуститься к Килен-балочной бухте. 1-й батальон, зашедший от Ушаковой балки берегом, был встречен ружейным огнем неприятеля, подступившего к 1-му бастиону и рассыпанного по горе, где находилась Забалканская батарея¹¹³. После небольшой перестрелки оба батальона (2-й спускался в это время с горы, миновав оборонительную казарму), соединившись, ударили на неприятеля в штыки, опрокинули его за мост, прошли насквозь Забалканскую батарею и остановились на половине расстояния от нее до Селенгинского редута¹¹⁴. Ериванцы потеряли: убитыми – 20 человек нижних чинов; ранеными – двух обер-офицеров и двух нижних чинов; контуженными – шесть нижних чинов; без вести пропало – 21 из нижних чинов.

Немного прежде появления полтавцев и ериванцев прибыла на Белостоцкую площадь батарея графа Тышкевича¹¹⁵, составлявшая единственный артиллерийский резерв в восемь орудий; шесть из них снялись с передков на самой площади, саженях в 300 за первой нашей оборонительной линией, для встречи неприятеля, если бы он прорвался на этом пункте. Один взвод батареи (два орудия) послан был Тышкевичем вперед и снялся с передков позади Рогатки, равняясь с тыльной частью укреплений Малахова кургана.

Минут через десять к Тышкевичу прибежал матрос со 2-го бастиона и объявил от имени начальника 5-го отделения, что французы спустились в больших массах к мосту и угрожают 1-му и 2-му бастионам, которые стрелять по ним не могут. В то же время прискакал ординарец от генерала Хрулева с приказанием двинуться к Килен-балке, и Тышкевич, оставив два орудия близ Малахова, тронулся рысью с шестью орудиями через Ушакову балку сквозь проход в стене, влево от 2-го бастиона, и, поставив орудия на пространстве между 2-м бастионом и Лабораторной батареей, открыл огонь по неприятельским колоннам. Французы тотчас отшатнулись от моста и засели за стенкой водопровода, окружавшей берег в некоторой высоте от самого края. Расстояние до них от батареи Тышкевича было где 200, а где 300 саженей. Он поражал их картечью, до прибытия полтавцев с князем Урусовым и ериванцев с Краевским. Неприятель бросился в гору, по направлению к Забалканской батарее. Тогда Тышкевич открыл стрельбу ядрами и гранатами и прекратил огонь только по занятии нами Забалканской батареи. Все действие его продолжалось около полутора часов.

Хрулев, распоряжавшийся всеми этими движениями то на 1-м бастионе, то у бухты на мосту, вдруг узнал, что Камчатский редут снова занят неприятелем, и поскакал туда.

Французы появились там в больших массах. 2-я бригада дивизии Каму (генерал Верже) двинулась из траншей по Доковому оврагу. В то же время 1-я бригада дивизии Брюне поспешила на помощь к Вимпфену, вытесненному нами из редута и передовых траншей. 2-я бригада той же дивизии (Брюне) ударила по нашим с левого фланга, зайдя от Килен-балки, – и снова французский флаг заколыхался над редутом. Наши отступили к Малахову. Был восьмой час вечера. Солнце садилось. Поздно было отбивать редут вторично. Расчет Пелиссье оказался верен.

Генерал Хрулев, прибыв на курган, расположил у Рогатки отступившие батальоны и велел им открыть ружейный огонь.

В то время, когда все это происходило, англичане завладели нашими ложементами против 3-го бастиона. Увидев, что французы бросились к Малахову, они, соревнуя им, пошли на 3-й бастион, но были отражены картечью. Ложементы, однако же, остались за ними.

Между тем поручик Мольский, посланный Хрулевым в начале дела за подкреплением, пришел, уже в сумерки, с Кременчугским полком и, перейдя мост по трупам наших и французов¹¹⁶, поднялся в гору к Забалканской батарее и поставил батальоны на скате развернутым фронтом. Оба батальона открыли ружейную стрельбу, на которую неприятель сперва отвечал, но потом, через час или около того, смолк совсем.

На бугре перед редутами стояла до утра смесь разных полков, держась немного дальше Забалканской батареи и не зная, сколько неприятеля в редутах. Некоторые смельчаки прокрадывались вперед ползком и, воротившись, уверяли, что «его» там самая малость и что можно бы редуты отбить. Но едва ли эти показания надо принимать серьезно: судя по огню, открытому французами с редутов вначале, особенно из-за стенки, соединявшей оба верка, должно было полагать, что «его» там вовсе не мало. Вероятно, потому масса наших, как говорили, не имела желания двинуться вперед. Вскоре приказано отступить: одной части войск к оборонительной казарме 1-го номера, а другой спуститься на Забалканскую батарею и там остаться.

По прекращении действия Тышкевич пробыл на позиции час, пока не получил приказания отвести батарею за Белостоцкую церковь.

Ночью, часу в одиннадцатом, генерал Хрулев потребовал Тышкевича к себе, на Малахов, и объяснил ему, что с рассветом предполагается выбивать неприятеля из занятых им редутов, а как орудия там, конечно, заклепаны, то и рассчитывали употребить в дело полевые: два поставить на Волынском и Селенгинском, а шесть на Камчатском. Два орудия по возвращении Тышкевича к Белостоцкой церкви были тотчас отправлены им к 1-му бастиону, в распоряжение начальника 5-го отделения. В 5 часов утра все изменилось: главнокомандующий не приказал отбивать редутов. Два орудия воротились с 1-го бастиона и присоединились к шести. Через два дня батарея была передвинута за Белостоцкие казармы и оставалась там запряженной до 6 июня.

Все утро следующего дня французы стреляли по Забалканской батарее. Бомба за бомбой ложились на бугор, и ряды прикрытия пустели.

К вечеру 27-го велено было оставить и эту батарею, сняв с нее орудия, что и было исполнено лейтенантом Вульфертом с командой матросов. Он работал от 4 часов пополудни до 9 вечера. Снято было до семи орудий. Мост заворотили солдаты Полтавского полка. К 6 июня этот мост был уведен ночью на шлюпках офицерами, посланными капитаном 1-го ранга (ныне контр-адмиралом) Бутаковым.

Неприятель долго не занимал Забалканской батареи. Более месяца был пуст этот лысый холмик. Но редуты Волынский и Селенгинский были заняты им немедля, и валы батарей обращены к бухте. Вследствие чего наши корабли и другие суда, стоявшие на рейде, принуждены были переменить места.

Корабль «Императрица Мария» встал подле Михайловской батареи, близь той линии, где впоследствии пролегал мост. Далее оттуда по направлению к Николаевской батарее поместился «Храбрый». Потом «Великий князь Константин» и «Париж». «Чесма» стала влево от «Марии». Еще левее поместился транспорт «Березань». Корабль «Ягудиил» перешел сначала в Южную бухту, но в него в тот же вечер попала бомба. Он передвинулся к 4-му номеру, простоял там около недели и потом ушел к Павловской батарее. Налево от него (у Павловской батареи) встал бриг «Эней», а еще левее пароход «Владимир». Фрегат «Кулевчи» встал сперва под Павловскую батарею, но после перешел к Сухой балке, на место «Ягудиила», и простоял там до конца. Остальные пароходы: «Одесса», «Эльбрус», «Крым», «Херсонес», «Бессарабия», «Громоносец», «Дунай», «Грозный» и «Турок» – были в постоянном движении. Некоторые из них занимались перевозкой разных тяжестей и войск с Северной стороны на Южную и обратно.

Так как 1-я оборонительная линия между 2-м бастионом и Малаховым курганом сильно пострадала и всегда считалась слабым пунктом, еще перед 26 мая начали говорить об устройстве небольших эполементов, по одному на каждое полевое орудие. 27 числа приступили к работам. Сперва сложены наскоро дугообразные эполементы, в четыре фута высоты, из каменьев, взятых на развалинах ближайших зданий, и даже не обсыпаны землей. За этими эполементами встала 5-я легкая батарея 11-й бригады (Тышкевич, восемь орудий). Почти тогда же (дня через два) потребована для усиления обороны 1-я легкая батарея 16-й бригады и поставлена на 1-й бастион, в том месте, где начали строить Парижскую батарею (6 июня она действовала по направленно фасов Парижской батареи). К 6 июня прибыла 5-я легкая 17-й бригады (восемь орудий) и была расположена правее Малахова кургана. Из числа этих трех батарей одна только 5-я легкая 11-й бригады имела лошадей. После 6 июня до конца осады прибывали постепенно 6, 7 и 8-я легкие 12-й бригады и 4-я легкая 17-й бригады (все восьмиорудийного состава)¹¹⁷.

Долго мы говорили и рассуждали о последствиях занятия неприятелем наших редутов. Тяжело было потерять так много в один миг…

Дня через два я поехал в город повидаться с Нахимовым.

Надо заметить, что около этого времени Екатерининская улица постоянно была полна солдатами, которые сидели и лежали на тротуарах, большей частью в одних рубашках, подле своих ружей, составленных в козлы. Они тут же обедали, ужинали, спали и играли в карты. Офицеры ходили между ними, конечно, не требуя никакого фронта. Солдат ломал и не ломал шапку по своему усмотрению. Это была одна братская кучка храбрых, всякую минуту готовых лечь один за другого.

Случалось, что офицеры делали на той же улице расчет своим людям, и тогда солдаты наряжались в шинели, выстраивались вдоль мостовой, и кругом слышались странные, давно забытые всеми звуки учебной команды. Часть рассчитывали, а другая часть, в одних рубашках, хлебала на тротуарах щи. Скоро и учившиеся присоединялись к компании: шинели долой, и все по-прежнему раздольно и свободно, как нигде не бывало.

После взятия редутов солдат на Екатерининской улице прибавилось еще больше. Надо знать, что это был дальнейший, так сказать, второй резерв бастионов, укрытый за стенками домов, как в более безопасном месте, нежели где-нибудь под батареей. Однако ж било и тут.

Я сам был свидетелем в тот день одного подобного происшествия.

Подходя к дому Нахимова серединой улицы, потому что тротуары были совершенно заняты солдатами, и никто по ним не ходил, я услыхал легкий свист ядра: оно летело из-за 6-го бастиона, ударило в каменный забор налево и откатилось. Один солдат тотчас его поднял и стал разглядывать.

– Смотри, не граната ли! – сказал я ему.

– Нет, холодное! – отвечал он, очищая с ядра комья земли и кирпича.

Между тем у стенки столпилась кучка народа.

– Что, не убило ли кого?

– Солдата, ваше благородие!

Я хотел взглянуть, но покамест протеснился сквозь ружья и толпу, убитого положили на носилки и понесли. Товарищи его рассказали мне, что он сидел и ужинал подле самой стенки.

Впоследствии, когда на улице стало бить несравненно сильнее, резервы становились за Николаевской батареей. Там было их последнее убежище.

Я застал адмирала одного, ходящего по зале из угла в угол и одетого, как водится, в сюртук и эполеты. Он был мрачен и неразговорчив. На все мои вопросы отвечал официально и не признался, что на Камчатском редуте был в большой опасности.