Текст книги "Студеный флот"

– Где командир отсека? – грозно поинтересовался Симбирцев. – Почему в трюмах вода? Я же приказывал – убр-р-рать под ветошь!

– Ну вот, – вздохнула Королева, – раньше офицеры шампанское из туфелек пили, а теперь и вылить-то не знаешь куда…

Старпом огорченно крякнул – честь корабля была подмочена соляром. Он взял полную «лакирашку», понюхал жидкость, вскинул по-гусарски локоть и… в два глотка осушил злополучную лодочку. Сдернув висевшее за посудным рундучком полотенце, промокнул усы и тщательно вытер туфельку, потом, подстелив многострадальное полотенце под колено, самолично обул ножку в белом чулке. Королева охнула.

– Ваше снежное величество, – Симбирцев никак не хотел выходить из роли, – от имени кают-компании океанской торпедной подводной лодки «Буки-410» прошу принять приглашение на наш скромный праздничный ужин, который состоится у меня на квартире…

Приглашение было принято. Уходя из отсека, Симбирцев погрозил кулаком механику:

– Ну, вождь маслопупов, с тебя сегодня литр «шила»… Где доктор? Док, плесни для дезинфекции. Жить буду?

– Будете, Георгий Васильевич, будете, – невозмутимо ответствовал Молох, копируя своего предшественника – замшелого лодочного коновала капитана Андреева. – Сами знаете, на флоте больных не бывает: либо живые, либо мертвые. А морская вода с соляром – отличное слабительное…

4.

Но День первого солнца еще не кончился с двенадцатым ударом трофейных часов в ожгибесовском кабинете и перезвоном склянок в Екатерининской гавани. Он – со всеми его треволнениями для командира эскадры – еще продолжался в западных часовых поясах и догорал в Египте, в Александрии, в стране, где тоже чтили солнце – Ра, воздавая ему божеские почести.

Среди прочих непостижимых в этой жизни явлений эти два города – Александрия и Северодар (который, кстати говоря, назывался до революции Александровском) – были связаны между собой, кроме языческого культа солнца, еще и тайным подводным ходом, ибо, если собрать и выстроить в единую цепь все подводные лодки, которые в течение последних тридцати лет ходили «из варяг в греки», то есть из «лапландцев в египтяне», то по трубе этого общего «условно статистического» прочного корпуса можно было вполне пробраться от гранитных берегов русской Лапландии до древних скал земли фараонов. И пробирались по этому подводному ходу сотни и сотни людей в матросских робах и офицерских кителях, гонимые туда и обратно во имя высших интересов обоих государств.

Обо всем этом вполне мог рассуждать, мчась на машине из Мерса-Матруха в Александрию, капитан 3-го ранга инженер Дубовский, человек весьма начитанный и склонный не только к качанию мышц, но и к стиранию грани, как он выражался, между серым и белым веществом мозга. Однако голова его была занята унылой прозой текущей жизни. Военно-морской атташе капитан 2-го ранга Бекетов, гнавший сам консульскую белую «тойоту», мрачно сообщил, что Александрийский порт блокирован жандармерией и коммандос и он не видит никакой возможности пробраться к «Буки-40».

Часы на приборной панели отсчитывали время до назначенного ультиматумом срока, а значит, и до возможного взрыва… Стрелка спидометра показывала взлетную скорость легкого самолета, и потому в салоне мелодично позванивал электронный колокольчик, предупреждавший, что машина мчится на смертельно опасном пределе. За боковыми дымчатыми стеклами в серо-желтую ленту сливались розоватые с серым налетом пески пустыни, столь непривычные после вчерашнего северодарского снега.

– В городе военное положение, – предупредил атташе. – У вас хоть какие-нибудь документы есть?

– Удостоверение личности советского офицера, – усмехнулся Дубовский, – и пропуск на территорию родной эскадры.

– Н-да… Если задержат, говорите, что вы член экипажа с этой лодки.

– Не задержат.

– Вы так думаете?

– У нас на Севере вохровки – женский батальон – заводы охраняют. Самая строгая охрана в мире. И то, когда надо, проходили… Я же с «Дикой эскадры».

– Ну-ну…

Они благополучно проскочили пригородный кордон, выставленный парашютистами.

– Как подменили, – жаловался Бекетов на египтян. – Поворот на сто восемьдесят градусов. А мы сюда столько средств всадили…

– Ваши братья дипломаты не сработали. За что их Родина севрюгой кормит?

– Дипломаты у нас те еще: сынок на сынке… Потому и гонят нас с позором отовсюду.

– Но лодку-то могли до конца ремонта оставить. Что им приспичило выгонять?

– Новая администрация перед американцами прогибается. Ждут большой кредит…

– Не жарко? – кивнул Дубовский на черную тужурку Бекетова, радуясь, что в Мерса-Матрухе летчики успели переодеть его в легкие белые брюки и рубашку-безрукавку.

– Это вам тут с непривычки жарковато. А мы акклиматизировались. Если вода в море не теплее двадцати пяти, купаться не лезем. Холодно.

Дубовский засмеялся:

– А я на Щук-озере при десяти плаваю.

– Морж?

Пассажир не ответил. Машину остановил патруль. Капрал в черном комбинезоне и малиновом берете хмуро вперился в документы Бекетова.

– Салам, садык! – заразительно от уха до уха улыбнулся Дубовский, и капрал невольно ответил тем же. Ткнул автоматом вперед – проезжайте.

– А вы настоящий дипломат, – похвалил атташе.

– Я в Ташкенте срочную служил. Там тоже такие…

У ворот в морской порт Бекетов притормозил.

– Не пропустят. Я уже дважды пробовал. Никакие документы не помогают. У них приказ – русских не пропускать. Вон америкосы идут, те – пожалуйста.

Офицер в черной тужурке и белых брюках в сопровождении двух матросов в смешных белых панамках прошел мимо охранника, не повернув головы. Тот почтительно вытянулся.

– А форма-то почти как у нас, – заметил Дубовский. – Только без погон и белые брюки при черной тужурке. Форма два наоборот.

– Да, похоже… Первое время арабы от нас шарахались, думали, американцы. Те с ними не церемонятся, чуть что – по зубам.

– Нормальный подход. Восток уважает только силу.

– Зря вы не пошли по дипломатической линии…

Дубовский сделал вид, что не заметил иронии.

– А почему вы в черной тужурке? – спросил он. – Вам ведь, наверное, сподручнее здесь в белой ходить.

– Надеялся попасть на лодку… А там сами знаете, как в белом…

– Весь в дерьме и весь в тавоте, но зато в подводном флоте…

– Так что будем делать? Время идет…

– Для начала отпорем погоны. Если вы не возражаете?

– Хотите рискнуть? Может быть большой скандал.

– Скандал будет еще большим, если Королев взорвет лодку. Я его знаю.

– Ну, тогда бог в помощь. Только консульство не вмешивайте.

Бекетов забрал из тужурки документы и перочинным ножиком спорол погоны.

– Шевроны у них почти такие же, даже со звездочками. Вы английский-то хоть знаете?

– В школе учил.

– Не завидую… Если все обойдется, буду просить посла, чтобы представил вас к ордену.

– А если не вернусь, считайте меня беспартийным. – Дубовский надел тужурку. – Ну как? Морда лица не слишком советская?

– Ничего… Вполне. Наденьте темные очки. Джеймс Бонд! Действуйте, я вас здесь подстрахую.

– Тужурочка ваша не скоро теперь вернется.

– Переживем…

– Ну, тогда я еще на пачку сигарет разорю. А то там ребята наверняка без курева сидят.

– Берите. И эту начатую, и вот еще непочатая…

– Ну, спасибо!

– В Москве, может, свидимся, – пожал ему локоть Бекетов, – посидим в хорошем месте. Обещаю. Возьмите мою визитку, тут и московский телефон есть.

– Если арестуют, сжую и проглочу.

– Не обязательно.

– Шутка. Ну, гуд бай!

– Ни пуха!..

5.

Тем временем у сходни Б-40 шли дипломатические переговоры. Командир подводной лодки капитан 2-го ранга Королев надел по такому случаю новую тропическую пилотку и сменил шорты на длинные ярко-синие тропические брюки.

Полковник-египтянин, комендант порта, чинно молчал, предоставив переводчику, курчавому смуглому парню в малиновой феске, полную свободу слова. Он лишь кивал в тех случаях, когда нужно было сказать «да», или отрицательно качал головой на все предложения Королева. Он был живым воплощением ультиматума, с которым пришел к советскому командиру. Королев попытался поймать бегающие глаза переводчика.

– Садык, ну какого хрена вы все это городите?! Мы вам, лять, судоремонтный завод отгрохали, подарили, а вы нас так позорно выставляете?

– Господин полковник не уполномочен вести переговоры по этому вопросу. Требования нашего МИДа остаются в силе: если подводная лодка не покинет порт в течение двадцати четырех часов, она будет интернирована с применением силы.

И переводчик выразительно посмотрел на стоявший у соседнего пирса водолазный бот. С его палубы плотоядно посматривали на «рашн сабмарин» крепкие смуглые парни – подводные диверсанты. Бот ошвартовался там сегодня утром.

– Тогда разрешите нашему буксиру зайти в гавань и вытянуть в море.

– Ваш буксир носит военный флаг. Акватория порта объявлена демилитаризованной зоной, и мы не можем больше пускать сюда военные корабли иностранных держав.

– Ну дайте тогда свой. Оттяните нас к границе террвод, а там нас перехватит наш буксир. И делу конец.

– У нас сейчас нет свободных буксиров.

– Хорошо. Я не буду принимать никаких решений, пока сюда не прибудет наш военно-морской атташе.

– Ваш военно-морской атташе поставлен в известность. И нас не интересует, почему он не счел возможным сюда приехать.

– Дайте мне самому позвонить в наше посольство!

– На это требуется разрешение нашего МИДа. Полковник не думает, что его удастся получить в течение суток.

– Ах не думает! – вызверился Королев. – Тогда передайте, лять, вашему полковнику, что у меня на борту ядерные торпеды и я сам ударю кувалдой по детонаторам. И тогда от вашей Александрии останется одна Хиросима. Так и передайте! И пусть кто-нибудь попробует подойти к моему трапу ближе чем на пять шагов!

Лицо у полковника, и без того длинное, вытянулось еще больше при слове «Хиросима». Королев повернулся и вышел. Конечно, это был блеф, но блеф эффектный. Откуда полковнику было знать, что торпеды с ядерными зарядными отделениями были перед ремонтом перегружены на плавбазу «Федор Видяев» и сделано это было ночью.

Так или иначе, но королёвская угроза возымела действие. Сначала отвернул пушку танк и, выпустив облако сизого дыма, уполз с причальной стенки за мешки с песком. Затем к трапу подъехал на велосипеде переводчик и попросил командира выйти к нему.

– Сколько времени требуется вам, чтобы уйти своим ходом?

Королев долго вглядывался в циферблат своих часов.

– Мы сможем дать ход через… через… тридцать два часа.

– Я думаю, господин полковник сможет убедить МИД в разумности этого срока.

– Если бы нас заправили свежей пресной водой, – выторговывал Королев новое условие, – мы бы смогли уйти раньше.

– Я передам вашу просьбу господину полковнику.

Дубовский не спеша выбрался на тротуар и тут же подозвал парнишку-араба:

– Эй, Али-баба, иди сюда. Неси! – сунул он ему увесистый портфель. – А это – бакшиш!

Он сунул пацану пачку «Кэмела». Парнишка весело осклабился, спрятал сигареты за пояс и взвалил на спину тяжеленную поклажу.

– Фолоу фо ми! – распорядился «американец», вспомнив подходящую к случаю надпись на табло аэрофлотовских машин.

У портового шлагбаума он весьма кстати припомнил еще одно нужное словцо.

– Хари ап! Хари ап! – крикнул он своему носильщику, у которого глаза на лоб лезли. С этим «хари ап!» он нагло двинулся мимо охранника. Тот попытался остановить парнишку с сумкой, но спешащий «американец» так грозно рявкнул «харей ап!», что жандарм счел за благо отступить в тень своей полосатой будки.

Дубовский хорошо знал лабиринт огромного порта. Как-никак в прошлом году прожил здесь на плавмастерской пять месяцев. Он без труда вышел к судоремонтным пирсам и даже увидел издали знакомую лодочную рубку, засуриченную до истошно пожарного цвета. Но тут дорогу преградил барьер, сложенный из мешков с песком; «малиновый берет» с автоматом Калашникова («С нашим же оружием, гад!») принялся темпераментно объяснять, показывая дулом автомата то на подводную лодку, буро-красную, как недоваренный рак, то на пыльно-зеленый с желтыми разводами танк, его пушка смотрела на несчастную субмарину со вскрытой носовой надстройкой, в которой чернели баллоны ВВД, похожие на гигантские коконы.

– Окей! – сказал Дубовский и повернул обратно. Можно было догадаться, что пытался втолковать ему жандарм, но как поспоришь с ним на своем школьном английском? Носильщик бросил портфель и сбежал под шумок.

– Ну дела! – И «американский» офицер затейливо выругался по-русски.

– Осмотреться в отсеках! – приказал он себе вслух и огляделся по сторонам. Два американских моряка с нашивками коммандеров шли прямо на него. Следом за ними вышагивали два дюжих сержанта с буквами «МР» на белых касках – военная полиция.

«Влип! – оценил ситуацию Дубовский и двинулся им навстречу. – Если что, двоих я уложу, но эти ребята не подарок», – подумал он, разглядывая шварценеггеровские плечи полицейских.

– Гуд дэй! – заставил он себя улыбнуться. – Ай эм рашн сейла фром зэт сабмарин. Ай маст би он зэ бод имидэйтли. Хелп ми, плиз!

Все эти фразы сложились и вылетели у него почти без запинки, что можно было объяснить сверхмощной работой мозга в экстремальной обстановке.

– Окей! – согласился один из коммандеров и улыбнулся в ответ довольно дружески. – Фолоу фо ми!

И он двинулся прямо на малиновые береты. Оба жандарма приняли почтительную стойку и молча пропустили столь представительную делегацию. Они не спеша прошли мимо пятнистого танка и распрощались прямо под жерлом его низко наведенной пушки.

– Сенк ю вери мач! – Дубовский вложил в рукопожатие немалую силу, пожалев, однако, пальцы коммандера. – Ван момент!

Он быстро зашагал к трапу. Над рубкой торчала офицерская пилотка дежурного по кораблю.

– Командира наверх! – крикнул странный визитер. – И банку тараньки – быстрее звука!

Жестянка с консервированной воблой появилась из недр лодки раньше Королева.

– Рашн сувенир, плиз!

– O, don’t mention!

Они расстались весьма довольными друг другом. Жандармы сделали постные лица, наблюдая за тем, как русский командир, вылезший из лодки, тискает в объятиях странного «американца» с тяжеленным кейсом.

6.

– Товарищ адмирал, Дубовский прибыл в Александрию! – доложил мичман-адъютант.

– Спасибо, Петрович! Завари чайку.

Ожгибесов невольно промерил глазами на большой настенной карте путь от Северодара до устья Нила, близ которого алел флажок, воткнутый в Александрию.

Его эскадра была едва ли не самой большой в мире из всех подводных эскадр. «У нас столько подводных лодок, сколько их было у всей Германии перед началом Второй мировой войны», – любил повторять при случае Ожгибесов. И это было так.

Зона ответственности 4-й эскадры простиралась от фиордов русской Лапландии до берегов Египта, она охватывала весь Атлантический океан от гренландских глетчеров до легендарного мыса Доброй Надежды, от Нордкапа до Кейптауна, все Средиземное море – от Гибралтара до Дарданелл. Однако флотоводцем Ожгибесов себя не считал. Там, в далеких морях, его подводными лодками управляли из Москвы. Московские адмиралы и были флотоводцами, поскольку именно они перемещали подводные завесы, нарезали позиции, определяли, кто куда пойдет, кому становиться в межпоходовый ремонт, кому идти с визитом вежливости, а кому – на слежение за авианосцами. Ему же, командиру эскадры, выпадала куда более скромная, но отнюдь не менее хлопотливая роль – готовить подводные лодки к выходу на боевую службу: учить командиров, отрабатывать экипажи в северодарских полигонах, поддерживать объявленную боевую готовность и заниматься таким неблагодарным делом, как укрепление воинской дисциплины, организация службы войск и благоустройство гарнизона. А пользовались плодами его трудов и флагманских специалистов всегда другие. Это как старший конюший, который объезжает лошадей, обихаживает их, а потом подает хозяину для скачек. Все призы достаются, конечно же, наезднику, на долю же старшего конюшего – чаще всего недовольные окрики, выговоры, строгачи, а порой и «энэсэсы», то есть объявления о неполном служебном соответствии, что равносильно последнему предупреждению перед снятием с должности. Это было обидно, но таковы были правила жестокой игры, которая называлась военно-морской службой: «командир отвечает за все». За все, что происходит у него на корабле, а в ожгибесовском положении – на эскадре. А на эскадре, разбросанной по трем морям и двум океанам, постоянно – ежедневно и ежечасно – что-то происходило, случалось, возгоралось, затапливалось, размораживалось, терялось, исчезало, тонуло… И за все эти бесконечные ЧП и «чепушки», возникавшие то в сирийском порту Тартус, то в югославском Тивате, то в отечественном Кронштадте, или Ялте, или в Сормове, или даже в степях Казахстана, где авторота из второй эскадры помогала убирать целинный хлеб – словом, всюду, куда забрасывала служба северодарских подводников, отвечать приходилось именно ему – контр-адмиралу Ожгибесову, отвечать либо на ковре командующего Северным флотом, либо по прямому проводу перед адмиралами из Большого Козловского переулка, где, на радость флотским острякам («большие козлы из Большого Козловского»), размещался Главный штаб ВМФ СССР. В горькие минуты самобичевания Ожгибесов называл себя «мальчиком для битья в адмиральских погонах».

Под стеклом ожгибесовского стола лежала табличка-памятка «Список происшествий по перечням 1, 2 и 3», по которым он докладывал о ЧП прямым начальникам. Самыми страшными происшествиями были те, которые шли по перечню 1: гибель личного состава, потеря оружия и секретных документов. Ожгибесов хорошо помнил, как год назад весь Северодарский гарнизон целую неделю перерывал все свалки и мусорные ящики в поисках крошечной вклейки – три строки – в грифованный документ, которую потерял нерадивый старшина-секретчик. Эх, да что там вспоминать!

Адъютант мичман Нефедов, верный Петрович (Ожгибесов присмотрел его для себя еще со времен, когда командовал подводной лодкой Б-40), принес и осторожно поставил на чайный столик большую чашку с густым травяным взваром. То был особый лекарственный сбор, который производил на адмирала успокоительное действие после всяких служебных передряг. Конечно, можно было бы принять на грудь и сто граммов коньячку, но Ожгибесов знал, как опасно привыкать к «алкотерапии». Его предшественник был снят именно за то, что пристрастился снимать нервные перегрузки казенным «шилом». Ожгибесов предпочитал это делать по-иному. На сей счет существовала разработанная им и многократно опробованная «сексорелаксация».

В городе, которым Ожгибесов повелевал в силу служебного положения, было немало – а впрочем, кто их считал? – женщин, которым весьма импонировало мужское внимание первого «морского лорда» Северодарского гарнизона. К тому же слово командира эскадры было последним и решающим в таком мучительном и насущном деле, как распределение квартир. У Ожгибесова как начальника гарнизона был свой жилищный фонд, небольшой, но вполне достаточный, чтобы вести интриги и строить куры.

Больше всего Ожгибесов любил воспитывать лейтенантских жен. «Женатый лейтенант – это подрыв боеготовности флота!» – на раз повторял Ожгибесов и на публике, и в узком кругу. А в кабинете, когда в час «приема по личным вопросам» перед адмиральским столом робко представал очередной соискатель казенной жилой площади, Ожгибесов грозно вопрошал:

– Ты зачем сюда приехал? Родине служить или пеленки стирать? Здесь передний край и Крайний Север! Я в твои годы из отсеков не вылезал, по трюмам ползал, системы изучал. А у тебя в голове только детские болезни! Ладно… Пусть жена твоя ко мне придет. Я еще посмотрю, кого ты к нам в гарнизон привез.

По результатам ожгибесовских «смотрин» решалась жилищная проблема. Те лейтенантши, которые шли напролом, требовали «по закону» того, что им «было положено по Конституции», становились в длинные и безнадежные очереди, но бойкие дамочки, готовые «на все ради семьи», быстро находили понимание с начальником гарнизона и, на удивление «бездомным» подругам, довольно скоро справляли новоселье, пусть и не в новой квартирке, зато в отдельной комнате.

Был у Ожгибесова враг. Враг, которому он рано или поздно должен был передать эскадру и свое верховенство в гарнизоне, – капитан 1-го ранга Анатолий Куземин, командир 1-й бригады подводных лодок. Лет пять назад они водили дружбу: Куземин тогда командовал 3-й бригадой, а Ожгибесов был у него начальником штаба.

Когда погибла С-88, комбриг находился в отпуске, Ожгибесов его замещал, и потому именно он нес персональную ответственность за роковой выход «эски» в море. Лодка погибла «по неустановленной причине». Над головой Ожгибесова сгущались самые черные тучи, но выручили связи тестя в Москве. После всевозможных комиссий и расследований отозванный из отпуска капитан 1-го ранга Куземин был снят и назначен замкомбрига, а Ожгибесова «сослали» на время в Москву – слушателем Академии Генерального штаба.

Из столицы Ожгибесов вернулся в Северодар на должность начальника штаба эскадры и очень скоро – к ноябрьским праздникам – получил на погоны адмиральскую «муху». А Куземин пахал в морях, перекочевывая с одной лодки на другую для подстраховки молодых командиров. Он и сейчас находился в Средиземном море, куда ушел в прежней должности комбрига. На сей раз у него складывалось все настолько удачно, что у него были все шансы вернуться в Северодар контр-адмиралом. Если, конечно, и лодки его вернутся без трупов, пожаров и прочих крупных ЧП. Ожгибесову тоже надо было продержаться без происшествий всего полтора месяца – до круглой годовщины Великой Победы. Должность командира эскадры была вилочной. «Вилка» допускала разброс званий от контр-адмирала до вице-адмирала (в военное время или «за особые заслуги в деле укрепления…»). Знакомый кадровик в Москве сулил ему вторую адмиральскую звезду. Получив ее, можно было бы играть отвальную и перебираться из надоевшего за двадцать лет Северодара в Москву. Там, в Главкомате, уже держали для него неплохую должность. Благо «главный кадровый вопрос» – есть ли в Москве жилье? – решался в пользу Ожгибесова. Тесть помог купить кооперативную квартиру. Туда можно было перебираться хоть на следующей неделе, но Ожгибесов хорошо знал, что адмирал с одной звездой в Москве не адмирал. Это в Северодаре его одинокая «муха» парила грозным орлом. И потому он терпеливо ждал, что выбросит ему «русская рулетка» до заветного срока – пан или пропал, вице-адмиральский чин или…

Но он готов был отказаться от второй звезды, лишь бы фортуна сделала так, чтобы капитан 1-го ранга Куземин никогда не вернулся из своего слишком успешного похода…

7.

В час, когда День первого солнца отсиял и угас даже в Египте, из Александрии вышла красная от незакрашенного свинцового сурика подводная лодка. На ее кормовой надстройке за скосом рубки поблескивали тусклой бронзой лопасти двух гребных винтов, принайтовленных к палубе. «Буки-40» покидала древнюю гавань, в одночасье вдруг ставшую враждебной, на одном – среднем – валу, который удалось увенчать ценой титанических усилий и с помощью шпонки, доставленной Дубовским, гребным винтом о шести лопастях. Лодку выпроваживал египетский тральщик, командир которого, учившийся в Баку, питал к русским подводникам самые добрые чувства. На прощанье он велел сигнальщику отстучать по светосемафору: «Счастливого плавания!»

Капитан 2-го ранга Королев приказал ответить: «Благодарю!»

У кромки морской границы Египта недоремонтированную лодку встретила плавучая мастерская ПМ-24. Она повела Б-40 на одну из якорных стоянок в нейтральных водах – под остров Кипр. Только тут Дубовский узнал, что ближайшая оказия в Севастополь будет не раньше чем через месяц.

«Это ж надо быть таким козлом, – сокрушался он, – чтоб из отпуска в автономку загреметь?! Эх, Веруня… Вот и не верь цыганкам».

Командир «пээмки», старый училищный приятель, налил ему стакан «шила».

– Давай, Володя, за ту березу, из которой сделают бумагу для приказа о нашем ДМБ!

– Носом к морю! – ответил помфлагмеха.

Вообще-то он не пил… И потому стакан остался полон. «Та березка», надо было полагать, еще не выросла.