Текст книги "Тайна гибели линкора «Новороссийск»"

– Мы учились с ним в одной школе, – не спеша рассказывает историю семьи милая интеллигентная женщина Нина Григорьевна Зленко, вдова Иванова. – Он шел старше двумя классами и был знаменитостью школы: держал первое место по бегу на коньках, занимался боксом. Познакомились в парке. Играл духовой оркестр, и ко мне подошел подтянутый моряк-курсант. Он учился на втором курсе «дзержинки», а я заканчивала десятый класс. И было это в подмосковном Серпухове накануне войны. Виделись потом только тогда, когда он приезжал в Москву на парады. Ну, еще на каникулах. Я училась в Москве в институте тонкой химической технологии. Поженились мы на четвертом курсе. Я потом «хвост» досдавала… Расписались на Арбате 14 января 1941 года. В мае – сессия. Но я чувствовала, что надвигается что-то страшное, небывалое… Витя получил назначение на Черноморский флот, а я поступила на военный завод, где работал отец, и уехала вместе с заводом в Бийск. Делала гранаты. А в сорок третьем приехала в Поти (Витин корабль стоял в этом порту), и там под Новый год родила девочку – Галю. Когда же корабли ушли из Поти в Севастополь, то снялась с места и я. И даже добралась товарняком в разбитый город на день раньше эскадры – 4 ноября. Всего-то и имущества – сверток с грудной Галей. Устроилась на Корабельной стороне в мазанке у бабули-попутчицы. Ютились у нее две семьи, спали на полу. Потом восстановили времянку во дворе, перебрались туда.

Виктор Михайлович всю войну прослужил на линкоре «Севастополь». На нем получил оба ордена Отечественной войны, Красную Звезду, медали… Потом был флагманским механиком на бригаде строящихся кораблей. Когда он уходил с линкора, командир его контр-адмирал Уваров издал такой приказ: «Будучи командиром Боевой части пять, Виктор Михайлович Иванов показал себя грамотным волевым офицером-моряком с высоко развитым чувством чести и ответственности за порученное дело. И в том, что линкор в кампании 1950 года добился почетного приза военно-морского министра за первенство в артиллерийской стрельбе, есть немалая заслуга и Виктора Михайловича.

За исключительно плодотворную работу по воспитанию и обучению матросов, старшин и офицеров и безупречную службу награждаю Вас денежным вознаграждением в сумме 1000 рублей и Именным Адресом».

Через два года Виктор Михайлович в свои тридцать четыре был назначен на адмиральскую должность – начальником Технического управления флота. Не подумайте, что я подчеркиваю этот факт из тщеславия, но ведь у него не было никакой «руки»! Отец – мастер на ситценабивной фабрике. Виктор всего добился сам, и этой высокой должности – горбом своим. Бывало, возвращался со службы домой – руки от усталости дрожали. А руки у него золотые были. Все умели – и туфли починить, и радиоприемник собрать…

В тот вечер мы ходили на концерт Игоря Ильинского с четой Врубелей. Або Юдович Врубель служил заместителем начальника тыла.

В половине второго ночи – звонок. Потом второй, третий… Витя вскочил. Стал одеваться. Я спросила: «Что случилось?» – «Да ничего. Вызывают. Спи». Вот и все наше прощание. Слышала, как подошла машина, завизжали тормоза. Он бежал навстречу. Так и исчез под визг тормозов… Обычно он к полудню приходил обедать. А тут все нет и нет. Я позвонила Врубелям. «Ой, сейчас Аба к вам подъедет!» Приехал. Весь черный с кровянистыми белками. Он тоже был на линкоре. И с порога: «Виктора Михайловича нет в живых».

Я не поверила. Ждала. Ночью позвонил флагманский механик флота Самарин и обнадежил: «Внутри корабля остались люди. Ходят упорные слухи, что Виктор Михайлович среди них».

Я не отходила от телефона и день, и два, и три. Вот-вот, думала, позвонят. Но время шло. Перед Ноябрьскими резко похолодало, и уже невозможно было верить, что там, под водой, в стальном корпусе осталась хоть одна живая душа.

7 ноября ему исполнилось бы 38 лет. Он родился в 1917 году. Вот за этим круглым столом мы и дни рождения его отмечали. За ним же и поминали его. Когда отца не стало, детям было десять и двенадцать. Конечно же, они его хорошо помнят! Теперь у меня трое внуков, которых он никогда не видел. Старший служит в армии…

И вдруг я открыл для себя, что эту худенькую седоватую женщину знаю уже давно: я часто видел ее на Приморском бульваре в дни флотских праздников и ярмарочных гуляний за столиком с диковинными кактусами. Нина Григорьевна – председатель севастопольского клуба кактусоводов. Вон сквозь приоткрытую дверь лоджии виден фантастический сад цветущих колючек. И мы идем туда. И Нина Григорьевна, просветлев лицом, ведет вдохновенный рассказ о священном растении ацтеков лофофоре и о «живых камнях» карру, что расцветают после дождя, об эуфорбии древовидной, которую привез ей знакомым моряк с острова Маврикий и которую можно наряжать в новогоднюю ночь вместо елки… Кто-то сказал: то, чему человек отдает свободное время, и есть его религия. И мне подумалось, что вдова начальника техупра ушла в мир колючих пустынников, как раньше уходили в скиты. Быть может, у этих «живых камней» она училась, как надо сносить невзгоды. И уж наверное-то в этом всегда цветущем инопланетном саду ей ничто не напоминало о неотступном горе…

– Вот эту лозу мы посадили с Виктором во дворе. Смотрите, она добралась сюда, на третий этаж.

И я смотрел на виноградную гроздь среди сухих шипов.

«Плыть к берегу!»

Беда одна не приходит. Взрыв под килем был лишь начальным эвеном цепи трагических событий. В 4 часа 15 минут случилось непредвиденное, случилось самое страшное: линкор качнулся с борта на борт и быстро – за секунды – опрокинулся через левое плечо. Там, куда били прожекторы с соседних крейсеров – на темной поверхности ночного осеннего моря, – колыхнулось тяжко и застыло днище перевернувшегося корабля – широкое, темное, в мокрых бликах, словно спина громадного чудища. Чудище накрыло собой сотни людей, ссыпавшихся с накренившейся палубы, оно унесло в своей стальной утробе сотни моряков, не успевших покинуть задраенные по боевой тревоге помещения. Все они были обречены на долгую мучительную смерть…

Когда положение линкора ухудшилось, но крена на левый борт еще не было, я каким-то шестым чувством, инстинктом, почувствовал, что всю не занятую борьбой за живучесть команду надо вызвать наверх. Надо свезти лишних людей с корабля. Дал приказ – всем свободным от аварийных работ построиться на юте для посадки в плавсредства.

Матросы строились в каре. Я стоял на юте у кормового флагштока, как вдруг линкор качнулся на правый борт, потом на левый и пошел, пошел, пошел… До последней секунды была мысль: «Ну вот сейчас, вот сейчас остановится, задержится, ну хотя бы ляжет на борт…»

«Новороссийск» опрокинулся стремительно…

Г.М. Шестак, заместитель командира линкора по политчасти:

– Ширина линкора в полтора раза превышала глубину стоянки. Теоретически опрокидывание оверкиль было невозможно… Мы надеялись, что фок-мачта, вмонтированная в броневую цитадель, заякорит и не даст перевернуться… Но этого не произошло.

Когда линии обороны стало прорывать одну за другой, мы с Хуршудовым обратились к комфлоту с предложением эвакуировать часть команды. Пархоменко ответил: «Не надо разводить панику!» Все же он сам пришел к этому выводу. На юте по правому борту в шесть рядов были выстроены все, в ком не нуждался линкор для своего спасения. Трудно сказать, сколько их было. Но фронт строя равнялся 38 метрам.

Вдруг у всей этой массы стала уходить из-под ног палуба. Но люди не рассыпались, не разбежались. Никакой паники! Передние ряды сползали, их держали задние… Те, кто упал в воду, снова карабкались на борт. Никто не хотел покидать корабль.

Я крикнул: «Всем плыть к берегу!» И тут мы все поехали вниз.

К счастью, отбойная волна пошла от корабля, и людей в пучину не затягивало. Но многих накрыло палубой, и они, так же как и я, сразу же оказались на большой глубине. Я пришел в себя от боли в ушах под перевернувшимся линкором…

Капитан-лейтенант В.В. Марченко:

– Я успел подумать: как хорошо, что приказал поставить башни на стопора. Иначе бы они развернулись при крене, наделали бы новых бед… Матросы стояли на юте, когда линкор стал крениться. К Пархоменко подбежал флагмех Иванов, доложил, что крен медленно нарастает и приближается к критическому пределу. Это были его последние слова. Он тут же убежал вниз – в ПЭЖ – и остался навсегда…

Крен нарастал. Задние ряды строя держались за леера, за задних хватались передние ряды… Строй не распадался. Те же, кому удавалось удержаться, скатывались и тут же снова карабкались палубу, пока замполит не дал команду: «Плыть к берегу!»

Потом все ссыпались в воду, да так, что и прыгнуть было некуда. Я влез на барбет 4-й башни вместе с флагманским артиллеристом соединения капитаном 2-го ранга И.Г. Смоляковым, который пошел на ют с ящиком-сейфом и пеналом с картами. Он в ту ночь стоял оперативным дежурным по эскадре. Мы топтались на бортовом срезе, пока средний ствол башни не вошел в воду. Попрощались друг с другом и прыгнули вниз.

Старший лейтенант К.И. Жилин:

– Когда дали команду «Незанятым в аварийных работах построиться на юте!», я приказал своей батарее покинуть башни. На ют пробирался боком – из-за большого крена. Выбрался к самому флагштоку – к тому месту, где был закреплен буксирный конец. Он надраился так, что звенел – вот-вот лопнет. Лопнет – хлестанет – людей побьет. Пришлось отдать буксирный конец – РБ-62 шел в сторону. В этот-то момент корабль стал быстро валиться левый борт. Корма поднялась метров на двадцать. Люди покатились. Те, кто стоял у лееров, стали прыгать за правый борт. А там винты, дейдвуды, кронштейны… Слышал, как разбивались о них: «шмяк», «шмяк»… Я ухватился за кормовой леер: «Что делать?» Прыгнешь за правый борт – попадешь на острые лопасти винта, под левый – накроет кораблем. В эти считаные доли секунды надо было на что-то решиться…

Старшина 1-й статьи Л.И. Бакши:

– Мы втроем – Саня Боголюбов, Леня Серяков и я – остались не у дел и коротали время на своем «объекте приборки» – в адмиральском салоне. Сидели на диванчике против люка и осторожно курили. Неподалеку стояло высокое флотское начальство. Впрочем, ему, конечно, было не до нас. Зато мы находились, что называется, в гуще событий и краем уха ловили обрывки фраз, докладов, долетавшие с юта через распахнутый люк. Потом крен на левый борт стал ощутимо нарастать. Я забеспокоился: «Ребята, давайте вылезать!»

Но вылезать уже было непросто: трап принял отрицательный уклон. Я ухватился за упор крышки люка, и ребята меня вытолкнули снизу. Затем таким же макаром выбрался Саня Боголюбов. Полез Леня Серяков, и тут линкор перевернулся. Мы оказались под кораблем. Темень, холод, на уши давит глубина… Куда плыть? Тычешься вверх, как рыба об лед; всюду палуба – не всплыть. Поплыл туда, куда плылось… Это чистая случайность, что поперек палубы, а не вдоль. Метров через десять почувствовал, что верх свободен, и изо всех сил заработал руками. Воздуха в груди уже не оставалось…

Матрос Юрий Уткин, радиотелеграфист:

– Плавать я не умел. Когда корабль накрыл нас и почти утопил, я держался под водой за подол робы нашего радиотелеграфиста. Он умел плавать. Помню, что в ушах от давления воды было очень больно. Я трижды пытался всплыть, но всякий раз ударялся головой о нависшую палубу. Решил умереть, наглотавшись воды. И стал глотать ее. Но тут попал в воздушный пузырь и он вынес меня на поверхность…

Капитан-лейтенант В.И. Ходов, парторг линкора:

– Сдав обязанности замполита прибывшему на борт Шестаку, я отправился на среднюю палубу, где у аварийщиков не было ни одного офицера. Спустился в один из кубриков – там только что заделали дверь. Доложили в ПЭЖ. Нам приказали перейти в смежное помещение и загерметизировать его. В ход пошли шинели, куски одеял, все, что попадалось под руку. Однако крен нарастал так, что стоять уже было трудно. Старшина доложил в ПЭЖ, что задание выполнено. Из поста энергетики и живучести приказали всем срочно выйти наверх.

Я успел забежать в свою каюту, сбросил синий рабочий китель, он был весь в мазуте, надел новый, суконный, переложил в него партбилет. Партбилеты мы всегда носили с собой, в специально нашитых изнутри карманчиках. Забрал с собой партбилеты командира и инженера-механика, уехавших в отпуска. Вышел наверх. Большая часть команды и аварийные партии соседних кораблей стояли в строю на юте вдоль правого борта. Корма уже сильно поднялась. Строй сгрудился. Я подошел к Шестаку и прочему начальству. Только что из ПЭЖа поступил последний доклад: «Корабль спасти не удастся». Помощник командира Зосима Григорьевич Сербулов горестно крякнул: «Эх, комиссары нужны, а не замы!» Комфлота стоял у верхней площадки трапа. Он приказал отойти всем плавсредствам подальше от «Новороссийска». И вовремя. Иначе бы через минуту накрыло все катера, баркасы, буксиры, стоявшие у нас под бортом. Рядом со мной оказался мичман Анжеуров. Линкор неудержимо валился на борт.

– Прыгай! – крикнул Анжеуров. Мне подумалось, что прыгать еще рано: очень высоко…

Главный боцман линкора мичман Ф.С. Степаненко:

– Якоря проклятущие держали насмерть. Кто отвечает за якорные устройства? Боцман. Прибыл я с берега и первым делом на бак… Что увидел – так это не для печати. Шпили разворочены, в палубе рваная дыра, всюду ноги, руки, головы оторванные, ил, кровь, мазут… Начали трупы собирать, раненых… Только нос расчистили, как он стал тонуть. Бридель не успели отдать, так и бочку носовую притопило.

Якорь-цепь топором не перерубишь. Толщина звена – 34 миллиметра. Правда, на 30-м и 50-м метрах якорь-цепи есть разрывные звенья, но и они ушли в воду. Обе цепи вытравились на 70 метров. Цепной ящик тоже затопило. В него можно было бы залезть и отдать жвака-галсы – концевые быстроразъемные звенья, тогда бы обе якорь-цепи соскользнули бы в воду. Да ведь и туда уже не доберешься: палуба бака ушла в воду на 38 погонных метров.

Сунулся я вниз, а там – на первой же палубе – вода. Тут вот какая история получилась. Итальянцы построили корабль так, что до ватерлинии он был совершенно герметичен: все трубопроводы, коридоры, проходы прокладывались выше ватерлинии. Поэтому вода топила линкор не снизу, а по верхним палубам, выше ватерлинии. Когда ее набежало досыть, получилось так: низ – пустой, легкий; верх – затопленный, тяжелый. А тут еще буксир дернул с левого борта. Вода перелилась влево, и пошел он, родимый, валиться…

Я стоял у второй башни, держался за стойку. Народ посыпался, я держусь. Вишу. Вода подо мной от людей кипит. Потом оторвался и тоже – плюх! – в живое море…

Инженер-капитан 1-го ранга С.Г. Бабенко:

– После доклада мы с Ивановым, начальником техупра флота, снова направились в пост энергетики. Положение корабля к этому времени уже заметно ухудшилось: крен на левый борт приближался к опасной величине. По кораблю передали команду: «Личному составу, прибывшему с других кораблей, построиться на юте! Остальным плыть на своих боевых постах! Левый борт в опасности!» Когда крен корабля увеличился до 12 градусов, нарушилась телефонная связь, доклады в пост энергетики перестали поступать, а от старших начальников никаких распоряжений не было. Иванов приказал мне лично выяснить обстановку.

Я вышел из поста энергетики и спустился в первое машинное отделение. Там находился инженер-лейтенант Писарев с матросами. Они укрепляли носовую переборку, так как получили доклад, что помещение носовых турбогенераторов начинает затапливать. Писарев доложил мне, что у них мало аварийного леса. Я велел ему послать людей на правый шкафут, так как видел, что там выгружали брусья с какого-то корабля. Вышел из машинного отделения и по поперечному коридору направился в 18-й кубрик. Кубрик уже был затоплен примерно на полметра… У носовой переборки матросы под руководством старшины заделывали отверстие от монорельса для транспортировки снарядов. Я спросил:

– Откуда топит?

– Через бортовую продольную переборку! – ответил старшина.

– Не может быть!..

Я прошел в кормовую часть кубрика и вначале услышал по звуку, затем и увидел, что вода поступает через неплотности люка из верхнего кубрика. Тогда я понял, что верхний – 8-й – кубрик уже затоплен! В обход – через 17-й и 7-й кубрики – на верхнюю палубу правого шкафута. Крен корабля продолжал расти. У лееров стояли матросы. Двоим из них я велел закрыть люк 8-го кубрика, через который лилась вниз вода. Матрос доложил мне, что люк уже находится в воде и верхняя палуба левого борта затоплена. Понял, что левый борт уже полностью в воде, и быстро направился на ют, чтобы доложить об опасном положении корабля. Но успел добежать только до камбуза. Опрокидывание застало меня между третьей башней среднего калибра и 100-миллиметровой зенитной пушкой. Тут все загрохотало, палуба выскользнула из-под ног, я получил сильный удар по голове и потерял сознание.

В 4 часа 15 минут линкор перевернулся вверх килем. Я потом определил это время по своим часам, которые остановились в воде. Быстро пришел в себя и стал изо всех сил выгребать вверх, но, ударившись головой, с ужасом понял, что где-то под кораблем. Ориентировки никакой, абсолютная темнота. Я беспорядочно метался в разные стороны, почти теряя надежду выбраться из этой ловушки…

«Мы доплывем!»

Петр Гармаш, офицер крейсера «Слава» (б. «Молотов»):

– Тяжелый взрыв оборвал мой сон. Корабль качнулся, и вслед за этим ударили колокола громкого боя: «Боевая тревога!»

Еще как следует ничего не соображая, мигом натянул брюки, сунул ноги в ботинки и, на ходу, надевая китель – привычка военных лет, – выскакиваю из каюты на верхнюю палубу. Успеваю взглянуть на часы – 01.25… 29 октября 1955 года. Ночь. Корабль затемнился, на верхней палубе лишь мерцают светлячки синих лампочек. Затемнены и другие корабли, стоящие на рейде. Но почему тревога – боевая? И словно в ответ звучит сигнал: «Отбой боевой тревоги!» И тут же – новый: «Аварийная тревога!»

– Что случилось? – спрашиваю у вахтенного офицера. Его пост на юте, у правого трапа.

Вахтенный взволнован:

– На «Новороссийске» взрыв. Сноп огня из носовой части чуть ли не через всю бухту.

Линкор «Новороссийск» – вот он, рядом с нами, метрах в ста – ста пятидесяти. Включили прожектор на кормовом мостике и осветили линкор. Вспыхнули прожектора и на крейсерах «Керчь», «Фрунзе», что стояли ближе к Северной стороне. На линкоре никакой суеты, а тем более паники. Хотя знаем: внутри наверняка уже началась тяжелая борьба с водой.

Взрыв произошел в самой людной части корабля – в районе носовых кубриков, где спали матросы и старшины, и многие из них, предположительно человек двести, погибли сразу же, около пятидесяти было ранено, их переправили в госпиталь.

Площадь пробоины, как было установлено позднее, равнялась почти пятидесяти квадратным метрам. Взрыв прорвал днище, разворотил все палубы, в том числе пробил три броневые палубы, и выплеснул наверх тонны ила. Линкор по-прежнему стоял на бочках с притопленным носом, или, как говорят моряки, с дифферентом на нос, который заметно погружался.

…Матросы, сгрудившись на юте крейсера, лишь изредка перебрасывались вполголоса отдельными фразами. Давно дан отбой аварийной тревоге, прозвучал сигнал «Команде отдыхать!», но никто не уходил в кубрики и каюты. Все с тревогой наблюдали за линкором. На палубе его по-прежнему вроде все было спокойно. На юте стояла группа адмиралов во главе с командующим Черноморским флотом вице-адмиралом В.А. Пархоменко и членом Военного совета вице-адмиралом Н.М. Кулаковым. Поближе к кормовым башням выстроены матросы и старшины, не занятые в борьбе за живучесть корабля. Почему их не переправляют на берег? Между тем дифферент на нос все увеличивался – уже форштевень почти весь под водой.

Наверное, многие из моих товарищей, стоявших рядом, из тех, кому довелось воевать на крейсере в годы Великой Отечественной, вспоминали в эти часы, как и им пришлось пережить трагедию, подобно разыгравшейся на «Новороссийске». Было это в сорок втором, в ночном бою с фашистскими бомбардировщиками, торпедоносцами и торпедными катерами.

Крейсеру долго удавалось отражать комбинированные атаки врага. Но вот одна из торпед врезалась в борт. Повреждение было тяжелейшее: оторвало корму, более двадцати метров. Под воду ушли люди, находившиеся на юте и в кормовых помещениях. Был оторван руль, побиты винты, погнуты гребные валы. Казалось, корабль был обречен. Но аварийщики крейсера под командованием офицеров П.И. Куродова, А.Д. Зинченко и Ю.С. Риске в неимоверно тяжелых условиях сумели перекрыть поступление воды во внутренние помещения корабля и продолжали отражать атаки вражеских самолетов. Экипаж довел-таки свой корабль до базы, преодолев путь от берегов Крыма до Поти. Спасти корабль помог не только героизм моряков, но и прочность корпуса корабля, сработанного советскими корабелами. А выдержит ли «Новороссийск»? Борьба за спасение корабля началась спустя несколько минут после взрыва и продолжалась до тех пор, пока корабль оставался на плаву. Запомнились мне и взволнованные рассказы капитан-лейтенанта Говорова, и других ребят из аварийных партий, вернувшихся тогда на крейсер.

В гигантскую брешь, пробитую взрывом, ринулась забортная вода. Она затопила многие носовые помещения. Уже через несколько минут в борьбу с водой вступили моряки линкора. Вскоре на помощь им прибыли аварийные партии с крейсеров «Кутузов» и «Славы» – под командованием капитан-лейтенанта В.Н. Говорова, с крейсера «Фрунзе».

Работали в немыслимо сложных условиях. Ставили подпоры, укрепляя переборки, конопатили швы. А ведь трудились в кромешной темноте, находясь в холодной воде. Сказались отличная подготовка аварийных партий, умение свободно ориентироваться даже в темноте. Пока затапливался один отсек, подкрепляли другой. Ни один человек не покинул свой пост без приказа. Без водолазного снаряжения аварийщики ныряли под воду и там конопатили щели люков. Самое страшное, однако, было то, что вода с носовой части заполняла верхние помещения линкора, которые по бортам не были герметизированы. Положение все более усложнялось. Внезапно линкор качнулся и стал крениться на левый борт. Крен убыстрялся. И тут воздух наполнился голосами сотен людей. Крик, казалось, заполнил всю ночную бухту. Люди, находившиеся на палубе, посыпались вниз, в воду. Было видно, как те, кто был у правого борта, пытались удержаться за леерные стойки, а за них цеплялись другие и, держась друг за друга, образовывали живые цепочки. Но первые не могли долго выдержать такой груз, и все вместе летели вниз. Потрясенные страшной картиной, мы плакали – от бессилия и невозможности чем-либо помочь товарищам, гибнущим на наших глазах.

Опрокинулся корабль за считаные секунды. Но секунды эти, словно в замедленном кино, отложились в памяти многими картинами. Перекрывая все звуки, прогрохотал по палубе огромный линкоровский баркас. Сорвавшись с ростр, он полетел на людей. За ним прогрохотали, сорвавшись с барбетов, башни орудий универсального калибра. Группа моряков бежит навстречу переворачивающемуся днищу корабля…

Очерчивая огромную дугу, устремились к воде высокие мачты. На самой высокой надстройке замигал семафор, посылая кому-то последние слова… «Что он передавал?» – спросил я позднее у старшины команды сигнальщиков нашего крейсера Дмитрия Миляева. «Прощался», – ответил тот.

Потом раздался шум от удара о воду надстроек, и там, где всего минуту-другую назад возвышалась над бухтой громадина корабля, освещенная прожекторами, теперь чернела вода, на которой, словно тело огромного кита, распласталось днище линкора. На нем виднелись люди. Все разом стихло. Прожектора, словно опомнившись, тревожно забегали по воде, где плавали теперь сотни моряков, сгрудившиеся в основном в одном месте. Они молча барахтались, плыли к берегу, к баркасам и катерам. Влезали на баркасы и сами начинали помогать вытаскивать на борт других. В воде оказались и командующий флотом, и другие военачальники. Судьба не учитывает ранги. Шла борьба за жизнь тех, кого не накрыл, переворачиваясь, корабль или кто сумел вынырнуть из-под него. Сложность заключалась и в том, что на небольшом пространстве оказалось слишком много людей. Паники не было. Кто был посильнее, лучше плавал – помогал слабым, раненым. Например, мой сосед по квартире, грузин, главстаршина Евгений Моджевидзе – он занимался классической борьбой – помог в ту ночь выплыть двенадцати матросам. К сожалению, спастись удалось далеко не всем…»

* * *

Море победило. Оно отняло у людей корабль, но оно не смогло лишить их мужества. Они стояли до последнего… Они не бежали с поля боя. Они покидали его вплавь.

В холодной ночной воде, пережив ужас опрокидывания, моряки не превратились в обезумевшее стадо. Они плыли к берегу, помогая друг другу. К берегу плыли остатки экипажа, а не толпа утопающих… Доплыли не все. Подобрали не всех. То были последние жертвы полуночного взрыва…

Вице-адмирал В.А. Пархоменко:

– Я очутился под кораблем на глубине 11–12 метров. Попробовал всплыть – тут же ударился о палубу. Ощупал ее и понял, куда надо плыть. Догадка спасла жизнь: я выплыл. У поверхности начал уже глотать забортную воду. Но плавал хорошо с детства, поэтому без труда освободился от тянувших вниз брюк и кителя. Дальше все как во сне… До берега не доплыл. Подошла шлюпка, мне помогли перелезть через борт. Я приказал грести к Графской пристани. Как был в мокром исподнем, так и направился в штаб. Часовой не узнал, не хотел пускать…

Я еще не мог свыкнуться с мыслью, что все уже кончено. Впрочем, в корпусе линкора оставались люди, и надо было действовать. Я снял телефонную трубку…

Старшина команды минеров мичман Н.С. Дунько:

– Самое страшное из того, что я видел в ту ночь, – это как на моих глазах вывалилась при крене из своего гнезда 60-тонная противоминная орудийная башня и ухнула прямо на баркас с людьми. А там была аварийная партия с крейсера «Фрунзе». Погибли все в мгновение ока… Они сели в баркас, когда левый борт уже касался воды…

Спасибо Сербулову, помощнику командира, вовремя крикнул:

«Покинуть корабль!» На то, на что не решился адмирал, отважился капитан 2-го ранга. Ему многие жизнью обязаны.

А адмирала, кстати, я спас. Плавал-то я – дай бог, чемпион флота как-никак… Чувствую, в воде кто-то сзади вцепился в голову. Я и не вижу кто. Кричу только: «Голову отпусти, а то потонем!» Он отпустил, за плечи держится. Так к шлюпке и подплыли.

Его втаскивают, а я смотрю – мать честная, да ведь это Пархоменко!..

Капитан-лейтенант В.И. Ходов:

– Я прыгнул в воду в сторону крена – солдатиком. Вынырнул, чуть отплыл, и тут за моей спиной раздался мощный всплеск – линкор перевернулся. От удара о воду пошла воздушная волна.

В воде паники не было. Люди сбивались в группки и плыли на огни берега. Метрах в десяти от меня покачивалась фуражка комфлота. Потом увидел, как матросы окружили Пархоменко, готовые в любую минуту прийти к нему на помощь. Неподалеку плыл вице-адмирал Кулаков. Он крикнул матросам: «Ребята, вы сами держитесь! Мы доплывем…»

Баркасы и катера подбирали плывущих. Некоторые матросы кричали: «Нас не надо! Мы доплывем! Других спасайте!» На днище, на киле перевернувшегося линкора сидели вскарабкавшиеся туда моряки. Они тоже кричали: «У нас нормально! Подбирайте тех, кто тонет».

Меня втащили на катер с крейсера «Фрунзе». И вовремя. Выбился из сил, так как китель не сбросил: в нем были партбилеты и членские взносы. Всех спасенных катер высадил на крейсер «Фрунзе». У трапа нас встретил корабельный врач.

– Как себя чувствуете?

– Нормально.

Я прошел в каюту секретаря партбюро. Офицеры набились.

– Расскажи, как там?

– Дайте переодеться…

Партбилеты высохли. Чуть покоробились. Но менять их не пришлось…

Утром начальник политотдела спросил меня, сколько погибло.

– Человек пятьсот.

– Не может быть! Преувеличиваешь!

Увы, я и не знал, что преуменьшаю. В госпитале мне приказали отвести всех ходячих спасенных в Учебный отряд. Там я пробыл двое суток. Успел только позвонить жене на работу.

– А Веры нет. Побежала в госпиталь.

– Если появится, передайте, что я жив.

Потом еще сутки писал похоронки и наградные листы. При расследовании председатель комиссии Малышев сказал мне: «Экипаж вел себя геройски. Паники не было. Парторганизация правильно строила свою работу». Рядом стоял Главнокомандующий Военно-Морским Флотом Адмирал Флота Советского Союза Кузнецов. Малышев заметил ему:

– Николай Герасимович, всех отличившихся надо бы представить к наградам.

Но подписать наградные листы Кузнецов не успел. Его освободили от должности.

Старший лейтенант К.И. Жилин:

– Линкор заваливался на борт. Кормовой флагшток торчал уже горизонтально. Я вскочил на него. Инстинкт подсказал: прыгать вниз головой опасно. Лучше ногами. Даже если сломаю кости, все равно выплыву. Ухнул солдатиком. Ушел глубоко… Раз – взмах, два, три… Воздуха не хватает. Но вижу – вода над головой светлеет. Это горели прожекторы. Вынырнул. Первое движение на поверхности – найти свою фуражку. Да где там… Сразу стал отплывать от линкора. По грохоту в корпусе понял, что корабль переворачивается, что летят с фундаментов котлы, машины, механизмы… В воде увидел голову Жени Поторочина. Подплыл поближе. Тот был в одних трусах. Он кричит мне: «Разденься!» – «И так доплыву»…

Раздеваться я не хотел. Дело в том, что я был волейболистом и потому носил красные трусы – от спортивной формы. Думаю, выберусь и буду как дурак в красных трусах. Нет уж… Лучше так доплыву.

Вижу, какой-то баркас на месте крутится – в нерешительности. Ору:

– Иди людей собирать!

Гребцы налегли на весла и пошли навстречу плывущим. Мы доплыли. Я отправился сушиться в кочегарку госпиталя. Давно бросил курить, но тут закурил.

Невеста моя жила в Казани. Отбил ей телеграмму: «Жив-здоров, а пленок нет…» Странный текст? Летний отдых я провел с Людой в Казани. Много фотографировал. Пленки проявить не успел. Они остались в каюте. Эх, да что там пленки… В общем, через пару месяцев мы поженились. Такая вот семейная история.

Капитан-лейтенант В.В. Марченко:

– Прыгнул я довольно неудачно… Попал на леера, ободрал ногу, сильно ударился теменем… Кто-то въехал мне каблуком в губы. Свалка. Все же выбрался из воды на поверхность. Сбросил ботинки, расстегнул китель, но скидывать его не стал. В нагрудном кармане – партбилет и удостоверение личности. Брюки тоже не сбросил. Плыть к баркасам не имело смысла. Они и без того были перегружены. Двинулся прямо к Госпитальной стенке. Старался держаться как можно спокойнее.

Рядом со мной плыл корабельный чекист. Здоровый парень. Его подняли на катер вместе со мной. Оглянулся, увидел перевернутый линкор и рухнул замертво. Сердце разорвалось.