Текст книги "Тайна гибели линкора «Новороссийск»"

«Спокойно, ребятки, спокойно!..»

В половине второго ночи линкор «Новороссийск» вздрогнул от подводного удара. Взрыв сверхмощной силы пробил восемь палуб – из них три броневые – и огненным форсом взметнулся перед дульными срезами первой – трехорудийной – башни главного калибра…

Об этом больно писать… Взрыв пришелся на самую людную часть корабля: на кубрики, где спали матросы электротехнического дивизиона, боцманской команды, музыканты, артиллеристы, а также только что прибывшие новички…

Командир артиллерийской боевой части линкора «Новороссийск» капитан 3-го ранга (ныне капитан 1-го ранга в отставке) Ф.И. Тресковский:

– Как нарочно, за сутки до взрыва на корабль прибыло пополнение – двести человек. Это были бывшие солдаты из Киевского военного округа, их перевели к нам в связи с переходом армии и флота на более короткие сроки службы (армия – три года, флот – четыре). Многие из них были еще в армейских сапогах. Конечно, корабля они не знали и сразу же попали в такую переделку, из которой и бывалому моряку непросто выйти…

Мы накормили их ужином, хотя у них и продаттестатов еще не было. Сербулов, помощник, добрая душа, сумел всех накормить… Для многих этот ужин оказался последним. На ночь новичков разместили в шпилевом помещении, это в носовой части корабля… Как раз именно там и рванул взрыв. Полусолдаты-полуматросы, они были в большинстве кавказскими горцами и плавать не умели…

Старшина 1-й статьи Л.И. Бакши:

– Столб взрыва прошелся через наш кубрик, метрах в трех от моей койки… Когда я очнулся – тьма кромешная, рев воды, крики, – первое, что увидел: лунный свет, лившийся через огромную рваную пробоину, которая, как шахта, уходила вверх…

Я собрал все силы и закричал тем, кто остался в живых:

«Покинуть кубрик!» Посмотрел вверх, увидел сквозь пробоину Сербулова. Помощника. Он стоял над проломом, без фуражки, обхватив голову, и повторял:

– Ребятки, спокойно… Спокойно, ребятки!.. Спокойно!..

Мы его любили, звали между собой «Покрышкин». Когда он появлялся на верхней палубе, кто-нибудь давал знать: «Покрышкин в воздухе!» Помощник был весьма строг по части корабельных правил и, если замечал, что кто-то сидит на крашеном железе, на кнехтах или трапе, шлепал по мягкому месту цепочкой от ключей. Он всегда покручивал ее вокруг пальца… У него это так по-домашнему выходило. Никто на него не обижался. Уважали очень за то, что корабль знал, как никто другой…

Я увидел его возле развороченных шпилей и сразу как-то успокоился. Уже потом, в госпитале, обнаружилось, что у меня изрезаны ладони и пробита черепная кость… А тогда… Из загнувшегося стального листа торчали чья-то голова, плечи… Я хотел помочь выбраться, потянул на себя и… вытащил половину торса.

Всех пострадавших перевели в кубрик № 28-а – он в корме. Мы были голые – с коек. Ночь. Октябрь. Холодно… Я провел перекличку и составил список. Тут открылась дверь, и вошел начальник штаба эскадры контр-адмирал Никольский. Он нас подбодрил и велел выдать новые робы из корабельных запасов. Едва мы оделись, как бросились вниз, помогать товарищам, что в низах. Они подпирали брусьями переборки. Вода хлестала из всех щелей… Матросы работали споро, но спокойно. Никакой паники. Нам сказали, что мы здесь не нужны, – там были только расписанные по тревоге. Я отправился на свой боевой пост – мостик ПВО. Но что там делать, на верхотуре?! Я и мои дальномерщики Леня Серяков и Саня Боголюбов спустились вниз и отправились в коридор адмиральского салона, который числился за нами как объект приборки. Может, мне дело найдется?

Старший лейтенант К.И. Жилин:

– Когда я понял, что повторного взрыва не будет, то есть детонации не произойдет, стал тормошить Поторочина: «Женька, вставай!»

Он спал на верхней койке. Не отошел еще от дня рождения, после свидания с невестой.

– Что случилось?

– Взрыв на корабле!

– Какой взрыв?!

– Понюхай!

От запаха тротила он сразу протрезвел. Спрыгнул вниз. Я натянул ботинки на резинках, китель уже набрасывал на ходу… первый трап, второй трап. Верхняя палуба. Темно. Освещение погасло. Огляделся. Перед первой башней – вспученное корявое железо… Зажатый труп… Все забрызгало илом. Бросился на ют – вахтенному офицеру. Якорную вахту стоял замполит из дивизиона движения Витя Лаптев, Герой Советского Союза. Звезду получил в пехоте, за форсирование Днепра. На месте его нет. Бегу снова на нос. Встретил дежурного по кораблю – штурмана Никитенко. Надо объявлять тревогу. Но корабль был еще обесточен. Колокола громкого боя молчали. Отправили по кубрикам прибежавших матросов: «Поднимайте людей!» А сам стал бить в рынду – судовой колокол. Его тревожный звон, словно набат, понесся по всему иду… Тем временем электрики подключили аварийную аккумуляторную батарею, и по всем палубам затрезвонило: «Боевая тревога!» Но большинство матросов и без того уже были на боевых ютах. Я побежал на свою батарею.

Парторг линкора капитан-лейтенант (капитан 1-го ранга в отставке) И. Ходов:

– Я оставался за замполита командира линкора. В час ночи приняли с Сербуловым последний баркас с матросами. Прибыли из увольнения все, без замечания. Отправился спать. Моя каюта на корме – последняя в офицерском коридоре.

Проснулся от сильного толчка – меня выбросило на бортик кровати. Звук взрыва ощутился в корме довольно глухо… Свет дали быстро. Оделся и побежал на ГКП (главный командный пункт). Вообще-то, по боевой тревоге я был расписан на ЗКП (запасной командный пункт). Но поскольку я оставался за замполита, то и направился туда, где должен быть зам, – на главный командный пункт. Вскоре поступил первый доклад и из ПЭЖа (поста энергетики живучести): «Взрыв в носу. Разбираемся. Пройти туда трудно». Потом сообщили: «Есть убитые и раненые».

Зосима Григорьевич Сербулов распорядился: «Давай-ка, Володя, организуй баню под прием раненых. Да в нос не ходи. Посмотри…»

На баке увидел тела погибших. Приказал унести их под башню накрыть одеялами.

Во время взрыва на баке – у гюйсштока – стоял часовой. Воздушной волной его выбросило в море. Чудом остался жив. Он сам подплыл к якорь-цепи. Его подняли.

Как партийный работник, скажу со всей ответственностью: люди держались стойко – никто не устрашился вида ран, крови, трупов… Действовали как в бою, хотя молодежь войну видела только в кино.

Взрыв погубил человек двести. Я поручил начальнику клуба заняться отправкой раненых. Благо госпиталь был рядом, а баркасы уже стояли под бортом.

Снова поднялся на главный командный пункт. Дали с Сербуловым радиограмму открытым текстом в штаб флота: «Взрыв в носовой части. Начата борьба за живучесть».

Зосима Григорьевич попросил меня сбегать в пост энергетики и живучести, узнать обстановку на местах. Нырнул под броневую палубу, добрался до ПЭЖа. Там шла нормальная работа. Командир электротехнического дивизиона Матусевич доложил, что вода, несмотря на принятые меры, продолжает поступать. Рядом находился и командир дивизиона живучести Юра Городецкий. Даже мысли такой не было, что вижу их в последний раз. Правда, дней за десять до взрыва вышел у нас с Городецким такой разговор. «Хорошо, – заметил он, – артиллеристам. Отстрелялись – и к стенке. А мы, механики, – смертники. Нам свой ПЭЖ не оставить, что бы ни случилось».

Пожурил я его тогда за упаднические настроения. А ведь он прав оказался…

Я поднялся наверх, в ГКП. Доклад мой Сербулова особенно не обеспокоил. Он вообще был человеком выдержанным, неторопливым, рассудительным. Приказал разводить пары и спустить за борт водолаза для осмотра пробоины. Спустили матроса в легком снаряжении – его сразу же потянуло в пробоину. Опасно! Решили спустить тяжелого водолаза. Тот доложил: «Пробоина такая, что грузовик въедет!» Я отправился в низы, где сдерживали напор воды аварийные партии…

Люди работали рьяно, истово… Работали – не то слово. Они боролись врукопашную с морем, ставили раздвижные упоры, подпирали выгибающиеся от напора переборки деревянными брусьями, конопатили двери, перекрывали клинкеты, заглушали трубы…

Не помню, сколько прошло времени, кажется не больше часа, когда по громкой трансляции мне передали из ПЭЖа распоряжение Сербулова подняться наверх. На линкор прибыл начальник политуправления флота контр-адмирал Калачев.

Доложил ему обстановку.

– Что у вас тут могло взорваться?

– Ничего. Все погреба в норме.

– Ваши предположения?

– Взрыв забортный, товарищ адмирал… Предположений пока не имею.

Мы спустились с ним в душевую, к раненым. Потом побывали у тех, кто уцелел от взрыва. Вещевик выдавал им новые робы. Калачев отправился с ранеными на баркасе проведать тех, кого уже переправили в госпиталь. На корабль он больше не вернулся, и это стоило ему карьеры. Его обвинили в трусости, разжаловали. Но я бы не назвал его трусом. Когда он покинул «Новороссийск», линкор еще держался на ровном киле, видимой угрозы для жизни спасавших его людей не было.

Сразу же после съезда Калачева к трапу подошел катер командующего флотом вице-адмирала Пархоменко. Вместе с ним на корабль прибыли член Военного совета вице-адмирал Кулаков, начальник штаба эскадры контр-адмирал Никольский (командир эскадры контр-адмирал Уваров находился в отпуске). Сербулов встречал комфлота, а я докладывал обстановку Кулакову. Тот долго слушать не стал.

– Ладно, веди меня в низы. Разберемся на месте.

Спустились по трапам. Матросы конопатили дверь. Но вода прорывалась снизу. Аварийными работами в кубрике руководил старшина 1-й статьи. Фамилию не помню. Офицер, начальник аварийной партии, был на берегу. Но старшина справлялся за него довольно толково.

На средней палубе матросы задраивали вторую броневую дверь. Кулаков приободрил их: «Молодцы!» Словом, все шло как надо. Мы поднялись наверх. К тому времени на корабль прибыли из города старпом капитан 2-го ранга Хуршудов и штатный наш замполит капитан 2-го ранга Шестак. Я сдал ему обязанности.

Заместитель командира линкора по политчасти капитан 2-го ранга Г.М. Шестак:

– Ночью в городе, у себя дома, я услышал взрыв. Прибежал на Графскую пристань, оттуда катером – на «Новороссийск». Линкор был полностью укомплектован личным составом – 1620 человек. Накануне прибыло пополнение и курсанты из Одесской мореходки. Всего вместе с аварийными партиями соседних крейсеров на «Новороссийске» было более 1900 человек.

Площадь пробоины – уже потом, когда линкор подняли, – определили в 150 квадратных метров. Через эту гигантскую брешь в первые минуты в корпус корабля поступили сотни тонн забортной воды. Все службы на линкоре сработали четко: сразу же выставили семь линий обороны. Правда, постепенно их пришлось сдавать одну за другой. Пока затапливался один отсек, подкрепляли другой. Ни один человек не покинул свой пост без приказа. Сдавали переборки, а не люди. Если на наших отечественных линкорах толщина переборок превышала сантиметр, то итальянцы, стремясь облегчить корабль для увеличения скорости хода, делали их из листов толщиной в несколько миллиметров, то есть раз в пять тоньше. Под напором воды они вспучивались, как фанера, и лопались.

Благодаря героическим усилиям и умелым действиям экипажа «Новороссийска» линкор с такой огромной пробоиной продержался на ровном киле два часа сорок минут…

Мичман И.М. Анжеуров, адъютант командира:

– Едва пришел в себя после взрыва – бросился поднимать своих секретчиков. Хранилище секретных документов – в носу, неподалеку от места взрыва. Еще не успели дать свет, темень… Раздобыл где-то фонарь. Надо спасать документы. Их сотни. Вода уже по щиколотку. Тут дали свет. Я бросился в кубрик радиотехнической службы. Приказал морякам снять наматрасники и таскать в них документы в мою каюту. Вскоре она была завалена почти доверху. Однако спасти все документы мы не успели. Носовая часть линкора быстро погружалась. Там же, в секретной части, остались и схемы непотопляемости корабля, которые были так нужны потом в ПЭЖе…

Старшина 2-й статьи В.В. Скачков:

– До демобилизации мне оставалось всего 21 сутки, а пришел я на линкор в 1951 году.

В тот день мы выходили в море после ремонта подшипников правого гребного вала, а вечером я сошел на берег в увольнение. На корабль вернулся в 0.20. А спустя час рванул взрыв.

Я находился в ленкаюте, расположенной на батарейной палубе между барбетами первой и второй башен по правому борту. Удар пришелся в 15–20 метрах от меня. Я тут же выскочил на верхнюю палубу и увидел дымящийся развороченный настил…

В районе взрыва находилась прачечная, которой заведовал старший матрос Алексей Логунов, мой лучший друг. Я бросился туда, но там была вода…

Потом, когда поступила команда построиться на юте, ко мне подошел адъютант командира мичман Анжеуров и велел отдать аккумуляторный фонарь писарям, собирающим документацию в секретной канцелярии. Я передал свой фонарь старшине команды писарей Александру Карпенко, спросил, не нужно ли помочь. От помощи он отказался. Больше я его не видел, так как никто из писарей после опрокидывания не выплыл…

Главный боцман линкора «Новороссийск» мичман Ф.С. Степаненко:

– В ту ночь я бы точно погиб на корабле, останься в своей каюте. Она аккурат в районе взрыва располагалась. Первая от артпогреба. Но заболела старшая дочь. Ей неправильно сделали прививку от полиомиелита. Разбил паралич. Жена ее в больницу повезла, там и на ночь с ней осталась, а мне переслала со старшиной баркаса записку: мол, так вот и так, надо бы с семилетним сынишкой дома посидеть. Отпросился я у своего непосредственного начальника – Зосимы Григорьевича Сербулова – и до хаты. Я тут недалече – в Ушаковой балке – как жил, так и живу… Да… Ночью пригрелся подле меня сынишка. Разбудил нас взрыв. Что за ЧП? Оделся и бегом в Аполлоновку, на корабль. «Может, война?» На Госпитальной стенке два полураздетых матроса. Оба мокрые.

– В чем дело?

– «Новороссийск» наш взорвался.

– Вы что – пьяные?!

Да сам вижу – трезвее не бывает. Нашел ялик.

– Греби к линкору!

А уж издали вижу – беда. Нос просел, корма поднялась. Винты видать… Эх!..

Старший лейтенант К.И. Жилин:

– Я собрал личный состав своей батареи и разбил матросов на пятерки. Так удобнее было доставать людей из покореженных взрывом кубриков. Первым делом, конечно, стали выносить раненых: одних отправляли сразу в госпиталь, других относили в баню… Трупы складывали на баке и накрывали их орудийными чехлами, бушлатами…

Потом, когда закончили эту печальную работу, отправил своих в башни – на боевые посты. Но так как меня из дежурных по низам не сменили, то я остался на верхней палубе руководить заводкой буксирного троса. С левого борта носовой части к нам подошел мощный буксир. С него подали трос, и мы завели его за барбет носовой башни. Чтобы буксир смог подтащить нас к берегу, к Госпитальной стенке, надо было обрезать бридель носовой бочки, которая держала линкор на своем мертвом якоре. Но, увы, нос просел слишком глубоко, и обрезать бридель-цепь уже было невозможно. Буксир изо всех сил подтянул «Новороссийск» метров на двадцать, но якоря стащили линкор обратно.

Тогда кто-то скомандовал: «Буксир в кормовую часть!» Я схватил мегафон и бросился на ют. Завели буксирный трос на корму, закрепили за кнехты. Буксир, отчаянно работая винтами, потащил нас к берегу. Но тут же увеличился крен на левый борт. Крен выровняли. Отдали кормовой бридель. Корма пошла вверх, нос просел еще глубже. Буксир яростно взбивал воду винтами. Он уже не мог стащить нос линкора с грунта.

Инженер-капитан 1-го ранга С.Г. Бабенко:

Спросив у оперативного дежурного (чья шутка насчет ночной побудки так злосчастно сбылась), куда он выслал за мной катер, я быстро собрался и бегом кинулся на Графскую пристань. По дороге вспомнил, что командир пятой – электромеханической – боевой части линкора «Новороссийск» Иван Резников сейчас в отпуске и уехал из Севастополя к себе на родину, в Тихорецк.

Катер быстро отошел от причала, подошел к линкору, стоявшему на своих бочках с сильным дифферентом на нос. Носовая часть корабля уходила в воду до якорных клюзов. Было около трех часов ночи, когда катер подвалил к левому рабочему трапу. Поднялся на шкафут и там встретил инженера-механика крейсера «Кутузов» капитана 2-го ранга Мухина. Он прибыл на линкор во главе аварийной партии своего корабля на помощь личному составу линкора. Прошли с ним на бак. Там верхняя палуба до самой второй башни главного калибра была обильно залита илом, а в районе между носовыми шпилями и первой башней зияла громадная пробоина. Здесь же я встретил помощника начальника штаба эскадры капитана 2-го ранга Соловьева и спросил его о глубине под килем. Он по телефону запросил мостик и сообщил мне, что глубина места якорной стоянки 18,2 метра. Возникла мысль срезать якорные цепи и бридель, чтобы освободить от них нос корабля. Соловьев пошел организовывать баркас, а я – автогенный аппарат и газорезчика. Но пока мы добывали газорезку, к бочке уже подошел баркас с крейсера «Молотов», и мы увидели искры от работы автогенного аппарата. Правда, резчику удалось срезать только бридель, якорные же цепи вместе с клюзами уже погрузились в воду… Мы с Мухиным спустились в нижние помещения на батарейной и нижней палубах. Шпилевое отделение, носовые кубрики до 3-го, а на броневой палубе до 15-го кубрика уже были затоплены. У носовых переборок матросы крепили аварийный лес. Работали они дружно, слаженно. Мы подошли ближе, и вот тут-то убедились, что собой представляли облегченные итальянские переборки – под напором воды они выпучивались, как фанерные, в них появлялись трещины, через которые начинала фонтанировать вода.

Старшина 2-й статьи В.В. Скачков:

– Переборки трещали, выгибались и лопались, как яичная скорлупа. Видел своими глазами, так как я был расписан в аварийной партии. Вместе с другими задраивал люки, двери, ставил крепления, подпоры… Как только переборка сдавала и нас заливало, переходили в следующее помещение…

Командир аварийной партии с крейсера «Молотов» инженер-капитан-лейтенант В.М. Говоров:

– Мне было нелегко на линкоре не только потому, что шел самый настоящий бой с поступавшей водой, но и потому, что я не знал расположения подпалубных помещений «Новороссийска». Я рассчитывал на выучку матросов аварийных постов, на их знание корабля, и не ошибся. Они оказались отлично подготовленными, свободно ориентировались в кромешной тьме. Мои команды выполнялись в считаные минуты, все делалось спокойно, молча. Только стук кувалд да скупые фразы: «Держи крепче!», «Давай клинья!», «Конопать швы!» А потом пошли доклады: «Подпоры подставлены!», «Люки подкрепили!..»

Без водолазного снаряжения матросы-аварийщики ныряли под воду и там конопатили щели люков. И лишь когда вода доходила мне до подбородка (а мой рост 186 см), я давал команду «Покинуть помещение!»… Так мы дошли до так называемых «теплых коридоров», где уже не было поперечных переборок, то есть до района машинно-котельных помещений.

Личный состав электромеханической боевой части практически весь погиб, не покинув свои боевые посты, расположенные в нижних палубах линкора.

Борьба за живучесть корабля требует огромнейшего напряжения всех духовных и физических сил, проявления величайшего мужества, стойкости, воли… Такое под силу людям сильным, любящим свою Родину, свой народ. Такими в моей памяти остались «новороссийцы».

Матрос Н.Я. Ворническу:

– Мы делали все, чтобы остановить распространение воды. Но она поступала по кабельным трассам, да и у люков и дверей герметичность была очень слабая… Мы сдавали отсек за отсеком, но корабль оставался освещенным. Электрики исправно поддерживали живучесть электросетей, своевременно отключая затопленные участки. Люди не сдавались. Но корабль стал заметно крениться. В разгар борьбы с водой к нам подоспел капитан 1-го ранга Бабенко, флагмех дивизии крейсеров. Он был с нами до конца.

Крен нарастал. Некоторые матросы куда-то уходили и скоро возвращались переодетыми в форму 1-го срока и в ней продолжали действовать. Люди чувствовали близость катастрофы, но оставались верными морским обычаям…

Инженер-капитан 1-го ранга С.Г. Бабенко:

– По броневой палубе мы с Мухиным прошли в пост энергетики и живучести. Там на своих местах находились исполнявший обязанности командира пятой боевой части Ефим Матусевич и командир дивизиона живучести капитан-лейтенант Городецкий. Обстановка в посту была внешне спокойная и деловая – матросы, стоявшие на связи, принимали доклады, передавали приказания. Я попросил ознакомить меня с обстановкой на корабле. Докладывал Городецкий, Матусевич только дополнял и уточнял некоторые обстоятельства. На мой вопрос: «Где боевая документация?» – ответили, что она находится в секретной части и после взрыва оказалась затопленной.

Дела обстояли примерно так: в результате взрыва затопило носовые помещения до 3-го кубрика на батарейной палубе, до 15-го на броневой, шпилевое отделение и носовые дизель-генераторы. Матросы стоят на своих боевых постах, ведут борьбу с распространением воды. В действии находятся котел № 1 и носовые турбогенераторы. На корабль в помощь экипажу «Новороссийска» прибыли аварийные партии с трех крейсеров – «Кутузов», «Молотов» и «Фрунзе». Сразу после взрыва создался крен в полтора-два градуса на правый борт, но перекачкой мазута его выровняли.

Выслушав доклад, уточнив некоторые детали, я направился на ют корабля, где, как мне сказали, находилось все командование флота во главе с вице-адмиралом Пархоменко. Еще на подходе к юту я увидел своего комдива – командира дивизии крейсеров контр-адмирала Лобова. К нему я и направился с докладом о состоянии корабля. Но меня перехватил начальник технического управления флота инженер-капитан 1-го ранга Виктор Михайлович Иванов. Он попросил ознакомить его с обстановкой на месте. Прошли мы с ним по тому же маршруту, по которому ходили с Мухиным. Но положение изменилось к худшему: в 3-м и 15-м кубриках уже по колено стояла вода. В посту энергетики и живучести Матусевич и Городецкий доложили об обстановке на корабле. После обмена мнениями Иванов дал указание Матусевичу перейти на работу котла № 8 в корме и кормового турбогенератора.

Поскольку вода продолжала затапливать носовые помещения, стали советоваться, какие меры принимать дальше. В это время уже появился небольшой крен на левый борт. Но больше всего нас беспокоил все увеличивавшийся дифферент на нос. Стали рассматривать возможности его выравнивания. Предложение о затоплении кормовых помещений (для этого могли быть использованы кормовые погреба боезапаса) было сразу же отклонено, так как система принудительного, быстрого затопления на корабле отсутствовала, а медленное затопление помещений с большими свободными поверхностями могло только ухудшить положение корабля. Пришли к выводу, что на глубине 18 метров корабль при дальнейшем затоплении останется на грунте, и часть его будет возвышаться на поверхности. В самом деле, осадка корабля до затопления была примерно 10 метров, высота надводного борта в носу – 16 метров, в корме – 8 метров, при ширине корабля 28 метров, он по мере затопления сядет килем на грунт либо повалится на левый борт, при этом его правая половина останется незатопленной. Так мы представляли в худшем случае дальнейшие последствия затопления корабля. К великой печали, мы ошиблись в своих предположениях.

Дело осложнялось и тем, что под рукой не оказалось таблиц непотопляемости. Таблицы были составлены институтом Крылова, получили гриф «Секретно» и потому хранились в секретной части, в которую уже было не попасть. Впоследствии этот горький опыт был учтен: теперь таблицы непотопляемости хранятся в сейфах прямо в постах энергетики и живучести.

Генерал-майор медицинской службы Н.В. Квасненко:

– Почти сразу же после разбудившего меня взрыва затрезвонил телефон. Звонил оперативный дежурный из штаба флота:

– Николай Васильевич, приготовьте – пятьсот.

– Понял – пятьсот.

Речь шла о предполагаемом числе раненых. Я еще не знал, где и что. Но просьба приготовиться к приему пятисот раненых говорила о многом.

Немедленно оделся и – на гору. Сосед меня подвез на машине прямо к КП медицинской службы флота. В моем кабинете временно жил специалист по лечебным вопросам подполковник Романов. Он уже все знал. Увидев меня, взмолился:

– Николай Васильевич, будьте любезны, отпустите меня на линкор! Мое место сейчас там!

Я его отпустил. Увы! Мы виделись в последний раз! Романов погиб, спасая коллегу… Я позвонил своему заместителю полковнику медслужбы Александру Ефимовичу Пестову:

– Немедленно отправляйтесь на линкор «Новороссийск». Там почти весь Военный совет флота. Проследите за эвакуацией раненых. Да ни на шаг не отходите от командующего флотом. Он тяжело болен.

Затем стал звонить главным врачам городских больниц. Не вдаваясь в подробности, выяснял, кто сколько может предоставить нам коек. Вдруг новое сообщение от оперативного. Вместо ожидавшихся пятисот раненых оказалось всего лишь полсотни. Все они свезены с корабля и размещены в Главном госпитале Черноморского флота. Я вызвал машину и помчался на Корабельную сторону. Решил пробраться на линкор и попытаться снять с корабля своего вчерашнего пациента, то есть Виктора Александровича Пархоменко.

Командующий Черноморским флотом вице-адмирал В.А. Пархоменко:

– Еще с борта катера в глаза сразу бросилось, что нижняя площадка линкоровского трапа поднялась над водой непривычно высоко. Нос «Новороссийска» ушел в море по самые клюзы, корма поднялась, а вместе с ней и трап. «Да-а… – думаю, – какие уж тут бензиновые пары». Все мои недуги как рукой сняло. Стресс, как сейчас принято говорить, и лечит и калечит. Меня он тогда излечил мгновенно.

Принял доклады, прошел на бак. Форштевень весь погрузился. Что же взорвалось? Никто точно не знает. Обратил внимание, что вся верхняя палуба густо заляпана илом. Откуда?

Приказал развести пары в кормовом эшелоне. Носовой – дежурный – котел заглушили, и вовремя. Вода уже проникала в котельное отделение.

Осмотрел район взрыва: все деформировано, смято, исковеркано… Прибыл водолаз, доложил: «Огромная пробоина уходит под днище. Никакого пластыря не хватит, чтобы закрыть».

Очередной катер с Графской пристани доставил на борт «Новороссийска» начальника технического отдела флота инженер-капитан 1-го ранга Иванова, врио командующего эскадрой контр-адмирала Никольского… Иванов, флотский инженер с большим опытом, заверил меня:

– Мы, без сомнения, оставим корабль на плаву. Это же не шлюпка – линкор!

Стали прибывать аварийные партии с соседних крейсеров. Включались в работу… Завели с кормы конец на буксир, и тот потащил «Новороссийск» к Госпитальной стенке. Но якоря разворачивали и держали линкор на прежнем месте… Я спустился вниз. Посмотрел, как идут аварийные работы. Вода била сквозь переборки ключами, как в родниках. Иванов еще раз меня обнадежил: «Не беспокойтесь. Борьбу за живучесть ведем всеми средствами».

«Я думала, папу похитила иностранная разведка…»

Любые списки личного состава начинаются с фамилий старшего по званию. Скорбный перечень имен погибших на «Новороссийске» моряков открывается с инженер-капитана 1-го ранга Иванова, начальника технического управления Черноморского флота, без пяти минут адмирала…

По странной игре обстоятельств пути корабля и этого человека переплелись не однажды.

Виктор Михайлович Иванов был назначен в состав приемочной команды итальянских кораблей, но в последний момент по служебным обстоятельствам ему пришлось вернуться в Севастополь, а вместо него полетел в Албанию контр-адмирал Зиновьев. Зиновьев в командировку лететь не хотел: плохо себя чувствовал, жаловался на сердце, и неспроста: по пути в албанский порт скончался. Тело его самолетом доставили на Родину и предали земле в Николаеве. «Новороссийск» же привел в Севастополь контр-адмирал Беляев. Иванов не раз бывал на этом корабле как начальник техупра, каждый раз поражался тому, сколь авантюрно был построен этот корабль в смысле живучести. Как будто те, кто планировал сей быстроходный красавец, не предполагали, что вражеские снаряды могут дырявить его корпус. И если с артиллерийской точки зрения линкор был грозной крепостью, то с инженерной – «плавучим гробом».

Вряд ли кто-нибудь еще, кроме Иванова, знал в ту ночь на «Новороссийске», сколь опасен этот старый «итальянец», но, доложив комфлоту о приближении крена к критической отметке и повинуясь приказу, он ушел вниз, в пост энергетики и живучести, зная, что идет погибать. И если поначалу у начальника техупра еще были надежды спасти корабль, то, побывав в ПЭЖе, вникнув в обстановку, он успел предупредить Пархоменко о надвигающейся беде. «Иванов поднялся на верхнюю палубу вместе со мной, – свидетельствует бывший офицер техупра инженер-капитан 2-го ранга Д.И. Мамонов, – и доложил комфлоту, что корабль находится в критическом состоянии, необходимо принять срочные меры по эвакуации личного состава. Этот доклад вызвал у Пархоменко яростный гнев. Он разразился в адрес начальника техупра грубой бранью за то, что тот покинул ПЭЖ без его ведома, и приказал ему немедленно вернуться на место и продолжать работы по спрямлению корабля».

Не подчиниться было нельзя… Что он перечувствовал в эти последние свои минуты? Что вообще может пережить тридцатисемилетний человек, зная, что его посылают на верную смерть, и нет ни времени, ни слов, чтобы перечить, умолять, объяснять… Надо идти. Так требуют присяга, долг, честь. Там внизу – его люди, его офицеры. Они обречены. Но надо идти к ним. Убежать, спрятаться, затаиться? Я не могу и предположить, что хоть одно из этих желаний смутило его душу добряка и бессребреника, душу настоящего русского офицера.

Едва Иванов скрылся в подпалубном люке, как линкор стал безудержно валиться на борт. Тело начальника техупра не нашли ни водолазы, ни рабочие, разбиравшие поднятый корабль…

– Я думала тогда, что папа все равно живой и что его, наверное, похитила иностранная разведка, – грустно улыбается дочь Иванова Галина Викторовна. – Ведь я была девчонкой-школьницей. Собиралась в то утро в школу, а мама сидела в спальне, очень напуганная ночным вызовом отца. Но ведь его вызывали часто.

В классе сказали, что уроков не будет – общий восторг! – потому что взорвался корабль. Мне стало страшно. Я как-то связала это с ночным отъездом папы. А вдруг он там? Потом прибежал брат и сказал: «Папа остался в корабле…»

С соседнего двора заголосил петух. Так странно было слышать его крик посреди Севастополя. Я в доме, где все обитатели, все вещи, книги, раковины, кактусы, фотопортреты, безделушки, старинный стол и семейное ложе вот уже тридцать третий год ждут возвращения хозяина.