Текст книги "История войны и владычества русских на Кавказе. Народы, населяющие Кавказ. Том 1"

В день тризны гости собирались в кунахскую и размещались под открытым небом, под навесом или во дворе дома семейства умершего. В кунахской было приготовлено все необходимое для начала тризны. Чем богаче и знатнее было лицо, по которому совершалась тризна, тем больше было приготовлений и затей, в особенности если покойный принадлежал к сословию князей.

В кунахской перед очагом, на бархатных подушках раскладывали одежды умершего или убитого князя, покрытые черной прозрачной шелковой тканью. Над ними развешивали боевые доспехи покойного, непременно в порядке, обратном тому, как надевают оружие живые. Вокруг подушек толпились предводители партий и молодые наездники – друзья покойного, одетые в черное платье и с печальными лицами. Между предводителями и наездниками ближе к куче одежд стояли певцы в богатых нарядах с музыкальными инструментами, оправленными в черненое серебром и с позолотой.

С приходом в кунахскую самого близкого родственника начиналась тризна. Один из певцов, выступив вперед, пел жизнеописательную песнь покойному, ему аккомпанировали туземные инструменты и удары в такт дощечек в серебряной оправе. Звонкий голос певца и красноречивые слова песни часто вызывали шепот одобрения у внимательных слушателей. Певец воспевал подвиги умершего, жизнь его уподоблялась светлой заре, алмазной струей разлившейся по горизонту лазурного неба и «как молния изчезнувшей во мраке кровавых туч, скопившихся над его родиной; его ум – разуму книги; его щедрость – майскому дождю, позлащающему нивы. Внимательный певец не забыл мужественной красоты погибшего наездника и необыкновенной его ловкости владеть оружием. Громко выхвалял он, как его герой под сумраком ненастной ночи выезжал в наезды, а пред рассветом, напав на аул врага или соперника в славе, истреблял его до основания, с богатой добычей возвращался на родину, и воины его делили добычу отваги, из которой сам себе ничего не брал: он – веселился славою наездника и презирал добычу…».

Голоса певцов замолкали, и гости отправлялись смотреть скачку – второй акт тризны. Желавших принять участие в скачке еще до рассвета высылали в назначенное место. С ними отправлялся кто-нибудь из почетных лиц, который, выстроив их в ряд, пускал всех одновременно. Толпа народа, высыпавшая из аула, ожидала скачущих, и вот в конце аула раздавался выстрел.

– Возвращаются! – кричало несколько голосов, и толпа бросалась к холму или возвышению, на котором обычно ставилась палатка и где собирались наиболее почетные гости.

За огромным столбом пыли виднелись скачущие по дороге всадники, обгоняя один другого. Большинство были молодые, ловкие мальчики, одетые в разноцветные платья. Лошадь, выигравшую первый приз, немедленно уводили в конюшню, чтоб ее не сглазили, а ту, которая выиграла второй приз, водили перед толпой народа, принимавшего самое сердечное участие в этой забаве.

– Едет! Едет! – вдруг раздавалось несколько голосов, и громкий смех толпы оглашал окрестности.

Все обращали взгляды на дорогу, по которой бежал утомленный скакун, далеко отставший от остальных. Толпа смехом приветствовала сидящего на нем всадника и иногда в насмешку выдавала ему приз, представлявший собой какую-нибудь незначительную вещь.

По окончании скачки все гости сходились к дому умершего, причем самые почетные собирались в кунахской, куда приносили столики со всякого рода кушаньями, точно такие же столики появлялись и для остальных гостей, собиравшихся в разных домах аула, на открытом воздухе, во дворе, под навесами или около строений.

Перед началом обеда духовенство читало молитву. Впрочем, видя, что поминки сопровождаются торжеством и весельем, в котором одна забава сменялась другой, исламское духовенство сначала неохотно посещало тризну, а потом стало и вовсе ее преследовать. Черкесы долгое время отстаивали свои обычаи и, не обращая внимания на оппозицию духовенства, пили, ели и веселились.

Напитки и столы с кушаньями разносились в избытке, и хозяева-распорядители наблюдали за тем, чтобы никто не остался ненакормленным и ненапоенным, хлеб, пироги и прочие сухие продукты разносились в бурках и раздавались всем без исключения. Напитки ставились на открытом воздухе в бочках, чтобы любой желающий мог пить сколько ему угодно. Во избежание беспорядков при таком стечении народа назначались для надзора особые лица, которые держали в руках длинные палки – знаки их власти – и потчевали ими молодых шалунов, особенно следя за тем, чтобы старики были угощены как следует.

В течение всего пиршества во дворе стояло множество лошадей, ожидая своего посвящения памяти покойного. Они были присланы родственниками, друзьями и знакомыми усопшего, все были покрыты богатыми покрывалами, которые называются гидянь. В прежнее время посвященным памяти покойного лошадям отрубали уши, впоследствии ограничивались одним их приводом на могилу или к дому того, по ком совершалась тризна.

«Толпы многочисленного народа, оживленного весельем, шум, говор, ржание коней, рядом поставленных, в богатых уборах, с разноцветными покрывалами, суетящиеся женщины, не упускающие случая показать себя мужчинам в блеске и иногда на них взглянуть лукаво» – все это представляло весьма пестрое зрелище.

Молодые князья, дворяне и наездники с нетерпением ожидали окончания пира, за ним шли разные потехи и игры. Едва встав из-за столов, половина наездников уже сидела на конях, покрытых покрывалами. Другая половина вскакивала на своих непосвященных лошадей и, дав первым время разъехаться в разные стороны, бросалась в погоню, одни старались вырвать покрывало, другие – ускакать от преследователей. Вдоволь наскакавшись по полю, наездники бросали развевавшуюся ткань в толпу зрителей, между которыми начиналась борьба, и ткань разрывалась на мелкие кусочки.

За первой партией выезжала вторая, состоявшая из наездников в шлемах и панцирях, сплетенных, например, из орешника, за ними точно так же бросалась погоня, одни старались проскакать со своими трофеями как можно дальше, другие – поскорее отнять у них трофеи и самим увенчаться ими, наконец, третьи больше всего хлопотали о том, чтобы наполнить орехами свои карманы. Если преследователям не удавалось отнять шлемы и панцири, их точно так же бросали в толпу, где разрывали на части.

За скачкой и джигитовкой следовала стрельба в цель пеших и всадников, а за этим стрельба в кебек, что бывало исключительно на поминках. На ровном месте ставили длинный шест с прикрепленной наверху небольшой круглой доской под названием кебек. На это состязание являлись только отличные стрелки, и число их всегда бывало незначительно. «Ловкие наездники, имея лук и стрелы наготове, летят на лихих скакунах один за другим так, чтобы лошадь заднего скакала за лошадью переднего прямо; всадник не управляет поводьями, и только левая нога его остается в седле, а весь его корпус держится ниже гривы лошади. В таком трудном положении, несясь как вихрь мимо шеста, в то мгновение, когда лошадь на всем скаку сравняется с шестом, всадник спускает лук, и пернатая стрела вонзается в доску, наверху шеста прикрепленную, а иногда, разбив ее, падает к ногам зрителей».

Такая игра, сопряженная с большой ловкостью, принадлежала к забавам высшего класса, тогда как низший занимался преимущественно игрой в коемий, или тонкий столб, гладко обструганный и обмазанный сверху донизу салом. На верху такого столба прикреплялась тонким прутиком большая корзина, наполненная всякими вещицами, тот, кто первый влезал по столбу, пользуясь только своими руками и ногами, получал все вещи, находившиеся в корзине. Нечего и говорить, что вокруг столба собиралась целая толпа, преимущественно из подростков, толкавших друг друга, шумевших, бранившихся и возбуждавших хохот у зрителей. Более хитрые и находчивые приносили в карманах или за пазухой золу и песок и, обтирая ими столб и руки, добирались-таки до корзины.

Если все усилия детей добраться до корзины оставались тщетными, их выручали из беды меткие стрелки. При удачном выстреле в прутик, крепивший корзину, она падала в толпу, и тогда все, и старый и малый, бросались расхватывать вещи – при ужасной давке, свалке, шуме и крике.

Такие игры в прежнее время продолжались целый день, но с принятием черкесами магометанства из-за преследований духовенства они становились все реже и реже, пока наконец тризна не вышла совершенно из моды у черкесов.

Одним из последних похороненных по древним обычаям был темиргоевский князь Мисоуст Болотоков. Похороны были скромные, только при ближайших родственниках, оплакивавших его девять дней.

В течение целого года постель покойного была застлана, вокруг нее висело его оружие: панцирь, лук, колчан и седло – знак, что родные готовы принять покойника. У кровати стояли красные чевяки, а на маленьком столике лежали хлеб, соль и стояла в подсвечнике потухшая свеча – символ угасшей жизни. Весь год родственники, приезжая навещать, делали ходаи — скорбное почтение. Ровно через год родственники и аталык покойного съехались на тризну. Собравшись на могилу, где на столбе были развешаны все доспехи покойного, вывели оседланную лошадь, под несмолкаемые залпы обвели ее семь раз вокруг могилы и отрубили ей шашкой уши. То же сделали со своими лошадьми и все присутствующие, так что на могиле Болотокова были отрублены уши 280 лошадям. Местные поэты пели импровизацию про подвиги Болотокова. После пения прошла джигитовка, а затем разделили между собой платье, оружие и лошадей покойного. На угощение было зарезано четыре быка и пятьсот баранов, певцам сыновья покойного подарили одиннадцать душ крестьян[99]99
  Барон Сталь. Этнографии, очерк черкесского народа (Рукопись); Невский И. Закубанский край в 1864 году // Кавказ. 1868. № 100 и 101; Дебу. О кавказской линии и проч. 1829; Воспомин. кавк. Офицера // Рус. вест. 1804. № 12; Каменев Н. Бассейн Псекупса // Кубанские войсков. ведомости. 1867. № 2; Вера, нравы, обычаи и образ жизни черкесов // Русский вестник. 1842. Т. 5; Черкесские предания // Русский вест. 1841. Т. 2.


[Закрыть].

Глава 6

Сословное деление черкесского народа. Права и обязанности каждого сословия. Борьба дворянства с зависимыми сословиями у шапсугов и потеря привилегий первыми. Абреки

У черкесов были князья (пши), вуорки (дворяне), оги (среднее сословие, находившееся в зависимости покровителей); пшитли (логанапуты)[100]100
  Пшитли и логанапуты – одно и то же. Логанапутами назывались крестьяне у кабардинцев, а пшитлями – у всех остальных сообществ и кланов черкесского народа.


[Закрыть] и унауты (рабы) – равностепенное сословие крестьян, и дворовые люди.

Кабардинцы, бзедухи, хатюкайцы, темиргоевцы и бесленеевцы имели князей.

Абадзехи, шапсуги, натухажцы и убыхи этого сословия не имели, но дворяне, крестьяне и рабы существовали у всех этих народов.

В Большой Кабарде насчитывалось одиннадцать сословий:

Пши — князья, их было четыре семейства.

Вуорки, или уздени, трех различных степеней: тлехотль, или тляхотлеш — дворяне первой степени. Хотя они и подчинялись князьям, но считались владетельными наравне с ними. Беслен-вуорк, или тфлокотль[101]101
  У шапсугов, натухажцев и абадзехов тфлокотль означает простолюдина.


[Закрыть], дворяне второй степени, причисленные к княжеским или дворянским аулам. К этому сословию принадлежали и незаконнорожденные дети князей – шума, родившиеся от неравного брака князя с дворянкой. Третья степень дворян носила название – вуорк-шаотляхуса.

Уздени-пшехао (от слова пши — князь и хао — сын), которых можно назвать княжьими отроками, конвойными князя.

Отпущенников из рабов, азатов, некоторые относят к самой низшей степени узденей.

Княжеский собственный крестьянин – беслен-пшитль (от слова пши — князь, тле — человек) – княжеские люди. Дворянский первого разряда крестьянин (ог или ук). Дворянский второго разряда крестьянин – тляхо-шао. Это дети одиноких пришельцев, которым князь или дворянин дал в жены свою крестьянку.

Дворовая прислуга – лагупи-пши (от слова лагуна — комната, пши — князь), или логанапут — княжеская комнатная прислуга. Затем следовала служанка или алгава.

Все эти сословия можно привести к пяти вышеназванным.

Дворяне невладетельные, или уздени второй и третьей степени, могли владеть крестьянами и иметь свою деревню, но деревня и ее владелец были причислены к владению одного из тляхотлешей. В этом и состояло единственное отличие владетельных дворян от невладетельных.

Значение слова пши (князь) соответствует русскому слову господин. Когда черкесы говорят о князе, как о владельце деревни, то называют его куодже-пши (куодже – деревня), но если говорят о князе как о начальнике, правителе народа, то называют его чилле-пши. Русского императора черкесы называли пши-шхуо — великий князь.

Аулы князя располагались обычно поблизости княжеского жилья. Там жили его крестьяне и вольноотпущенники. Они занимались земледелием и выпасом скота. Половина плодов их труда принадлежала князю. Несколько дальше располагались сакли узденей, вольных жителей и дворян, составлявших, так сказать, дом князя.

Деревня дворянина первой степени была организована так же, как и княжеская, но, кроме того, в ауле такого тляхотлеша жили дворяне второго и третьего разряда, причисленные к его фамилии. Это были люди вольного происхождения, отличные наездники, но неимущие, и потому разбой для них служил единственным средством к существованию.

Деревня, где жил князь или владетельный дворянин, называлась вуорк-куодже (дворянская деревня), в отличие от той, где жили только дворяне низших степеней со своими крестьянами. Таким образом, вуорк-куодже относительно просто куодже играл роль городка.

О податях черкесы не имели никакого понятия. Каждый владелец жил тем, что для него сделают крестьяне.

Князь считался главой своего народа (чилле) и начальником вооруженных сил. Уважение к князьям в народе было так велико, что покусившегося на жизнь князя истребляли со всем семейством. Князья Большой Кабарды брали с подвластных ясак — дань хлебом, медом, дровами и барантой, у закубанских же черкесов князья не брали с народа никакой подати, а жили войной и тем, что наработали для них их собственные крестьяне. Народ очень уважал своих князей, в особенности если видел в них доблесть и справедливость, за доброе слово князя готовы были терпеливо сносить оскорбления, даже в том случае, когда князь их обворовывал или обижал. Конечно, терпеливость народа простиралась до известной степени. Знаменитый Джембулат, князь Темиргоевский, отличавшийся твердым характером и крутым нравом, восстановил против себя многих, и часть народа, около 800 семей, в разное время ушли от Джембулата и переселились к абадзехам. Точно так же кабардинские князья Тохтамышевы своей заносчивостью и непомерной гордостью до того раздражили народ, что общественным приговором были лишены княжеского звания.

Для любимого же князя народ не жалел пожертвований, принимал живое участие в его спорах и враждах и помогал ему оружием и припасами.

С теми, кто мог быть им полезен или мог оказать сопротивление, князья всегда поступали ласково, но с бедными и слабыми не церемонились.

Приезжал, например, к князю гость (хаче-уако) и просил подарить ему крестьянина. Князь, конечно, не дарил ему из числа собственных крестьян, а посылал людей из своей свиты на розыски, те ловили какого-нибудь сироту или бездомного, за которого некому было заступиться, и князь дарил пойманного своему гостю. Такие поступки не мешали, однако, князьям считаться защитниками и покровителями народа. Не имея поземельной собственности, каждый владелец считал себя вправе брать у своих подданных все что угодно, зато не мог и отказать ни в чем своему подвластному.

Последний имел право разделить пищу со своим господином и, если видел на нем хорошую шапку или платье, мог попросить их у владельца, а тот должен был отдать то, о чем просили. Этот обременительный для владельцев обычай вынуждал их одеваться как можно беднее и жить в такой же убогой сакле, как и последний из его подвластных[102]102
  Барон Сталь. Этнография, очерк черкесского народа (рукопись); Шах-Бек-Мурзин. О быте, нравах и обычаях древних атыхейских племен // Кавказ. 1849. № 37.


[Закрыть].

Когда князь умирал, оставив нескольких сыновей, народ разделялся на части, и каждый тляхотлеш со своим аулом признавал своим князем того из сыновей умершего, который ему больше нравился. Так, по преданию, хатюкайцы отделились от темиргоевцев и образовали два отдельных племени. В одной старинной черкесской песне сохранился рассказ о разделении этого народа.

После долгих споров и совещаний по смерти князя оба княжеских сына приказали своим подвластным уложить все свое имущество на арбы и быть готовыми к переселению. С рассветом оба молодых князя сели на лошадей и поехали шагом в разные стороны. Часть народа последовала за одним, а часть за другим. К вечеру оба князя остановились за сорок верст один от другого, и жители, сгруппировавшись около своих князей, построили сакли, с этого времени и образовалось два самостоятельных племени[103]103
  Предание это, отразившееся в народной песне, не совпадает с мнением Люлье, который говорит, что темиргоевцы, хатюкайцы и хегаки имели одного родоначальника Болетока, который разделил свои владения между тремя сыновьями, давшими особое название своим подвластным. См.: Люлье Л. Взгляд на страны, занимаемые черкесами // Зап. Кавк. отд. Импер. Рус. Геогр. об. Кн. IV. 1857.


[Закрыть].

При переселении князя с одного места на другое, что случалось нередко, обязаны были переселиться вместе с ним и все его уздени. Но если бы князю вздумалось перейти в какое-либо другое сообщество, то без согласия всего сообщества уздени переселиться со своим князем не могли. Бывали случаи, что при жизни князя часть народа оставляла его и переходила к другому. Жена Джембулата, темиргоевского князя, урожденная Конокова, враждовала с женой егерукаевского тляхотлеша Мамат-Али Бзагумова. Бзагумов и вместе с ним часть егерукаевцев перешли от Джембулата к его младшему брату Шерлетуку Болотокову и, переселившись с ним на Лабу, покорились нам. Джембулат, видя, что оставлен большей частью народа, с остальными своими подвластными присоединился к бежавшим, принял подданство России и тем восстановил единство своего владения.

Еще недавно в случае притеснений князя подвластные искали защиты у другого князя, который, взяв их под свое покровительство, становился посредником, просил не притеснять их, но отсылал, однако же, обратно к их владельцу.

В случае разделения народа из-за недовольства князем последний старался уничтожить причину недовольства, и случалось, что народ опять соединялся под властью этого князя. Все это было, конечно, в доброе старое время, когда, по словам самих черкесов, было больше честности и в народе, и среди князей, которых тогда величали намазыры и зауеныры, то есть благочестивые и рыцарские. По уверениям туземцев, от кабардинцев, передавших черкесам свои дворянские обычаи (вуор-хабзе), в последнее время закубанские черкесы научились разного рода обманам, изменам, неисполнению обещаний и клятв, и народ, некогда честный, стал, по выражению абадзехов, таагаапсе — богообманывателем. Теперь князья уже не внушают того безграничного доверия, каким пользовались прежде.

В случае пресечения владетельного княжеского рода, что бывало очень редко, уздени должны были выбрать себе в князья одного из родственников умершего. Рассказывают, что Болотоков, будучи убит в схватке, оставил молодую жену без потомства. Один из его узденей, чтобы не искать себе нового владельца или князя, очень скоро убедил молодую вдову иметь с ним связь, и родившийся от этой связи сын был признан всеми законным сыном Болотоковых и наследовал власть отца.

Воровство княжеского имущества влекло взыскание пени с его узденей и рабов. Тот, кто украл лошадь из княжеского дома или табуна и был пойман, кроме возвращения лошади обязан был отдать восемь лошадей и лучшего раба или рабыню. При значительном размахе конокрадства и большом значении князей в Кабарде в народе было обыкновение отдавать своих лошадей в княжеские табуны, чтобы, прикрывшись именем князя, сохранить их в целости. Виновный в ограблении едущего к князю в гости отдавал ему в восемь раз больше награбленного, а кроме того, князю за бесчестье одну рабыню. Князь мог взять у подвластного собаку, но должен был вознаградить хозяина. Если же владелец собаки станет противиться, то обязан отдать ему двух быков. С каждого коша баранов князь имел право брать для своего продовольствия по одному барану и ягненку, даже если в коше были бараны и не принадлежавшие его узденям и подвластным. Для своей свиты князь мог взять любую лошадь из табуна узденя, но, когда надобность отпадала, должен был ее вернуть, а если она пала, отдать такую же лошадь или выплатить ее стоимость. Если князь вздумал наездом взять барамту у своих подвластных, а те по дороге опять ее отняли, то виновные платили князю штраф в размере двух коров и лучшей рабыни. Хотя часто князь в этом случае и был не прав, штраф взимался в наказание за неповиновение и бесчестье.

Барамта существовала во многих горских сообществах и среди всех сословий и была единственным способом охраны имущества от покушений. Под словом «барамта» подразумевался насильственный «арест чьего-нибудь имущества в виде залога по неудовлетворенным материальным обидам».

Любой туземец, не получивший удовлетворения при помощи суда от человека, принадлежащего к другому сообществу, считал себя вправе при содействии своего сообщества отобрать у приезжего из того сообщества, к которому принадлежал должник, все, что при нем находилось: лошадь, оружие, деньги и пр. Такой грабеж и назывался барамтой и служил наилучшим побуждением к появлению на разбирательство настоящего ответчика. Обобранный приезжий вынужден был служить орудием удовлетворения истца со стороны его виновного собрата: иначе он терял навсегда отобранные у него вещи, которые поступали в пользу истца.

Он извещал свою местную власть о взятой у него барамте и просил заступничества. Виновного общество принуждало освободить барамту, и он вынужден был ехать в сообщество своего противника. Когда истец бывал удовлетворен, барамта возвращалась хозяину.

Обычай этот приводил к множеству злоупотреблений. «Бывали случаи, когда виновное в каком-нибудь деле лицо для избежания ожидавшей его ответственности скрывалось в дальние общества, где находило себе безопасный приют; но после из среды его одноземцев все-таки подвергался кто-нибудь за него барамте, а этот последний, потеряв из виду беглеца, считал себя вправе отплатить противникам той же монетой. При удаче сего намерения нить затягивалась, барамта следовала за барамтой, без всякой почти надежды на их возвращение хозяевам».

Из-за барамты происходило множество драк и убийств, потому что туземец никогда не отдавал барамты добровольно, если только мог отстоять ее силой.

Убийца, скрывшийся от кровной мести (канлы), согласно обычаю, не подлежал барамте, и ему предоставлялось свободное проживание во всех сообществах[104]104
  Барамта. Кн. X // Терские ведомости. 1868. № 2.


[Закрыть].

При дележе добычи лучшего пленного, а если его не было, то скот на сумму, которую стоил пленный, уступали самому старому князю, даже если он и не участвовал в набеге, а затем добычу делили поровну между участниками набега. Зачинщик драки в присутствии князя за неуважение к его особе платил ему рабыню, равно как и уличенный в связи с рабой князя. Когда князь женился, калым (гебен-хак) платили за него уздени, зато, возвращаясь из гостей, полученные подарки князь делил со своими узденями и также уделял им часть калыма, который получал при выдаче замуж дочери[105]105
  Барон Сталь. Этнография, очерк черкесского народа (рукопись); Макаров Т. Племя адиге // Кавк. 1862. № 31; О быте, нравах и обычаях древних атыхейских племен // Кавк. 1849. № 37; Шора-Бекмурзин Ногмов. История адыхейскаго народа, составленная по преданиям кабардинцев // Кавк. календ, на 1862 г. Приложение I.


[Закрыть].

Таковы в общих чертах преимущества князей, пользовавшихся особенным уважением среди кабардинцев и темиргоевцев. Вообще, у черкесов до последнего времени князья имели большое значение, но по мере того, как народ покорялся нам, князья постепенно теряли свою власть и силу. Народ, утратив свою независимость и видя, что русский пристав имеет больше силы и значения, чем их князь, переставал подобострастно смотреть на последнего. На мирских сходках стал даже подниматься вопрос: нужен ли князь тому народу, который покорился русскому правительству? Нужно ли сохранять князю те привилегии, которые народ предоставлял ему в период независимости? Вопросы эти разрешались в неблагоприятную для князей сторону, и общество нередко восставало против выплаты ясака на том основании, что, покорившись России, они не нуждаются в вооруженной силе, представителями которой были князья.

Рассматривая князей с такой точки зрения и вообще оценивая их как покровителей, непокорные нам черкесы нередко отказывались повиноваться князю, как только тот вступал в контакт с нами или покорялся русскому правительству. В таких случаях князь сразу лишался всякого влияния. Султан Каплан-Гирей, который до 1845 года был предводителем всех волнений и глубоко уважаем за Лабой, как только покорился русским, мгновенно потерял всякое значение. В последнее время ограничению власти и значения князей больше всего угрожало учение мюридизма, проникшее и к черкесам.

Наибы, которых посылал в Закубанский край Шамиль, стремились утвердить свою власть в народе, а для этого им было необходимо ограничение власти и преимуществ князей. Хаджи-Магомет отстегал плетью не одного черкесского князя, а когда тот требовал разбирательства и удовлетворения, он, как духовная особа, всегда в этом отказывал. Магомет-Амин, женившись на сестре темиргоевского князя княжне Болотоковой, нанес этим ощутимое поражение князьям, так как это был неслыханный пример неравного брака черкесской княжны с дагестанским пастухом. Тот же Магомет-Амин расстрелял махошевского князя М. Багарсокова.

Вторым сословием после князей были вуорки, или уздени, потомки первых поселенцев, отличавшихся силой и богатством. Впоследствии к ним присоединились и потомки вольноотпущенных рабов. Сословие это было весьма многочисленно и составляло почти треть всего черкесского населения. Весь народ делился на дворянские роды (тляку), существовавшие во всех без исключения сообществах. Род жил не вместе, а по семействам, там, где считал для себя удобнее. Отдельное дворянское или вообще свободное семейство со своими крестьянами причислялось к своему тляхотлешу, или владельцу. Каждая семья, как дворянская, так и княжеская, имела собственный герб (тамга). Гербы редко наносились на оружие, еще реже для прикладывания печатей. Черкесская тамга употреблялась преимущественно как тавро для лошадей и состояла из завитков и геометрических фигур, сплетенных между собой[106]106
  Броневский в своих «Новейших географических и исторических сведениях о Кавказе», ч. II, приводит 58 различных знаков такого рода.


[Закрыть].

Уздени всегда жили под защитой князей, заслужившие больше внимания последних получали больше наград, следовательно, приобретали и больше значения среди своих собратьев. Отсюда происхождение старших узденей, или узденей первой степени. В сообществах, где нет князей, старшие уздени называются просто старейшинами.

Тляхотлеш, или уздень первой степени, был полный владетель в своем ауле. Он имел собственных крестьян, которые работали на него и были связаны с ним определенными условиями. В его ауле жили уздени более низких степеней со своими крестьянами и признавали его своим главой. Уздени повиновались князю, ходили с ним на войну или посылали своих воинов, но кроме уважения к особе князя, его сопровождения и личных услуг никаких повинностей не несли. По первому зову князя уздень обязан был явиться к нему и оставаться при нем до тех пор, пока был нужен. Во время поездки князя за пределы своей земли и на неопределенное время его сопровождал один уздень, притом первой степени, что считалось особенно почетным. Вообще, при выезде из дома князь всегда был окружен приближенными, которые, составляя почетную свиту, вместе с тем выполняли разного рода услуги и обязанности: держали лошадей, подавали и принимали оружие, возили за своим седлом княжескую бурку и другие вещи, готовили князю обед и т. п. Во время путешествия окружающие князя лица размещались таким образом: самый почетный из вуорков – с левой стороны, другой вуорк, старший по возрасту и значению, – с правой, остальные – сзади и по сторонам, как пришлось. В Кабарде, кроме того, существовал особого рода этикет, согласно которому каждый верховой кабардинец при встрече с князем обязан был вернуться назад и провожать князя до тех пор, пока его не отпустят; если же князь шел пешком, то встретившийся должен был спешиться. В случае приезда к князю гостей почетные лица располагались в кунахской сакле князя, а свита гостей помещалась в саклях узденей, которые и обязаны были угощать приезжих и кормить их лошадей. Если бы князь обеднел и лишился всех своих крестьян, уздени должны были распределить между собой поденно полевые работы для своего князя так, чтобы их совокупный труд мог обеспечить годовое содержание князя с семейством.

Князь дарил узденям невольников, оружие и скот, тот, кто не делал таких подарков, мог лишиться своих узденей. Недовольный князем уздень имел право уйти со своим аулом в какое-нибудь другое общество: так, род Гоаго хатюкайского происхождения и род Тлебзу абадзехского происхождения переселились к шапсугам и слились с ними. В 1826 году несколько семей, подвластных абадзехскому дворянину Джанкота-Мамехоту, бежали к натухажцам.

Притеснения князей вызывали недовольство у узденей, за обиду, нанесенную узденю, вступались все остальные уздени с подвластными им аулами. Князь бывал вынужден мириться с недовольным, потому что, если он допускал, чтобы уздень переселился в другое сообщество, по понятию народа, это навлекало на него позор. Оттого подобные переселения в ближайшую к нам эпоху встречались довольно редко. В недавнее время был только один пример подобного переселения. Бесленеевский уздень первой степени Кодз, недовольный князем Кононовым, перешел со всем своим аулом к темиргоевцам, а когда те сами бежали за реку Белую, Кодз со своими подвластными поселился на Кубани, где его аул существует и доныне среди мирных ногайцев.

Уздени безоговорочно исполняли волю и приказания своего князя и служили ему ежедневно в домашнем быту. При этом по большей части с обеих сторон соблюдались утонченная вежливость и взаимное уважение.

Уздени гордились своим происхождением и твердо отстаивали свои права. По понятиям черкеса, дворянина может создать только Бог, и потому никогда не выказывали особого уважения к жалованным дворянам, признавая их ниже себя. Черкесский дворянин бравировал своей вежливостью, и стоило только спросить разгорячившегося узденя, забывшего приличие: ты дворянин или холоп? – чтобы заставить его сменить тон с грубого на более мягкий и деликатный.

Услуги, ежедневно оказываемые узденями князю, заставляли последнего защищать их от любых обид. Если княжеский уздень был убит во время ссоры и убийца, по обычаю, не заплатил за кровь, князь должен был взять месть на себя, и тогда убийца обязан был отдать три семьи, каждую из девяти душ. Две поступали к родственникам убитого, а одна к князю. Если убийца не имел столько семей, ответственность ложилась на все его семейство, и в прежнее время оно подвергалось разграблению и продаже[107]107
  Хан-Гирей. Замечания на статью «Законы и обычаи кабардинцев» // Кавк. 1846. № 10; Воспомин. Кавказ, офицера // Рус. вест. 1864. № 12; Макаров Т. Племя адиге // Кавказ. 1862. № 31; Люлье Л. О натухажцах, шапсугах и абад-зехах // Зап. Кавк. отд. Импер. Рус. Геогр. об. Кн. IV.


[Закрыть].

Жившие в аулах тляхотлешей уздени второй и третьей степени по вызову тляхотлеша были обязаны идти на войну. Благосостояние узденей этих степеней зависело от того, имеют ли они крестьян или нет. Бедным тляхотлеш обычно оказывал помощь скотом и продовольственными припасами. Вспомоществование носило особое название – вуорк-тын. Если такой дворянин не поладил с тляхотлешем, он мог со всеми своими крестьянами переселиться к другому тляхотлешу, но обязан был при уходе вернуть данный ему вуорк-тын.

Подобные переселения также случались довольно редко. Если переход совершался в такое сообщество, где было сословие князей, переселенец был обязан приписаться к одному из живших там тляхотлешей, а если в такое, где князей не было, то, избрав себе место, водворялся на нем. Необходимо заметить, что тляхотлеш, или старейшина, у шапсугов, натухажцев и абадзехов вследствие переворота, происшедшего у этих народов, не имеет такого значения, как у народов, имеющих сословие князей.