Текст книги "История войны и владычества русских на Кавказе. Народы, населяющие Кавказ. Том 1"

Дети, не играйте шашкою, не обнажайте блестящей полосы, не накликайте беды на головы ваших отцов и матерей: генерал-плижер близок.

Он все видит, все знает. Увидит шашку наголо, и будет беда. Как ворон на кровь, так он летит на блеск железа. Генерал-плижер налетит как сокол, заклюет как орел, как ворон напьется нашей крови»[91]91
  Воспоминания кавказского офицера // Русский вест. 1864. № 11.


[Закрыть].

Старинные песни про нардов (гигантов, богатырей) и про прежних рыцарей пользуются глубоким уважением, но они очень редки, большая их часть забыта народом.

Из исторических песен, распространенных в последнее время, одна воспевает сражение при урочище Кыз-Бурун, а другая – взятие Дербента черкесами и татарами. Первая пелась за Кубанью, вторая у шапсугов.

«Кыз-Бурун» составлена размером, напоминающим гекзаметр, и поется под аккомпанемент пшиннера. Вот ее содержание. Князья Большой Кабарды, потомки Капарта, старшего сына Иналова, хотят посадить для княжения над бесленеевцами одного из своих князей, но у бесленеевцев остался наследником малолетний князь, потомок Беслана, младшего сына Иналова, и потому бесленеевцы сопротивляются. Князья Большой Кабарды вооружаются, бесленеевцы, как более слабые, призывают на помощь все закубанские черкесские племена и крымского хана. Здесь поэт дает описание всех народов и князей, участвовавших в союзе, перечисляет дворянские роды.

Союзники поднялись и двинулись в Большую Кабарду. Кабардинцы заняли позицию на реке Баксан и укрепили ее опрокинутыми арбами. Завязывается бой, темиргоевцы и бзедухи выказывают чудеса храбрости, растаскивают арбы и врываются в укрепление. Победа остается за закубанскими черкесами, и кабардинцы отказываются от своих притязаний.

Песнь, которую поют шапсуги, описывает взятие Дербента (Демир-Хапу). Черкесы по вызову крымского хана пошли на Дербент. В состав ополчения вошло все лучшее черкесское дворянство, и князья Болотоковы отличались в этом походе такой храбростью, что крымский хан даровал им право черного хана (кара-хан или кара-султан), это означало, что Болотоковы имеют все права настоящего хана над народом везде, где он сам, белый хан, то есть повелитель Крыма, не управляет народом самолично. Черкесы говорят, что эта песнь представляет собой родословную книгу их дворянства, так что фамилии, которые не упомянуты в песне, не принадлежат к коренным дворянским фамилиям.

У шапсугов еще недавно существовала песня об их вражде с крымскими ханами.

С давних пор крымские ханы, которым повиновалась тогда вся нынешняя Кавказская область, населенная нагайцами и калмыками, которые, таким образом, огибали горы своими владениями с севера, постоянно стремились утвердить свою власть в горах.

Из народных преданий и песен видно, что крымские ханы в течение двухсот лет вели войну с черкесами, стремясь их покорить, что много народа погибло в кровавых сечах, но не сумели ни полностью, ни надолго оставаться повелителями черкесского народа. Беспрерывные восстания уничтожали только что упрочившуюся власть крымских ханов, и всегда оставались один или два клана, которые, сохранив свою независимость, успевали и других соплеменников подбить на мятеж.

Война была кровопролитна, некоторые кланы, например хегайков, были полностью истреблены в этой борьбе, жанеевцы и 150 лет спустя не в состоянии были оправиться от войны и составляют очень небольшое племя среди шапсугов.

Черкесские народы, жившие на подгорных равнинах, – хатюкайцы, темиргоевцы, бесленеевцы и даже кабардинцы, – некоторое время покорялись крымским ханам, шапсуги же никогда не находились под властью Крыма и были покровителями всем своим соплеменникам, стремившимся освободиться от чуждой им власти. Война крымских ханов против шапсугов всегда была неудачна. Хан Девлет-Гирей, вторгшийся в их земли, был разбит на реке Пшад шапсугским предводителем, князем Немира-Шубс. В этом сражении, по словам песни, сам крымский хан был взят в плен и, по предложению предводителя черкесов, посажен задом наперед на верблюда и отправлен восвояси.

– Поезжай себе в Крым, – сказал Немира-Шубс плененному хану, – но так как ты любишь шапсугов, мы тебя так посадили на верблюда, чтобы ты, возвращаясь в Крым, все смотрел на наши горы.

У кабардинцев есть песня про хана Селим-Гирея, она относится к тому времени, когда Большая Кабарда была под властью крымских ханов.

Селим-Гирей собирался идти на Дербент, желая им завладеть. С частью своих войск он прибыл в Большую Кабарду, которая должна была выставить милицию. Кабардинцы устроили заговор, истребили татар, убили самого Селим-Гирея и сняли с него панцирь. В песне с насмешкой говорится, что «кабардинцы с крымского хана сняли кожу». Панцирь этот до сих пор хранится в семье князей Мисостовых.

В одной песне, которую поют у шапсугов, сохранилось описание кровавого эпизода борьбы жанеевского племени против крымских ханов. Неоднократно побеждаемые в битвах с татарами, жанеевцы, узнав, что против них опять собираются крымцы, решили победить или погибнуть все до последнего. Каждый из жанеевцев должен был участвовать в бою и взять с собой своего малолетнего ребенка, чтобы, защищая его, не отступать ни на шаг. Один из жанеевцев, не имея детей, взял невестку и поставил у себя за спиной. Невестка в песне спрашивает, что будет с ней в случае смерти деверя.

– Если я паду в бою, – отвечает тот, – то труп мой спасет тебя и народ.

Завязывается рукопашный бой, крымцы одолевают. Один татарин налетает на жанеевца, прикрывающего своим телом невестку, и убивает его. Но в тот миг, когда он хватает беззащитную, чтобы взять ее в плен, лошадь поскальзывается на трупе жанеевца, и татарин падает с лошади. Жанеевцы убивают татарина и снимают с него доспехи: это был поворотный момент битвы. Жанеевцы ободряются, татары робеют и, разбитые, отступают…

Вот еще одна песня, сохранившаяся лишь частично в виде предания у шапсугов, темиргоевцев и кабардинцев. Исходя из ее содержания, кабардинцы и темиргоевцы считают себя выходцами из Арабистана. По преданию, кабардинцы и темиргоевцы до прибытия на Кавказ перекочевали в Крым, где и жили очень долгое время. Недовольные ханами, они перебрались через Таманский пролив и поселились на Джимитейском острове в устье Кубани. После упорной войны они отошли в Бакинское ущелье на реке Адагум. Крымцы и прочие горцы вытеснили их и оттуда. Тогда кабардинцы двинулись к Каменному мосту на реке Малке и поселились на местах, которые занимают и поныне. На пути от Адагума кабардинцев постоянно преследовал неприятель, так что они не могли похоронить свою умершую княжну и везли ее тело. Из-за этого путь отступления кабардинцев от бывшего Ахметовского укрепления до укрепления Хумары получил название хадах-тляхо, то есть путь усопшей.

Что касается мотивов песен, то «пение горцев, – говорит Вердеревский, – еще оригинальнее их музыки. Представьте себе, что четыре певца хором тянут четырехнотную гамму, например с до, останавливаясь на фа и потом опять спускаясь к до; в это время пятый, главный певец, резкой фистулой поет, во всю силу своего голоса, какой-то речитатив в лад, но не в такт аккомпанемента своих товарищей; в это же самое время пшено (пшиннер) делает свое дело – и из всего этого выходит удивительная разноголосица, в которой, однако же, мало-помалу привыкающее ухо европейца может наконец различить какой-то мотив, какую-то смутную музыкальную мысль»[92]92
  Вердеревский Е. От Зауралья до Закавказья // Кавказ. 1855. № 30; Барон Сталь. Этнография, очерк черкесского народа (Рукопись).


[Закрыть].

Мотивы старинных песен похожи на григорианский церковный напев, что доказывает, что музыка здесь родилась из церковных песнопений. Христианство исчезло между черкесами, но мотивы его молитв остались…

Глава 5

Домашний быт черкеса и его семейная жизнь. Неограниченная власть мужа над женой, отца над сыном. Положение в семье черкесской женщины. Разводы. Целомудрие женщин. Рождение и воспитание детей. Аталычество. Похороны

Жизнь черкеса всегда была тревожна: то народное собрание подымало на ноги весь аул, то начиналось какое-нибудь разбирательство, то приходила весть о грозящей опасности, то сбор партий, то набег, то вторжение наших войск, то, наконец, появление в горах шейха (святого), проповедующего покаяние.

В последнем случае народ в приступе набожности начинал с воплями каяться, приносил в жертву черных баранов, молился, налагал на себя пост и шел слушать проповеди шейха.

На большой поляне, где-нибудь в лесу, недалеко от аула, собиралось до трех тысяч черкесов, образовывавших широкий полукруг. Стоя на коленях, иногда в снегу, с поникшими головами, они жадно следили за молитвой, которую громкими голосами произносило несколько эфенди в белых чалмах и такого же цвета длинных мантиях, накинутых поверх черкески. Воткнутые перед ними палки с полумесяцем обозначали сторону, где находится Мекка. После молитвы проповедник читал главу из Корана и произносил проповедь, убеждавшую не сближаться с гяурами и драться с русскими до последней капли крови. Яркие картины, обещавшие райские утехи павшим в бою с русскими и адские муки тем, кто покорился, были так хорошо приноровлены к понятиям и характеру черкесов, что сильно поражали их воображение.

Впечатление, которое проповедник производил на аудиторию, было очень велико: это можно было видеть по быстро изменявшимся выражениям лиц. Но и этого ему казалось недостаточно: он заканчивал проповедь только тогда, когда своей речью вызывал всеобщее восклицание. Перечисляя грехи, принимаемые на душу черкесскими племенами, признавшими над собой силу русского закона, проповедник замечал, «что, по дошедшим до него слухам, они – от чего да избавит Аллах каждого правоверного, чающего вечной жизни, – даже едят свинину, без чего гяуры не стали бы им покровительствовать». Этого черкесы уже не могли вынести: они дрожали от досады, неистовые крики омерзения и проклятия вырывались у толпы…

– Харам! Харам (нечисто, запрещено)! – кричала толпа, перекрывая последние слова проповедника.

Довольный эффектом от своей речи и необузданным рвением своих слушателей, проповедник благословлял собрание, и все расходились по домам. Проходило два-три дня, самое большое неделя, и все бывало забыто, и вот уже совсем другой вопрос занимает всех.

Весна и осень – два времени года, когда жизнь черкесов отличалась наибольшей активностью, время это можно назвать временем набегов. С наступлением весны или осени князь, собрав достаточную партию молодых дворян, выезжал с ними, что называется, в поле. Найдя удобное место, партия располагалась в шалашах или просто под навесом. Княжеская свита, прислуга и молодые дворяне разъезжались по ночам в аулы, искали добычу, захватывали, то есть воровали и пригоняли быков и овец для пропитания. Если ночной поиск бывал неудачен, отправляли днем посланных в аулы, где они закупали необходимые припасы и ту провизию, которую нельзя приобрести благородным разбоем, как то: пшено, молоко, сыр и пр. Лучшие наездники отправлялись в экспедицию к дальним племенам, пригоняли к своим товарищам табуны лошадей и приводили пленных. Пир за пиром, угощение за угощением следовали в это время и сопровождались стрельбой, скачками и другими играми.

В жизни черкеса нельзя указать ни одного момента, чтобы он сидел смирно. Только ненастные дни, бури да ночь заставляли его сидеть дома и греться у очага, развалившись на разостланной полости.

Простая домашняя обстановка навевала скуку на черкеса, в сакле было ему тесно, душно и грязно.

Дома без деревянных полов, недостаток белья и одежды, отсутствие теплых бань и скудная пища порождали неслыханную нечистоту и самые отвратительные кожные болезни. «Кроме чесотки, – говорит очевидец, – и всякого рода злокачественных нарывов, я не раз встречал настоящую проказу, видел детей, у которых шея и плечи были покрыты наростом, похожим на рыбью чешую».

Черкесы вообще неопрятны: носят, не снимая с плеч, бешметы, испещренные заплатами, и нагольные тулупы с множеством самых разных насекомых, в бараньей шапке содержится чуть не целый воз сена, щепок, отрубей и множество других вещей. Бедность и нехватка одежды были так велики у абадзехов, что только половина из них имела рубашки, остальные же носили одну черкеску, не снимая ее с плеч. Дети до десятилетнего возраста, особенно у крестьян, ходили или голыми, или в одной рубашке. В теплой одежде и в шубах нужда была так велика, что из трехтысячного сборища абадзехов для набега на нашу линию реки Лабы достигало не более тысячи, а остальные были вынуждены вернуться домой с полпути. Одежда абадзехов была по преимуществу сшита из грубой бумажной ткани, которую они выменивали у турок на женщин и детей.

При такой бедности нельзя было и помышлять об особенной чистоте. Черкесы высшего класса и люди богатые держали себя гораздо чище, и между ними кожных болезней не встречалось. При этом во всех сословиях черкесского народа женщины отличались большей опрятностью, чем мужчины, несмотря на то что исполняли почти всю грязную домашнюю работу. За неимением бань, женщины беспрестанно полоскались в больших, совершенно плоских медных тазах и содержали свою одежду в исправности и чистоте.

Непривлекательность обстановки отчасти служила причиной тому, что черкес редко проводил время в кругу семьи, только вечерний сумрак пригонял его домой, где хозяйка хлопотала об ужине, помешивая ложкой в котелке, висящем на железной цепи над ярким костром. Оборванные ребятишки ползают на четвереньках по полу и с криками протягивают ручонки, ловя за полы мать, переливающую из ведер в корыто только что надоенное молоко. Захлопотавшаяся женщина сердито прикрикивает на детей и гонит их прочь.

– Не до вас мне сейчас, – говорит она, – подите вон к нему.

Лежащий перед костром отец семейства считает неприличным пускаться в интимную беседу со своей дражайшей половиной. Он ограничивается сухими, угрюмыми фразами, которые нехотя кидает через плечо, очень похожими на мычание быка. Жена никогда не дерзнет назвать мужа по имени, ни в глаза, ни за глаза, точно так же, как и муж не снисходит до этого. Местоимения он и она заменяют в семейном быту черкеса собственные имена супругов.

– Подите к нему! – говорит женщина детям, указывая на отца.

– Видите, что она занята! – кричит отец, унимая детей.

Приласкать детей, поцеловать жену считается предосудительным. Вообще, поцелуй у черкесов – это принадлежность исключительно брачного ложа.

Черкесский дворянин проводил жизнь на коне, в воровских набегах, в стычках с неприятелем или разъезжал по гостям. Если же и был дома, то проводил весь день в кунахской, где лежал или чистил оружие, поправлял конскую сбрую, а чаще совсем ничего не делал. В минуты совершенного безделья он стругал ножом палочку или напевал песню, аккомпанируя на пшиннере. Ему дела не было до того, что происходит в семье, с которой он редко виделся, и ходил к жене только вечером. На последней же лежала обязанность смотреть за хозяйством. Она ткала сукно, холст и одевала детей и мужа с ног до головы. Если у черкеса было несколько жен, каждая из них занимала отдельное помещение, имела особое хозяйство, и они поочередно обязаны были готовить для мужа пищу и относить ему в кунахскую.

Княгиня днем сидела за шитьем и тканьем галунов, сакля ее была наполнена женщинами и девушками, занимавшимися делами под ее руководством. В присутствии княгини работающие с ней женщины соблюдали строгий этикет, за неприличное слово, даже движение следовало строгое наказание. Жена одного из конвойных князя допустила в присутствии княгини Темиргоевской, жены Джембулата Айтекова, какую-то незначительную оплошность. Княгиня, не сказав ей ни слова, тотчас приказала вооруженным прислужникам идти на выгон и взять пару быков, принадлежавших этой женщине. Быков привели на княжеский двор, зарезали, и они были отданы на съедение княжескому двору и прислуге, наполнявшей комнаты.

Черкешенки отличаются замечательной искусностью в рукоделии, скорее износится и разорвется самое платье, чем лопнет шов, сделанный их рукой, серебряный галун черкесской работы крепок и изящен.

Во всем, что сделано женскими руками, видны тонкий вкус и практичность. Умение хорошо работать считалось, после красоты, главным достоинством девушки и лучшей приманкой для женихов. Замужних женщин никто не видел, они сидели дома, занимались детьми и хозяйством. Им дозволялось принимать у себя родных обоего пола, однако Коран запрещает входить в дом без согласия хозяина.

Мужу предоставлено господство над женой, так как на него возложено ее содержание. «Господь охраняет жен, – говорит Коран, – через покровительство мужа, потому жена должна повиноваться мужу и сохранять всякую тайну». Мужья считают своих жен рабынями, существами безответными, которым даже не позволено жаловаться на мужа. Такое рабство происходит от обычая платить калым родителям за невесту.

По магометанским законам, кроме мужа, никто не имеет власти над женщиной. Муж, который хочет наказать жену, обязан сделать ей сначала словесные наставления, потом, оставляя ее одну на супружеском ложе, воздерживаться от близости с ней и уж только потом наказывать телесно, но без причинения увечья или ран. В последнем случае жена может пожаловаться кади, и тот подвергнет мужа телесному наказанию.

Семейные отношения у черкесов были вообще грубы и деспотичны, отцовская власть в семье была ничем не ограничена. Глава семейства имел право не только лишить сына наследства, но даже убить его, не неся за то ни перед кем никакой ответственности. «Та же неограниченная власть признается за общиной, которая имеет право жизни и смерти в отношении каждого своего члена».

Сын при отце, младший брат при старшем говорить не смеет. Молодой человек самого высокого происхождения обязан был оказывать почтение любому старику, вставать перед ним, не спрашивая его имени, уступать ему место, не садиться без его позволения, молчать перед ним, кротко и почтительно отвечать на его вопросы. Уважение к старшим распространялось часто и на невольников, которые не исключались из этого правила. «Хотя дворянин и каждый вольный черкес не имеет привычки вставать перед рабом, – говорит очевидец, – однако же мне случалось нередко видеть, как они сажали с собою за стол пришедшего в кунахскую седобородого невольника»[93]93
  Барон Сталь. Этнографии, очерк черкесского народа (Рукопись); Воспоминания кавказского офицера // Рус. вест. 1864. № 10, 11 и 12; Барон Торнау. Записки русского офицера, бывшаго в плену у горцев // Кавк. 1852. № 1 и 2; Каламбия. На Холме // Русский вест. 1861. № 11; Степанов 77. Беглые очерки Кабарды // Кавк. 1861. № 82; Кр-ий. Три дня в горах Калалальского общества // Кавк. 1861. № 84; Торнау. Мусульманское право. 1866 г.; Люлье Л. Обычаи шапсугов и натухажцев // Зап. Кавк. отд. Импер. Рус. Геогр. об. Кн. VII. 1866.


[Закрыть].

Жена могла беседовать с мужем только ночью, во время супружеских свиданий, присутствие же мужа в ее покоях днем считалось предосудительным. Жена не имела права проститься с умершим мужем, ей не позволялось быть в той комнате, где лежал покойник. Мертвого сына матери позволено видеть, но близко подходить к нему или проститься с ним – нельзя. В определенных законом случаях женщины могли выступать свидетельницами как по гражданским, так и по уголовным делам, но их показания принимались только при совпадении с показаниями нескольких мужчин. Показания одних женщин, как свидетельниц, принимались исключительно в вопросах относительно рождения, физических недостатков женщин и родства по кормилице. Женщины могли быть поверенными в делах о браке и разводе, могли быть назначены опекунами, если не было благочестивых и достойных мужчин. Над беременной женщиной воспрещалось совершать кровную месть и подвергать ее телесному наказанию до разрешения от бремени.

Кроме мужа, женщина может показывать лицо только отцу, сыновьям, братьям, племянникам, тестю, сыновьям мужа от другой жены и вообще всем детям, не понимающим еще различия полов. Даже между собой женщины обязаны соблюдать в этом отношении определенные приличия. Считалось неприличным мужу показываться вместе с женой вне дома, а отцу ласкать детей при посторонних.

Несмотря на столь незавидное положение женщины, черкешенку все-таки можно считать счастливой в сравнении с женщинами других горских народов. Хотя у черкесов на долю женщины и выпадали самые тяжелые домашние работы, но это было обусловлено обычаями, а не жестокостью. Случаи сурового обращения с женщинами бывали очень редко, и почти всегда виной была сама женщина. У черкесов, если женщина и не пользовалась самостоятельностью, зато играла роль прихотливо оберегаемой игрушки. Она была сыта, одета всегда лучше мужа и прочих членов семейства, занималась рукоделием, и зачастую муж работал вместе с ней в поле.

Черкесы чрезвычайно щекотливы в вопросах женской добродетели, ее нравственности и жестоко мстили за оскорбление женщины.

С обидой, нанесенной семейству обесчещением женщины или девушки, можно было, впрочем, покончить иным соглашением, и тогда обидчик платил пеню в двадцать четыре головы крупного рогатого скота, в противном случае лишь кровь смывала бесчестье, и для удовлетворения обиды были допустимы любые способы.

Черкесы делили женщин на три категории: девушек, замужних женщин и вдов. Самая строгая нравственность требовалась от девушки, и наблюдение за этим возлагалось на родителей, перед которыми девушка и отвечала; женщина отвечала только перед мужем, а вдова не отвечала ни перед кем и могла делать что ей угодно. Вдова имела право жить как ей вздумается, и никто был не вправе вмешиваться в ее дела, если не были нарушены законы приличия. Если она была знатна, хороша собой и богата, то и в полудикой Черкесии могла надеяться скоро выйти замуж даже после многих любовных грешков и похождений. По обычаю, если женщина овдовеет, один из братьев покойного мужа может на ней жениться, но это не обязательно, и брак в случае взаимного несогласия мог и не состояться. Вдове предоставлялась в этом случае полная свобода.

Потеря невинности девушкой считалась не преступлением, а несчастьем. Черкесы всю вину возлагали на соблазнителя, которого ожидала непременная смерть, если только он не мог или не хотел жениться на соблазненной. Такой человек лишался права на гостеприимство, ему не было пощады. Чтобы спасти свою жизнь, обольстителю оставалось одно: оставить свой аул и бежать к соседям или в какое-либо отдаленное племя.

Нарушение супружеской верности замужней женщиной считалось тяжким преступлением, которое нередко влекло за собой смерть женщины, а иногда рабство. Соучастника в подобном преступлении также убивали. Казнить преступную жену предоставлялось самому мужу. В прежнее время он отрезал жене кончик носа и выгонял из дома. В этом отношении виды наказаний для женщины были чрезвычайно разнообразны, и все оставалось на усмотрение мужа. Он имел право убить преступную жену, не навлекая на себя кровной мести и не отвечая перед ее родственниками. Он мог просто развестись с женой, не подвергая ее наказанию. Разводы допускались, обычно жену отсылали к ее родственникам с требованием возврата калыма. Развод, впрочем, требовал фактического доказательства виновности женщины. Муж, не доказавший виновности жены, терял право получить обратно весь калым: он мог требовать только половину. Кроме того, муж, не доказавший виновности жены, становился объектом кровной мести ее родственников. Если же жена сама бросала мужа и, вернувшись в родительский дом, отказывалась с ним жить, калым возвращался мужу полностью. Затруднения, связанные с разводом, приводили к тому, что мужья, как неограниченные властелины своих жен, чаще всего продавали их вместе с незаконнорожденными детьми туркам. Так поступали и родители с девушками, совершившими прелюбодеяние, чтобы изгладить из памяти позор, падавший на ее родных, а еще больше потому, что у таких женщин и в особенности девушек уже не было возможности выйти замуж в своих краях[94]94
  Люлье Л. Обычаи шапсугов и натухажцев // Зап. Кавк. отд. Импер. Рус. Геогр. об. Кн. VII. 1866.


[Закрыть].

Наконец, был еще один вид наказания женщины за прелюбодеяние – суд шариата, отличавшийся в первое время необыкновенной строгостью и почти всегда заканчивавшийся смертной казнью. Вот один из примеров такого суда, сохранившийся в народной легенде.

В Большой Кабарде на правом берегу Баксана, там, где оканчивается долина и начинаются Черные горы, есть выступающая гора, которая называется Кыз-Бурун. Гора имеет обрывистый уступ, покрытый редкой зеленью и колючими кустами терна и шиповника. На ней в древние времена происходили собрания кабардинцев, приносились жертвы богам, творился суд и расправа над осужденными и виновными, которых сбрасывали со скалы в пропасть[95]95
  Степанов П. Беглые очерки Кабарды // Кавказ. 1861. № 82.


[Закрыть].

Вырываясь из ледяных ущелий, мелководный Баксан спускается к Черным горам и, подойдя к Кыз-Буруну, как бы с негодованием отстраняется от него, потом опять поворачивает к скале, с шумом протекает у самого ее подножия, выходит в долину и дальше течет тихо и спокойно.

Ниже этого мыса некогда находились аулы одного из первостепенных владельцев – князя Мисостова.

Один из сыновей князя, Али-Мирза, женился на прекрасной Зюльми, дочери князя Атажукова, не менее знаменитого и богатого человека в Большой Кабарде.

Еще молодой девушкой во время праздников и увеселений красавица Зюльми обращала на себя внимание всех молодых князей и первостепенных узденей.

Большие черные глаза с длинными ресницами и тонкими бровями дугой могли обворожить любого, кто имел несчастье их увидеть, улыбка алых губ открывала перламутровые зубы, белизна лица и шеи спорила с белизной покрывала. Собираясь на праздник, где могла присутствовать Зюльми, каждый из мужчин надевал лучшее вооружение и старался своим удальством и ловкостью обратить на себя внимание красавицы.

Множество молодых людей были пленены красотой Зюльми, но никто не был в состоянии уплатить калым, назначенный ее корыстолюбивым отцом, знавшим цену достоинствам дочери. Три панциря со всеми приборами, три шашки, лучшие в Черкесии, три коня и шесть кобылиц, лучших во всей Кабарде, да двести юсликов (турецкая монета, около 5 рублей 67 копеек) – вот калым, который назначил за дочь князь Атажуков.

Более всех полюбил прекрасную девушку Канамат, один из первостепенных узденей, но все его имущество не составляло и половины того, что требовал отец за Зюльми, также очарованной Канаматом.

Зюльми любила смотреть на стройный стан Канамата, на его быстрые, огненные глаза, орлиный нос, красивые усы и кудрявую бороду. Любовалась им, когда в малиновой черкеске он садился на серого коня и, как вихрь летая на нем, стрелял – всегда без промаха – в брошенную вверх шапку или когда плясал лучше всех.

В такие минуты Зюльми не сводила глаз с Канамата, который, видя это, только и думал о том, как бы овладеть красавицей. Но калым был слишком велик, и напрасно Канамат ласкался к отцу и братьям своей возлюбленной, напрасно старался вступить с ними в куначество и через своего воспитателя уговорить на уменьшение калыма – старый князь был непоколебим, как гранитная скала.

Другим поклонником прекрасной Зюльми был знаменитый разбойник и джигит Девлет-Мирза, человек жестокий и угрюмый, но пылкий. Девлет был так беден, что не мог и думать о том, чтобы приобрести красавицу ценой калыма, и потому решил добыть ее силой.

Двоюродная сестра его, Фатима, была наставницей Зюльми, и Девлет решил воспользоваться ее помощью. Открывшись в своей страсти, Девлет просил Фатиму узнать мнение о нем красавицы, и если оно благоприятно, то предложить ей побег.

Однажды, оставшись наедине с Зюльми, Фатима заговорила с нею о замужестве. Она перебрала по именам всех князей, которых считала достойными быть женихами своей воспитанницы. Фатима выхваляла достоинства каждого, а сама зорко следила за лицом. Зюльми оставалась спокойною, пока не услышала имя Канамата. Девушка вздохнула и, стыдясь своей слабости, покраснела. Хитрая Фатима стала еще больше расхваливать Канамата.

– Перестань, Фатима! – возразила Зюльми. – Я не могу быть его женой.

– Почему? – спросила хитрая воспитательница.

– Он беден.

– Но он тебе нравится.

– Зачем такой вопрос! – отвечала смущенная девушка.

– Я пошутила, чтобы полюбоваться твоим румянцем, – сказала Фатима. – А заметила ли ты Девлет-Мирзу?

– Нет, – отвечала Зюльми.

– Напрасно. Он лучше всех князей и узденей, он превосходит Канамата если не лицом, то статью, ростом, проворством и силой. Он отлично владеет конем, смело бросается с утесов в стремнины, шашка его рубит железо, а меткая пуля снимает голову с быстротой ласточки. Его страшатся все джигиты и боятся завести с ним ссору. Слава о нем носится от Эндери до Анапы, куда он не раз водил на продажу пленников, и если бы ты знала, как он тебя любит!..

– Оставь, Фатима, я никогда не буду его женой.

– Почему?

– Он страшен, – отвечала побледневшая девушка.

– Так он тебе не нравится?.. Я пошутила, чтобы полюбоваться твоей бледностью…

Девлет-Мирза и Фатима поняли, что попытка не удалась, и отбросили мысль о похищении.

Зюльми вышла замуж за Али-Мирзу, сына Мисостова. Молодой Али, оставшись после смерти отца богатым наследником, влюбился в Зюльми, внес половину калыма и стал обладателем красавицы.

Али-Мирза был сухощав, всклокоченная борода, кривые брови, широкие губы и дикое выражение глаз придавали ему что-то зверское. Сравнивая его с Канаматом, Зюльми не могла не видеть преимуществ последнего. Она не любила Али, а тот, заметив ее холодность, стал ревновать.

Недолго пользовался Али-Мирза своим счастьем. Девлет-Мирза решил отомстить Зюльми и воспользовался своей дружбой с Али-Мирзой.

– Знаешь ли, – сказал однажды во время охоты Девлет Али-Мирзе, – что Канамат, который везде прячется от нас, крадет из твоего огорода тыкву.

– Как так? – спросил озадаченный Али-Мирза.

– Да, он надеялся прорезать своим кинжалом тот корсет, который достался тебе… теперь же думает заменить это тем, что по вечерам лазит в твой гарем.

Али-Мирза не верил, Девлет уговорил его убедиться в истинности его слов.

– Скорее хочу потерпеть разорение от уруса (русского), чем видеть это, – отвечал Али-Мирза.

Девлет знал, что Али-Мирза заметил нелюбовь к себе Зюльми, что ревность давно нашла место в его сердце, а потому решил довести дело до конца.

– Зачем не сказал мне прежде, – говорил он Али-Мирзе, – что хочешь иметь Зюльми? Все знали, что она любит Канамата, что тот хотел взять ее без калыма. Я бы никогда не посоветовал без уверенности в расположении девушки покупать ее даже за пару подков. Нет радости для нее пить из одной чаши с тем, кого она не любит, а для тебя нет удовольствия обнимать ту, которая любит другого. Такой союз – холодный труп тляги (мертвеца), привязанный к телу живого, с которым надо жить и умереть, если не хватит мужества разорвать его цепи.

Али-Мирза слушал все это с мрачной задумчивостью. Он не возражал на советы коварного друга прогнать неверную жену к отцу, но готов был отдать еще двойной калым только за то, чтобы приобрести любовь своей прекрасной супруги.

– Девлет, – сказал он после долгого раздумья, – ты открыл мне такую тайну, верить которой было склонно мое сердце, но я страшился думать о том… Змея, ты скоро почувствуешь всю силу моей власти над тобой!.. Но если это ложь, Девлет, то за нарушение моего спокойствия и за вмешательство в домашние тайны ты будешь отвечать своей жизнью.