Текст книги "Другие места"

– Думаешь, так?

– Абсолютно точно. Нам не о чем было разговаривать. Или… Конечно, было. Но мы почему-то не могли. Раздражались. Не хотели. Не знаю. Во всяком случае, мы с ним очень редко беседовали друг с другом.

Роберт подозвал официанта и карточкой VISA расплатился по счету.

– Хочешь поехать со мной и познакомиться с моей подругой? – спросил он, когда мы уже стояли на улице под мигающим рекламным щитом.

Мы сели в такси.

Машина тонула в залитых водой улицах. Забытых улицах под фьордом. Морской свет сиял нам навстречу. В глазах Роберта мерцали отблески светящихся рыб.

Свет затоплял город.

У подруги Роберта мы пили красное вино. Ее звали Тея. Ей было около тридцати, полноватая, беззаботная. В брюках из крокодиловой кожи, она сидела, положив на пуфик босые ноги. Я не мог оторвать глаз от ее крохотных пальчиков.

Роберт достал какую-то коробочку и высыпал на стол немного желтоватого порошка.

– Что это?

– Новый препарат.

Из кармана он достал костяную трубочку. Своей карточкой VISA он распределил порошок на несколько полосок и вдохнул одну из них. Он улыбался, и в его взгляде появилось что-то электрическое.

– Это V. – Он улыбнулся.

– Что это?

– Это все равно что получить электрический разряд, действует мгновенно, но первый эффект длится всего несколько секунд. Потом уже он действует как кокаин или амфетамин, только мягче и без побочных явлений.

– У всего есть побочные явления, – сказал я и взял костяную трубочку. Глаза мои были прикованы к порошку цвета клея, насыпанному на столе.

– Его разработала одна швейцарская фирма для выведения людей из комы или из бессознательного состояния. Но ожидаемого результата не вышло. Зато кто-то обнаружил, что порошок дает необыкновенно приятное опьянение. Мир вдруг кажется совершенно иным.

Я вдохнул желтую полоску, и в голове сразу возникло бурлящее чувство, словно вся кровь прилила ко лбу. Несколько секунд мне казалось, что меня приподняло со стула и я вижу комнату издали. Она была окрашена новым светом. Я засмеялся.

– Это психотропная формула немедленного удовлетворения. Самая точная характеристика общества потребления.

– А это хорошо или плохо? – смеясь, спросила Тея. Она как раз вдохнула последнюю полоску.

Роберт перешел на скороговорку:

– По-моему, это хорошо. Разумеется, мы все наркоманы. Все без исключения. Всегда. Хронически зависимые потребители. Что бы мы делали, если бы не могли потреблять? Мы – микробы в организме потребления. Условие жизни этого организма – потреблять больше, чем ему нужно. Вы согласны? Ведь мы считаем, что все может стать лучше, облагородиться. Это наследие алхимии. Но я не думаю, что оно так уж опасно. Я не разделяю скепсиса критиков нашей культуры. Наконец-то разрешено потреблять, не испытывая при этом угрызений совести. Угрызения совести – это нечто, придуманное в тринадцатом веке, чтобы расправиться с язычеством. Испытывать угрызения совести из-за мелких грехов очень старомодно. Меня это по-настоящему удивляет.

– Что удивляет?

– Что люди до сих пор испытывают угрызения совести из-за того, что они несовершенны.

Я никак не мог привыкнуть к его чопорному языку. Не ждал, что у столь нервного типа будет такой язык. Теперь я уловил в его голосе что-то новое – возбуждение, восторг.

– По-моему, это просто предлог, чтобы позволять себе делать все, что заблагорассудится, – сказал я.

– А разве вообще все не является неловким предлогом?

Обостренная осторожность отступила, и я почувствовал себя спокойнее.

– Правда, они хорошенькие? – Тея протянула Роберту свои ноги с крохотными пальчиками. Мы посмотрели на ее пальчики, но ничего не сказали.

Потом втянули в себя еще по порции V.

Серый свет проникает в череп. Он разбивает меня вдребезги. Кусочек за кусочком я отрываюсь от города и разлетаюсь лучами светящейся пыли.

Я танцую среди безволосых женщин. Какой-то человек запускает руки в мои мысли и стаскивает меня с орбиты вожделения.

Сна как не бывало.

Роберт улыбается, он улыбался весь вечер. Мы стоим возле крепости Акерсхюс, над нами фьорд, а небо – как ковер под ногами. Где-то внизу шумит город.

– Я должен сказать тебе одну важную вещь, – говорит он.

– И что же это?

– Что-то очень важное.

– Что?

– Ты – мой брат, – говорит он.

Я начинаю смеяться, у меня трясутся руки и голова. Я наклоняюсь к земле. Икаю.

– Ты не понимаешь, – говорит он. – Ты мой брат.

Он без конца повторяет это, пока мы идем по городу и едем в такси в его квартиру. Все время он говорит одно и то же – «ты мой брат», и последнее, о чем я думаю, – это то, что мне скоро придется выключить этот голос.

14

Я проснулся, встал с дивана, на котором спал, и прошелся по комнате. Было темно. Язык и губы пересохли и распухли. Я осмотрел комнату. На столе стояла бутылка минеральной воды. Я, зажмурившись, напился. Болело горло. Я открыл дверь и вошел в спальню.

Он лежал на кровати, подложив руки под голову. Не знаю, как долго я на него смотрел. В соседней квартире спустили воду в уборной. Я взглянул на будильник на ночном столике. Электронные часы показывали половину восьмого. Я обошел вокруг двуспальной кровати.

Осторожно забрался в кровать и лег рядом с ним. Лежал и смотрел на его спину. Под кожей поднимались и опускались легкие. Я тронул его за плечо. Он не шевельнулся. Не издал ни звука.

В девять часов я уже стоял на улице. Была суббота. Я отправился в кафе-бар, заказал сандвич и чашку чая. Начался дождь, целых полчаса по улице бежал поток, потом вдруг немного прояснилось и в окно заглянул солнечный луч.

Девушка за стойкой не отрывала от меня глаз, пока я ел и машинально листал газету. Мне было интересно, о чем она думает. Может, ей казалось, что я ем слишком медленно? Может, у меня что-то не так с лицом? Всякий раз, когда она отворачивалась, я быстро ощупывал лицо пальцами: может, к нему что-нибудь прилипло? Нет, ничего. Лицо как лицо.

Мне хотелось заговорить с ней, но я не знал, с чего начать. Она была молоденькая. Лет семнадцать-восемнадцать. Сперва она показалась мне очень хорошенькой. Темные волосы, подстриженные под косым углом, закрывали уши. Никакой косметики. Светлые ресницы подчеркивали, что у нее большие глаза. Но выражение губ было неприятное. Какое-то злорадное.

– Дождь пошел, – сказал я.

Она не ответила.

Я снова уткнулся в газету. Но не выдержал.

– Дождь пошел, – повторил я.

– Да, – отозвалась она.

Ее губы растянула кислая улыбка.

– Такой дождь смоет весь город.

– Думаешь?

– Все исчезнет.

Она засмеялась.

Когда я расплачивался, она опустила глаза. В этом ракурсе она была похожа на пристыженного мальчишку. Не знаю почему, но мне хотелось, чтобы она подняла глаза и чтобы по ее лицу катились слезы.

Я быстро шел по городу.

У собора остановился возле скамейки. На ней сидел молодой человек. Его голова свесилась на грудь. Узкие глаза уставились в землю. Героинщик. Я присел перед ним на корточки:

– Хочешь, я тебе кое-что расскажу?

– Угу.

Он едва шевельнул губами. И даже не сделал попытки взглянуть на меня.

– Я совершил преступление, – сказал я.

– Все в порядке, – буркнул он.

– Нет, не в порядке.

– Да… да… Все… в порядке.

Он говорил медленно, нерешительно нажимая на слова.

Я встал. Он неожиданно поднял голову:

– Что ты хотел сказать?

– Ничего.

Его голова снова свесилась на грудь.

Я пошел дальше по направлению трамвайных путей. В сторону Грюнерлёкка. По улице медленно проехал полицейский автомобиль. Я остановился и посмотрел ему вслед. На перекрестке я обратил внимание на телефон-автомат. В будке я нашел телефонную книгу. Нашел фамилию Хенни. Глянул на часы. Почти десять. Я бросил в автомат монетку и набрал номер. Долго никто не отвечал. Наконец послышался сонный голос:

– Алло?…

– Хенни?

– Хенни спит. Кто это?

Голос немного шепелявил.

– Не думаю, что ты знаешь, кто я.

– Может, и нет…

– А кто ты?

– Подруга.

– Где Хенни?

– Она спит. С кем ты хотел говорить, с Эриком или с Хенни?

– У нее есть друг?

Голос на другом конце засмеялся.

– Можно тебе что-то сказать?

Она не ответила.

– Я сделал одну вещь…

– Что же такого ты сделал? – В голосе зажглась искорка любопытства.

– Нечто ужасное.

– Нечто ужасное?

Она передразнила меня, и мне стало смешно, но смех застрял у меня в горле.

– Я убил человека.

– Что?

– Я убил человека.

– Кого? Я не понимаю.

– Человека.

– Своего знакомого?

– Нет, я его не знал. Я познакомился с ним в автобусе. Это было в Колумбии. Он был швейцарец. Мы несколько дней ехали вместе. На ночь остановились в одной гостинице. Ночью я проснулся и не мог уснуть. Сидел на подоконнике и курил сигарету. Потом вышел в коридор и зашел к нему в номер. Швейцарец лежал на спине. Одна рука была прижата к боку. Он спал с открытым ртом. Я подошел к кровати и сел рядом с ним. Когда он открыл глаза, я схватил его за шею и сдавил ее. Он пустил слюну. По шее побежала струйка слюны.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– Не знаю.

– Я не хочу больше этого слушать.

– Я понимаю.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– Мне кажется, он влюбился в меня.

– И этого достаточно, чтобы убить человека?

– Нет, конечно.

– Ну а потом?

– Рано утром я уехал оттуда. Я ни разу не вспоминал об этом. Как будто ничего не было. До сегодняшней ночи. Я проснулся в чужой комнате. И тут вспомнил.

– Хватит, я не желаю больше слышать об этом.

– О'кей.

– Кто ты?

– Ты меня не знаешь.

– А Хенни знает?

– Я нашел этот номер в телефонной книге. Я звоню из автомата.

– Совершенно случайно?

– Да.

– Я вешаю трубку.

– Вешай.

На другом конце провода послышались короткие гудки.

Я пошел обратно в центр.

15

Дверь в квартиру Роберта была открыта, я прошел прямо на кухню. Он сидел за столом в синем в белую полоску халате и улыбался. Лицо у него отекло, как будто он спал головой в духовке. Веки слиплись от пота и выделений после наркотика. Но он улыбался, как ребенок.

Довольный.

– Где ты был?

Я сел напротив, заглянул в газету. Увидел снимки авиакатастрофы, случившейся в Белграде. На снимке, напечатанном на первой странице, были видны обломки корпуса, охваченные красным пламенем. Я налил себе чаю. В нос ударил запах мяты.

– Можно взять булочку?

– Пожалуйста.

Я намазал булочку мармеладом и ел, запивая чаем.

Снова поглядел на снимок горящего самолета на первой странице. Среди языков пламени из окна самолета выглядывала женщина. Сербка, лет пятидесяти. Она смотрела из самолета, лицо ее выражало апатию. Темные пряди свешивались на глаза. Меня обдало жаром. Будто похмелье побежало по нервам в мозг.

– Все в порядке?

Я кивнул, встал и подошел к кухонному столу. Там стоял пакет апельсинового сока. Я отер с лица пот и налил себе соку. Выпил его большими глотками и снова налил полный стакан.

Роберт не спускал с меня глаз. Он все еще улыбался, но теперь его улыбка уже не была такой убедительно довольной, как несколько минут назад. Теперь он был похож на мальчика, который не знал, как ему быть и что сказать.

– Погляди на это. – Он протянул мне газету. – Что скажешь?

Я бросил взгляд на снимок горящего самолета.

– Трагедия.

– Ты так думаешь?

– Да.

– А если это неправда?

– Что?

– А если никакой катастрофы не было?

Он подмигнул. И вдруг я понял, чего он добивается. Его действия были взаимосвязаны. Он был озабочен этим с той минуты, как появился в саду у мамы. И потом всю ночь. Он хотел показать мне «искусственность, рукотворность». Наркотик, который мы приняли, клуб, в котором мы были, – все это было частью единой стратегии. Болтовня о том, что мы братья, должна была только подчеркнуть, что все это игра. Все это было для Роберта кукольным театром. На лице у меня снова выступили капельки пота, я вытерся салфеткой.

– Почему же это должно быть неправдой? – спросил я не очень уверенно.

– Есть много причин, по которым сербское агентство новостей стремится преувеличить, исказить, создать свою новость. Новости создаются из тех материалов, которые редакции получают от журналистов или от агентств. Ведь так? И не обязательно они должны иметь отношение к тому, что случилось на самом деле.

Я забрал у него газету.

– Ты хочешь, чтобы я поверил, будто где-то сидят сумасшедшие и все это выдумывают?

Он засмеялся, навалившись грудью на стол.

– Что тебе так смешно?

– Ничего. Не обращай на меня внимания. Прости, пожалуйста.

– Что ты хотел этим сказать?

– Катастрофа, конечно, произошла, и гибель людей – это трагедия, никто с этим не спорит. Я только хотел показать, что новости вполне могут оказаться сфабрикованными. Мы это знаем по военным ситуациям. Есть много примеров того, как враждующие стороны фабрикуют и искажают новости. Фальсификации в прессе и в средствах массовой информации встречаются чаще, чем ты думаешь.

– А при чем тут я, черт побери?

Он закрыл глаза, и мне показалось, что его погрузили в воду, что его замкнутое лицо лежит на дне.

– Я тебе еще не все рассказал.

– Хочешь еще чем-то поразить меня?

– Кто знает.

– Что знает?

– Может, мне вообще не следует говорить тебе об этом…

Мне всегда хотелось чего-нибудь неожиданного. Это была любимая мечта. Я вхожу в комнату, и кто-то рассказывает мне, что отец и мама вовсе не мои родители. Что все это эксперимент. Меня отдали им на воспитание. Я не их ребенок. Кто-то поселил меня у них, чтобы во всех деталях изучать мои реакции, наблюдать, каким образом, так сказать, складывается личность. В детстве я часто ходил по дому и искал скрытые микрофоны и камеры.

Иногда мне чудилось в поведении родителей что-то не то, какая-то фальшь; они как будто слегка приоткрывали свое истинное «я». Мне хотелось так думать; я часто пытался понять, откуда у меня возникло такое желание, и пришел к мысли, что оно объяснялось тем, что мне хотелось быть не таким, как все. Меня преследовали страшные фантазии, будто меня забыли в супермаркете или на платной стоянке. Родители уехали, забыв обо мне, и их жизнь продолжается уже без меня. Это было страшно. Ведь мне всегда хотелось противоположного – хотелось оказаться избранным без каких-либо усилий с моей стороны. Эта мысль пугала и привлекала меня. Естественно, что с годами она исчезла. Теперь я ждал, когда случится неожиданное. Это были остатки идеи о том, что меня отдали на воспитание. Я подкарауливал, стараясь уловить неожиданный блеск в глазах отца. Но видел в них лишь неясную тень скрытых мыслей… Он всегда думал о чем-то другом.

Роберт снова откинулся на спинку стула и стал теребить губы. Была у него такая противная привычка, и она раздражала меня. Он скрутил нижнюю губу в комок и дергал его.

– Это долгая история, – сказал он и убрал руку от лица.

16

Он приготовил кофе и открыл коробку с лучшим итальянским шоколадом. Кусочки шоколада таяли во рту, шоколад имел вкус рома и граппы… Роберт говорил, жуя шоколад, и оживленно жестикулировал.

Я молчал, только слушал.

Он рассказывал:

– Однажды вечером, это было в ноябре, два года назад, мне позвонил Даг Халл, продюсер фирмы телевизионных программ, которая называлась «Real News». Они делали вставки последних известий для некоторых коммерческих телевизионных каналов. Даг сказал, что у него есть ко мне важный разговор, и попросил приехать завтра утром к нему в контору. Я поинтересовался, о чем идет речь, но он решительно отказался говорить об этом по телефону. Какое-то время назад я работал на этого продюсера, у нас с ним сохранились приятельские отношения, и потому я решил завтра же поехать к нему.

Роберт в деталях описал помещение фирмы, ковры, картины – контора как контора с передвижными стенами, отделяющими друг от друга столы сотрудников.

Кабинет продюсера был отделен от коридора стеной из дымчатого стекла.

Он все видел через это стекло, но его не видел никто.

Был видящий, но невидимый. Подглядывал, но не был эксгибиционистом. Его окружало и защищало стекло.

От высокого голоса продюсера у Роберта заложило уши. Даг Халл всегда нервничал. Он вертел перо и маленькими глотками отхлебывал кофе.

Никто не мог видеть его, но Роберт подумал, что дымчатое стекло все-таки заставляло продюсера нервничать и сбиваться.

– Даг предупредил, что все должно остаться между нами. Не хочу, чтобы кому-нибудь это стало известно, сказал он.

И вставил кассету в видеомагнитофон.

Роберт откинулся на стуле. С другой стороны письменного стола продюсер смерил его взглядом. Что-то тут не так, подумал Роберт, почему у него такие странные глаза? В них не было обычного беспокойства, Даг Халл просто сидел и смотрел на Роберта, пытаясь успокоить бушующий в голове вихрь.

Он показал Роберту видеорепортаж о семье, которая бесследно исчезла из одной усадьбы в Ломмедале. О безымянном молодом человеке, сообщившем в интервью, что ему стало известно о террористических планах неонацистов. Какая-то женщина рассказала журналисту о тайных разборках между пакистанскими молодежными группами. Истории из действительности, думал Роберт. Подобные материалы попадают на экраны телевизоров каждую неделю. То, что Роберт увидел, было не страшнее того, что он видел за последнее время. Каждый день можно было раскрыть газету или включить телевизор и найти более сенсационные истории.

– Я вопросительно смотрел на Дага. Он пил кофе, расплескивал его и вытирал рот салфеткой. Наконец, опять заговорил своим писклявым голосом. Ты не понимаешь, сказал он. Так объясни мне, попросил я.

Он сказал, что, по его мнению, это совсем не то, что кажется.

Обычная журналистика, сказал я Дагу.

Он сказал, что, по его мнению, это совсем другое.

И что же это, по-твоему? – спросил я.

Фальсификация, ответил он.

Роберт оглядел кабинет продюсера. В углу кресло из стальных трубок. Торшер на длинной ножке. Книжная полка из плексигласа. Любимым автором продюсера был один финский криминалист, который писал об убийцах и отщепенцах, продюсер никогда не упускал случая поговорить об этом писателе.

На другой части книжной полки в два ряда стояли маленькие бутылочки. Ром, виски, бренди, коньяк, кальвадос, джин, рикард, текила, кампари, гранд-марнье, куантро, калуа, московская, аквавит. Дат Халл не пил, но неутомимо собирал маленькие бутылочки с крепленым вином и водкой, золотистую и коричневую жидкость, которой предстояло стоять мертвым грузом. Глядя на бутылочки, Роберт вдруг подумал, что во всех знакомых ему коллекционерах было что-то невеселое. Коллекционеры всегда находились вне того, чем они восторгались, они предпочитали смотреть, чем избавиться от власти, которую имели над ними эти вещи.

Причиной, по которой Дат пригласил Роберта к себе, была его встреча с одним недоумевавшим зрителем. Этот зритель позвонил на телевидение, и его переадресовали в фирму Дага. Однажды утром он явился к Дагу с пачкой фотографий. На фотографиях была запечатлена усадьба в Вестфолле, принадлежавшая исчезнувшему хозяину. Даг вместе со зрителем просмотрел материал об исчезнувшей семье, и зритель разложил на столе свои фотографии. Не было никакого сомнения, на них была изображена одна и та же усадьба. Черепица, розовые кусты, цвет трактора – это была та самая усадьба. Хозяин усадьбы ездил на юг, но вернулся оттуда на неделю раньше положенного срока и увидел по телевизору репортаж о своей усадьбе.

Но я же никуда не исчезал, заикаясь, сказал хозяин.

Он объяснил, что никакой семьи у него не было. Те люди, у которых брали интервью для телевидения, никогда не были его соседями. Он их вообще в первый раз видит.

Даг постарался успокоить его.

Журналист, сделавший репортаж, был вольный художник и нигде в штате не состоял. Даг несколько раз пытался связаться с ним, но безуспешно. Он пришел в ужас и собрал весь имеющийся материал об этом журналисте и сделанные им фильмы.

Все его репортажи переписаны на одну видеокассету.

Даг сказал, что журналиста зовут Бент Алвер. Он вольный художник, работает быстро и дает хорошие материалы. По сравнению с другими бюджеты его фильмов очень малы.

Насколько мог понять Роберт, вся подборка представляла собою расчетливый обман. В репортажах шла речь о странных исчезновениях. Об экстремистских политических группировках и их планах по изменению мирового порядка или просто об уничтожении части мира. Несколько репортажей рассказывали о необычных людях. Людях, считавших, что они открыли неизвестные доселе истины. Например, один американский исследователь средств массовой информации хотел доказать, что сорок процентов всех новостей, которые нам преподносят, основаны на лжи и преувеличениях. Если прежние репортажи и в самом деле были фальшивками, то интервью с этим американским исследователем можно было трактовать как шутку, как метакомментарий к ним, как авторскую аннотацию.

Наклонившись к Роберту над столом, Даг не спускал с него проницательного и сострадательного взгляда.

Роберт прекрасно понимал, почему его посвятили в это дело. Не состоя в штате, он был независим. Раньше он показал себя толковым специалистом в области журналистского расследования, который работает быстро и обладает редкой работоспособностью. Он умел таить секреты.

Даг хотел получить подтверждение своим подозрениям прежде, чем он начнет выяснять отношения с телевидением, которое как-никак являлось его работодателем.

Он попросил Роберта подумать над репортажем о репортаже. Роберт не мог понять, зачем кому-то понадобилось делать фальшивые репортажи. Денег на этом не зашибешь. Достоверный репортаж сделать легче. Все это было загадкой.

Даг подошел к книжной полке. Снял миниатюрную бутылочку и протянул Роберту: хочешь выпить?

Роберт взглянул на бутылочку с коньяком и отрицательно помотал головой – нет.

Даг с улыбкой поставил бутылочку обратно на полку.

После встречи с продюсером Роберт долго сидел в машине и слушал, как по крыше стучит дождь, на мгновение ему представился разлетающийся на осколки стеклянный город.

Он вспомнил дело, о котором слышал несколько лет назад.

Одного немца приговорили к четырем годам тюрьмы за фальшивые документальные фильмы и репортажи для телевидения. Фальшивые интервью с педофилами из Таиланда и курдскими террористами, которые готовили бомбы для турецких туристов, показали по телевидению на весь мир. Но и террористы, и педофилы на самом деле были актерами, в этих репортажах не было вообще ничего настоящего. Журналист назвал свои репортажи «infofiction» и заявил, что он всего лишь делал то, что хотели получить телевизионные компании, – сенсационные и невероятные истории для информационных передач. Этот немец успел состряпать более двухсот таких фильмов, прежде чем его разоблачили. Вершиной его творчества был фильм о швейцарском наркомане, который кололся лягушачьей слизью и рассказывал о своих галлюцинациях лениво, но в то же время восторженно.

Роберт изучал репортажи норвежского журналиста в течение двух недель. Он взял интервью у крестьянина, который исчез, сам не ведая о том. Пытался найти женщину, заявлявшую, что она видела тайную бандитскую разборку, но нашел только запертый пансион, хозяин которого не мог сказать ничего внятного. Он не обнаружил никаких неонацистов и не узнал ни о каких террористических планах. Об американском специалисте по масс-медиа никто не слыхал. Но главное, он не нашел самого журналиста, Бента Алвера.

Роберт беседовал со многими продюсерами и редакторами новостей, все они помнили Алвера, но описать, как он выглядел, не мог никто. Ему было от сорока пяти до пятидесяти пяти лет. Некоторые говорили, что у него темные волосы, другие называли его седым. Один редактор был уверен, что Алвер – блондин. Средний рост, правильные черты лица.

Красивый мужчина.

В общем, красивый мужчина.

Представительный мужчина.

Они были не согласны друг с другом относительно того, какие сигареты он курил, но все были уверены, что он курил сигареты с фильтром.

Мобильный телефон Алвера не отвечал. Электронной почты у него не было.

Расследование не приблизило Роберта к Алверу. Оно его вообще ни к чему не приблизило, и из-за этого он испытывал сомнения в душе и неустроенность сердца, как говорилось в одном старом псалме.

В конце концов он решил все бросить. Ему хотелось пойти и напиться, и он решил, что встреча с Дагом Халлом может сутки подождать. Он отправился в ближайший бар, допился до того, что не мог вспомнить, где он живет, и продолжал пить, пока ему это не стало безразлично.

Потом он пошел домой.

Проснулся он в коридоре, одетый. Готовя кофе, он пытался не думать о вчерашнем дне.

Неожиданно для себя он вспомнил свой разговор в одном баре в центре города, этот бар был прибежищем журналистов (вот только как он там оказался, с какой-то прижимавшейся к нему женщиной, он не помнил). Она была журналисткой Норвежского радио и телевидения, он знал ее в лицо. Ее движения говорили о том, что она пьяна не меньше, чем он; а он пил быстро, много и уже не один час. Роберт рассказал ей, что ищет журналиста по имени Бент Алвер, она ответила ему смехом. Бент Алвер? – спросила она.

По тому как журналистка прижималась к нему, Роберт понял, что они оба одинаково пьяны и он может верить всему, что она говорит.

Она сказала, что была любовницей Бента Алвера. Роберт растерялся. Разве это так странно? – удивилась она. Роберт нашел это странным. Разве не странно, что она была любовницей журналиста, у которого не было ни телефона, ни электронной почты и который не числился в Реестре переписи населения.

Она объяснила, что Бент – человек таинственный. Мне везет на таинственных людей, сказала она. Все ее любовники были таинственными личностями.

Роберт поинтересовался, не был ли этот журналист еще и невидимкой?

Журналистка улыбнулась. У меня есть его фотография, сказала она.

Роберт крепче прижался к ней, от нее пахло духами «Гуччи» и джином с тоником.

Она поведала ему, что всегда носит с собой фотографии… Она любит фотографировать…

Роберт отставил кофейную чашку на кухонный стол. Он лег снова на пол, навзничь, по-прежнему одетый. Он лежал, прижавшись лицом к полу, и думал о фотографии человека, который называл себя Бентом Алвером.

Полчаса он лежал и думал об этой фотографии. Когда он встал, кровь отлила от головы, и его голова превратилась в облако, уплывавшее вдаль, тогда он ясно увидел перед собой лицо отца.

– Инфофикшн, – сказал я.

– Бент Алвер называл это информационным творчеством.

– Тебе кажется, что этот человек был похож на отца, этот Бент Алвер?

– Он не похож.

– Я не понимаю.

– Это и был отец.

– Ты был пьян.

– Я тебя предупредил, что это длинная история.

Мне захотелось что-нибудь сказать, возразить. Не знаю, против чего, просто возразить, что-то сказать, закричать. Но я смолчал и налил нам еще кофе.

– Я больше не пошел к Дагу Халлу, тому продюсеру. Отложил эту встречу. Зато я позвонил той журналистке и попросил ее встретиться со мной.

– Не уверен, что мне хочется это знать.

– Если не хочешь, я не буду рассказывать.

Я знал, что рассказ Роберта будет мне неприятен. Знал, и все. Рассказ, который так начинается, всегда бывает неприятным. И вместе с тем я прекрасно понимал, что не смогу сейчас встать и уйти; я хотел узнать остальное – несомненно я хотел узнать остальное.

– Ладно, рассказывай.

– Я предупреждал, что это долгая история. Что, может, мне не следует ее рассказывать. Не хотел навязывать ее тебе. Не хочешь слушать, не надо.

– Рассказывай.

– Ты уверен?

– Да.

– Хочешь дослушать все до конца?

– Да.

– Это точно?

Сперва он противился, потом сдался, он скользил, его затягивало, ему хотелось подставить голову под струю воды и промыть глаза. Он лежал в постели. В постели той журналистки. Между собой и простыней он видел какую-то испугавшую его тень, эта полоска тени испугала его фаллос, погруженный между ее ногами. Сначала ему нравился ее запах, кисловатой радости и пота, но вдруг он возненавидел все окружавшие его запахи – селитры, винного уксуса, аммиака.

Роберт перевернул женщину, закрыл глаза и довел дело до конца.

Она лежала, уткнувшись лицом в простыню, и бормотала, что это было прекрасно.

Его больше не интересовали те минуты, которые они еще могли наслаждаться любовью. По ее голосу он слышал, что она не прочь повторить все еще раз, а потом все забыть – и его имя, и сильные руки, и запах волос. Забыть и никогда больше не думать об этом. Он выманил ее из кровати джином с тоником.

Они курили, сидя на краю кровати.

Она показала ему несколько фотографий и рассказала то, что знала об Алвере. Она – фотограф-любитель, но у нее плохая память, сказала она. Роберт хотел узнать больше, чем она могла знать, поэтому он почти все время молчал. В пачке было шесть фотографий. Все они были сделаны во время одной поездки. Две – в машине. Одна – на улице. На трех фотографиях какой-то мужчина лежал голый на кровати, накинув полотенце на бедра, и улыбался ей.

Наступил вечер.

Она дала Роберту на время одну фотографию.

И адрес.

– Хочешь посмотреть эту фотографию? – спросил Роберт.

– Фотографию?

– Да, она у меня с собой.

– Его фотография?

Он достал из внутреннего кармана конверт.

– Смотри сам.

Я раскрыл конверт.

Там лежала черно-белая фотография человека на каком-то заднем дворе. Он был снят сбоку. В длинном пальто. Во рту у него была сигарета. На фоне серой бетонной стены. В глубине двора был виден грузовик. И вывеска какой-то типографии.

Роберт, прищурившись, смотрел на фотографию.

Я отложил ее и взглянул на Роберта:

– Что ты пытаешься мне внушить?

– Посмотри еще раз.

Я перевел глаза на фотографию, но увидел только седого человека, который стоял на заднем дворе с сигаретой во рту.

– Приглядись к его лицу. – Роберт протянул мне маленькую лупу в черной пластмассовой оправе. Я посмотрел на лупу. Зачем она мне? Что эта вещица откроет мне, чего я не могу видеть невооруженным глазом?

Я неохотно приложил лупу к фотографии, к лицу человека на заднем дворе. Лицо увеличилось до размеров двадцатикроновой монеты. Фотография была не очень резкая, но вдруг я отчетливо увидел лицо этого человека.

В нем было ожидание, была сосредоточенность на своем занятии – он курил сигарету.

Я отложил лупу. Мне не хотелось видеть Роберта. Не хотелось видеть торжества в его взгляде. Я чувствовал, что он наблюдает за мной.

Я снова поднес лупу к фотографии. Посмотрел на рот того человека.

На его губы, плотно сомкнувшиеся вокруг сигареты.

Роберт сказал:

– Я был у него в монтажной в тот день. Накануне вашего отъезда в Копенгаген.

– Что?

– Я занимал у него деньги и приходил, чтобы вернуть их.

– Ты был у него в монтажной?

– Он был в каком-то странном состоянии. Что-то бормотал. Не смотрел на меня. С ним что-то творилось. Что-то занимало его мысли.

Я кивнул.

Больше мне ничего не оставалось.

Что мне сказала мама, когда лежала в больнице: кто-то приходил к отцу в монтажную за день до того, как мы уехали в Копенгаген. Монтажер думал, что приходил я. Что еще сказала мама? У нее было чувство, что между отцом и человеком, который приходил к нему, что-то произошло. Что именно, она не знала, и не могла знать.