Текст книги "Под гнетом страсти"

XXI. Первое столкновение

На другой день, еще до завтрака, в комнату Анжелики вошла Лиза Горлова.

Это была высокая, полная брюнетка, с большими серыми глазами, некрасивая, но в высшей степени симпатичная.

Анжелика горячо обняла ее и, усадив рядом с собой воскликнула:

– Лизочка, дорогая моя, я страшно рада, что вижу тебя, и очень благодарна, что ты приехала по моему письму, но передать тебе мне нечего, я раздумала, и мне теперь не нужно беспокоить тебя.

– А что такое было?

– Ничего… пустяки, не стоит и говорить!

– А между тем какое таинственное письмо ты мне написала, – смеясь, сказала Лиза, – право, я думала что Бог знает что случилось.

– Оно и было так, но тогда я была слабая, а теперь я сильная, – улыбалась Анжелика, смотря на лицо подруги, выражавшее полное недоумение.

– Что такое? Тогда слабая, теперь сильная?.. – изумлялась Лиза. – Ничего не понимаю.

– Когда-нибудь поймешь, – задумчиво проговорила Анжелика и начала расспрашивать Горлову, как она проводила время.

Посидев с час, подруги распрощались.

Проводив Лизу, Анжелика вошла в гостиную и застала там Владимира, Лору и Елен.

Последняя сидела на диване и не переставала жаловаться на смертельную скуку.

– Ну, уж ваша хваленая Варшава, такая тоска! Балы ваши, как я слышала, начинаются не раньше ноября. Знакомых у вас тоже никого не бывает…

– Однако, Елен, – перебил ее Владимир, – ты только что вчера приехала, и если один день не было гостей, то это еще не значит, что их совсем не бывает.

– Да разве я говорю, что я видела? Мне Лора говорила, что у них очень редко кто бывает на неделе, – нетерпеливо сказала Елен и, обернувшись к Анжелике, небрежно спросила:

– Вы, вероятно, тоже скучаете?

Слабый румянец выступил на лице молодой девушки.

– Нет, я не скучаю, – ровным, спокойным голосом сказала она, – я почти всегда занята.

– Чем же вы заняты? – с любопытством спросила Елен. – Я бы последовала вашему примеру.

– К несчастью, вас, вероятно, это не займет, – с чуть заметной иронией отвечала молодая девушка, – я много занимаюсь музыкой и пением.

– Вы поете? – удивилась Елен. – Володя ничего про это не говорил.

Анжелика промолчала, и Лора насмешливо заметила:

– Как же, ведь она у нас в артистки готовится.

– Вот как! – протянула Елен. – Я сама немного играю, но ленюсь. Спойте после что-нибудь, – небрежно кивнула она.

Тон этих слов возмутил Анжелику, и она несколько резко ответила:

– Я днем почти никогда не пою для удовольствия, потому что не бывает охоты.

– Но сегодня вы, конечно, споете?

– Нет.

– О, да вы жеманитесь, как настоящая певица, – насмешливо проговорила Елен, – заставляете себя упрашивать.

Анжелика подняла на нее свои чудные, загоревшиеся гневом глаза.

– Во-первых, я не жеманюсь, а сказала вам причину, почему я не могу петь; во-вторых, я считаю себя в действительности настоящей певицей и никогда не заставляю себя просить, а… просто отказываю.

Елен окаменела от «такой дерзости» – как она мысленно назвала слова Анжелики.

Владимир с изумлением смотрел на молодую девушку.

Несколько минут царило молчание.

– Не очень ли вы много на себя берете? – выговорила наконец Елен. – Я знаю многих девушек, которые называют себя певицами, а между тем поют так, что хоть уши зажимай.

– Елен!.. – остановил ее Владимир.

– Я бы доказала вам мои слова, – сухо сказала Анжелика, – но многие не могут отличить пения от крика, а потому…

– Анжелика, ты с ума сошла! – вступилась Лора, возвысив голос. – Что ты говоришь, что за выражения, что?..

Яркий румянец и блеск глаз Анжелики заставили ее замолчать. Она знала, что такое выражение ее лица не предвещает ничего хорошего.

Анжелика встала.

– Вы забываете, графиня, что я не ваша горничная, на которую вы можете кричать, – глухим голосом сказала она, – ваши замечания меня не касаются.

Она была чудно прекрасна в своем гневе, и пораженный Владимир почти с испугом смотрел на ее сверкавшие глаза и вздрагивающие губы.

Елен и Лора сразу притихли.

Анжелика медленными шагами, с высоко поднятой головой удалилась из гостиной.

Вечером в тот же день зашел Раковицкий. Елен сейчас же принялась с ним болтать.

Анжелика стояла у аквариума и кормила белым хлебом золотых рыбок.

К ней подошел Владимир.

– Какая вы были злая сегодня, Анжелика Сигизмундовна, – шутливо заметил он, взяв у нее из рук кусочек хлеба и бросая его в воду.

Грустная улыбка пробежала по губам молодой девушки.

– Вы обвиняете меня, Владимир Николаевич, я тогда бы не…

– Нет, нет, – поспешно перебил он, – Елен виновата, она не должна была говорить таким тоном, но… зачем же было так сердиться?

– Я не выношу такого тона, каким говорила ваша невеста, – с ударением на последнем слове ответила она.

Он замолчал.

– Можно вас называть просто Анжеликой, по старой памяти? – через минуту спросил он.

Она колебалась. Эта маленькая фамильярность делала шаг к сближению. Желая сделать холоднее свое согласие, она сказала более сухим тоном, чем хотела:

– Как вам угодно.

Он с удивлением взглянул на нее и переменил разговор.

– Елен скучает, и я думаю ехать завтра в театр: в оперу или балет.

«Скучает… – с горечью думала она, – он ее любит, а она скучает».

– Не правда ли, вы не откажетесь ехать с нами? – продолжал он.

– Не думаю, чтобы мое присутствие было приятно Елене Александровне, – сказала Анжелика. – В балет я не хотела бы ехать, но в оперу я поеду с удовольствием, если, повторяю, это не будет неприятно вашей невесте.

– О, нет, я уверен в противном!

Она недоверчиво покачала головой и подошла к столу.

– Ma chère, – обратился к ней Николай Николаевич, – не прочтешь ли ты мне передовую статью сегодняшней газеты?

– С удовольствием, – ответила Анжелика, – газета, кажется, в гостиной, – и она вышла из комнаты.

– Однако, папа, может быть, Анжелика вовсе не расположена в эту минуту читать, – заметил Владимир, – и согласилась только из вежливости.

– Я думаю, она мне может доставить удовольствие?! – проворчал граф капризным тоном.

Владимир хотел что-то возразить, но в дверях показалась Анжелика с газетой с руках, и старик ушел с ней в кабинет.

XXII. В театре

У Елен был чисто женский недостаток – чересчур долго заниматься своим туалетом.

Она за два часа до отъезда в театр начала одеваться и вышла в хорошеньком розовом платье и с двумя живыми розами в волосах.

Анжелика мало обращала внимания на свой туалет, но желание не показаться одетой хуже Елен заставило ее на этот раз позаботиться о нем.

Она надела палевую легкую шелковую юбку и рубинового цвета бархатный, с небольшим вырезом корсаж.

Граф выдавал ей из процентов ее капитала двести рублей в месяц, и она, по настоянию графини, большую часть их тратила на наряды, совершенно равнодушно смотря, на что бы ни выходили ее деньги.

В этом туалете Анжелика была обаятельно хороша. Елен слегка удивилась ее наряду, но не сказала ни слова. Лора, в темно-синем бархатном платье с открытой шеей и руками, при виде Анжелики пожала плечами и заметила:

– Elle est trop criante[5]5
  Она выглядит очень вызывающе (франц.).


[Закрыть].

Ложа их была в бельэтаже, с правой стороны.

Анжелика в первый раз показалась в свете, и едва успела сесть, как все бинокли партера устремились на нее. Давали «Фауста». Проиграли увертюру. Занавес поднялся.

Анжелика вся превратилась в слух и зрение и не заметила, что сидевший в первом ряду кресел князь Облонский не спускал с нее глаз.

Владимир же, сидевший сзади Лоры, заметил его неотступные взгляды и недовольным таном спросил сестру: бывает ли у них князь Облонский.

– Да, а разве он здесь?

– Он в первом ряду и до неприличия пристально смотрит на нашу ложу.

Лора посмотрела по указанию брата и нахмурила брови. После первого акта, когда они собирались выйти в фойе, в ложу вошел Облонский и вместе с ними отправился в зал. При появлении в фойе Анжелика стала центром всех взглядов.

Облонский шел рядом с ней.

– Посмотрите, как все смотрят на вас; это не удивительно… я вполне понимаю их.

Она засмеялась.

– Полноте, князь, что за комплименты.

– Какие комплименты, это не одно мое совершенно справедливое мнение. Посмотрите: все любуются вами, – продолжал Облонский, пожирая ее глазами.

Облако грусти пробежало по ее лицу.

«Нет, не все, – подумала она, – один, внимание которого мне всего дороже, не глядит на меня».

Она ошиблась. Он глядел на нее, не будучи в состоянии оторвать глаз, – так поражала его ее красота. Он рассеянно слушал болтовню Елен, шедшей с ним под руку.

Он еще не любил, но чувствовал, что был на дороге к этому и силой воли заставлял себя, не всегда, впрочем, успешно, не смотреть на нее.

«Дальше, дальше, – шептал ему внутренний голос, – или ты погибнешь».

Лора была страшно раздражена.

Князь Облонский, начавший было усиленно ухаживать за ней, вдруг оставил ее для Анжелики.

Молодые люди вернулись в ложу.

Анжелика не выходила больше в фойе.

Во время сцены в саду Фауста с Маргаритой она побледнела и забыла всех окружающих, даже Владимира, и не отрывала глаз от сцены.

На возвратном пути из театра она сидела с закрытыми глазами и не слышала разговора Лоры и Елен.

Владимир тоже молчал, изредка взглядывая на ее застывшее в глубокой думе лицо.

Войдя как-то утром в библиотеку, чтобы взять книгу, Анжелика увидала Елен сидящей в кресле с таким злым выражением лица, что она испугалась.

У окна стоял Владимир, обернувшись к ней спиной, и барабанил пальцем по стеклу.

Входя, она услыхала капризный голос Елен:

– Я так хочу, и так будет, слышите ли, я хочу, хочу…

– А я не позволю, – с сердцем возразил Владимир, но, обернувшись и увидев входящую Анжелику, слегка покраснел и замолчал.

Елен не обратила на нее внимания и, вскочив, резко спросила его:

– Где Лора? Желала бы я знать, что она скажет?

И не дождавшись ответа, вышла из комнаты. Анжелика взглянула на Владимира и не узнала его.

Он был бледен от гнева. Она не вытерпела и спросила:

– Что случилось?

– Ничего! – коротко ответил он и отвернулся.

Она глубоко оскорбилась этим лаконическим ответом, сжала губы и мысленно решила никогда первой не заговаривать с ним.

Пока она искала книгу, он опомнился и сказал:

– Елен хочет ехать кататься на тройках по первой пороше. При ее здоровье я не могу этого позволить…

– Напрасно вы даете мне объяснения, – сухо перебила она его, – я совершенно удовлетворена вашим ответом: «ничего».

С этими словами она удалилась. «Гордая девушка», – подумал граф, смотря ей вслед. Он отправился к невесте, заговорил с ней, но она дулась и отворачивалась от него.

– Да вразумите ее хоть вы, maman, – обратился Владимир к сидевшей тут же Марье Осиповне, – ведь это верная смерть.

– Ну, до этого еще далеко, снег и не думает выпадать, – уклонилась графиня, не желая раздражать ни того, ни другую. – Как вам понравилась опера? A pro pos, Лора, когда выступит Анжелика в первый раз?

Владимир быстро обернулся к сестре.

– Как? Она… она будет петь на сцене?

– Да. А ты думал, что она на это не способна? – иронически заметила Лора.

– Но, maman, этого нельзя дозволить. Девушка из порядочного дома выступит на подмостках! – возмутился молодой граф.

– Да, вот поди, поговори с ней; никого не слушает, – покачала головой графиня, – была упрямицей и осталась.

– Я это сейчас и сделаю, – решительно произнес о и отправился разыскивать Анжелику.

Он нашел ее стоящей в зале у рояля и перебирающей ноты.

– Анжелика, неужели вы серьезно решили поступить на сцену?

«Что ему за дело? – подумала она. – Не все ли ему равно, где я буду?». – И холодно ответила:

– Да, серьезно!

– Зачем вам? Разве вы не можете давать концерты, петь в домашнем кругу? Разве этого мало?

Анжелика подняла голову и прямо посмотрела на него.

– Что вам-то за дело? – медленно, ледяным тоном произнесла она. – Мое будущее зависит от меня и… ни от кого больше. А зачем это мне? Отчета в моих действиях отдавать я никому не обязана.

– Как вам угодно, если вы не хотите слушать совета друзей, – сухо заметил он, уязвленный ее словами.

– Друзей?! – горько усмехнулась она. – Где они, эти мои друзья?

– Вы отрицаете, что я… – начал он.

Она резко рассмеялась.

– Оставим это. Я хочу петь.

Она села за рояль, начала нервно брать аккорды, взяла первую ноту, оборвалась и глухо, отчаянно зарыдала, прислонив голову к пюпитру.

Точно ножом резануло по сердцу Владимира.

– Анжелика… что с вами? – прошептал он, вспоминая такую же сцену в ее детстве.

Но на этот раз она не упала беспомощно на его руки, а сейчас же затихла и, подняв на него свои чудные, полные слез глаза, спокойно, с едва заметною дрожью в голосе сказала:

– Ничего, это нервное. Сейчас пройдет. Оставьте меня одну, пожалуйста.

Он ушел, и она с отчаяньем думала: «Господи, как я люблю его; даже сил не хватает притворяться спокойной! Глупая, думала, что все пройдет, а между тем, что приходится выносить теперь! Умереть – со смертью все кончится».

Она испугалась этой мысли, пошла в свою комнату, оделась и уехала к Горловой.

С этого дня Анжелика начала замечать, что Владимир стал избегать ее, говорил с ней таким холодным тоном, что Марья Осиповна заметила ему это. С Елен он обращался ласково и почти не отходил от нее.

Бедная Анжелика страшно страдала. Она ненавидела Елен всеми силами души. Не спала целые ночи, стонала, металась, доходила до бреда.

Это отозвалось на ее здоровье.

Она похудела, и выражение страдания не покидало ее лица. Улыбка и смех пропали. Нервы были в высшей степени напряжены. Анжелика презирала себя за эту слабость и боролась с ней, насколько могла.

Она страдала не одна.

Александр Михайлович Ртищев, бывая у них довольно часто, до безумия влюбился в свою бывшую приятельницу.

Она по-прежнему доверчиво относилась к нему и своим мягким обращением подавала ему надежды.

С односторонней проницательностью и слепотой влюбленных он видел, что она что-то имеет на душе, и надеялся, что это «что-то» было начало любви к нему.

Это казалось ему слишком большим счастьем, и он боялся поверить, мучился сомнениями и вместе с тем старался всеми силами скрыть от всех, и в особенности от нее, свое, день ото дня увеличивающееся чувство.

XXIII. На горах

Наступила зима, со своими балами и другими удовольствиями.

После долгих капризов, просьб и истерик Елен добилась, наконец, согласия Владимира на катанье с гор.

Она была в восторге.

Когда же все общество, собравшееся у Ладомирских, высыпало на улицу и с шумом и смехом усаживалось в тройки, Анжелика стояла на лестнице и колебалась: не вернуться ли ей назад?

Вся душа ее была измучена. Последнюю неделю Елен почти все время висела на шее Владимира, будучи счастливой его позволением. Анжелика переносила все муки ревности, и радостное оживление молодежи страшным диссонансом отзывалось в ее душе.

«Но нет, надо ехать! Что скажут все, если она останется?» – и, запахнувшись в ротонду, она сошла вниз и села в тройку с Раковицким, Елен и Ртищевым.

Веселый Дмитрий Петрович чрезвычайно нравился Елен, и она без умолку болтала и хохотала с ним.

Какая-то странная апатия овладела Анжеликой.

– Что с вами, Анжелика Сигизмундовна? – спросил Александр Михайлович, пораженный ее безжизненным взглядом.

– Что со мной? Жизнь надоела! – отрывисто ответила она и отвернулась.

Ртищев вздрогнул и, видя, что Елен и Раковицкий, занятые болтовней, не обращают на них внимания, полушепотом сказал:

– Что вы, Анжелика Сигизмундовна, разве можно так говорить в ваши годы, с вашим талантом и красотой!

– Молодость, талант, красота – действительно много, – с иронией медленно произнесла она, – но не того мне нужно!

– Чего же нужно?

– Любви! – чуть слышно невольно шепнула она и сейчас же опомнилась, насильственно громко рассмеялась и добавила: – Я пошутила, мне ничего не надо!

Он, охваченный волнением, готов был сказать ей, что он ее любит, но в эту минуту Раковицкий обратился к нему с каким-то вопросом.

Разговор прервался.

Приехали в Лазенки, и сейчас же началось катанье с гор.

Анжелика отказалась и смотрела на катающихся.

Прокатив сестру и Мери Михайловскую, Владимир оглянулся, ища невесту, но Елен уже каталась с горы с Раковицким.

Тогда он сел один, и потому ли, что поторопился и сел неловко, или по другой какой причине, но санки в самом начале перевернулись, и он упал у края горы.

Падая, он услыхал, среди других восклицаний испуга, полный отчаяния крик Анжелики.

Через минуту он был на ногах и поднялся наверх.

Увидев, что он невредим, Анжелика быстро подавила свое волнение и спокойно стояла в стороне.

Он подошел к ней.

– Благодарю вас за участие; вы, кажется, очень испугались.

Он пристально посмотрел на нее.

– Не стоит благодарности, – сухо ответила она, – я очень нервная, и на меня всегда производит впечатление опасность, в которой находится человек.

Он закусил губы и отошел.

На возвратном пути Анжелике пришлось ехать с Ртищевым и графом Владимиром.

– Пикники приносят тебе несчастье, Володя, – говорил Александр Михайлович, – сегодня ты мог до смерти убиться, а два года тому назад, помнишь, как ты захворал? Как вы тогда, не жалея себя, ухаживали за ним, – обратился он к Анжелике.

Молодая девушка молчала. Ртищев продолжал:

– Как давно все это было! Я так живо помню, как я прощался с тобой, Володя, и вот ты опять с нами.

Граф Владимир и Анжелика взглянули друг на друга, и оба покраснели.

Сцена прощанья живо представилась им. Воспоминание об этом поцелуе до сих пор жгло ее губы. Она чуть не вскрикнула от горького сознания, что это никогда, никогда не повторится, что все его ласки и поцелуи отданы другой.

Александр Михайлович смотрел на нее, не отрывая глаз. Белый мех ротонды оттенял прелестное личико молодой девушки. О, как он любит ее, как страстно желал сказать ей это, видя ее страдающей, изнемогающей от какой-то внутренней борьбы.

– Как это случилось, что я до сих пор не слыхал вашего голоса? – после долгого молчания спросил ее Владимир.

– Я пою очень часто, только всегда приходится петь в то время, когда вы не бываете дома.

– Анжелика Сигизмундовна поет божественно! – воскликнул Ртищев. – Я слышал ее раз, но никогда не забуду ее голоса.

Восторженный отзыв молодого человека заставил ее с удивлением взглянуть на него.

В другое время она, наверное, угадала бы его любовь по выражению его глаз, но теперь она ничего не видела, ничего не понимала, кроме своих собственных мук.

XXIV. На балу

– Как я тебе нравлюсь, Володя? – говорила Елен, стоя перед ним в столовой в бальном шелковом голубом платье, убранном незабудками.

– Ты прехорошенькая! – рассеянно улыбнулся он. – Что это Лора так долго не выходит? Уже десять часов, скоро начнут съезжаться.

– Я пойду посмотрю, что она делает, – и с этими словами Елен убежала.

Владимир медленно пошел за ней.

Пройдя ряд освещенных для приема гостей комнат, они вошли в залу и встретили там старую графиню и Лору.

Марья Осиповна была в длинном бархатном платье стального цвета и вся горела бриллиантами.

Лора, в розовом шелковом с чайными розами платье и тоже в бриллиантах, была очень интересна.

Оглядев их и похвалив туалеты, Елен насмешливо сказала:

– Однако ж и кокетка ваша Анжелика, до сих пор не одета.

Графиня не обратила внимания на ее восклицание и начала с озабоченным видом осматривать и поправлять цветы на жардиньерках.

– Что это до сих пор люстры и канделябры не зажжены? – недовольно произнесла она. – Все самой надо сказать.

И шурша шлейфом, графиня пошла отдавать приказания.

Елен, как настоящий ребенок, вертелась по зале и, смотрясь в зеркало, простодушно спросила:

– Как ты думаешь, Лора, понравлюсь я в этом наряде Дмитрию Петровичу?

Лора взглянула на брата.

Он смеялся.

Елен заметила этот взгляд и расхохоталась:

– Он, он меня не ревнует!

– Что с тобой, Володя? – через минуту вдруг спросила она.

Он, видимо, не слыхал ее и стоял как вкопанный, устремив широко раскрытые глаза на двери.

В них входила Анжелика.

Казалось, сама Венера сошла со своего пьедестала – так чудно была хороша молодая девушка.

Легкое белое открытое платье позволяло видеть ее точно выточенные плечи и шею.

Черные, почти до полу волосы были распущены и скреплены гирляндой из бутонов пунцовых роз. Такие же бутоны были пришпилены у корсажа. Ни одного браслета, ни одного бриллианта не было на ней. Только гладкий золотой медальон на пунцовой бархатке висел на шее.

Ее маленькие ручки были обтянуты белыми лайковыми перчатками, а из-под короткого платья выглядывали крошечные ножки, обутые в белые туфельки. Взглянув на нее, Лора сжала губы, а Елен нахмурилась. Обе почувствовали, что они перед этой всепобеждающей красотой – ничто.

Через полчаса начали съезжаться гости.

В двенадцать часов бал открылся вальсом.

Анжелика не танцевала. Окруженная молодежью, провожаемая восторженными взглядами и словами, молодая девушка на мгновенье забыла горе и упивалась своим торжеством.

Князь Облонский не отходил от нее ни на шаг и умолял ее танцевать.

Она не соглашалась и, сев в одной из гостиных у дверей в залу, смотрела на танцующих.

Граф Николай Николаевич, идя с двумя генералами, мимоходом сказал ей:

– Анжелика, иди же танцевать, ты же танцуешь.

Слова эти были сказаны громко, и ее сейчас же обступила толпа молодежи. Пришлось согласиться, и Анжелика, положив руку на плечо Шадурского, унеслась с ним в вихре вальса.

– Настоящая Ange, – сказал один гвардейский офицер, товарищ Владимира, – имя как нельзя больше подходит к ней.

– Как она танцует! – воскликнул его собеседник, с восторгом смотря на мелькнувшие мимо него маленькие ножки.

Действительно, Анжелика говорила неправду, что не умеет танцевать. Она танцевала грациозно и легко. Молодые люди, увидев ее танцующей, наперерыв стали приглашать ее и не давали ей покоя до тех пор, пока она, вся запыхавшаяся, не упала в кресло и не заявила, что больше не может.

Танцы, всеобщий восторг совсем закружили ее, и она, стараясь хоть на один вечер забыть свою тоску, со страстью отдавалась охватившему ее опьянению.

Сыграли ритурнель кадрили.

Анжелика танцевала с Облонским. Сев на место, она увидела Владимира, стоявшего в дверях и смотревшего на нее.

Встретив ее взгляд, он отвернулся и, подойдя к Елен, повел ее танцевать.

Визави Анжелики были Ртищев и Лиза Горлова.

Всякий раз во время фигур Анжелика, встречаясь с Александром Михайловичем, дружески улыбалась ему и пожимала руку.

Голова молодого человека горела, он не спускал с нее своих отуманенных страстью глаз.

Облонский тоже терял голову.

Красавица бессознательно во время всей кадрили кокетничала с ними обоими.

Обмахиваясь веером, она пошла в гостиную. Облонский шел за ней.

Лора стояла у дверей с двумя молодыми людьми. Увидев князя, она вспыхнула, сдвинула брови и с ненавистью взглянула на Анжелику.

Сев в кресло у окна, Анжелика воскликнула, порывисто махая веером:

– Господи, какая жара! Не пойду танцевать ранее, нежели совсем не отдохну.

Она взяла винограда с подноса проходившего мимо лакея.

Они сидели в гостиной вдвоем с князем, весело смеясь и разговаривая.

Не видя Анжелики в зале, граф Владимир пошел ее искать.

Застав ее в гостиной вдвоем с Облонским, он круто повернулся и прошел в столовую.

Он был зол, сам не зная на что.

Бродя по комнатам, он злился все более и более и нетерпеливо спросил сестру, отчего так долго не начинают кадриль.

Кадриль началась. Владимир смотрел, с кем танцует Анжелика, но ее в зале не было.

Он пошел в гостиную и увидал ее на том же месте с князем.

– Что же вы не танцуете? – почти грубо спросил он.

– Не хочу, я уже отказала четверым, – сказала она, встала и, взяв под руку князя, пошла в зал.

Владимир отправился за ними и в дверях столкнулся с гвардейским офицером.

– Что с тобой? – удивился последний, взглянув на нахмуренное лицо товарища.

– Ничего, – угрюмо ответил молодой граф. – Почем я знаю.

– Если ты не знаешь, так я тебе скажу, – заметил гвардеец, пристально смотря на его глаза, злобно следившие за удаляющейся парой, – ты, дружище, без ума влюблен в красавицу смуглянку; я весь вечер следил за тобой. Губа-то у тебя не дура!

И засмеявшись, молодой человек пошел к буфету.

С минуту Владимир стоял как окаменелый.

Так вот что значит сегодняшний гнев на все и на всех, странное душевное состояние все последнее время! Товарищ открыл ему глаза. Да, он любит это чудное черноглазое созданье, любит всем своим существом, несмотря на ее очевидную холодность, сухое, резкое обращение.

Он встал за жардиньерку и оттуда смотрел на танцующих.

«Где же Анжелика? Облонский танцует с Лорой, и ее нет».

Он уже хотел идти, как она подошла и, не заметив его, облокотилась на ту же жардиньерку.

Он побледнел от волнения, чувствуя ее близость и созерцая дивную красоту молодой девушки.

Сейчас же после кадрили начался вальс.

Мимо Анжелики пронеслись Раковицкий с Елен. Она с удивлением посмотрела на них. Они почти не расставались весь вечер. Она решила в уме отыскать Ртищева и сказать ему, чтобы он заметил Раковицкому, что его ухаживанье может быть неприятно графу Владимиру, но ее пригласили и она среди танцев позабыла о своем намерении.

Когда, раскрасневшаяся, со сверкающими, как два черных бриллианта, глазами, она после вальса прошла отдохнуть в гостиную, Александр Михайлович, видимо, ее дожидавшийся, быстро пошел за ней.

– Не правда ли, весело? – спросила она, садясь на потонувший в цветах диванчик и давая ему место около себя.

– Анжелика Сигизмундовна, – начал он, не отвечая на ее вопрос, – мне нужно вас спросить… то есть сказать вам, что… что я…

Он запутался и запнулся.

– Что такое? – с удивлением посмотрела на него Анжелика.

– Я… я люблю вас, – прошептал он, со страстью и мольбою смотря на нее, – люблю больше всех на свете… Анжелика… скажите… вы не сердитесь, могу я надеяться? – с тревогой продолжал он, так как она молчала.

Жалость наполнила ее сердце.

Она ласково взяла его за руку.

– Друг мой, я всегда уважала и любила вас… как брата, – поспешно добавила она, – я знаю, чувствую, что вы искренно любите меня, но…

Она опустила глаза, и выражение страдания пробежало по ее лицу.

– Я люблю другого, – глухо закончила она.

– Кого? – спросил он, не замечая, в порыве отчаяния, как неделикатен его вопрос.

Она выпустила его руку.

– Это касается только меня одной, – холодно сказала она, но, увидав муку на его лице, уже мягким тоном добавила:

– Забудьте меня, Александр Михайлович; ни вы, ни я не виноваты в случившемся.

Он поклонился и поцеловал ее руку, с трудом сдерживая свое волнение.

Он понял теперь, почему она была так печальна последнее время. Она любит и не любима.

«Но как возможно не любить ее?»

Все оживление исчезло с ее лица. Признанье Ртищева напомнило ей действительность.

Услышав звуки музыки, она вскочила и, взяв его под руку, сказала:

– Мы, кажется, с вами танцуем котильон? Пойдемте, голубчик, наше визави нас, верно, уже ждет.

Он машинально, как автомат, последовал за ней.

Они почти не говорили. Ее беспрестанно выбирали, и он сидел как во сне, не понимая, где он находится.

Во второй фигуре котильона к Анжелике подлетела Елен, держа за руку Раковицкого, и, взяв ее, побежала с ними к Владимиру.

– Дьявол или ангел? – смеясь, спросила она его.

– Дьявол.

Она положила руку на плечо Дмитрия Петровича и умчалась с ним.

Владимир нерешительно обнял стан Анжелики.

Его глаза блеснули, он страстно прижал ее к себе.

Они сделали уже два тура, и, если бы музыка не остановилась на минуту, они бы, кажется, никогда не перестали.

С затуманенными глазами, почти без сознания упала Анжелика на стул.

Остальную часть котильона она протанцевала, не понимая, что делает.

За ужин она села с Облонским и с каким-то офицером.

Ртищев уехал сейчас же после котильона.

Молодая девушка рассеянно слушала комплименты своих соседей и несколько раз взглядывала на Владимира, сидевшего на другом конце стола, рядом с Елен.

Анжелика поистине была царицей бала. Общее внимание было приковано к ней. На других девушек и не глядели.

После ужина протанцевали вальс и начали разъезжаться.

Когда осталось двадцать человек, преимущественно одни мужчины, Анжелику окружили, прося ее спеть какой-нибудь романс.

Без всяких отговорок она встала и направилась к роялю, мимоходом обратившись к одному из молодых людей с просьбой аккомпанировать ей.

Анжелика выбрала ноты и, став лицом в ту сторону, где стоял Владимир, запела.

Никогда не пела она так хорошо, как в тот вечер. Ее бархатный голос звучал с такой силой, что все замерли и затаили дыхание.

 
Другой! Нет никому на свете
Не отдала бы сердце я,
То в вышнем суждено совете,
То воля неба – я твоя.
 

Она пропела замечательно выразительно и взглянула на Владимира.

Он стоял неподвижный, бледный, с опущенными глазами.

Когда она кончила, он поднял глаза и взгляды их встретились.

Вся сдержанность и холодность исчезли. Оба они не выдержали, и во взглядах обоих выразилось то, что они не смели сказать друг другу.

Они прочли в них взаимную, безумную, страстную любовь, с трудом сдерживаемую оковами приличия и долга.

Неприятное нервное состояние за последнее время, весь сегодняшний вечер и наконец беспредельная радость, охватившая ее при уверенности в любви Владимира, – сломили молодую девушку.

Среди грома рукоплесканий окружающих крик бесконечной любви и счастия вырвался из ее груди и она, как подкошенный цветок, упала на руки подскочивших кавалеров.