Текст книги "Боевой путь поэта. Записки кавалериста"

◆ комиссары назначаются для содействия реорганизации армии на демократических началах и революционном духе в соответствии с платформой Петроградского Совета и укрепления боеспособности армии;

◆ на комиссаров возлагается борьба с всякими контрреволюционными попытками, содействие установлению в армии революционной дисциплины, разъяснение с этой целью недоразумений, возникающих в военной среде, урегулирование взаимоотношений между солдатами и командным составом, не вмешиваясь в оперативные распоряжения командного состава.

Комиссар должен быть осведомлен о подготовке и ходе операций и должен быть во всякое время готов развивать свою деятельность в условиях боевой обстановки, подавая, в случае необходимости, пример самоотверженности личным участием в боевых действиях в решающие моменты.

Для осведомления частей о назначении Комиссара объявляется в приказе.

Керенский».

По иронии судьбы, именно Гумилёв, желавший держаться подальше от всех армейских дел, не имеющих прямого отношения к войне, оказался одним из связующих звеньев между разбросанными по всей Франции русскими экспедиционными войсками и руководством корпуса, располагавшимся в Париже.

После длительной переписки между Петроградом и Парижем на должность комиссара был назначен личный друг Керенского эсер Евгений Рапп. О нем известно очень немного. Биографическая справка сводится к одному предложению:

«Евгений Иванович Рапп был адвокатом по профессии, старым деятелем революционного движения, принадлежал к эсеровской партии».

Неизвестны даже даты его жизни. Хотя отдельные упоминания о нем можно обнаружить в записной книжке Зинаиды Гиппиус за 1906–1908 годы. Из них следует, что Рапп был не только юристом и революционером, но водил знакомство с Бердяевым, Булгаковым, был вхож в литературные круги, увлекался философией и поэзией, в Париж эмигрировал еще до войны.

Конечно же, о его назначении и новой структуре организации, которой ему предстояло руководить, Занкевичу было известно еще до объявления официального приказа от 11 июля 1917 года. Соответственно, он формировал штаб и подыскивал офицера для поручений, иначе говоря адъютанта.

С одной стороны, в распоряжении Занкевича были десятки опытных кадровых офицеров. Но с другой, в изменившейся обстановке, когда в армии действовали солдатские комитеты и дисциплинарные суды, на должность адъютанта – главного связующего звена между личным составом и руководством корпуса, не годился офицер старой закалки и воспитания.

Занкевич прекрасно это понимал. Потому Николай Степанович, столь удачно появившийся в Париже и представленный ему такими значимыми людьми, оказался очень кстати. Занкевич и Рапп быстро поняли: служба Гумилёва, младшего офицера и бывшего кавалериста, в Русском экспедиционном корпусе при штабе будет более полезна и эффективна, чем его отправка на Салоникский фронт в пехоту.

23 июля генерал сообщил в Петроград:

«№ 3552. Анаксагор. Генералу Романовскому.

Прапорщик Гумилёв моей властью временно назначен при Военном Комиссаре, ходатайствую это узаконить. Для означенной должности полагал бы достаточным содержание обер-офицера для поручений штата Тылового Управления, утвержденного Военным Советом 18 мая. Номером 489 просил установить содержание Военному Комиссару, на что ответа не имею.

Занкевич».

Видно, что все было решено заранее. В этот же день в канцелярии Занкевича объявлено распоряжение:

«Канцелярия Ген. Занкевича. 10/23 июля 1917. № 491. г. Париж.

Спешно. Подполковнику Пац-Помарнацкому.

По приказанию генерала Занкевича, 5-го Гусарского Александрийского полка прапорщик Гумилёв, направленный в Салоникские войска, оставляется в распоряжении Представителя Временного Правительства при Французских армиях.

Прошу не отказать взять на себя данный вопрос для отдачи в приказе и сообщении генералу Артамонову и Военному агенту во Франции.

Приложение: Предписание дежурного Генерала Штаба Петроградского Военного округа на театре Военных действий от 2-го мая с.г. № 2785 и послужной список.

Подполковник Бобриков».

Так как службы представителя Временного Правительства Занкевича и Военного Комиссара Раппа не были подчинены друг другу, последний одновременно направил Керенскому собственное прошение:

«Петроград. Военному министру.

Прошу назначение мне офицером для поручений прапорщика 5-го Александрийского полка Гумилёва, командированного Генеральным штабом в Салоники и оставленного в Париже в распоряжении генерала Занкевича.

Рапп».

Таким образом, военная судьба поэта на ближайшие несколько месяцев была определена, хотя официальное утверждение на эту должность поступило из Петрограда только в конце августа.

Михаил Ипполитович Занкевич

Николай Степанович наверняка предпочел бы опасности настоящей войны канцелярской работе и «разбору недоразумений между солдатами и офицерами», как он сам характеризовал свою деятельность в одном из июльских писем к жене. Но, будучи человеком долга и дисциплины, Гумилёв разумеется, подчинился и до самого расформирования Русского корпуса образцово выполнял свои обязанности.

Об этом свидетельствует не только сохранившаяся переписка Занкевича и Раппа с Петроградом, в которой они настаивали на своем выборе, несмотря на возражения, но и достаточное количество исключительно положительных отзывов обоих о своем адъютанте. И это притом, что жалоб, доносов, донесений о конфликтах между офицерами всех рангов в документах Русского корпуса в изобилии. Кроме того, есть записка Раппа с прошением оставить при нем Гумилёва при очередной попытке его перевести. В записке черным по белому значится: «в отсутствии прапорщика Гумилёва вся работа останавливается».

Кстати, любопытно, что с момента прибытия Гумилёва в Париж до официального утверждения его в должности прошло не меньше трех недель. То есть, он вполне мог продолжить путь к месту назначения. Тем боле, большую часть июля Занкевич и Рапп провели в разъездах. Но, видимо, решение о том, что именно Николай Степанович нужен Раппу в качестве адъютанта, было принято генералом сразу, и он попросил прапорщика (а, по сути, приказал, хоть и устно) задержаться в Париже.

Даже в письмах к Ахматовой Гумилёв не распространяется по поводу своего отношения к этому назначению.

У Николая Степановича вообще была замечательная манера – не тратить пыл, нервы и время на то, на что он не может повлиять.

А в данном случае, как офицер, он обязан был подчиниться и выполнять возложенные на него обязанности, независимо от личного отношения к новой должности.

В любом случае, это назначение оказалось в какой-то мере счастливым.

Во-первых, Гумилёв имел возможность отдохнуть от войны и хоть как-то восстановить здоровье, что, полагаю, помогло ему в дальнейшем пережить голодные и холодные петроградские зимы 1918–1921 годов. Вернись он в город прямо с театра боевых действий, его итак не железное здоровье, в очередной раз подорванное войной, вполне могло бы подвести в условиях тотального голода и дефицита дров, одежды, товаров первой необходимости, безденежья.

Во-вторых, Николай Степанович сблизился с Гончаровой и Ларионовым. Заочно они могли знать друг друга очень давно, т. к. вращались в одном кругу, имели общих знакомых. Но, видимо, именно война, схожесть военных биографий повлияли на то, что за короткое время они стали настоящими друзьями. Гумилёв, известный Ларионову и Гончаровой, как поэт и критик, наверняка при встрече рассказал свою военную биографию – как умел, просто, без бахвальства, но и не утаивая заслуг. Впрочем, офицерские погоны и Георгиевские кресты спрятать было невозможно.

Михаил Фёдорович сам начал войну рядовым в Восточной Пруссии, получил контузию и воспаление почек, после долгого лечения в январе 1915 был демобилизован по медицинским показаниям.

Сходство с военной судьбой Гумилёва несомненное. Разница была лишь в том, что Гумилёв сумел уговорить врачей оставить его в рядах действующей армии, благодаря чему он и оказался в Париже в июле 1917. Так что в их быстром сближении нет ничего удивительного.

Видимо, эта пара стала настоящей отдушиной Гумилёва на время его службы адъютантом. Количество дел было огромным, свободного времени практически не оставалось. Тем не менее, Гумилёв хотел воспользоваться пребыванием в Париже – обновить коллекцию экзотической живописи, завершить «Отравленную тунику». Именно Ларионов помогал ему общаться с парижскими антикварами, находить архивные материалы, то есть, делать то, что Гумилёв просто физически не успевал. Ну и, конечно же, такое общение было куда приятнее офицерского круга при самом корпусе, т. к. в отличие от полков, где служил Николай Степанович, это была весьма разношерстная и, чаще всего, крайне политизированная публика.

Наталья Гончарова и Михаил Ларионов

В-третьих, именно этим месяцам в Париже мы обязаны появлением прекрасного стихотворного цикла «К Синей Звезде», посвящённого Елене Карловне Дюбуше, «девушке с газельими глазами», работавшей при Русском корпусе. Скольких образцов высочайшей любовной лирики мы бы не увидели, не будь этого красивого, изначально обреченного романа.

Ну и, наконец, после расформирования Русского корпуса 24 декабря 1917 года (по прямому распоряжению Клемансо) прапорщик Гумилёв подал рапорт об отправке на Персидский фронт. Но обстоятельства сложились так, что это назначение не состоялось, и после официального выхода России из войны, Николай Степанович, уже как штатский человек, вернулся на Родину, чтобы больше никогда ее не покинуть.

Вот так один короткий приказ подчас формирует судьбу.

Назначение Гумилёва и его служба адъютантом комиссара Временного правительства выпала на самый неспокойный период существования Русского корпуса во Франции. Николай Степанович вынужден был выполнять скучную канцелярскую работу, вести всю документацию, заниматься поставками и распределением довольствия, принимать жалобы и кляузы, сопровождать начальника в многочисленных инспекционных поездках. То есть, он был непосредственным свидетелем не только мятежа и его подавления, но и того, что предшествовало этим событиям.

Советские историки не очень любили вспоминать солдатский мятеж в лагере Русского экспедиционного корпуса во Франции Ла Куртин. А если вспоминали, то только в качестве очередного доказательства злобности белогвардейцев.

Впрочем, даже сейчас информации он нем немного. В той же вездесущей Википедии есть всего несколько весьма невнятных строк, из которых не понять ни сути, ни истории мятежа, зато написано про многодневные бои, огромные жертвы и массовые расстрелы участников позже. Без указания источников информации. А в качестве литературы указано всего 4 книги, причем, самая поздняя – 1969 года.

История этого мятежа – весьма печальный эпизод. Одна из многочисленных репетиций Гражданской войны.

Кстати, полагаю, именно эти события стали одной из главных причин досрочного, то есть до официального выхода России из войны, расформирования Русского корпуса во Франции.

Судьба распорядилась так, что в это время Гумилёв невольно вынужден был принимать самое активное участие в происходящем.

События развивались примерно так.

В августе в русском лагере Ла Куртин в департаменте Крез начались и стали постепенно нарастать волнения. Это было связано с тем, что из России приходили самые разноречивые слухи о революции, свержении монархии и т. д. Постепенно начался тот же разброд, что и в других армейских частях – солдаты образовывали комитеты, кого-то выбирали, требовали всяческих свобод, никак не совместимых с военной дисциплиной. К тому же состав бригад, входивших в корпус, был весьма разнородным, что еще больше накалило обстановку – кто-то стоял за Временное правительство, кто-то за монархию, встречались и социал-демократы. Впрочем, главным всеобщим требованием солдат, независимо от политических убеждений, было немедленное возвращение домой.

Все это на фоне продолжающихся боевых действий и смены руководства – генерал Занкевич и комиссар Рапп за месяц едва успели оценить положение дел в корпусе, не говоря уже о реальных шагах по исправлению ситуации.

Собственно, функция комиссара и состояла в том, чтобы объяснить солдатам и офицерам, что происходит в России, каковы намерения Временного правительства. На его плечи ложилась вся тяжесть переговоров с бесконечными солдатскими комитетами.

Однако Евгений Рапп явно не был готов к такой вольнице солдат, совершенно забывших о дисциплине и почтении к чинам. Он хоть и был в молодости революционером, даже сидел в тюрьмах, отбывал ссылки, ко времени мятежа уже много лет жил в Париже и, видимо, стал вполне степенным и почтенным буржуа с привычками и замашками барина. Об этом можно судить по его переписке с генералом Занкевичем. В одном из писем (от 26 августа) Рапп отчитывается о посещении лагеря Курно и жалуется на отсутствие знаков внимания и почтения со стороны солдат.

21 августа Гумилёв по поручению Раппа составил такой приказ (текст приводится по черновому автографу Николая Гумилёва):

«Приказ № 58 от 21 августа 1917 г.

Объявляю приказ комиссара Временного Правительства и Исполнительного Комитета.

I. При посещении мною дивизии, я убедился, что, несмотря на появление в приказе более месяца тому назад телеграммы Военного министра о моем назначении, войска, не исключая, к сожалению, и командного состава, не уяснили себе роли и значения Комиссара Временного правительства при войсках. Считаю долгом поэтому разъяснить, что Комиссар является лицом, облеченным особым доверием Временного правительства и Исполнительного комитета Совета Солдатских и Рабочих депутатов и носителем их власти („и носителем их власти“ вписано над строкой). В связи с этим полномочия его распространяются на все отрасли военного управления и военной („военной“ вписано над строкой) жизни, за исключением одних только оперативных (боевых) распоряжений командного состава.

II. Одною из первейших забот комиссара является поддержка и развитие только что введенных демократических органов самоуправления; поэтому последние могут во всякое время, минуя строевое начальство, обращаться непосредственно ко мне со всеми своими нуждами и пожеланиями, разумеется, не выходящими за пределы полномочий. В исключительных случаях этим же правом могут пользоваться и отдельные военнослужащие.

III. Считаю, что в военное время посвящать на боевую подготовку всего два часа в сутки недостаточно. Надо помнить, что Ваши товарищи на русском фронте, обставленные материально во много раз хуже, чем вы, почти не знают отдыха[162]162
  Этот пункт не вошел в объявленный приказ, видимо, он был вычеркнут Занкевичем из этических соображений, чтобы не вызвать новых волнений


[Закрыть].

IV. Считаю долгом выразить от имени Временного правительства благодарность полковнику Готуа и всему составу командуемого им полка за отличное состояние части, а также бодрое и добросовестное производство занятий.

Евгений Рапп».

Приказ был послан Занкевичу на утверждение. Одновременно Рапп просил Занкевича «принять какие-либо меры для внушения командному составу истинного понятия о роли комиссара и надлежащего по этому поведения по отношению к нему».

После объявления этого приказа события начали развиваться стремительно.

Впрочем, Рапп с Занкевичем сами поняли, что придется действовать решительно и даже составили план, в котором предполагались переговоры с мятежными солдатами, но уже ввиду орудий бригады генерала Беляева из лагеря Курно. Эта 2-я Особая артиллерийская бригада, следовала на Салоникский фронт. Именно на нее, как на свежую и не отравленную пагубным влиянием силу, руководство решило возложить тяжелую миссию подавления мятежа в случае, если переговоры ни к чему не приведут.

Собственно, оснований предполагать самый печальный исход событий было более чем достаточно.

22 августа в Париже была получена телеграмма из Ставки о положении на фронтах летом 1917 года:

«Телеграмма от 22. 8.1917 г.

<…> В июне было наступление в России на юго-западном фронте (Броды-Станиславов), с 16 июня. 11 и 7 Армии атаковали в направлении <…> на Львов. 16 июля – прорыв противником юго-западного фронта. <…>

Наступление, начатое в середине июня (Галиция и Буковина), к 1-м числам июля замерло, главным образом по причинам морального порядка. 6 июля Австро-Германия начала свое наступление в Галиции (на Тернополь) и прорвала фронт 11 Армии. Наши войска, обнаружив полную небоеспособность, массами уходили с позиций. К 18 июля они очистили Галицию от наших войск. С 15 июля – удар по 8 армии, отходившей между Днестром и Прутом. К 21 июля 8-я Армия очистила Буковину, оставив Черновцы, а 1-я Армия уже располагалась на территории Румынии. 19 августа немцы начали операцию в Рижском районе. 21 июля мы оставили Ригу, утром взорвали верфи Усть-Двинска. Быстрый успех противника, несмотря на то, что план его давно был известен и меры по сосредоточению были приняты, следует объяснить исключительно потерей нашей армией боеспособности и стойкости по известным вам причинам».

Причины действительно объяснения не требуют, особенно если вспомнить, что в России, можно сказать, параллельно с куртинскими событиями, происходил военный мятеж Корнилова.

Поэтому у руководства Русского корпуса во Франции фактически не оставалось выбора, кроме предъявления мятежникам ультиматума. Они не могли допустить, чтобы революционные волнения охватили весь корпус, кроме того, обязаны были считаться с мнением французского правительства, которое весьма неодобрительно взирало на происходящее и требовало принятия решительных мер.

24 августа Рапп и с ним, соответственно, Гумилёв выехали в мятежный лагерь. Однако еще до выезда Николай Степанович принял следующую телефонограмму:

«Телефонограмма Генералу Занкевичу.

В 6 ч. 20 м. передал Кочубей, принял Гумилёв.

Генерал Дюпор сообщил мне, что сегодня утром им сделано распоряжение о том, что перевозка 4-х батальонов и 2-х пулеметных рот из Курно в Мас д’Артит началась не позже сегодняшнего вечера, и он просит Вам доложить, что по его расчету все эшелоны будут выгружены в четверг днем. Из Петрограда нет ничего. Курьер выехал сегодня с очередными бумагами.

Генерал Война-Панченко».

Здесь речь идет о переброске частей «лояльной» 3-й бригады в помощь частям генерала Беляева. В тот же день по войскам был объявлен такой приказ:

«Приказ по русским войскам во Франции № 62 от 24 августа 1917 г. Париж.

Приказываю солдатам лагеря Ля Куртин сдать французским властям оружие и, изъявив полную покорность, безусловно подчиниться моим распоряжениям. Все солдаты Ля Куртин, не подчинившиеся указанным выше требованиям к 10 ч. утра сего 28.8, согласно приказу Временного Правительства, считаются изменниками Родины и Революции – лишаются:

а) права участия в выборах в Учредительное Собрание;

б) семейные лишаются пайка;

в) всех улучшений и преимуществ, которые будут дарованы Учредительным Собранием.

Находящиеся в Ля Куртин войсковые чины, привлеченные следственной комиссией в качестве обвиняемых, которые добровольно подчинятся указанным выше требованиям, будут судиться Отрядным судом. Все же, принужденные к повиновению силой оружия, а также все, оказавшие какое-либо активное сопротивление исполнению выше перечисленного распоряжения, будут преданы Военно-Революционному суду.

С 28 августа я прекращаю отпуск продовольствия солдатам Ля Куртин. В случае дальнейшего неповиновения солдат Ля Куртин, с 10 ч. утра 29 августа я начну действовать против них оружием.

Представитель Временного Правительства Генерал-майор Занкевич и Комиссар Временного Правительства и Совета Солдатских и рабочих депутатов Евг. Рапп».

Как видим, от солдат требовали безусловного подчинения (что в действующей армии в условиях военного времени нормально), ни о каких играх в демократию речь уже не шла. Но все-таки начальство было настроено на переговоры, а не на пальбу. Им дали время для разрешения ситуации без применения силы. Однако мятежники им не воспользовались.

8 сентября Гумилёв по указанию начальника составил два документа.

1. «8 сентября н. ст. Депутации 2-й Особой Артиллерийской бригады.

Сим уполномочиваю депутацию 2-й Особой артиллерийской бригады в составе 6-ти офицеров и 30 солдат вести переговоры с солдатами лагеря Ля Куртин в пределах выработанных условий и сроков с целью склонить названных солдат к повиновению Временному правительству и к исполнению всех распоряжений представителя Временного правительства Генерал-майора Занкевича и моих.

Комиссар Евг. Рапп.

С подлинным верно: прапорщик Гумилёв»

2. «Доверительно.

Подпоручику Гагарину, председателю депутации 2-й Особой артиллерийской бригады.

План работ депутации.

Отправка депутатов в лагерь Ля Куртин. Депутация поддерживает все время связь с Комиссаром и высшим командным составом, от которых в случае непредвиденных обстоятельств получает указания и разъяснения. Депутация делает полный доклад о результатах своей работы. В исключительных случаях действие переговоров депутации может быть продолжено до вечера 11 сентября.

Комиссар Е. Рапп.

С подлинным верно: прапорщик Гумилёв».

Переговоры ни к чему не привели, о чем Рапп сообщил Занкевичу. Тот 9 сентября прибыл в лагерь, дабы лично руководить наведением порядка. Этим числом датированы две телефонограммы генерала, принятые и записанные Николаем Степановичем:

1. «Генерал Занкевич генералу Комби.

Генерал Б<еляев> послал план действий № 1.

Резолюция генерала Занкевича.

С планов расположения войск согласен, но полагаю, что для сдачи оружия лучше не стягивать всех солдат в одну группу. Лучше собрать их в четыре группы по полкам, подготовив немедленное окружение наших и французских войск, имея в виду, что по сдаче оружия последуют аресты.

Генерал Занкевич».

2. «Генерал Занкевич генералу Комби.

Утром я приезжал в район лагеря Ля Куртин. Ведение операции для усмирения лагеря Ля Куртин. Прошу Вас не отказать в отдаче по соглашению с генералом Беляевым необходимых предварительных распоряжений для осуществления принятого нами плана действий в намеченное время.

Занкевич».

Любопытное и символичное совпадение: в этот же день из Петрограда пришла такая телеграмма:

«Генералу Занкевичу от Генерала Потапова.

Военный министр приказал вывезти войска из Франции в Россию.

Благоволите войти в сношение с Французским Правительством относительно тоннажа для их перевозки. О последующем благоволите телеграфировать.

За Нач. Гл. Штаба Потапов».

Временное Правительство отказывалось от ведения боевых действий во Франции и возвращало солдат домой. То есть, выполняло главное требование восставших.

Судя по всему, текст этой телеграммы, на основе которого Занкевич тут же составил соответствующий приказ, был доведен до бунтующих солдат. Но и это не произвело отрезвляющего впечатления. Тем более, генерал сразу честно заявил, что приведение приказа в исполнение потребует много времени.

Впрочем, руководство дало мятежникам время на размышление – срок ультиматума был продлен до 16 сентября.

В книге Д. Лисовенко «Их хотели лишить Родины» есть подробное описание дня накануне истечения срока ультиматума.

Эта книга, изданная в 1960 году «Воениздатом» в качестве объективного исследования не выдерживает никакой критики – она насквозь идеологизирована (понятно, в какую сторону), полна надуманных рассказов о зверствах, с потолка взятых цифр о массовых жертвах. Однако в плане хронологии событий автор довольно точен. Вот как он описывает 15 сентября:

«В 16 часов состоялась встреча членов Куртинского Совета с военным комиссаром. Рапп на этот раз не решился приехать в лагерь. Он прислал офицера с извещением о том, что он, представитель Временного Правительства, ожидает руководителей 1-й бригады на границе лагеря и местечка ля-Куртин. Председатель Совета Глоба и члены Совета Смирнов, Ткаченко и автор этих строк в сопровождении офицера отправились на место встречи, указанное Раппом, где он их и ожидал. – Господин комиссар, – обратился к Раппу Глоба, – члены Куртинского Совета по вашему приглашению прибыли. Будем очень рады, если услышим от вас новое предложение, приемлемое и для вас и для нас».

Кстати, одним из участников куртинского мятежа был будущий маршал и дважды герой Советского Союза Родион Малиновский (еще одно любопытное совпадение: они с Гумилёвым воевали в одних и тех же местах, Малиновский свой Георгий IV степени получил под Сувалками). В его воспоминаниях тоже есть запись об этих событиях:

«Встречался с отрядным комитетом и комиссар Рапп. Он передал очередной ультиматум Временного правительства. В нем – прежние требования, ни малейшего намека на какие бы то ни было уступки… Теперь ультиматум устанавливал точный срок, по истечении которого, если лагерь не сдастся, будет открыт огонь, – 16 сентября…».

Дальнейшие события можно изложить коротко, согласно записям из журнала боевых действий 2-й бригады генерала Беляева, сделанным, так сказать, по горячим следам. Вот они:

«8 сентября: От 2-й Особой артиллерийской бригады была послана депутация – 6 офицеров и 30 солдат. Пробыли в лагере до 12 сентября.

13 сентября: Сосредоточение на 13 сентября: Clairavaux, Le Mas d’Artige, et Teniers. Занкевич и Рапп послали еще одну депутацию от 5-го и 6-го полков.

14 сентября: В 15 ч. – занять позиции (2500 штыков, 32 пулемета, 6 орудий). В 15 ч. – подполковником Балбашевским, с русским комендантом деревни Ля Куртин, вручен ультиматум.

Родион Малиновский в годы Первой мировой войны

15 сентября: Последняя попытка унтер-офицера Родина.

16 сентября: К 10 ч. утра вышло только 160 человек. После этого Беляев, Занкевич и Рапп решили действовать. В 10 ч. утра – 4 шрапнели. Всего за день выпущено 12 шрапнелей и 2 гранаты. Родин еще раз ездил в лагерь.

17 сентября: В 10 ч. утра лагерь был сильно обстрелян. (28 шрапнелей и 4 гранаты). В 11 1/2 часа мятежники выкинули 2 белых флага. Огонь сразу прекратили. Угроза – выйти до 14 ч., иначе – обстрел. Массовый выход в 15 ч., много нетрезвых. Заняли юго-восточную часть лагеря – кавалерийские казармы. Осталось около 200–300 человек, которые начали стрелять. Вечером в лагерь отправился врач Зильберштейн с 4-мя фельдшерами.

18 сентября: Вернулись утром 18 сентября – 4 убитых и 39 раненых (12–тяжелых), их вывели. В 11 ч. утра – сильный обстрел (по северной части). До 12 ч. – 100 снарядов (50 шрапнелей + 50 гранат). В 2 ч. дня заняли офицерское собрание. Опять огонь. Всего – 488 снарядов (шрапнель) и 79 гранат.

19 сентября: С 15 ч. 18 сентября по утро 19 сентября сдалось 53 мятежника, включая унтер-офицера Глобу. В 9 ч. утра лагерь заняли целиком (захвачено 6 солдат). Всего вышло 8515 солдат».

Есть любопытное свидетельство французского офицера – свидетеля подавления мятежа о реакции Николая Степановича на эти события. Он рассказывает, что когда 16 сентября начался обстрел лагеря, в группе русских офицеров, стоявших неподалеку, адъютант командующего громко произнес: «О, Господи! Спаси Россию и наших русских дураков!». Очень характерная для Гумилёва, для его понимания ситуации и долга фраза. Она полностью согласуется с написанным им отчетом о мятеже, текст которого будет приведен ниже.

В советское время было очень много спекуляций относительно количества убитых и раненых мятежников, жестокости «приспешников Временного правительства». А вот что пишет в своих воспоминаниях Малиновский:

«Группа куртинцев с вещевыми мешками потянулась в сторону шоссейной дороги на Клерово – пошли сдаваться. Жорка Юрков смотрел на эту процессию и бессильно скрежетал зубами. В отчаянии он дал несколько очередей по своим. Те бросились врассыпную. Несколько убитых и раненых остались лежать на плацу перед офицерским собранием. – Ты с ума сошел! – крикнул Гринько. – Зачем ты обстрелял своих? – Пусть не сдаются! При первых разрывах сыграли в труса. А говорили – насмерть, – с перекошенным от злости лицом огрызнулся Юрков. – Пойми, дурная голова, в семье не без урода. Пусть сдаются, нам без трусов будет легче. А бить их нельзя, они еще станут бойцами за наше дело. – Как же, жди, будут!

Офицеры Русского корпуса и представители французского командования перед лагерем Ла Куртин в дни подавления мятежа. Иногда утверждают, что молодой офицер, стоящий в анфас – Николай Гумилёв. Но это не доказано. Николай Степанович должен быть в форме 5-го гусарского Александрийского полка, на кителе должны быть два Георгиевских креста. Да и внешне определенное сходство есть, но не полное, если сравнивать с другими фотографиями Гумилёва. К сожалению, качество изображения не позволяет разобрать детали на погонах и кокарде, чтобы установить хотя бы полковую принадлежность офицера.

Юрков повернул пулемет в сторону полигона, откуда была отбита атака курновцев. Андрюша Хольнов, Женька Богдан, Петр Фролов и другие молча соблюдали «нейтралитет», но чувствовалось, что они не особенно осуждают Жорку: так, мол, им и надо; только треплются на собрании, а чуть что – сдаваться…».

19 сентября с мятежом было покончено. Зачинщиков, естественно, арестовали, солдат разместили в других лагерях, правда, многих, после проверки вернули в Ла Куртин, но уже без оружия. Рапп был включен в Особую следственную комиссию по делу мятежа и соответственно, оставался в расположении лагеря еще несколько дней.

Конечно, руководителям Корпуса надо было отчитаться перед Временным правительством обо всех событиях. Составление такого отчета, разумеется, входило в обязанности адъютанта. Тем более, Гумилёв вместе с начальником сам несколько раз бывал непосредственно внутри лагеря во время мятежа.

Сохранился очень интересный подробный отчет Николая Степановича об этих событиях:

«С получением известий о произошедшей революции в Париже возник ряд русских газет самого крайнего направления. Газеты, а также отдельные лица из эмиграции, получив свободный доступ в солдатскую массу, повели в ней большевистскую ленинско-махаевскую пропаганду, давая даже зачастую неверную информацию, почерпнутую из отрывочных телеграмм французских газет.

При отсутствии официальных известий и указаний все это вызвало брожение среди солдат. Последнее выразилось в желании немедленного возвращения в Россию и огульной враждебности к офицерам.

По поручению военного министра Керенского эмигрант Рапп 31 мая выехал к войскам, где обошел отдельные части, вводя в них новые организации в согласии с приказом 213.

Однако брожение не прекращалось. Им руководил 1-й полк, исполнительный комитет которого начал выпускать бюллетени ленинского с оттенком махаевского направления.

1 июля по желанию солдат войска были собраны из различных деревень в лагерь Ля Куртин. Здесь начались митинги, на которых 1-й полк и его вожаки стремились захватить главную роль. Только что созданный отрядный комитет, составленный из наиболее развитых и сознательных солдат, парировал насколько мог разрушительную работу 1-го полка, успокаивая брожение и призывая солдат к нормальной жизни на основе ныне введенных в армию демократических начал. Опасаясь возрастающего влияния отрядного комитета, руководители 1-го полка в ночь с 6 на 7 июля собрали митинг, на котором кроме 1-го полка присутствовал почти весь 2-й и небольшие части 5-го и 6-го полков. На этом митинге отрядный комитет был объявлен низложенным, хотя он был избран всего две недели тому назад.