Текст книги "Боевой путь поэта. Записки кавалериста"

Опубликована в «Биржевых ведомостях» № 14821 от 03.05.1915.

Описывает события с 21 по 27 октября 1914 года

1

Самое тяжелое для кавалериста на войне, это – ожидание. Он знает, что ему ничего не стоит зайти во фланг движущемуся противнику, даже оказаться у него в тылу, и что никто его не окружит, не отрежет путей к отступлению, что всегда окажется спасительная тропинка, по которой целая кавалерийская дивизия легким галопом уедет из-под самого носа одураченного врага.

[ЦП]

Каждое утро, еще затемно, мы, путаясь среди канав и изгородей, выбирались на позицию и весь день проводили за каким-нибудь бугром, то прикрывая артиллерию, то просто поддерживая связь с неприятелем[17]17
  То есть, уточняя его местонахождение, наблюдая за передвижениями.


[Закрыть]. Была глубокая осень, голубое холодное небо, на резко чернеющих ветках золотые обрывки парчи, но с моря дул пронзительный ветер, и мы с синими лицами, с покрасневшими веками плясали вокруг лошадей и засовывали под седла окоченелые пальцы. Странно, время тянулось совсем не так долго, как можно было предполагать.

Иногда, чтобы согреться, шли взводом на взвод и, молча, целыми кучами барахтались на земле. Порой нас развлекали рвущиеся поблизости шрапнели, кое-кто робел, другие смеялись над ним и спорили, по нам или не по нам стреляют немцы. Настоящее томление наступало только тогда, когда уезжали квартирьеры на отведенный нам бивак, и мы ждали сумерек, чтобы последовать за ними.

О, низкие, душные халупы, где под кроватью кудахтают куры, а под столом поселился баран; о, чай! который можно пить только с сахаром вприкуску, но зато никак не меньше шести стаканов; о, свежая солома! расстеленная для спанья по всему полу, – никогда ни о каком комфорте не мечтается с такой жадностью, как о вас!!. И безумно-дерзкие мечты, что на вопрос о молоке и яйцах вместо традиционного ответа: «Вшистко германи забрали», хозяйка поставит на стол крынку с густым налетом сливок и что на плите радостно зашипит большая яичница с салом! И горькие разочарования, когда приходится ночевать на сеновалах или на снопах немолоченого хлеба, с цепкими, колючими колосьями, дрожать от холода, вскакивать и сниматься с бивака по тревоге!

С 21 по 24 октября Уланский полк располагался вдоль границы с Пруссией по реке Шешупе, в окрестных деревнях Бобтеле, Рудзе, Мейшты, Уссейне, в разбросанных по полям хуторах. Одновременно продолжалась разведка территории.

2

Предприняли мы однажды разведывательное наступление, перешли на другой берег реки Ш.[18]18
  Река Шешупа.


[Закрыть]и двинулись по равнине к далекому лесу.

Через Шешупу в этом районе было 2 переправы: на прусском берегу у Дворишкена и на российском берегу у Кубилеле. Один брод упоминается при описании разведывательного наступления, осуществленного 22 октября.

Наша цель была – заставить заговорить артиллерию, и та, действительно, заговорила. Глухой выстрел, протяжное завыванье, и шагах в ста от нас белеющим облачком лопнула шрапнель.

Вторая разорвалась уже в пятидесяти шагах, третья – в двадцати. Было ясно, что какой-нибудь обер-лейтенант, сидя на крыше или на дереве, чтобы корректировать стрельбу, надрывается в телефонную трубку: «Правее, правее!»

[ЦП]

Мы повернули и галопом стали уходить.

[ЦП]

Новый снаряд разорвался прямо над нами, ранил двух лошадей и прострелил шинель моему соседу. Где рвались следующие, мы уже не видели. Мы скакали по тропинкам холеной рощи вдоль реки под прикрытием ее крутого берега. Германцы не догадались обстрелять брод, и мы без потерь оказались в безопасности. Даже раненых лошадей не пришлось пристреливать, их отправили на излечение.

На следующий день противник несколько отошел и, мы снова оказались на другом берегу, на этот раз в роли сторожевого охранения.

Трехэтажное кирпичное строение, нелепая помесь средневекового замка и современного доходного дома[19]19
  Доходный дом – многоквартирный жилой дом, построенный для сдачи квартир в аренду, а также тип архитектурного сооружения, сложившийся в европейских странах к 1830–1840-м годам. Квартиры, как правило, сгруппированы вокруг лестничных клеток, коридоров или галерей (галерейный дом) и однородны по планировке. Построенные в конце XIX – начале XX века чаще всего содержали небольшой внутренний двор-колодец, а всё остальное пространство участка, принадлежащего домовладельцу, было занято самим зданием. Под двором-колодцем нередко размещались различные хозяйственные помещения. Могли принадлежать как частным лицам, так и различным организациям, ищущим стабильный источник дохода. В Российской империи владельцами в числе прочих были учебные заведения, сиротские приюты, монастыри и как коммерческие, так и благотворительные общества. Нередко такие дома строили лично для себя состоятельные архитекторы.


[Закрыть], было почти разрушено снарядами[20]20
  Дворишкен.


[Закрыть].

[ЦП]

Мы приютились в нижнем этаже на изломанных креслах и кушетках. Сперва было решено не высовываться, чтобы не выдать своего присутствия.

Мы смирно рассматривали тут же найденные немецкие книжки, писали домой письма на открытках с изображением Вильгельма.

[ЦП]

Через несколько дней в одно прекрасное, даже не холодное утро свершилось долгожданное. Эскадронный командир собрал унтер-офицеров и прочел приказ о нашем наступлении по всему фронту.

Наступление русской армии в пределы Восточной Пруссии началось 25 октября.

Наступать – всегда радость, но наступать по неприятельской земле, это – радость, удесятеренная гордостью, любопытством и каким-то непреложным ощущением победы. Люди молодцевато усаживаются в седлах. Лошади прибавляют шаг.

[ЦП]

Время, когда от счастья спирается дыхание, время горящих глаз и безотчетных улыбок.

Справа по три, вытянувшись длинной змеею, мы пустились по белым обсаженным столетними деревьями дорогам Германии.

Жители снимали шапки, женщины с торопливой угодливостью выносили молоко. Но их было мало, большинство бежало, боясь расплаты за преданные заставы, отравленных разведчиков.

[ЦП]

Особенно мне запомнился важный старый господин, сидевший перед раскрытым окном большого помещичьего дома.

Он курил сигару, но его брови были нахмурены, пальцы нервно теребили седые усы, и в глазах читалось горестное изумление. Солдаты, проезжая мимо, робко на него взглядывали и шепотом обменивались впечатлениями: «Серьезный барин, наверно, генерал… ну и вредный, надо быть, когда ругается…»

[ЦП]

Вот за лесом послышалась ружейная пальба – партия отсталых немецких разведчиков. Туда помчался эскадрон, и все смолкло. Вот над нами раз за разом разорвалось несколько шрапнелей. Мы рассыпались, но продолжали продвигаться вперед. Огонь прекратился.

Видно было, что германцы отступают решительно и бесповоротно. Нигде не было заметно сигнальных пожаров, и крылья мельниц висели в том положении, которое им придал ветер, а не германский штаб. Поэтому мы были крайне удивлены, когда услыхали невдалеке частую-частую перестрелку, точно два больших отряда вступили между собой в бой. Мы поднялись на пригорок и увидали забавное зрелище. На рельсах узкоколейной железной дороги стоял горящий вагон, и из него и неслись эти звуки. Оказалось, он был наполнен патронами для винтовок, немцы в своем отступлении бросили его, а наши подожгли.

Мы расхохотались, узнав, в чем дело, но отступающие враги, наверно, долго и напряженно ломали голову, кто это там храбро сражается с наступающими русскими.

Вскоре навстречу нам стали попадаться партии свежепойманных пленников.

[ЦП]

Очень был забавен один прусский улан, все время удивлявшийся, как хорошо ездят наши кавалеристы. Он скакал, объезжая каждый куст, каждую канаву, при спусках замедляя аллюр, наши скакали напрямик и, конечно, легко его поймали. Кстати, многие наши жители уверяют, что германские кавалеристы не могут сами сесть на лошадь. Например, если в разъезде десять человек, то один сперва подсаживает девятерых, а потом сам садится с забора или пня. Конечно, это легенда, но легенда очень характерная. Я сам видел однажды, как вылетевший из седла германец бросился бежать, вместо того чтобы опять вскочить на лошадь.

3

Вечерело. Звезды кое-где уже прокололи легкую мглу, и мы, выставив сторожевое охраненье, отправились на ночлег. Биваком нам послужила обширная благоустроенная усадьба с сыроварнями, пасекой, образцовыми конюшнями, где стояли очень недурные кони[21]21
  Бартковен, располагавшийся чуть севернее Дористаля.


[Закрыть]. По двору ходили куры, гуси, в закрытых помещениях мычали коровы, не было только людей, совсем никого, даже скотницы, чтобы дать напиться привязанным животным. Но мы на это не сетовали. Офицеры заняли несколько парадных комнат в доме, нижним чинам досталось все остальное.

Я без труда отвоевал себе отдельную комнату, принадлежащую, судя по брошенным женским платьям, бульварным романам и слащавым открыткам, какой-нибудь экономке[22]22
  Экономка – женщина, занимающаяся ведением домашнего хозяйства у кого-либо.


[Закрыть] или камеристке[23]23
  Камеристка (франц. cameriste) – в дворянском и придворном быту служанка, комнатная прислуга при госпоже.


[Закрыть], наколол дров, растопил печь и как был, в шинели, бросился на кровать и сразу заснул. Проснулся уже за полночь от леденящего холода. Печь моя потухла, окно открылось, и я пошел на кухню, мечтая погреться у пылающих углей.

[ЦП]

И в довершение я получил очень ценный практический совет. Чтобы не озябнуть, никогда не ложиться в шинели, а только покрываться ею.

На другой день был дозорным. Отряд двигался по шоссе, я ехал полем, шагах в трехстах от него, причем мне вменялось в обязанность осматривать многочисленные фольварки[24]24
  Фольварк (польск. folwark от диалектизма нем. Vorwerk) – мыза, усадьба, обособленное поселение, принадлежащее одному владельцу, помещичье хозяйство. Исторически в Речи Посполитой наименование помещичьего хозяйства, в узком смысле слова – барской запашки. В русский пришло из польского вместе с присоединением к Российской империи прибалтийских и белорусских губерний после разделов Речи Посполитой.


[Закрыть] и деревни, нет ли там немецких солдат или хоть ландштурмистов, то есть попросту мужчин от семнадцати до сорока трех лет. Это было довольно опасно, несколько сложно, но зато очень увлекательно. В первом же доме я встретил идиотического вида мальчишку, мать уверяла, что ему шестнадцать лет, но ему так же легко могло быть и восемнадцать, и даже двадцать. Все-таки я оставил его, а в следующем доме, когда я пил молоко, пуля впилась в дверной косяк вершка[25]25
  Вершок = 4 ногтя = 1/4 пяди = 1/16 аршина = 1,75 дюйма ≈ 44,45 мм.


[Закрыть] на два от моей головы.

В доме пастора я нашел лишь служанку-литвинку, говорящую по-польски; она объяснила мне, что хозяева бежали час тому назад, оставив на плите готовый завтрак, и очень уговаривала меня принять участие в его уничтожении.

Вообще мне часто приходилось входить в совершенно безлюдные дома, где на плите кипел кофе, на столе лежало начатое вязанье, открытая книга; я вспомнил о девочке, зашедшей в дом медведей, и все ждал услышать грозное: «Кто съел мой суп? Кто лежал на моей кровати?»

[ЦП]

Дики были развалины города Ш.[26]26
  Шиленен.


[Закрыть]. Ни одной живой души. Моя лошадь пугливо вздрагивала, пробираясь по заваленным кирпичами улицам мимо зданий с вывороченными внутренностями, мимо стен с зияющими дырами, мимо труб, каждую минуту готовых обвалиться. На бесформенной груде обломков виднелась единственная уцелевшая вывеска «Ресторан». Какое счастье было вырваться опять в простор полей, увидеть деревья, услышать милый запах земли.

26 октября. Наступление продолжалось. Уланский полк направился к югу и выбил немцев из города Вилюнена. Барон Майгель докладывал командиру III корпуса генералу Епанчину: «Только благодаря доблести Лейб-Гвардии Уланского Ея Величества полка, как господ офицеров, так и нижних чинов, полк этот показал блестящие примеры храбрости и великолепно атаковал под Вилюненом, о чем считаю долгом донести Вашему Высокопревосходительству…»

[ЦП]

Вечером мы узнали, что наступление будет продолжаться, но наш полк переводят на другой фронт.

Вечером 26 октября в штабе III Армейского корпуса была получена телеграмма:

«Командующий приказал немедленно вернуть Лейб-Гвардии Уланский Е. В. полк в Россиены, о чем сообщить Майделю».

27 октября в 4.55 вечера Майдель докладывал:

«Уланский Е. В. полк ушел на Ковно. Взятый вчера Вилюнен мною оставлен…».

Запись в полковом деле от 27 октября: «Сего числа полк перешел границу Германии обратно».

Новизна всегда пленяет солдат [ЦП] но, когда я посмотрел на звезды и вдохнул ночной ветер, мне вдруг стало очень грустно расставаться с небом, под которым я как-никак получил мое боевое крещенье.

В Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ) сохранился автограф Николая Гумилёва с другим вариантом II главы «Записок кавалериста»:

«С неделю мы пробыли около В. Ночи оставались в обширных, но грязных фольварках, где угрюмые литовцы на все вопросы отвечали неизменное «не сопранту»[27]27
  Ne suprantu (лит.) – не понимаю.


[Закрыть]. Спали по большей части в сараях, причем я узнал, что спать на соломе хотя и хорошо, но холодно, если же спать в сене, то наутро измучаешься, доставая из-за ворота колючие стебельки. Дни проводили за такими же фольварками, то прикрывая работающую артиллерию, то выжидая моменты для небольшого набега. Дул пронизывающий западный ветер. И, наверно, странно было видеть от понурых лошадей сотни молчаливых плясунов с посиневшими лицами.

Наконец пришло отрадное известие, что наша тяжелая артиллерия пристрелялась по сильным неприятельским окопам в Ш. и, по словам вернувшихся разведчиков, они буквально завалены трупами. Было решено предпринять общее наступление.

Невозможно лучше передать картины наступления, чем это сделал Тютчев в четырех строках:

 
…Победно шли его полки,
Знамена весело шумели,
На солнце искрились штыки,
Мосты под пушками гремели[28]28
  Ф. Тютчев. Стихотворение «Неман».


[Закрыть].
 

Я сомневаюсь, чтобы утро наступления могло быть не солнечным, столько бодрости, столько оживления разлито вокруг. Команда звучит особенно отчетливо, солдаты заламывают фуражки набекрень и молодцеватее устраиваются в седлах. Штандарт, простреленный и французами, и турками, вдруг приобретает особое значение, и каждому эскадрону хочется нести его навстречу победе. В первое наступление[29]29
  То есть, в августе 1914. Николай Гумилёв в этом наступлении не участвовал. Говоря «мы», он имеет в виду армию в целом и свой полк в частности.


[Закрыть] мы закладывали розы за уши лошадей, но осенью, увы, приходится обходиться без этого. Длинной цепью по три в ряд въехали мы в Германию. Вот где-то сбоку затрещали винтовки, туда помчался эскадрон, и все стихло. По великолепному шоссе, обсаженному столетними деревьями, мы продвинулись еще верст на десять. Повсюду встречались фермы, именья, но жителей почти не было видно. Они бежали, боясь возмездия за все гнусности, наделанные нам во время нашего отступления, – за подстреленных дозорных, добитых раненных, за разграбленье пограничных сел. Немногие оставшиеся стояли у ворот, робко теребя в руках свои шапки. Понятно, их никто не трогал. Особенно мне запомнилась в окне одного большого помещичьего дома фигура сановитого помещика с длинными седыми бакенбардами. Он сидел в кресле, с сигарой в руке, но густые брови были нахмурены, и в глазах светилось горестное изумление, готовое каждую минуту перейти в гнев. «Серьезный барин, – говорили солдаты, – такой выскочит да заругается – так беда. Должно быть, из генералов!».

Глухой удар и затем легкое протяжное завывание напомнили мне, что я не турист и это не простая прогулка. То заговорила царица боя, легкая артиллерия, и белый дымок шагах в двадцати перед нами доказал, что она заговорила серьезно. Но кавалерию не так легко уничтожить. Не успел прогреметь второй выстрел, как полк раздробился на эскадроны, и эти последние скрылись за фольварками и буграми.

Немцы продолжали осыпать шрапнелью опустевшее шоссе до тех пор, пока их не прогнала зашедшая им во фланг другая наступательная колонна.

После этого маленького приключения мы около часа ехали спокойно, как вдруг услышали вдали нескончаемую пальбу, словно два сильные отряда вступили между собой в ожесточенную перестрелку. Мы свернули и рысью направились туда. За пригорком перед нами открылось забавное зрелище. На взорванной узкоколейке совершенно одиноко стоял горящий вагон, и оттуда и неслись все эти выстрелы. Оказалось, что он полон винтовочными патронами, и немцы в своем поспешном отступленье бросили его, а наши подожгли. Иллюзия боя получилась полная.

Стало свежей, и в наплывающем сумраке стали кое-где выступать острые лучики звезд. Мы выставили на занятой позиции сторожевое охранение и поехали ночевать. Биваком нам служило в эту ночь обширное покинутое именье.

Поставив коня в дивной каменной конюшне, я вошел в дом. Передние комнаты заняли офицеры, нам, нижним чинам, достались службы и отличная кухня. Я занял комнату какой-нибудь горничной или экономки, судя по брошенным юбкам и слащавым открыткам на стенах».

Первая из трех сохранившихся страниц единственного автографа варианта «Записок кавалериста»

Часть 2

Опубликованы в «Биржевых ведомостях» № 14851 от 19.05.1914 г. и № 14881 от 03.06.1914 г.

Описывают события с 13 по 20 ноября и с 24 по 30 ноября 1914 года

В III и IV главах имеется некоторое нарушение хронологической последовательности. Возможно, случайно, после цензурных сокращений.

Но не исключено и то, что Гумилёв, когда записывал и восстанавливал события чрезвычайно напряженного дня 20 ноября, бессознательно отнес эпизоды одного дня к нескольким другим следующим друг за другом. Это не удивительно, если принять во внимание то, что несколько дней в полку никто не спал.

На основании боевых документов можно реконструировать последовательность событий. Поэтому мы объединили эти главы в одну и расставили их эпизоды в хронологическом порядке по датам описываемых событий, сохранив при этом нумерацию газетной публикации.

Южная Польша – одно из красивейших мест России. Мы ехали верст[30]30
  Верста (путевая, или пятисотная) = 500 саженей ≈ 1066,8 м.


[Закрыть] восемьдесят от станции железной дороги до соприкосновения с неприятелем, и я успел вдоволь налюбоваться ею. Гор, утехи туристов, там нет, но на что равнинному жителю горы? Есть леса, есть воды, и этого довольно вполне.

Леса сосновые, саженые, и, проезжая по ним, вдруг видишь узкие, прямые, как стрелы, аллеи, полные зеленым сумраком с сияющим просветом вдали, – словно храмы ласковых и задумчивых богов древней, еще языческой Польши. Там водятся олени и косули, с куриной повадкой пробегают золотистые фазаны, в тихие ночи слышно, как чавкает и ломает кусты кабан. Среди широких отмелей размытых берегов лениво извиваются реки; широкие, с узенькими между них перешейками, озера блестят и отражают небо, как зеркала из полированного металла; у старых мшистых мельниц тихие запруды с нежно журчащими струйками воды и каким-то розово-красным кустарником, странно напоминающим человеку его детство. В таких местах, что бы ты ни делал – любил или воевал, – все представляется значительным и чудесным.

Выгрузившись 13 ноября на станции Ивангород Лейб-Гвардии Уланский полк сразу же проследовал в город Радом. От Радома был направлен в район железнодорожной станции Коклюшки.

13 ноябрчя полк прошел от Радома до имения Потворов, где был ночлег.

14 ноября, через Подчащу Волю, Кльвов, Одживол, Ново-Място, полк дошел до Ржечицы.

15 ноября через Любохню и Уланы дошли до господского двора Янков, расположенного недалеко от станции Коклюшки. Дорога проходила среди лесов, по долинам рек Радомки, Држевицы, Пилицы.

С 15 ноября 2-я Гвардейская кавалерийская дивизия вошла во временно сформированный кавалерийский корпус Гилленшмидта. Задача корпуса – заполнить промежуток между располагавшейся к северу V Армией и относящейся к юго-западному фронту IV Армией, в состав которой и входил корпус.

16 ноября Уланский полк прибыл на станцию Коклюшки и расположился в ближайшей деревне Катаржинов. Противник медленно отходил от станции. В донесении говорится: «Части противника бродят в лесах у Коклюшек, много пленных».

17 ноября полк простоял в Катаржинове.

Это были дни больших сражений. С утра до поздней ночи мы слышали грохотанье пушек, развалины еще дымились, и то там, то сям кучки жителей зарывали трупы людей и лошадей.

Я был назначен в летучую почту[31]31
  Временно организованная почта для быстрой передачи распоряжений и донесений.


[Закрыть] на станции К.[32]32
  Станция Коклюшки.


[Закрыть]. Мимо нее уже проходили поезда, хотя чаще всего под обстрелом. Из жителей там остались только железнодорожные служащие; они встретили нас с изумительным радушием. Четыре машиниста спорили за честь приютить наш маленький отряд. Когда наконец один одержал верх, остальные явились к нему в гости и принялись обмениваться впечатлениями. Надо было видеть, как горели от восторга их глаза, когда они рассказывали, что вблизи их поезда рвалась шрапнель, в паровоз ударила пуля. Чувствовалось, что только недостаток инициативы помешал им записаться добровольцами.

Мы расстались друзьями, обещали друг другу писать, но разве такие обещания когда-нибудь сдерживаются?

[ЦП]

На другой день, среди милого безделья покойного бивака, когда читаешь желтые книжки «Универсальной библиотеки»[33]33
  «Универсальная библиотека» – серия книг, основанная в 1906 году В. М. Антиком в издательстве «Польза». В ней издавались в основном художественные произведения русскоязычных и зарубежных авторов. Книги выпускались в карманном формате многотысячными тиражами и стоили очень дешево (в среднем 10–20 копеек). Благодаря дешевизне, книги серии были чрезвычайно были популярны среди студентов, учащихся народных школ, рабочих и прочих любителей чтения со скромным бюджетом. Антик не боялся печатать новых, непроверенных временем авторов (первой книгой, выпущенной в серии была драма Г. Ибсена «Нора»). Помимо художественной литературы десятки выпусков серии были отведены под мемуары, исторические очерки, научно-популярную литературу, путеводители и карманные словари. Всего с 1906 по 1918 год вышло более 750 названий различного рода произведений, составивших свыше 1300 выпусков. Помимо неоднократных переизданий большей части этих книг, В. Антик подготовил из имевшихся переводов ряда зарубежных авторов собрания их сочинений и отпечатал с готовых наборов. После революции серия продолжала издаваться в муниципализированном издательстве и положила начало таким известным советским сериям книг, как «Всеобщая библиотека», «Дешевая библиотека «Госиздата»».


[Закрыть], чистишь винтовку или попросту болтаешь с хорошенькими паненками, нам внезапно скомандовали седлать, и так же внезапно переменным аллюром мы сразу прошли верст пятьдесят.

18 ноября была получена телеграмма:

«Корпусу Гилленшмидта прибыть в Петроков в подчинение 4 Армии, уланы получат распоряжение вечером или ночью».

Мимо мелькали одно за другим сонные местечки[34]34
  Местечки – особый род населенных мест, встречающихся на Кавказе, в Прибалтийском и Западном крае. Особенно многочисленны и типичны М. в местах постоянного жительства евреев, т. е. в губерниях, прежде входивших в состав польского королевства. По своему экономическому значению, по преобладанию среди жителей торгово-промышленных занятий, поселения эти приближаются к городскому типу. Жители М. считаются мещанами. По разъяснению прав. сената к городским поселениям, в юридич. смысле слова, принадлежат лишь те из М., которые имеют особое мещанское управление или же приписаны к ближайшим городам. По закону 29 апр. 1875 г. в М. западных губ., изъятых из ведения городских учреждений, при известной численности населения (не менее 10 дворов или домохозяев) местные обыватели-христиане и евреи образуют самостоятельные мещанские общества, избирающие для заведования делами М. мещанского старосту с помощником. Если в М. насчитывается до 50 дворов и более, то разрешается учреждение мещанской управы, с мещанскими депутатами. В М., в которых менее 1 дворов или домохозяев, местные мещане приписываются к мещанским обществам городов или других М., где существуют мещанские общества, или же к волостям. На практике не раз возникал вопрос о том, какого рода населенные места следует относить к числу М., ввиду того, что по Высоч. утвержденным временным правилам 3 мая 1882 г. евреям воспрещено на будущее время в губерниях их постоянной оседлости селиться, приобретать и арендовать недвижимость в селах и деревнях. Прав. сенатом дано по этому поводу разъяснение (11 августа 1894 г.) в том смысле, что единственным признаком М., отличающим его от села, является его официальное название таковым. (Энциклопедических словарь Ф. Брокгауза и И. Ефрона. СПб, 1897 г. Том 20)


[Закрыть], тихие и величественные усадьбы, на порогах домов старухи в наскоро наброшенных на голову платках вздыхали, бормоча: «Ой, Матка Бозка»[35]35
  «Ой, Матерь Божья!» (польский).


[Закрыть]. И, выезжая временами на шоссе, мы слушали глухой, как морской прибой, стук бесчисленных копыт и догадывались, что впереди и позади нас идут другие кавалерийские части и что нам предстоит большое дело.

Ночь далеко перевалила за половину, когда мы стали на бивак[36]36
  Бивак был в деревнях Камоцын и Литослав.


[Закрыть].

Утром нам пополнили запас патронов, и мы двинулись дальше. Местность была пустынная: какие-то буераки, низкорослые ели, холмы. Мы построились в боевую линию, назначили, кому спешиваться[37]37
  То есть, при необходимости, прикрывать остальных огнем, спешившись.


[Закрыть], кому быть коноводом[38]38
  Коновод – тот, кто присматривает за лошадьми спешившихся всадников (в военных отрядах).


[Закрыть], выслали вперед разъезды и стали ждать.

19 ноября началось наступление противника на Белахов, в сторону Петрокова. Последующие два дня прошли в непрерывных боях, причем, главный удар пришелся на Уланский полк.

Бой 20 ноября был особенно тяжелым. Перед боем и ночью после боя эскадрон, в кортом служил Гумилёв, вел разведку.

Поднявшись на пригорок и скрытый деревьями, я видел перед собой пространство приблизительно с версту. По нему там и сям были рассеяны наши заставы. Они были так хорошо скрыты, что большинство я разглядел лишь тогда, когда, отстреливаясь, они стали уходить. Почти следом за ними показались германцы. В поле моего зрения попали три колонны, двигавшиеся шагах в пятистах друг от друга.

Они шли густыми толпами и пели. Это была не какая-нибудь определенная песня и даже не наше дружное «ура», а две или три ноты, чередующиеся со свирепой и угрюмой энергией. Я не сразу понял, что поющие – мертвецки пьяны. Так странно было слышать это пение, что я не замечал ни грохота наших орудий, ни ружейной пальбы, ни частого, дробного стука пулеметов. Дикое «а…а…а…» властно покорило мое сознание. Я видел только, как над самыми головами врагов взвиваются облачки шрапнелей, как падают передние ряды, как другие становятся на их место и продвигаются на несколько шагов, чтобы лечь и дать место следующим. Похоже было на разлив весенних вод, – те же медленность и неуклонность.

Но вот наступила и моя очередь вступить в бой. Послышалась команда: «Ложись… прицел восемьсот… эскадрон, пли», и я уже ни о чем не думал, а только стрелял и заряжал, стрелял и заряжал. Лишь где-то в глубине сознанья жила уверенность, что все будет как нужно, что в должный момент нам скомандуют идти в атаку или садиться на коней и тем или другим мы приблизим ослепительную радость последней победы.

[ЦП]

Поздно ночью мы отошли на бивак [ЦП] в большое имение.

[ЦП]

2

Этот эпизод описывает ночь с 20 на 21 ноября, когда эскадрон улан, в котором состоял Гумилёв, был направлен на разведку для выяснения расположения противника после боя.

На другой день уже смеркалось и все разбрелись по сеновалам и клетушкам большой усадьбы, когда внезапно было велено собраться нашему взводу. Вызвали охотников[39]39
  Охотники (воен.) – в данном случае, воинские чины, которые во время сражения по вызову начальства добровольно идут на выполнение какого-либо особо опасного предприятия.


[Закрыть] идти в ночную пешую разведку, очень опасную, как настаивал офицер[40]40
  Взводный – Михаил Михайлович Чичагов. Ему посвящено стихотворение Николая Гумилёва «Война», включенное им в сборник «Колчан». Сохранился экземпляр с дарственной надписью автора: «Многоуважаемому Михаилу Михайловичу Чичагову от искренне его любящего и благодарного ему младшего унтер-офицера его взвода Н. Гумилёва в память веселых разъездов и боев. 27 декабря 1915 г. Петроград».


[Закрыть].

Человек десять порасторопнее вышли сразу; остальные, потоптавшись, объявили, что они тоже хотят идти и только стыдились напрашиваться. Тогда решили, что взводный назначит охотников. И таким образом были выбраны восемь человек, опять-таки побойчее. В числе их оказался и я.

Мы на конях доехали до гусарского сторожевого охранения.

Сторожевое охранение гусар было выставлено по линии деревень Мзруки – Будков – Пекари – Монколице.

В донесении гусар об этой ночи сказано:

«Была обстреляна застава и заняты Монколице. Всю ночь шла перестрелка перед неприятелем и нашими полевыми караулами. За ночь убит 1 гусар, посланный для связи с Уланами Е. В. полка…»

За деревьями спешились, оставили троих коноводами и пошли расспросить гусар, как обстоят дела. Усатый вахмистр[41]41
  В коннице старший унтер-офицер в эскадроне.


[Закрыть], запрятанный в воронке от тяжелого снаряда, рассказал, что из ближайшей деревни несколько раз выходили неприятельские разведчики, крались полем к нашим позициям и он уже два раза стрелял. Мы решили пробраться в эту деревню и, если возможно, забрать какого-нибудь разведчика живьем.

Светила полная луна, но, на наше счастье, она то и дело скрывалась за тучами. Выждав одно из таких затмений, мы, согнувшись, гуськом побежали к деревне, но не по дороге, а в канаве, идущей вдоль нее. У околицы остановились. Отряд должен был оставаться здесь и ждать, двум охотникам предлагалось пройти по деревне и посмотреть, что делается за нею.

Пошли я и один запасной унтер-офицер, прежде вежливый служитель в каком-то казенном учреждении, теперь один из храбрейших солдат считающегося боевым эскадрона. Он по одной стороне улицы, я – по другой. По свистку мы должны были возвращаться назад.

Вот я совсем один посреди молчаливой, словно притаившейся деревни, из-за угла одного дома перебегаю к углу следующего. Шагах в пятнадцати вбок мелькает крадущаяся фигура. Это мой товарищ. Из самолюбия я стараюсь идти впереди его, но слишком торопиться все-таки страшно.

Мне вспоминается игра в палочку-воровочку[42]42
  Игра в палочку-воровочку («палочку-выручалочку») – разновидность игры в прятки. Овладевший палочкой вожак или кто-нибудь из играющих произносит приговорку и дает этим знать о себе спрятавшимся. Когда кладут палочку, говорят: «Палочка пришла. Никого не нашла, Кого первого найдет, Тот за палочкой пойдет»


[Закрыть], в которую я всегда играю летом в деревне. Там то же затаенное дыхание, то же веселое сознание опасности, то же инстинктивное умение подкрадываться и прятаться. И почти забываешь, что здесь вместо смеющихся глаз хорошенькой девушки, товарища по игре, можешь встретить лишь острый и холодный направленный на тебя штык.

Вот и конец деревни. Становится чуть светлее, это луна пробивается сквозь неплотный край тучи; я вижу перед собой невысокие, темные бугорки окопов и сразу запоминаю, словно фотографирую в памяти, их длину и направление. Ведь за этим я сюда и пришел. В ту же минуту передо мной вырисовывается человеческая фигура. Она вглядывается в меня и тихонько свистит каким-то особенным, очевидно условным, свистом. Это враг, столкновение неизбежно.

Во мне лишь одна мысль, живая и могучая, как страсть, как бешенство, как экстаз: я его или он меня! Он нерешительно поднимает винтовку, я знаю, что мне стрелять нельзя, врагов много поблизости, и бросаюсь вперед с опущенным штыком. Мгновение, и передо мной никого. Может быть, враг присел на землю, может быть, отскочил. Я останавливаюсь и начинаю всматриваться. Что-то чернеет. Я приближаюсь и трогаю штыком, – нет, это – бревно. Что-то чернеет опять. Вдруг сбоку от меня раздается необычайно громкий выстрел, и пуля воет обидно близко перед моим лицом. Я оборачиваюсь, в моем распоряжении несколько секунд, пока враг будет менять патрон в магазине винтовки. Но уже из окопов слышится противное харканье выстрелов – тра, тра, тра, – и пули свистят, ноют, визжат.

Я побежал к своему отряду. Особенного страха я не испытывал, я знал, что ночная стрельба недействительна, и мне только хотелось проделать все как можно правильнее и лучше.

Поэтому, когда луна осветила поле, я бросился ничком и так отполз в тень домов, там уже идти было почти безопасно. Мой товарищ, унтер-офицер, возвратился одновременно со мной. Он еще не дошел до края деревни, когда началась пальба. Мы вернулись к коням.

В одинокой халупе обменялись впечатлениями, поужинали хлебом с салом, офицер написал и отправил донесение, и мы вышли опять посмотреть, нельзя ли что-нибудь устроить.

Но, увы! – ночной ветер в клочья изодрал тучи, круглая, красноватая луна опустилась над неприятельскими позициями и слепила нам глаза. Нас было видно как на ладони, мы не видели ничего. Мы готовы были плакать с досады и, назло судьбе, все-таки поползли в сторону неприятеля. Луна могла же опять скрыться или мог же нам встретиться какой-нибудь шальной разведчик! Однако ничего этого не случилось, нас только обстреляли, и мы уползли обратно, проклиная лунные эффекты и осторожность немцев.

Николай Гумилёв. Фотография сделана в апреле 1915 года в Царском Селе во время лечения в госпитале. На куртке Гумилёва Георгиевский крест, полученный «за дело 20 ноября 1914 года».

Все же добытые нами сведения пригодились, нас благодарили, и я получил за эту ночь Георгиевский крест.

«Приказом по Гвардейскому Кавалерийскому корпусу от 24 декабря 1914 г. за № 30 за отличия в делах против германцев награждаются: <…> Георгиевскими крестами 4 степени: эскадрона Е. В. унтер-офицер Николай Гумилёв п. 18 № 134060…».

В приказе Гумилёв значится унтер-офицером, хотя на самом деле это звание ему было присвоено приказом по полку № 183 от 15 января 1915 года.

В приказе по полку № 286 от 28 апреля 1915 года дополнительно объявляется «список награжденных в делах против неприятеля Георгиевскими крестами и медалями с указанием времени совершения подвигов». Под № 59 записан унтер-офицер охотник Николай Гумилёв, награжденный за дело 20 ноября 1914 года.

1

Снова по документам восстановлена точная хронология событий.

21–23 ноября немецкое наступление было приостановлено. I бригада с Уланским полком отошла к югу и встала на бивак в Кржижанове. В эти дни шла сильная перестрелка, постоянно высылались разведывательные разъезды для выяснения расположения противника.

Немецкое наступление было приостановлено. Надо было расследовать, какие пункты занял неприятель, где он окапывается, где попросту помещает заставы. Для этого высылался ряд разъездов, в состав одного из них вошел и я.

Сереньким утром мы затрусили по большой дороге. Навстречу нам тянулись целые обозы беженцев. Мужчины оглядывали нас с любопытством и надеждой, дети тянулись к нам, женщины, всхлипывая, причитали: «Ой, панычи, не езжайте туда, там вас забьют германи».

В одной деревне разъезд остановился. Мне с двумя солдатами предстояло проехать дальше и обнаружить неприятеля. Сейчас же за околицей окапывались наши пехотинцы, дальше тянулось поле, над которым рвались шрапнели, там на рассвете был бой и германцы отошли, – дальше чернел небольшой фольварк. Мы рысью направились к нему. Вправо и влево почти на каждой квадратной сажени[43]43
  Сажень (косая, или косовая) ≈ 248 см (расстояние от носка левой ноги до конца среднего пальца поднятой вверх правой руки – человек стоит буквой «Х»); сажень (казённая) = 3 аршина = 7 футов = 12 пядей = 48 вершков = 84 дюйма = 100 соток ≈ 213,36 см.


[Закрыть] валялись трупы немцев. В одну минуту я насчитал их сорок, но их было много больше. Были и раненые. Они как-то внезапно начинали шевелиться, проползали несколько шагов и замирали опять. Один сидел у самого края дороги и, держась за голову, раскачивался и стонал. Мы хотели его подобрать, но решили сделать это на обратном пути.

До фольварка мы доскакали благополучно. Нас никто не обстрелял. Но сейчас же за фольварком услышали удары заступа о мерзлую землю и какой-то незнакомый говор. Мы спешились, и я, держа винтовку в руках, прокрался вперед, чтобы выглянуть из-за угла крайнего сарая. Передо мной возвышался небольшой пригорок, и на хребте его германцы рыли окопы. Видно было, как они останавливаются, чтобы потереть руки и закурить, слышен был сердитый голос унтера или офицера. Влево темнела роща, из-за которой неслась орудийная пальба.

Это оттуда обстреливали поле, по которому я только что проехал. Я до сих пор не понимаю, почему германцы не выставили никакого пикета в самом фольварке. Впрочем, на войне бывают и не такие чудеса.

Я все выглядывал из-за угла сарая, сняв фуражку, чтобы меня приняли просто за любопытствующего «вольного», когда почувствовал сзади чье-то легкое прикосновение. Я быстро обернулся. Передо мной стояла неизвестно откуда появившаяся полька с изможденным, скорбным лицом. Она протягивала мне пригоршню мелких, сморщенных яблок: «Возьми, пан солдат, то есть добже, цукерно». Меня каждую минуту могли заметить, обстрелять; пули летели бы и в нее. Понятно, было невозможно отказаться от такого подарка.