Текст книги "Василий III. История государства Российского"

Казань была усмирена, но Крым не давал покою. Осенью 1527 года, когда послы Сайдет-Гирея были в Москве, племянник его, Ислам-Гирей, явился на берегах Оки; но здесь уже были московские воеводы и не пустили татар переправиться на другой берег; Ислам должен был поспешно возвратиться, потеряв много татар, убитых преследовавшими его детьми боярскими. Когда разнеслась весть о нашествии Ислама, то великий князь велел утопить Сайдет-Гиреевых послов. Сайдет-Гирей был изгнан, его место занял Саип-Гирей, бывший прежде в Казани. В августе 1533 года великий князь получил весть, что двое племянников ханских – Ислам– и Сафа-Гирей – идут к московским украйнам. Василий немедленно стал снаряжаться в поход, послал за братьями – Юрием и Андреем, отпустил воевод на Коломну к Оке и сам выступил 15 августа в село Коломенское, отслушавши обедню у праздника в Успенском соборе; в Кремле без себя велел расставлять пушки и пищали и посадским людям перевозить имение в город. В тот самый день татары подошли к Рязани, выжгли посады и рассеялись по волостям – бить, грабить и брать в плен. Великий князь велел воеводам отправить за Оку отряды для добывания языков; начальник одного из этих отрядов, князь Димитрий Палецкий, разбил толпу татар в 10 верстах от Николы Заразского; начальник другого отряда, князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский разбил другую толпу и, преследуя ее, наткнулся на большое татарское войско; враги растолкнули Оболенского с его ратниками, некоторых взяли в плен, но ничего не предпринимали более и вышли из московских пределов, боясь встретиться с главным войском великокняжеским; воеводы двинулись было за ними, но не могли догнать.

А между тем с Крымом происходили постоянные сношения; все толковалось о союзах, о шертных грамотах, но разбойники больше всего толковали о поминках, жаловались, что этих пoминков мало присылается из Москвы, говорили, что им выгоднее быть в войне с великим князем, чем в мире. Василий не хотел посылать им денег даром и приказывал отвечать хану на его жалобы: «Если ты покажешь нам на деле свою дружбу, то мы также покажем тебе свою дружбу: о чем к нам прикажешь, что у нас будет, мы ни за что не постоим; но уроком поминков мы ни к кому не посылывали. Хочешь быть с нами в дружбе, так вели написать грамоту шертную». Хан продолжал свое: «Мне ты девять поминков прислал, а мы к тебе прежде посылали дефтерь, и в нем написано 120 человек, а ты только пятнадцати человекам поминки прислал; но ведь ты нашу землю хорошо знаешь: наша земля войною живет». Саип просил не одних кречетов и мехов, он просил также, чтоб великий князь прислал ему хорошего хлебника и повара. Василий не потакал его жадности; переменил и прежние слишком учтивые формы в сношениях с ханами: так, вместо челобитья в грамотах начали писать переводное татарское выражение: «Много-много поклон». С гонцами ханскими не стали обходиться так почтительно, как прежде, и хан по этому поводу писал великому князю: «Наши гонцы сказывают, что их по старому обычаю не чтишь, и ты бы их чтил: кто господина захочет почтить, тот и собаке его кость бросит».

Но Сигизмунд литовский продолжал обязываться платежом в Крым ежегодно по 7500 червонных и на такую же сумму сукон, выговаривая, что эти деньги и сукна будут посылаться только в те года, когда крымцы не будут нападать на литовские владения. Хан Саип-Гирей был этим недоволен. «Значит, – писал он королю, – ты не хочешь со мною вечного мира; если бы ты хотел вечного мира, то прислал бы нам 15 000 червонных, как прежде брату моему, Магмет-Гирею, посылывал». Хан жаловался также королю на козаков малороссийских, которые не упускали случая покорыстоваться на счет татар и вместе с московскими, путивльскими козаками проведывали о движениях крымцев на Москву. Для покрытия крымских издержек литовские города продолжали платить подать, известную под именем ордынщины.

Таковы были важнейшие внешние отношения при Василии, отношения к Литве и к ордам татарским; происходили сношения и с другими государствами европейскими и азиатскими, имеющими меньшую важность. С Швециею мирный договор на 60 лет, заключенный в 1508 году, был подтвержден два раза – в 1513 и 1524 годах. С Ливониею заключены были перемирные договоры в 1509, 1521 и 1531 годах. В 1514 году заключено было десятилетнее перемирие с семьюдесятью городами ганзейскими «с сей стороны поморья и с оной стороны заморья»; взаимная свободная торговля этих городов с Новгородом восстановлялась по-прежнему, церковь и места дворовые старые в Новгороде возвращались немецким купцам; немцы с своей стороны обязались очистить и не обижать русские церкви и концы в своих городах, обязались также не приступать к Литве. В 1511 году был заключен союзный договор с датским королем Иоанном, в 1517-м – с Христианом; по просьбе последнего позволено было датским купцам выстроить дворы и на дворах – церкви в Новгороде и в Иван-городе. Папа Лев Х завязал сношения с Москвою чрез посредство великого магистра Альбрехта; посол Альбрехтов, известный нам Шонберг, говорил великому князю следующее от имени папы: «Папа хочет великого князя и всех людей Русской земли принять в единение с римскою церковью, не умаляя и не переменяя их добрых обычаев и законов, хочет только подкрепить эти обычаи и законы и грамотою апостольскою утвердить и благословить. Церковь греческая не имеет главы; патриарх константинопольский в турецких руках; папа, зная, что на Москве есть духовнейший митрополит, хочет его возвысить, сделать патриархом, как был прежде константинопольский, а наияснейшего царя всея Руси хочет короновать христианским царем. При этом папа не желает себе никакого прибытка, хочет только хвалы Божией и соединения христиан. Известно, что Литву не надобно оружием воевать: время ее воюет, потому что король Сигизмунд не имеет наследника, после его смерти Литва никак не захочет иметь над собою государя из поляков, а поляки не захотят литвина, и оттого оба государства разорятся. А если великий князь захочет стоять за свою отчину константинопольскую, то теперь ему для этого дорога и помощь готовы». Папа разумел здесь союз всех христианских государей против турок, к которому приглашал и великого князя, желая, чтоб он помирился с королем Сигизмундом. Посол московский отвечал на это Альбрехту так: «Государь наш с папою хочет быть в дружбе и согласии; но как прежде государь наш с Божиею волею от прародителей своих закон греческий держал крепко, так и теперь с Божиею волею закон свой держать крепко хочет». После этого послы папские бывали в Москве, великокняжеские – в Риме; но сношения эти не имели никаких важных следствий; мы видели, как великий князь отвечал на предложение папы соединиться с римскою церковию; на предложение же союза против турок ответ был такой: «Мы с Божиею волею против неверных, за христианство стоять будем. А с вами и с другими христианскими государями хотим быть в любви и докончании, чтоб послы наши ходили с обеих сторон наше здоровье видеть».

Более важное значение придавали в Москве сношениям с Турциею, хотя, несмотря на все старания московского правительства, и эти сношения кончились ничем, как и при Иоанне; непосредственного враждебного столкновения между этими государствами еще быть не могло по самым географическим условиям: степи разделяли их, и турки не думали искать завоеваний в холодных странах Северной Европы; с другой стороны, между ними быть не могло и общих высших интересов, которые повели бы к тесному союзу: борьба Московского государства с царствами татарскими, мусульманскими оканчивалась, видимо, не в пользу последних, рано или поздно султан должен был принять в ней участие; пока оставались общими интересы низшего рода, выгоды торговые, и султан готов был поддерживать для их соблюдения приязнь с Москвою. Но великий князь хотел большего. В 1513 году отправился из Москвы в Константинополь посол Алексеев для возобновления между Василием и Селимом дружеских сношений, какие существовали между отцами их; Алексееву дан был наказ: «Поклониться султану, руки пригнув к себе выше пояса, по их обычаю, а на колени ему не становиться и в землю челом не бить». Султан отвечал грамотою, написанною на сербском языке, в которой изъявлял желание, чтоб между ним и великим князем люди благополучно ходили и торговцы торговали; в другой грамоте просил об отпуске в Крым хана Летифа; в третьей просил помогать послу его, Камалу, при покупке редких товаров. Этот Камал объявил: «Послал меня государь мой к великому князю сказать ему, что он в дружбе и в братстве с ним быть хочет, и спросить, хочет ли великий князь быть с нашим государем в дружбе и в братстве. Но грамот писать мне государь мой не приказал». В 1515 году великий князь отправил снова в Константинополь посла своего Коробова, который должен был стараться заключить с султаном союз против Литвы и Крыма; также стараться, чтоб не было зауморщин, т. е. чтоб турецкие начальства не забирали пожитки умиравших у них русских купцов. Но Коробов возвратился с грамотою, в которой султан давал удовлетворительный ответ только относительно зауморщин; он обещал также прислать нового посла в Москву, но обещание не было исполнено. В 1517 году великий князь говорил с боярами, что у него после возвращения Коробова не было никакой вести от турецкого султана, надобно бы послать к нему спросить о здоровье; отправлен был дворянин Голохвастов и возвратился опять с одним обещанием безопасной торговли. Уклоняясь от заключения союза с Василием, султан, однако, запрещал крымскому хану тревожить московские владения. Понятно, как это запрещение должно было не нравиться хану. Московские благоприятели писали из Азова, что султан прислал сказать хану: «Слышал я, что хочешь идти на Московскую землю; так береги свою голову, не смей ходить на московского, потому что он мне друг великий; а пойдешь на московского, так я пойду на твою землю». Хан сильно осердился, потому что рать его была уже собрана. Чтоб не получать вперед таких запрещений, хан должен был возбуждать неудовольствие султана на великого князя; а последний, чтоб сдерживать крымцев турками, должен был стараться о продолжении дружеских сношений с султаном. Вот почему, узнавши о смерти Селима, великий князь в 1521 году отправил в Константинополь посла Губина поздравить нового султана Солимана с восшествием на престол и жаловаться на Магмет-Гирея крымского. Губин также должен был хлопотать о заключении союза, и так как этому делу прежде всего препятствовало неудобство сообщений через степи, то Губин должен был уговориться с турецким правительством насчет выбора места в придонских степях, где бы вооруженные проводники посольские съезжались с обеих сторон, с московской и турецкой, и сдавали друг другу послов. Надобно было назначить это место на Дону; справились у рязанских козаков, и те объявили, что на полдороге от Азова к московским границам находится переволока; на этой переволоке (между Доном и Волгою) прибой людям астраханским, и тут посольским провожатым сходиться нельзя; надобно быть съезду на Медведице, которая ближе к великого князя украйне, но всего лучше назначить съезд на Хопре. Вследствие этого показания Губин должен был хлопотать, чтоб турки назначили съезд на Хопре или по крайней мере на Медведице. Относительно наговоров ханских Губин должен был говорить в Константинополе: «В Москве идет слух, что Магмет-Гирей писал к султану, будто Казанская земля – юрт крымский, будто государь наш велел там мечети разорить и свои христианские церкви поставить и колокола повесить; но как прежде крымцы неправыми своими умышлениями вставляли неправые слова, так и теперь не отстают от лживых слов». Губин должен был рассказать по порядку казанские дела и уверить, что мечетей не разрушают. Между тем московские благоприятели, или норовники, продолжали извещать великого князя о наговорах ханских: так, по их известиям, хан дал знать султану, что Василий в союзе с персидским шахом, послал ему оружие, 30 000 пищалей; когда султан опять послал в Крым запрещение воевать с Москвою, то хан отвечал ему: «Не велишь мне идти ни на московского, ни на волошского, так чем же мне быть сыту и одету? А московский князь стоит на тебя заодно с Кизылбашем (персидским ханом)».

Губин привез с собою турецкого посла Скиндера, князя манкупского, который объявил, что если великий князь хочет быть с султаном в дружбе и братстве, то прислал бы к нему доброго человека для заключения крепкой дружбы и братства. Вследствие этого объявления отправлен был в Турцию Иван Семенович Морозов; но и этот добрый человек не успел в своем поручении, не привез союзной грамоты от султана, не привез и доброго человека для заключения этого союза в Москве, но привез некоторые любопытные известия, например: приходил к нему Андриан Грек от казначея султанова Аббисалома и говорил: «Велел тебе Аббисалом говорить: наша пошлинка есть, и ты б, господин, нас не забыл, а прежние послы нам пошлину давали, так и ты бы, господин, нас не покинул. Следует тебе оказать честь Аббисалому, потому что он у султана ближний человек и дела государские большие на нем лежат; а не почтишь его, так и дел не сделаться». Посол отвечал: «Я от своего государя послан не пошлины устанавливать: делают государские дела приказные люди не для посулов; будет нам Аббисаломова дружба и раденье, то мы против них за себя не стоим, а для государского дела мне незачем посулы давать». Андриан сказал на это: «Аббисалом говорит: если меня посол почтит, то я ему от султана выберу поминки добрые, а не почтит, так я ему выберу поминки худые». Посол отвечал: «Я прислан для государского дела, а не для поминков и за поминки посулов не дам». После Андриана пришел пристав и сказал: «Велел тебе султан говорить: Аббисалом у меня человек ближний, дьяк, казначей и зять, так ты для меня его почти, пошли ему что-нибудь». Посол отвечал: «Если государь говорит, то мы для государя пошлем, что у нас случится» – и послал казначею горностаевую шубу. Сношения продолжались, ограничиваясь по-прежнему делами торговыми, хотя уже можно было предвидеть, что недалеки враждебные столкновения между обоими государствами. Скиндер, приезжавший в другой раз, объявил, что Саип-Гирей казанский заложился за султана и потому Казань – юрт султанов. Ему отвечали, что Казань изначала юрт московский. Поехал Скиндер назад, на Путивль, на Крым; просился Доном, но великий князь его не пустил: прозябло слово от Скиндеровых людей и со стороны, что Скиндер послан высмотреть удобное место на Дону для построения турецкого города. Скиндер приезжал в третий раз в Москву для торговых дел, несмотря на то что показывал явную вражду и грозился поссорить султана с великим князем. По смерти его, случившейся в Москве, между бумагами его нашли приготовленные донесения султану, что когда пришел в Москву пленный из Азова и объявил о победе венгерского короля над турками, то будто великий князь очень обрадовался и велел звонить в колокола. В сношениях с этим Скиндером обвинялся известный Грек Максим. Целью сношений с князьями ногайскими и с индейским ханом Бабуром были дела торговые; сношения с Молдавиею и Астраханью не имели никаких следствий.

Упоминая об этих сношениях, подробно рассказывая о войнах с Литвою, с Крымом, о взятии Смоленска, Пскова, летописцы едва мимоходом упоминают о присоединении к Москве Великого княжества Рязанского и княжеств Северских. Мы видели, что удельный рязанский князь Федор, умирая бездетным, отказал свой удел Иоанну III; таким образом, часть самого города Рязани и место Старая Рязань принадлежали к Москве еще при Иоанне III, и сын его Василий еще прежде окончательного присоединения Великого княжества Рязанского уже назывался рязанским. Мы видели, как Иоанн III распоряжался Рязанью во время малолетства великого князя ее Ивана Ивановича; Василий продолжал распоряжаться таким же образом. Когда великий князь рязанский вырос, то увидал себя не больше как наместником великого князя московского; ему оставалось на выбор: или добровольно снизойти на степень служебного князя, или отчаянными средствами попытаться возвратить прежнее значение; он решился на последнее. Василию московскому дали знать, что великий князь рязанский вошел в частые сношения с крымским ханом Магмет-Гиреем и даже хочет жениться на его дочери. Василий послал звать рязанского князя в Москву; тот сначала не хотел ехать, предвидя участь, его ожидавшую; но что случилось с князьями нижегородским и тверским, то же самое случилось теперь и с рязанским: приближенный боярин его Семен Крубин (Коробьин?) предался на сторону Василия и уговорил своего князя отправиться в Москву, где его схватили и посадили под стражу, а мать его заключили в монастырь. Это было в 1517 году; в 1521 году, пользуясь нашествием Магмет-Гирея, рязанский князь успел убежать из Москвы и скрыться в Литву. Магмет-Гирей отправил к Сигизмунду послов с требованием, чтоб король отпустил с ними рязанского князя в Крым. Сигизмунд отвечал: «Великий князь рязанский приехал к нам по опасной нашей грамоте, по обещанию нашему, что он может свободно к нам приехать, свободно и уехать. Мы ему говорили и советовали, чтоб он ехал к тебе, и от своего имени обещали ему, что ты посадишь его на Великом княжестве Рязанском, но он никак не хотел к тебе ехать. Потом мы призывали его к себе в другой раз и говорили, что ты добудешь ему отчину по своему письменному обещанию, которое дал нам, а иначе без тебя он никаким образом не будет в состоянии возвратить себе стола. Мы советовали ему это в той мысли, что если ты посадишь его на Рязани, то один приобретешь добрую славу; если он будет в твоих руках и узнают о том его подданные – рязанцы, то они и без твоей сабли сами со всею землею тебе поддадутся; ты сделаешь его своим слугою, а чрез его землю можешь и того общего нашего неприятеля, московского, привести к себе в такую же повинность, в какой предки его находились к твоим предкам. Наконец мы рязанского князя уговорили: он объявил согласие свое ехать к тебе, но только с условием, чтоб ты дал ему залог (заставу); если ты его на Рязани не посадишь, то должен отпустить, и когда отпустишь, тогда и залог твой к тебе возвратится. Подумай об этом и объяви нам немедленно, на что решишься». С рязанцами, которые отличались смелым, непреклонным характером, было поступлено так же, как с новгородцами и псковичами: многочисленными толпами переселяли их в другие области.

Вслед за Рязанью пала другая отчина Святославова рода – княжество Северское. Но в это время здесь уже не было Ольговичей: их волости держали потомки Иоанна Калиты московского, два Василия – один Семенович, внук Можайского, князь Стародубский, другой Иванович, внук Шемяки, князь Новгорода Северского. Эти князья давно уже питали друг к другу непримиримую ненависть и, не смея затевать явных усобиц, обносили друг друга пред великим князем московским. Шемячич, по некоторым известиям, уже сгубил несколько князей своими наветами; с другой стороны, еще отец стародубского князя, Семен, обговаривал Шемячича Иоанну III; Василий продолжал отцовские обговоры; ненависть его к Шемячичу была так велика, что он говорил: «Одному чему-нибудь быть: или уморю князя Василья Ивановича, или подпаду гневу государеву». Вместе с князем Пронским он прислал в Москву обвинение против Шемячича; последний, узнав об этом, отправил в Москву своего посланца умолять великого князя, чтоб позволил ему приехать к себе и оправдаться. Тон записи, по которой должен был говорить великому князю посланец Шемячича, очень любопытен: он показывает, на какую низкую степень сошли владетельные князья перед московскими господарями всея Руси. «Ты б, государь, – пишет Шемячич великому князю, – смиловался, пожаловал, велел мне, своему холопу, у себя быть, бить челом о том, чтоб стать мне пред тобою, государем, очи на очи с теми, кого брат мой, князь Василий Семенович, к тебе, господарю, на меня прислал с нелепицами. Обыщешь, господарь, мою вину, то волен Бог да ты, господарь мой, голова моя готова пред Богом да перед тобою; а не обыщешь, господарь, моей вины, и ты б смиловался, пожаловал, от брата моего, князя Василия Семеновича, оборонил, как тебе господарю Бог положит по сердцу, потому что брат мой прежде этого сколько раз меня обговаривал тебе, господарю, такими же нелепицами, желая меня у тебя, господаря, уморить, чтоб я не был тебе слугою». Что были искушения со стороны Литвы, заставлявшие московское правительство обращать строгое внимание на поведение северских князей, видно из следующих слов Шемячича: «Да и то тебе, господарю, известно же, сколько прежде ко мне из Литвы присылок ни бывало, я от отца твоего, великого князя, и от тебя, господаря, ничего не утаивал». Вот почему, отправляя к Шемячичу опасную грамоту для приезда в Москву, великий князь наказал посланным: «Заезжайте к князю Василью Семеновичу, скажите ему от нас речь о береженье да похвальную речь ему скажите». Шемячич оправдался в Москве; великий князь велел сказать ему: «Мы у слуги своего, князя Василия, на тебя речей никаких не слушали. Мы как прежде нелепым речам не потакали, так и теперь не потакаем, а тебя, слугу своего, как прежде жаловали, так и теперь жалуем и вперед жаловать хотим; обыскали мы, что речи на тебя нелепые, и мы им теперь не верим». Один из обвинителей был выдан обвиненному головою; когда же Шемячич просил выдачи и другого обвинителя, человека князя Стародубского, то великий князь велел отвечать ему: «Этот человек был в Литве в плену и слышал о тебе речи в Литве, так как же ему было нам не сказать? Нам этого человека выдать тебе нельзя».

Шемячич был отпущен с честию из Москвы в свое княжество; это было в 1517 году. Но в 1523-м он был опять позван в Москву и заключен в темницу. Шел слух, что причиною заключения было письмо его к намертнику киевскому, где он предлагал службу свою королю Сигизмунду. Говорят, будто во время заключения Шемячича какой-то юродивый ходил по Москве с метлою в руках и на вопрос проходящих, зачем он взял метлу, отвечал: «Государство не совсем еще очищено: пришло удобное время вымести последний сор». Волость Стародубская присоединена была еще прежде к Москве, при посредстве Шемячича, который выгнал своего врага из отчины. При Василии же присоединен и удел Волоцкий, ибо князь Федор Борисович умер в 1513 году бездетным.