Текст книги "На земле Святой Троицы"

Само по себе монашество не делает человека иереем.

Чтобы иметь право совершать службы, монах, точно так же, как и любой мирянин, должен быть посвящен в священнический сан.

И тогда монах становится – иеромонахом.

Без этого, как и любой мирянин, монах не имеет права прикасаться к престолу. Входить в алтарь и то заказано человеку, если священник не благословит его на это.

Одерышев в алтарь заходит и в Важинской церкви, когда приезжает туда, и в Георгиевской в Юксовичах, когда проводит там «службу».

Для человека неверующего все это может показаться несущественным. Для православного – это страшный грех.

Когда я рассказывал в Санкт-Петербурге священнику отцу Геннадию Беловолову об Одерышеве, я сказал, что все-таки как-то не поворачивается у меня язык назвать монаха Серафима мошенником.

– Почему же? – спросил отец Геннадий.

– Ну, во-первых, – объяснил я, – похоже, что никакой прибыли Одерышев от своего самозванства не имеет. Во-вторых, трудно даже представить, какие унижения и насмешки приходится сносить ему сейчас. Но ведь нищенствует, а не отступает. И брань сносит, и насмешки, а продолжает исполнять дело, которое самовольно взял на себя. Твердость характера удивительная…

– Бесы тоже жалованья не получают… – ответил отец Геннадий. – Тоже, если так рассуждать, бескорыстно трудятся.

А потом он рассказал о том трепете, который испытывает всякий раз, когда, по ходу совершения службы, прикасается к престолу, о том страхе Божьем, что охватывает его, и как-то сразу стала зримой и явственной разница между тем, что делает Одерышев, и настоящей службой.

«Служба» Одерышева совершается без трепета, без Бога, а значит, это и не служба совсем, а пародия на нее… И тут уже, действительно, всего один шаг до самого страшного богохульства, до того, чтобы веру в себя опоенных эрзацем прихожан поставить выше веры в Бога…

В православных монастырях всегда знали, как легко смыкается добро и зло, и, боясь этого, всегда стремились оградить монахов и послушников плотной духовной работой и попечением. Одерышеву – увы! – и этого не дано. Духовник его, как он сам рассказывал, живет где-то в Вологде, в недоступном отдалении. Так что и этой опоры лишен наш «отец Серафим» в духовной брани, которую приходится вести ему.

И все-таки по-человечески я понимаю Одерышева.

В тех же «Свирских огнях» я наткнулся на объявление:

«С 13 по 17 июля евангельская миссия Финляндии проводит в Подпорожье у школы № 1

ПАЛАТОЧНЫЕ ДУХОВНЫЕ СОБРАНИЯ.

Ежедневно молитвенные собрания, собрания-пробуждения, детские собрания с участием кукольного театра, вечерние молодежные собрания, участвует финский хор.

16 июля крещение верующих в реке Свирь.

Приглашаем всех желающих».

Вроде бы и достаточно.

Привычное по нынешним временам объявление, но здесь, в Вознесенье, оно больно кольнуло по глазам. Так мучительно, так немыслимо трудно, уродливо искривляясь порою судьбами подобных Александру Одерышеву, возвращается в наши края Православие, а тут и театр тебе кукольный, и хор, и вечерняя дискотека… И если вспомнить, что в годы войны все Присвирье было включено в территорию Великой Суоми, то совсем и не такой невинной предстанет эта праздничная экспансия миссионеров.

Об опасности ее мы тоже говорили с Одерышевым.

И снова не удержался «отец Серафим» и уколол отца Михаила из Важин, дескать, не предпринимается никаких ответных мер со стороны нашей епархии, безропотно уступает Православная Церковь души людей различным миссионерам. И ведь где! Не в дикой тундре, не в народах, не ведающих света истинной веры, а на земле, где преподобный Александр Свирский лицезрел саму Пресвятую Троицу, на земле, где подвизались и совершали духовные подвиги его ученики.

Насчет бездействия нашей епархии Одерышев был не совсем прав, но можно было понять и отчаяние, которое проявилось в нем острее, чем в ком-либо другом. Действительно, положение-то безвыходное. Это в Санкт-Петербурге, где прекрасно и правильно устроено множество церквей, легко рассуждать о священном трепете перед алтарями, а тут? Тут как в первохристианские времена – вокруг пустыня. И трудно, трудно удержаться от стремления поскорее возжечь огонь подлинного Православия…

Все это так. Но поспешение и гордыня и есть самые страшные враги человека. И как бы ни пытался я объяснить себе Одерышева, какие бы ни подыскивал обстоятельства, мотивирующие его самозванство, – результат не меняется. Невозможно возжечь духовный огонь, если забываешь о страхе Божием, если уклоняешься от Православия.

Увы…

Одерышев не столько утверждает Православие, сколько пародирует его, отвращает от него людей. И кто знает, может быть, именно после встречи с ним и пошел кто-то на берег Свири, чтобы креститься у заезжих евангелистов…

На этой не слишком оптимистичной ноте и пришлось бы, по-видимому, завершить рассказ о трудных путях возвращения Православия на нашу землю, если бы не довелось мне в этой поездке самому сделаться свидетелем Чуда…

Кто не помнит стихотворения М.Ю. Лермонтова «Бородино»!

Строки его:

 
Не будь на то Господня воля,
Не отдали б Москвы! —
 

с самых ранних лет входят в сознание каждого россиянина.

А вместе с ними и одна из главнейших идей Православия.

Господня Воля – превыше всего для верующего. Человек может прозреть эту Волю, сделаться исполнителем Ее, но выйти из Нее не может.

Когда я думаю о всей этой Вознесенской ситуации с Одерышевым, больше всего меня смущает мысль, почему попустил Господь, чтобы люди лишились и надежды на создание в здешней местности храма!

И это здесь, на земле, в которой покоятся под спудом мощи местночтимого святого Ферапонта Вознесенского, одного из учеников Александра Свирского…

Здесь, где больше года прожил в избе у здешнего крестьянина преподобный Филипп, митрополит Московский. Тот самый, которого задушил подушкой Малюта Скуратов, когда он отказался благословить карательный поход Иоанна Грозного на Новгород. Этот чтимый по всей России угодник в бытность свою еще боярином Колычевым, сбежав из родительского дома, останавливался в наших краях на пути в Соловецкий монастырь…

Понятно, что за грехи попущено это, но получается, что и места нет, где можно осознать совершенные грехи и раскаяться в них.

Нелепо и мечтать, что при Вознесенских доходах удасться собрать деньги на строительство нового храма…

И от этого безвыходность кругом, безнадежность…

Но безвыходность эта чисто человеческая.

Неисповедимыми путями Господь устраивает все, что необходимо устроить.

Сегодня разговаривал с главой местной администрации Русланом Гириным.

Он рассказывал, что сейчас завершается строительство нового четырехэтажного дома. Первый этаж планировалось отдать под торговые площади, но охотников на них не сыскалось, и поэтому часть помещения приобрел Сбербанк, чтобы перевести туда и сберкассу. Другую часть хорошо бы занять под узел связи. В прежнем помещении связистам сейчас не очень-то удобно работать.

– Это ведь не для почты и строилось здание… – сказал Руслан Яковлевич. – Это церковь из деревни Консельга. В сорок шестом и перевезли сюда, переделали крышу и разместили тут почту.

И, заметив мое удивление, добавил:

– А вы разве не обращали внимания, как построена почта?

Странности архитектуры этого здания я, конечно, замечал, но для меня почта всегда была почтой, и даже и мысли о храмовом происхождении не возникало.

А вот ведь оно как!

Храм-то всегда тут в нашем поселке и был, только стоял, спрятавшись.

И ведь как чудесно, что именно когда начала нарастать в поселке тоска по своему храму, так сразу и началось самоосвобождение его. Вот-вот покинет это помещение сберкасса, а следом и сама почта.

Уже возвращаясь домой, я остановился возле почты-церкви…

И тут меня ждало еще одно открытие, которое можно назвать настоящим чудом…

Плотники, перевозившие церковь в поселок после войны, ставили ее для почтовых нужд, но поставили почему-то именно так, как и положено ставить храм – алтарем на восток…

Ну, а если сказать, что поставлен этот храм рядом с братской могилой наших солдат, погибших в боях за освобождение Вознесенья от финнов, то о чем же говорить еще?

Можно ли усомниться, что именно этот храм и был вымолен святыми, некогда подвизавшимися в Вознесенье…

И именно тогда и открылся он глазам людей, когда дошла с этой церкви-почты весть до небес о той тоске по храму, которую начали ощущать в поселке…

Отец Михаил – настоятель ближайшей от Вознесенья действующей церкви – сказал, что это – Чудо. Что, конечно, Воскресенская церковь поможет и с иконами новому храму, если, конечно, его удастся открыть.

Если удастся…

Вознесенье – Санкт-Петербург

Июль 1994 года

Окно, открытое в будущее

Сегодня второе августа – Ильин день.

Светло… Солнечно…

– В прежние-то времена, на сенокосе, всегда грозы в этот день бывали… – рассказывает на крылечке ларька старушка. – Сено мечешь в стог и слушаешь, не загремит ли Илья-пророк. А сегодня, кажись, и не выеде…

– Дак не вечер еще… – отвечает ей другая старушка. – Может, и проедется…

– Не знаю, не знаю… Жизнь такая теперь, что и не знаю… Самое время дождю. Засохла картошка вся… А откуль дождь будет, если солнце светит?

– Даст Бог, задожжит… Нешто Илья свой день упустит?

Над моим письменным столом висит настенный Свято-Ильинский календарь. Его подарил священник, отец Геннадий Беловолов. На календаре – храм в поселке Ефимовском Бокситогорского района Ленинградской области, освященный в память пророка Илии.

Как известно, плащ в руках Елисея – ученика этого пророка, разделил когда-то Иордан «сюду и сюду». Ильинский храм в Ефимовском тоже стоит на водоразделе двух речных систем.

Из реки Соминки, протекающей здесь, можно спуститься к Чагодоще, выйти в Молоту и дальше – через Рыбинское водохранилище – в Волгу. Но есть и другой путь: по Соминке – в Тихвинку, а дальше в реку Сясь, что впадает в Ладожское озеро.

Вот уж воистину «сюду и сюду» разделяется здесь вода, и вместе с реками словно бы соединяется тут Средняя Русь и Русь Северная, Московская Русь и Русь Петербургская.

Свято-Ильинский храм построили в 1908 году.

Деньги собирали всем миром. Немалую, кстати сказать, по тем временам сумму, восемьсот рублей, пожертвовал на строительство сам император Николай Александрович.

Но служили в храме недолго, чуть больше четверти века.

Удалось найти в архиве последний снимок храма. На обороте фотографии твердой рукой сотрудника НКВД – надпись:

«Церковь подготовлена к ликвидации. 1.VII.35 г.»

Ее и ликвидировали.

Обрушили купол с храма и шатер с колокольни. А в каменном, словно бы втоптанном в землю здании разместили гараж, а потом – ветлечебницу. Здесь замычали коровы, захрюкали свиньи.

И тут снова задумываешься: а чего больше было в идеологах и правителях тогдашней России – ненависти к Православию или ненависти к самой России, к чудному и светлому устроению самой здешней земли?

Ведь здесь, в Ефимовском, как и в других местностях России, не просто сбрасывали кресты и колокола, не просто обрушивали маковки и шатры, не просто, богохульствуя, населяли храмы скотом несмысленным, но как бы и стирали знак водораздела огромных речных систем, тем самым превращая нашу землю в некую обезличенную территорию, подготовленную равно как к повороту северных рек на юг, так и к тому экономическому шабашу и беспределу, что наблюдаем мы все последнее десятилетие…

Не раз доводилось мне проезжать мимо Ефимовского по дороге в Вологду, но даже и мысли не возникало, что эта местность чем-то особенна. Безразличием и бессмысленностью пустыни дышал здешний пейзаж… И все потому, что угрюмым зданием ветлечебницы расползся по здешней земле обезглавленный Ильинский храм.

Да что я – человек, смотревший на проносившийся мимо поселок из окна поезда?

Даже местные жители начали забывать о храме.

«Идти-то как? – говорят они. – А прямо-прямо… За ветлечебницей и повернете…»

И только десять лет назад, когда местный краевед Александр Филиппов начал говорить о церкви, и вспомнили, во имя какого святого была поставлена она…

Я смотрю на висящий над столом календарь, и какая-то мистическая связь чудится в колонках дней и штрихов на не существующей пока маковке купола, шатра колокольни. Словно бы наперегонки с надвигающимися страшными временами восстанавливался поруганный храм.

А начиналось все с того, что местная жительница, заведующая детским садиком, Анна Анатольевна Сергевина, собрала общину, которую принял под окормление священник из ближайшей – село Сомино – церкви, отец Геннадий Беловолов.

Прихожанам удалось договориться с властями, и храм освободили. И, конечно, не обошлось тут без знаменательных событий. В церковь, когда еще только снимали ненужные перегородки и выносили мусор, пришел Василий Смирнов и сказал, что его мать, Таисия, завещала передать в храм точный список с Чудотворной Толгской иконы Божией Матери.

– Когда у вас тут все решится наверняка, я принесу икону… – сказал он.

И надо же, именно в эту минуту и принесли письмо – официальную бумагу на разрешение открытия храма в Ефимовском. Тут же пошли к Смирнову и торжественно перенесли в еще не убранную церковь икону, пожертвованную на помин души рабы Божией Таисии.

Образ оказался дивного письма, прекрасной сохранности. «Мера в меру с чудотворной», – гласила надпись, сделанная на обороте иконы.

– Не жалеете, что отдаете? – спросили тогда у Василия. – Это очень дорогая икона…

– Я знаю… – ответил Василий Смирнов. – Мне предлагали продать ее, но мама просила в церковь отдать…

И так получилось, что, когда встал вопрос, в честь кого освятить Престол, сомнений не было – в честь Божьей Матери, в честь Ее Толгского Образа… День освящения совпал с днем рождения Государя императора Николая II, благотворителя и жертвователя Ефимовского храма.

Ильинский храм стал теперь Ильинско-Толгским.

Еще более чудесно другое совпадение.

Василий Смирнов, инвалид с детства, ненадолго пережил свою мать. Вскоре после освящения Ильинско-Толгского храма Господь призвал к Себе его душу.

И отпевали Василия в возрожденном храме, как раз возле «мера в меру с чудотворной» писанной иконы. Василий стал первым, кого после шестидесятилетия разрухи отпели здесь.

Чудны и дивны дела Господни.

Отец Геннадий рассказывал, как убирали церковь, как восстанавливали разрушенный алтарь, и вот в какой-то момент – это было как чудо! – он вдруг ясно почувствовал, что еще не убранное до конца, недоремонтированное помещение превратилось в храм.

Удивительна ревность прихожан.

Храм восстанавливался только их силами, они несли сюда иконы, жертвовали строительные материалы, деньги.

Об этих прихожанах отец Геннадий готов рассказывать часами. Например, о семье Сергея и Алевтины Шубиных. У них четверо детей, сын и три девочки. И все они буквально целые дни проводили в церкви, трудясь на восстановлении храма.

Эта ревность и это усердие особенного свойства.

Я понял это, наблюдая, как мой товарищ, санкт-петербургский скульптор Сергей Алипов, забросив все текущие работы, принялся резать из дерева для Царских Врат Свято-Ильинской церкви иконы Богородицы и Архангела Гавриила.

Это же особенное усердие светилось и в глазах самого отца Геннадия.

Я всегда удивлялся его трудолюбию и неутомимости.

Воскресные и праздничные Литургии, а также прочие службы в церкви апостолов Петра и Павла в Сомино… Работа в музее Ф.М. Достоевского, научным сотрудником которого он являлся. Литературные труды… Перечисление больших и малых обязанностей можно было бы еще продолжить.

И вот еще одна – восстановление Свято-Ильинского храма – работа, и без прочего которой никому не показалось бы мало. Ведь тут и пастырское служение, и хозяйственные хлопоты, и строительные тяготы. И все эти труды и обязанности не в одном месте, а разбросанные на десятки и сотни – Сомино и Ефимовское самые дальние приходы в епархии – километров.

Календарь, что висит над моим столом, тоже издан хлопотами отца Геннадия. А нарисовал его художник Илья Надеждин. Сам он выходец из Ефимовского. Предки Ильи лежат на погосте Свято-Ильинской церкви…

Смотришь на календарь, и кажется, что заглядываешь в окно. И распахнуто оно не в прошлое, а в будущее…

И тогда снова мелькает мысль, что неслучайно так удачно устраиваются все дела, связанные с восстановлением храма. Ведь от того, как сумеем мы восстановить его, и зависит наше будущее…

Успеют ли подняться маковки и шатры над нашими церквами, оттеснят ли они враждебные, сгущающиеся над нашей Отчизной темные силы?..

В Сенно, у Фрола и Лавра

В деревню Сенно, на родину новомученика Василия Канделяброва, пресвитера Сенновского, что в тридцати километрах от Тихвина, я приехал с иеромонахом Александром (Гордеевым) уже ночью.

Сам отец Александр (Гордеев) тоже из Сенно. Здесь служил в храме его дед.

Сюда, где прошли его детские годы, отец Александр и перебрался четыре года назад, на покой…

Сам он в прошлом офицер, военный летчик.

Когда вышел в отставку, работал в музее «Исаакиевский собор», потом принял постриг на Валааме, а 16 июля 1995 года Постановлением Священного Синода был назначен настоятелем Свято-Успенского Тихвинского монастыря.

Знал ли митрополит Иоанн (Снычев) о биографии отца Александра, решая вопрос о его назначении в монастырь, неведомо, но назначение промыслительным оказалось.

Ведь родился Александр Гордеев как раз в 1928 году, когда красноармейцы выгоняли последних монахов из Свято-Успенского Тихвинского монастыря. И не где-нибудь родился, а в больнице, находящейся как раз на территории обители.

Опять же и детство его прошло на погосте Сенно, из окрестностей которого при Василии III Иоанновиче возили в Тихвин известняк для строительства Успенского собора…

Сейчас отец Александр на покое.

Помню, в бытность его настоятелем Тихвинского монастыря жить ему приходилось в ризнице, где располагались тогда еще и монастырская библиотека и канцелярия…

Теперь отец Александр в церкви Фрола и Лавра живет.

Мы приехали поздно, и не стал отец Александр никого будить, открыл церковь, показал, где можно нам лечь на полу, и сам лег рядом.

Я к утру, окоченев от холода, помолиться вставал, потом сквозь полусон начал думать о подвигах первых христиан, о житии святых отшельников, этими мыслями и укреплялся…

А отец Александр похоже и не думал ни о каких отшельниках.

Когда утром прибежали поздороваться с ним насельницы здешнего скита, он только улыбался им и солнышку, выглянувшему из-за туч, улыбался и котенку Бусинке, пристроившемуся поиграть с его ногой.

И видно было, что, слушая, как сокрушаются сестры, что не разбудили мы их, уже и не помнил про холодную ночь, проведенную в церкви, кивал, как кивают, когда рассказывают про кого-то другого.

Хотя, конечно, что же не улыбаться, если ты «на покое»…

А здесь, в Сенно, сейчас образовалась общинка… Или, как говорят сами насельницы, «Женский Троицкий скит».

В общинке – две монахини и две послушницы… Живут они в старом, прогнившем доме.

– Холодновато у вас…

– Не жарко… – вздыхает матушка Тавифа. – Тепло не задерживается. Ему здесь почему-то не нравится…

И морщит лоб, словно задумавшись.

А чего тут думать, почему не нравится теплу в этом доме? Такие избы не ремонтировать надо, а на дрова раскатывать – все сгнило.

Слава Богу – строится новый дом. Уже готов сруб, покрыт крышей.

Если найдут печника, к зиме можно будет перебраться туда, а пока – увы! – приходится и за трапезу садиться в пальто.

Но пока тепло, и о зимних холодах не хочется думать.

Крутится возле будки во дворе собака. Ее зовут Димка.

Рядом с Димкой прыгает, пытаясь поймать свой хвост, котенок Бусинка. Одна лапа у него – «Чулочек забыла одеть!» – объясняет матушка Тавифа – белая.

Еще в хозяйстве у сестер корова с телушкой, козы, куры…

– Сено сами косите?

– Сами… – отвечает матушка Тавифа. – Косим, пока люди добрые не увидят, как мы косим… Тогда поплачут вместе с нами маленько да и помогут… Чего мы накосим, если городские все.

– А как же вы тогда со скотиной управляетесь? Ведь тут тоже надо деревенские навыки иметь?..

– Так это тоже не наше… У нашей скотины хозяева есть.

Кто?

– Так напротив, через дорогу живут… Фролом одного зовут, а другого Лавром…

Через дорогу от общинной избы – деревянная, еще XV века церковь, церковь Фрола и Лавра. Эти святые мученики считаются покровителями домашних животных.

Они и пособляют насельницам скита. И хотя городские они и непривычные к сельской работе, но все получается у сестер.

Правда, не совсем так, как у других жителей Сенно.

Водитель, с которым мы приехали, рассказал, что в прошлом году сестры взяли нетель[6]6
  Молодая, нетелившаяся корова.


[Закрыть]. После Рождества она телиться должна была, тогда и молоко дать.

А у сестер нетель еще перед началом Рождественского поста доиться стала. В ноябре месяце…

– Не бывает такого… – сказал зоотехник, когда ему сообщили об этом.

Но пришел, посмотрел, как доят сестры нетель, покачал головой.

– Так это мы Фролу и Лавру помолились… – сказали сестры. – Это же их животина…

– Их? – спросил зоотехник. – Ну, не знаю… Чушь, конечно, какая-то, но что ж… Они, Фрол с Лавром, много чего насчет животных могут…