Текст книги "Сибирские картинки XVIII века"

XIII

«Светские власти» видели, как многостороннее дело проповеди, назиданий и взысканий за небытие и особенно суд у «духовных властей», что называется «ни в короб не лезет, ни из короба не идет», и иронически относились к умению духовных деятелей вести эти дела.

Особенно сильный повод к критике подавали судебные приговоры духовных властей, на которые светские должностные люди указывали как на очевидные образчики неспособности судей.

Духовный суд в самом деле постановлял приговоры невероятные; был, например, в Сибири некто мичман Хмелевский, и он жил в связи с крестьянскою женкою Екатериною. По какому-то случаю это открылось и дошло до митрополита Сильвестра,[25]25
  Сильвестр Гловатский, митрополит сибирский, из архимандритов Свияжского монастыря, 1749, июля 6-го. Перевед<ен> в Суздаль 9-го окт<ября> 1755 г. (Прим. Лескова.)


[Закрыть] и тот определил мичману такую епитимию: «в праздничный день стоять ему среди церкви во время литургии на коленях с всаженною свечою, а когда время выходу из церкви народу приспеет, тогда положить его (мичмана) на праг в трапезе ниц и лежать (ему) потоле, пока через его весь народ из церкви пройдет, в которое время просить ему проходящих через него, да помолятся Господу Богу о отпущении грехов его; а по исполнении сего отослать в воинскую команду для наказания, чему достоин по воинским артикулам. А женку Екатерину, кроме такой же епитимии, на страх другим, наказать кошками».[26]26
  Указ тоб<ольской> д<уховной> консист<ории> 3-го сент<ября> 1752 г. (Прим. Лескова.)


[Закрыть]

Другой случай: в Сибирь следовала из России по этапу женщина Ефросинья Михайлова, которая до высылки ее была уже замужем за тремя мужьями. По дороге она имела несчастье понравиться отбывавшему вместе с нею путину ссыльному Захару Федорову, но Захар Федоров Ефросинье не понравился и она не хотела отвечать его любовным искательствам. Да притом же Ефросинья была богобоязлива и уважала церковный брак, а «прелюбодеяния не хотела». Тогда ссыльный Захар обратился с своею незадачею к партионному сержанту Логгинову, и тот за небольшую мзду уладил дело. Он, во-первых, несколько раз «нещадно» бил Ефросинью Михайлову «батожьем», чтобы она была сговорчивее, и когда та, изнурясь от жестокого боя, стала подаваться и отпиралась уже только тем, что «боится блудного греха», то сержант сказал, что «за этим дело не станет», и, приведя партию в село Абалоцкое, близ Тобольска, обвенчал ее «по принуждению четвертым браком».

Нещадно избитая батожьем, Ефросинья покорилась «принуждению» и сделалась женою ненавистного ей поселенца Федорова, и пока шла в партии – она под страхом батожья исполняла для его желания супружеские обязанности, но, придя на место поселения – в Колыонскую волость Томского округа, подала жалобу в томское духовное правление, и в той жалобе разъясняла всю свою нестерпимую обиду и доводила, что «как брак ее с поселенцем Федоровым есть насильственный и четвертый (для нее), а потому, стало быть, очевидно незаконный, то он по существу своему совсем не есть брак, а прелюбодейная связь, и она этого прелюбодеяния продолжать не допустит».

Духовное правление разлучило временно этих супругов и донесло о событии тобольской духовной консистории, которая «с докладу его преосвященству[27]27
  По книге Юрия Толстого в сибирской епархии с 1768 значится Варлаам Петров, а с 1803 – Антоний Знаменский. Варлаам – это тот, который постановил дело о «небытии» на степень «самонужнейшего и государственного». (Прим. Лескова.)


[Закрыть] определила: женку Ефросинью Михайлову оставить в замужестве при поселенце Захаре Федорове, впредь до рассмотрения, а о состоянии ее взять от оного мужа ее известие»[28]28
  Ук<аз> тоб<ольской> д<уховной> к<онсистории> 3-го сент<ября> 1752 г. (Прим. Лескова.)


[Закрыть] … Как должна была чувствовать себя эта несчастная женщина, опять насильно отданная консисториею поселенцу на подержание, да еще «с докладу его преосвященству»!.. И в чем от этого поселенца «о состоянии ее» требовалось «известие» – из дела этого не видно, но что Ефросинья была призвана исполнять супружеские обязанности и в четвертом браке, обвенчанном под батогами, это закреплено самым документальным образом.

И эта женщина жила и терпела!

В самом распорядке с духовенством одна крайность переходила в другую чрезвычайность: при митрополите Варлааме в Амышевской крепости священник Седачев был изобличен «в пьянстве и шумстве, и в драках, и в прочих чинимых мирскими людями соблазнах». Митрополит Варлаам определил за все это «перевесть Седачева в Уртамский острог, с подпискою об исправлении (себя)».[29]29
  Ук<аз> тоб<ольской> д<уховной> консист<ории> 18-го ноября 1777 г., № 1044. (Прим. Лескова.)


[Закрыть] А митрополит Павел таким «исправлениям себя» не верил, и когда при нем был «обличен многажды в пьянстве и драках священник градо-тобольской Сретенской церкви Топорков», то навели о нем справку и оказалось, что он уже имел время и случай для «исправления», ибо «не единожды битием плетьми был наказан и для памяти в работах содержан, но по ожесточению своему во исправление не пришел, а еще в горшая падал», и потому митрополит Павел (указ 27-го апр. 1764 г.) определил: «дабы священник Топорков впредь никаких продерзостей чинить не мог, от священнослужения его удержать, а для лучшей ему памяти и страха Божия при собрании всех священнослужителей градо-тобольских каждый из них по десяти ударов шелепом ему, Топоркову, и себе в наставление отправить».

И священнослужители привлекались к тому, чтобы бить собственноручно своих товарищей не в этом только единственно случае, а и в других таковых же. Указом от 27-го апр. митрополит Павел разрешал и всем закащикам (т. е. благочинным) поступать с провинившимися точно так же, но только с таким «рассмотрением», что «где число священнослужителей», участвующих в наказании собрата своего шелепами – «не велико, то там (число ударов от каждого) и приумножить можно».[30]30
  Ук<аз> тоб<больской> д<уховной> конс<истории> 27-го апр<еля> 1764 г. (Прим. Лескова.)


[Закрыть]

Дело же о «небытии» во все это время «волоклось» и взыскание денежных штрафов с небытейщиков производилось с такою неаккуратностью и медленностью, которые, наконец, возбудили в Петербурге негодование как раз после того, как 14-го апреля 1763 года был лишен сана и сослан в Ревель митрополит Арсений Мацеевич.

XIV

Известный своею добротою и религиозностью московский сенатор И. В. Лопухин в одном месте своих интересных записок говорит: «Дивен Бог во святых Своих», но ежели осмелиться сказать, то Он еще дивнее в грешниках.[31]31
  См. «Русский Архив», 1884, № 1, стр. 32. «Записки некоторых обстоятельств жизни и службы действ<ительного> тайн<ого> советн<ика> сенатора И. В. Лопухина, сочин<енные> им самим». (Прим. Лескова.)


[Закрыть] Это замечание получит себе не одно подтверждение в обстоятельствах, сопровождавших дальнейшее течение дела «о небытии», которое развивалось давно и закончилось еще давнее.

«Фавор», которым духовенство пользовалось при Елизавете Петровне, прекратился с воцарением Екатерины II, и тогда же резко переменилась «долго сдерживаемая политика светских правителей».

Бывший в то время в Сибири губернатором Денис Иванович Чичерин, «пылкий грешник, пользовавшийся неограниченною властью», резче всех обнаружил «нетерпеливое самовластие» и начал усмирять распущенное сибирское духовенство. Для того, чтобы взяться за это, Денис Иванович имел повод, поданный делом «о небытии».

По весне 1767 года он получил из Петербурга «выговор» за то, что штрафные деньги «за небытие» у исповеди собираются неуспешно. Чичерин вник в дело и пришел в негодование на то, как безуспешно вело это дело духовенство, и сразу же «вынужденным нашелся сделать распоряжение,[32]32
  Указ 11-го мая 1767 года. (Прим. Лескова.)


[Закрыть] чтобы сельские старосты и сотские во время постов сами вели подробные и обстоятельные списки о бывших и небывших у исповеди и доносили бы в канцелярию[33]33
  Очевидно, «в канцелярию губернатора». (Прим. Лескова.)


[Закрыть] для того, чтобы по получении росписей духовных можно было их поверить».

Такое распоряжение Чичерина было не только в высшей степени бесцеремонно и грубо, но оно даже и не основывалось ни на каком праве, так как дело о штрафовании «за небытие» лежало на ответственности духовного ведомства. Арсений Мацеевич, вероятно, ответил бы на эту дерзость еще большею дерзостью, но архиерей Варлаам (Петров) снес это.

Сельские старосты и сотские исполнили порученное им губернатором церковное дело и представили составленные ими списки Чичерину; но тогда приходские священники, увидевши, что справа о небытии ускользает из их рук, обнаружили свою дееспособность и сами тоже составили списки и прислали их в консисторию. От этого избытка, однако, добра не вышло, а произошла только большая путаница, которую сначала приняли за случайность, а потом стали приписывать хитрому и дальнозоркому расчету духовных, доставивших от себя списки небытейцам, кроме тех, которые составили старосты. Когда дошло до наложения штрафов и привелось сверять списки, присланные сотскими к губернатору, со списками, полученными в консисториях от священников, то оказалось, что между одними и другими огромная разница, которой согласить невозможно. Кто записан в «небытии» у сотских и старост, тот отмечен «бывшим» у священников – и наоборот. Поднялась страшная кутерьма: Чичерин принимал сторону своих подчиненных, а архиерей отстаивал своих, и пока успели что-нибудь выяснить, Чичерин в 1771 году получил уже «высочайший выговор и страшно ожесточился».[34]34
  В указе от 15-го сент<ября> 1771 г. сказано, что высочайший выговор последовал в том году, 24 августа. (Прим. Лескова.)


[Закрыть]

Должностные лица в Сибири были этим очень удивлены, так как губернаторы до сих пор никогда еще не подвергались ответственности за дела церковного управления, а Чичерин, «пользовавшийся неограниченною властью», был так сконфужен!.. Все знали, что он самолюбив безмерно, и все сразу сказали, что «Чичерин этого не стерпит».

XV

Чичерин и действительно не стерпел, и начал ожесточенную «войну с попами»: он тотчас же сам «выехал в губернию на ревизию» и сам ревизовал «почти в каждом селе церковные документы и неисправных священников брал под стражу, сажал в холодную, а некоторых под караулом отсылал в Тобольск, в свою канцелярию, где их заставлял составлять или исправлять неверно ими составленные документы». Но как ни энергичен был Чичерин, он однако немного успел в своей «войне с попами», потому что обревизовать Сибирь таким образом, как он начал, ему не удалось бы даже в течение многих лет, а к тому же и представители сибирского приходского духовенства сделали для него успех ревизии совсем невозможным. Священники, следя за маршрутом губернатора, устраивали Чичерину такую подготовку, что как только он наезжал на одно храмовое селение и начинал там смотреть церковные документы, так об этом быстро узнавали духовные соседних приходов, и сейчас же все батюшки «уезжали к боли». В домах же поповских оставались одни попадьи да дети, и может быть еще какой-нибудь безответный дьячок, который ничего не знал в «небытейских книгах». На расспросы же губернатора о попе – «отвечали, что поп отъехал в приход, а когда назад будет – неведомо. А послать за ним для сыску нельзя, потому что поехал он не в одно место, а приходы пространством безмерные, во все стороны».

Губернатору оставалось разве самому садиться у попа и ждать его возвращения.

Нетерпеливый и гневный Чичерин увидал себя одураченным и возвратился в Тобольск, «скрежеща зубами и иский кого поглотити».

Те попы, которые не успели бежать «к боли» и были забраны к Чичерину в канцелярию, за всех пострадали и ответили. Чичерин с ними не поцеремонился и сорвал на них свой пылкий гнев; но как он был вспыльчив и непостоянен, то ему надоело с ними возиться и лучше показалось свалить опять все на руки епархиального ведомства, которое тоже поступилось и не хотело более контрировать с губернатором: теперь архиерей сам просил Чичерина, чтобы полицейские агенты помогали духовным.

Таким образом, архиерей и губернатор заключили унию и взялись вести «государственное дело» строго: духовный ли, светский ли «агент» попадется в вине – ни одному не давать поблажки.

Первый попался «нижне-тунгусский поп с причтом».[35]35
  Указ консистории 20-го августа 1790 г. (Прим. Лескова.)


[Закрыть]

Тобольская консистория предписала туруханскому закащику (благочинному), «истребуя от тамошнего городничего, или земского суда, двух нарочных сыскать нижне-тунгусского погоста попа с причтом в духовное правление и тут их, доколе они за 1789 год росписей не исправят, держать без выпуску в цепях под караулом и денно-нощно их к тому принуждать».

Однако и это ни к чему не повело: и тунгусский поп убежал, да и вообще попы «разбегались», а те, которых ловили и сажали на цепь, «сидели без выпуску», но проку от этого не выходило, потому что епископ они составить не могли, ибо неисправность была уже слишком долго запущена.

А как «Синод требовал списка неотступно», то несчастная консистория вынуждена была сознаться, что она «ничего не может сделать, понеже духовные правления и священноцерковнослужители по бесстрашию их о государственном деле не брегут».

Дойдя до откровений о своей несостоятельности, консистория уже не стеснялась и выкладывала всю правду: в июле 1786 года она доносила, что у нее совсем не на кого доложиться, потому что и закащики, и члены духовных правлений, все «ослушники, огурники, супротивники и коварники». Вся соль осолилась! Утрата дисциплины и повиновения была полная, но, однако, во многих случаях трудно было и ждать исполнительности и повиновения. Закащики вытребовали «попов» из-за сотен и даже из-за тысяч верст, «для вчинения рукоприкладств» и других неважных дел, без чего было можно обойтись, и «держали их в заказах долго, по нескольку недель и даже месяцев, а от таких сыскиваний происходили для сельских причтов великие убытки в переездах, поминках и подарках, а в приходах остановка в исполнении духовных треб».

Тобольская консистория попов не жалела и стала «просить губернаторов, чтобы они приказали городничим и исправникам давать „сыщиков“, которые должны „приводить неисправных священников в духовные правления и держать там под караулом до окончания росписей“, но через месяц консистория сделала еще более: она совсем уже предала „свою команду“ мирским командирам и „с дозволения губернаторов“ прямо сама от себя предписала всем исправникам и городничим „держать под стражею безвыпускно и самих закащиков (благочинных) и всех членов духовных правлений, поколе они всех росписей не исправят и не отошлют к его преосвященству“[36]36
  Ук<аз> 17-го апр<еля>, № 1414. (Прим. Лескова.)


[Закрыть]».

Таким образом, все тогдашнее непослушное «бесстрашное» и «огурное» духовенство Сибири, выведя из терпения свое начальство, было им «предано во власть мирских человеков», т. е. губернаторских чиновников, которые «со дней митрополита Арсения точили на них зубы, но только не смели на оных в действиях покуситься», а теперь эти приказные получили право всех мало-мальски неаккуратных священноцерковнослужителей «хватать яко неблагопокорных», и лишить их свободы, и держать безвыпускно… Чиновники постарались показать свое усердие и так «хватали», что Сибирь во многих местах осталась без требоисправителей, но «батюшка Денис Иванович» об этом не беспокоился и «истязал попов так, что даже кожа на них трещала. А об отлете не унывал, мня яко в потребный час вся покроет своею орденскою мантиею».

Тут сибирские требоисправители, лишенные свободы и доходов, потеряли свое «огурство» и, «впав в руце Чичерина, явились благопослушны»: они написали списки.

Чичерин хвалился: «Я сказал, что я свое возьму, и вот я взял!» А вышколенные им попы, отъезжая из его канцелярии, говорили себе: «Похвальбишка! Ну, взял – так и взял, а подожди хвалиться-то!»

XVI

В 1794 году росписи пришли и из всех сибирских заказов, ибо «до всех дошло ведение яко вси преданы Чичерину», и в Тобольске консисторские подьячие сделали из тех росписей «экстракт», который и был представлен в Синод.[37]37
  Ук<аз> 24-го февр<аля> 1794, № 234. (Прим. Лескова.)


[Закрыть] Требование начальства этим было выполнено: вся «скала небытия» обозначилась на виду, и все оформлено и приведено в надлежащий порядок, так что можно было составить смету: сколько придет дохода от небытия; но на местах, при самом обложении денежною платою за «небытие», начали вновь обнаруживаться невероятные вещи, через которые опять должна была происходить несусветимая путаница. При поверке на местах оказалось, что «в числе показанных (по спискам) небывшими нередко попадали давно умершие или (находившиеся) по нескольку лет в бегах, в ссылке, или переселенные куда-нибудь в Иркутскую или в Якутскую области. Напротив, истые раскольники, записанные светскими властями в двойной оклад, оказывались отмеченными в числе бывших у исповеди и притом за несколько лет кряду»…

Отчего же и как могла произойти такая неисправность при всей наличности внешнего рачительства и порядка со стороны «тесно ущемленного Чичериным духовенства», и чтт еще можно было теперь измыслить: кому еще во второй раз «предать» духовенство и как его «защемить», чтобы добиться от него точно обозначенной «скалы небытия»? И вот тут, в эту-то пору, в самой канцелярии у Чичерина явилось убеждение, что в таком огромном и диком крае, как Сибирь, решительно нельзя уследить за всеми, кто исповедуется, а кто не исповедуется, и что потому правильное обложение налогом за «небытие» есть вещь невозможная. А то, чего Синод достиг после множества усиленных и неотступных требований, была просто фикция, которую проделали над Чичериным «преданные ему и им тесно ущемленные попы», и над другим начальством «подьячие духовных правлений и консисторий», которые, будучи «нуждою и страхом гонимы и побуждаемы», все писали в списках «чтт попало».

Казалось бы, что такой велемощный сановник, как Денис Ив. Чичерин, увидав дело как есть, так и должен был донести о нем в Петербург, чтобы там знали настоящее положение и не требовали того, чтт невозможно исполнить, – но Чичерин этого не сделал. Может быть, он не хотел понизить статью в смете ожидаемых доходов, которую все-таки желали собрать, а может быть, весь его большой будто бы характер выходил на кипячение и озорство, с кем это было удобно, а для правдивого представления о делах вверенного ему края духа у него недоставало…

Приходские же священники кроме того, что они не могли, но они и не умели составить верных отметок «о небытии».[38]38
  В числе сибирских священников того времени было много малограмотных, «едва умевших только читать церковное». Религиозная образованность их была такая, что даже один «градский священник» г. Кузнецка, по фамилии Ломшаков, на вопрос протоиерея Комарова: «Как читается седьмая заповедь?» – отвечал: «Помилуй мя, Боже»; а на вопрос: «Сколько таинств и какая их сущность?» – дал ответ; «Таинств есть десять, а сущность их непостижима» (Указ тоб<ольской> дух<овной> консист<ории> 27-го апр<еля> 1770 г.) (Прим. Лескова.)


[Закрыть] И они это поняли и увидали, чтт им надо делать. Так как не доставлять списков стало нельзя, – потому что за это «можно впасть в руце Чичерина», а если составить «списки сочиненные», то можно попасть в руки подьячих, – то малописьменные попы исхитрились так, что стали поручать составление отметок «о небытии» самим же подьячим, служившим в тех самых духовных правлениях, куда надо было представлять списки, а на то, чтобы вознаградить этих подьячих за труд их, завели со всех своих прихожан обоего пола новый «безобидный сбор за уволоку от исповеди по 5 копеек с души».[39]39
  Дело томск <ой> дух<овной> консистор<ии> в «Колокольном Архиве» Алексеевского монастыря. (Прим. Лескова.)


[Закрыть]

Устроивши таким манером экономическую сторону дела, сибирские священники еще лучше устроили техническую сторону операции: они захотели сделать так, чтобы требовательное начальство получало для своего удовольствия списки о небытейцах, но чтобы списков этих в приходах не писать, так как от этого только двойная работа: пусть кто эти списки ревизует – тот сам же их и сочиняет. На этом священники уговорились с консисторскими приказными и стали присылать этим подьячим «белые листы со своею подписью да хлопотные деньги по количеству», и подьячие брали деньги, а на белых листах писали в списки чтт знали, «по примеру прошлых лет», и пригоняли текст списков «как прилично к сделанным заранее подписям», и, разумеется, списки, составленные таким образом, подьячие уже не браковали и не возвращали, а направляли дело выше, где оно веселило ожидавших результатов, которые должны были «оправдать предначертания». И пошло бы это вероятно на многие лета, но вмешался враг и все дело испортил: священники, собирая по пятаку за уволоку, не все отдавали подьячим и не хотели ничего уделять своим причетникам, которые рассердились и о всем донесли и на попов, и на приказных. Неумеренная жадность попов разрушила такую удобную организацию, и оба начальства – светское и духовное – явились друг перед другом в недостойном их, смешном виде.

Но надо было, разумеется, доказать, что списки небытейщикам сочиняют приказные, и за этим дело не стало: не только между причетниками, но даже и между приказными нашелся предатель: один приказный обиделся, что поп, с которым они состояли в компании, прислал ему мало денег. Подьячий навел справку: сколько поп собрал, и, сравнив с тем, сколько он ему доставил, увидал, что он удержал у себя львиную долю; и это приказному не понравилось и показалось обидно. А как и другие подьячие имели подозрение на других попов, что они передают не все, чтт собирают «за уволоку», то мстивый подьячий решился наказать всех попов за их жадность и отправил в консисторию, как будто бы по ошибке… вместо списков – одни пустые листы бумаги, с поповскими подписями!..

Неопровержимая улика была налицо, и от этого людям стало не лучше, а еще хуже: теперь, когда консисторские подьячие знали плутню правленских и, посмотрев многие сохраняемые росписи, увидали, что все они писаны одною рукою подьячего, – консисторские потребовали себе части от правленских, а те от попов, а попы должны были увеличить сбор с мирян. И так дело опять уладилось.

Вместо прежнего «повального положения», при котором «поп собирал за уволоку по 5 к. с души», теперь плата повысилась.

Все это теперь происходило явно, и священник непременно должен был делать эти поборы, потому что иначе он своими списками никогда бы подьячим не угодил и его замучили бы «истязаниями».

Но и в этом усовершенном порядке опять обнаружились свои недостатки, которым начальство не нашлось как помочь, а оборотистое сибирское духовенство опять само из них выбилось.

Когда старыми сборами «за уволоку» пришлось делиться с бтльшим числом участников, тогда приходские священники ввели еще один побор «за скверноядство».

Это статья очень любопытная, но она требует отступления и объяснений.