Текст книги "Мир как осуществление красоты. Основы эстетики"

3. Искусство и жизнь

Основная задача искусства – конкретное постижение мирового смысла. Многие стороны жизни так загадочны и столь значительны, что на протяжении многих веков у всех народов искусство все вновь и вновь в лице своих величайших гениев берется за разработку одних и тех же проблем. Из числа таких вечных тем укажем хотя бы на проблему Прометея, Дон-Кихота, Гамлета, Фауста, Дон-Жуана. Коснемся бегло вопроса о донжуанизме, чтобы отдать себе отчет, какое всепроникающее значение имеют вечные темы.

Согласно общему правилу “corruptio optimi pessima” (искажение наилучшего ведет к наихудшему), самые значительные виды зла возникают не на почве телесной или душевной жизни, а как следствие искажения духовной жизни. Так и донжуанизм есть извращение духа, именно томление его по всеобъемлющей любви Царства Божия, пытающееся достигнуть удовлетворения на путях, коренным образом ложных. Члены Царства Божия, ангелы и святые, любят все существа всего мира индивидуальною личною любовью. Любовь есть не только субъективное психическое переживание: сущность ее состоит в установлении тесной онтологической связи с любимым существом; любящий включает в состав своей личности чужую индивидуальность в ее идеальном аспекте, борясь за ее благо и жизнь как за себя самого; он отдает ей всего себя и стремится получить от любимого существа такую же самоотдачу[89]89
  См. учение о любви в книге моей «Условия абсолютного добра» (основы этики).


[Закрыть]. Только в Царстве Божием возможно осуществление такой любви, как взаимной, в полной мере. В самом деле, небожители вполне свободны от эгоизма, их творчество направлено только на созидание абсолютных ценностей; поэтому между ними возможно полное единодушие. Духовное единодушие их сопутствуется также и совершенным взаимопроникновением их преображенных тел. Тела у них космические, т. е. охватывающие весь мир**, не содержащие в себе физиологических процессов и необходимых для этого анатомических органов; следовательно, взаимопроникновение их тел глубоко отличается от половых функций земных существ. В Царстве Божием вообще нет ни мужского, ни женского начала: каждая личность в нем есть существо сверхполое, обладающее положительными духовными достоинствами мужества и женственности, которые вовсе не исключают друг друга и могут быть совмещены в одном лице. Иной характер имеет та любовь, которая называется половою и существует только в нашем психо-материальном царстве. Как глубоко ни любил бы мужчина женщину или женщина мужчину, полного единодушия между ними быть не может, потому что хотя бы в минимальной степени каждый из них сохраняет в себе эгоистическую исключительность. Поэтому земная любовь всегда есть только дробь совершенной любви и совершенного единодушия, существующих в Царстве Божием. Отсюда является неполное удовлетворение такою любовью. Однако, совершив избрание любимого существа и заключив брак, человек должен отказаться от дальнейших поисков совершенной любви, неосуществимой в наших условиях: – он обязан сохранять верность в браке и во имя интересов другой стороны и особенно ради детей, если они появились.

Прекрасное изображение всеобъемлющей любви Царства Божия и неизбежной дробности нашей земной любви дано в стихотворении А.К. Толстого, положенном на музыку Чайковским:

 
Слеза дрожит в твоем ревнивом взоре —
О, не грусти, ты все мне дорога!
Но я любить могу лишь на просторе —
Мою любовь, широкую как море,
Вместить не могут жизни берега.
 
 
Когда Глагола творческая сила
Толпы миров воззвала из ночи,
Любовь их все, как солнце, озарила,
И лишь на землю, к нам, ее светила
Нисходят порознь редкие лучи.
 
 
И порознь их отыскивая жадно,
Мы ловим отблеск вечной красоты;
Нам вестью лес о ней шумит отрадной,
О ней поток гремит струею хладной
И говорят, качаяся, цветы.
 
 
И любим мы любовью раздробленной
И тихий шепот вербы над ручьем,
И милой девы взор на нас склоненный,
И звездный блеск, и все красы вселенной,
И ничего мы вместе не сольем.
 
 
Но не грусти, земное минет горе,
Пожди еще – неволя недолга —
В одну любовь мы все сольемся вскоре,
В одну любовь, широкую, как море,
Что не вместят земные берега!
 

Донжуанизм есть извращение духа, состоящее в том, что человек пытается достигнуть полноты удовлетворения, бросая одну дробную любовь и переходя к другой, третьей и т. д., тоже дробной любви, пренебрегая обязанностями в отношении к любимому существу. В мировой литературе все вновь и вновь появляются изображения этого явления, потому что оно существует во множестве видоизменений, начиная с возвышенных исканий идеала, сопутствуемых глубоким страданием вследствие разочарований, и кончая развратом такого существа, как Федор Павлович Карамазов, который умеет находить своеобразную прелесть во всякой “мовешке” и получать от нее мимолетное удовлетворение. Донжуанизм встречается и среди женщин. В рассказе Бунина “Дело корнета Елагина” изображена артистка Сосновская с такою разновидностью донжуанизма, которую можно назвать хищническою. Такое извращение духа, как религиозная проституция, тоже, может быть, объясняется исканием всеобъемлющей любви.

Художественная обработка каждой значительной темы глубоко влияет на действительную жизнь. Прежде всего искусство научает видеть те стороны жизни, которые изображены им. Гете, вернувшись из Дрезденской галереи к себе в квартиру сапожника, увидел действительность как картину Остаде и стал развивать в себе умение смотреть на природу глазами того или иного артиста. Увлечение положительною стороною жизни или отвращение к отрицательной стороне ее, возникающее под влиянием конкретных художественных образов, воплощается в значительной мере в действительной жизни. Суровая сатира, вроде комедии Гоголя “Ревизор”, на такие печальные явления, как взяточничество в России до реформ Александра II, несомненно содействовала очищению русской жизни от этой мерзости. В некоторых учреждениях, например в суде, в школе в России конца XIX – начала XX вв., взяточничество было совершенно почти искоренено, а в самодовольной Западной Европе мы, попав в эмиграцию, с удивлением увидели процветание этого порока даже в высшей школе. Вообще, если в искусстве какого-либо народа ярко изображается какой-либо недостаток его, это, обыкновенно, есть признак того, что недостаток вскоре будет искоренен.

“Эстетически прекрасное должно вести к реальному улучшению действительности", говорит Соловьев (“Красота в природе”, VI т., стр. 30). Главная функция художественной красоты и состоит в таком влиянии ее на действительную жизнь. Один из видов поэзии, именно лирика, представляет собою во многих случаях нечто уже выходящее за пределы искусства: такие изумительной красоты стихотворения, как “Я помню чудное мгновенье” или “Воспоминание” Пушкина и “Когда волнуется желтеющая нива” или “Выхожу один я на дорогу” Лермонтова представляют собою действительную жизнь поэта в моменты, когда глубокое переживание, пронизанное сильными эмоциями, осуществляется в высоко одухотворенной, гармонически прекрасной форме. Так в жизни русского простого народа причитания по поводу смерти любимого лица, приобретающие характер импровизации, бывают иногда выражением живого действительного чувства, смягченного и введенного в эстетически ценные границы высокою духовностью[90]90
  0 русских причитаниях см. книгу Elsa Mahler, «Die russische Totenklage», Veroftentlichungen des Slavischen Institut an der Universitat Berlin, 1935, Otto Harrasowitz, Leipzig.


[Закрыть].

Поскольку искусство влияет благотворно на жизнь, облагораживая ее и содействуя творению абсолютных ценностей, оно становится причастным тому процессу, который можно назвать словом “теургия”. Этим термином следует обозначать нормальную эволюцию, т. е. то развитие личности, которое совершается согласно нормам воли Божией и возводит к порогу Царства Божия[91]91
  0 теургии писан в русской литературе главным образом Вл. Соловьев.


[Закрыть].

Глава 10
Критика философских направлений в эстетике

1. Релятивизм в эстетике

Все содержание моей книги представляет собою обоснование учения об абсолютности красоты, т. е. учения о том, что красота предмета есть ценность, общезначимая для всех личностей. Основной тезис о сущности красоты, отстаиваемый в этой книге, необходимо связан с признанием ее общезначимости: всякая положительная ценность бытия (святость, духовность, жизненность, свобода, мощь и т. п.), будучи чувственно воплощена, приобретает в дополнение к своей основной положительности еще и надстроенную своеобразную ценность, именно ценность красоты. Каждый из перечисленных в качестве примера положительных, чувственно воплощенных видов бытия есть нечто объективное, наличествующее в мире, действительном или воображаемом; также и ценность его, как основная, так и надстроенная над ней ценность красоты объективна, т. е. принадлежит самому этому бытию. Согласно интуитивистической теории знания, воспринимаемый предмет вступает в сознание наблюдателя в подлиннике и по своему бытию, и по своей ценности. Отсюда следует, что, если предмет красив, он вступает в сознание любого субъекта, действительно наблюдающего его, с одною и тою же присущею ему красотою. Конечно, к воспринятой объективной ценности красоты в душе каждого наблюдателя присоединяется еще субъективная реакция, чувство красоты, чувство удовольствия, иногда даже чувство счастия и т. п.[92]92
  См. об этих чувствах гл. II, 8 и гл. V.


[Закрыть]; эти чувства у различных наблюдателей крайне различны, но они представляют собою нечто сравнительно второстепенное: не они составляют сущность красоты как объективной ценности.

В противоположность решительно и отчетливо высказанному учению о тождестве красоты для всех субъектов, сторонник релятивизма станет с торжеством указывать на множество фактов разногласий между людьми по вопросу об эстетическом достоинстве чуть ли не любой вещи и любого художественного произведения. Правило “о вкусах не спорят” применяется многими людьми не только к оценке кушаний, но и к эстетическому вкусу. Сторонник эстетического абсолютизма не смущается разногласиями в оценке красоты и приводит следующее основное соображение в защиту своего учения: споры возникают по вопросу о красоте предметов нашего психо-материального царства бытия, но их красота всегда ущерблена, в сложном составе предмета всегда, кроме аспектов красоты, существуют еще аспекты безобразия. Наше созерцание и опознание предмета всегда есть выборка из состава его тех или других сторон; поэтому легко может случиться, что один наблюдатель опознает в предмете преимущественно его эстетические положительные, а другой – эстетически отрицательные стороны. Если бы мы стояли лицом к лицу с совершенною красотою существ Царства Божия, разногласия, сомнения и колебания не возникали бы.

Различие в выборке, производимой из предмета, зависит не только от различия в характере людей, обусловливающего неодинаковое направление их внимания; часто оно бывает обусловлено различною ступенью развития наблюдателей, большею или меньшею широтою интересов, объемом сознания, степенью подготовки к эстетическому восприятию и богатством накопленного уже эстетического опыта.

При восприятии художественных произведений различие состава сознания у разных лиц обусловлено не только неодинаковою выборкою из предмета, но еще и тем, что наблюдатель дополняет его творчеством своей собственной фантазии. Как искусный режиссер, ставя посредственную драму или комедию, может высоко поднять ее ценность, пополнив ее своим творчеством, так и читатель рассказа или романа может внести в него большее богатство и совершенство содержания, чем дал автор. Например, роман Беннет “Маленький лорд Фаунтлерой” художественно несовершенен; но читатель, способный к художественному творчеству, одобряя замысел автора, может многие сцены этого романа представить в своей фантазии так, что они приобретут высокую красоту.

В рассмотренных нами случаях разногласие может быть весьма ярко выражено, но оно не касается сущности красоты; оно обусловлено тем, что наблюдатели видят в предмете и оценивают не один и те же, а различные стороны его: одни видят в нем его подлинно эстетически положительные аспекты, а другие – его подлинно эстетически отрицательные аспекты. Существенным становится разногласие в том случае, когда в уме одного из спорящих лиц происходит смешение эстетической ценности предмета с какими-либо другими ценностями, например, с ценностью знания или с чувственною приятностью, щекотанием вожделений половых, вкусовых и т. п.

Бесчисленное множество примеров эстетического разногласия можно найти в суждениях современников и потомков о великих и малых творцах художественных произведений. Вспомним хотя бы, как много отрицательных суждений встретило творчество Гете, особенно в начале его деятельности[93]93
  См. об этом Walzel «Gehalt und Gestalt».


[Закрыть], как велико было непонимание последних произведений Бетховена, как была встречена опера Г линии “Руслан и Людмила”, как менялось в русском обществе отношение к Пушкину в течение XIX века. Принимая во внимание сложность таких предметов, легко понять, что разногласие в оценке их обусловлено не относительностью красоты, а тем, что в разные периоды времени полнота восприятия различна, многообразные изменения общественных интересов обусловливают изменение направлений внимания, а, следовательно, и выборку из предмета тех или других сторон его, наконец, общественная борьба и связанные с нею страсти побуждают часто к смешению эстетической оценки с оценками политическими, религиозными, сословными, классовыми и т. п.

Эстетические достоинства и недостатки многих предметов действительности и произведений искусства можно выражать в понятиях и таким образом содействовать устранению разногласий о них. Но самое высокое, именно красоту чувственно воплощенной индивидуальности выразить в понятиях и доказывать нельзя; можно только заражать своим примером и разными окольными путями подводить людей к предмету так, чтобы они проникли в эту глубину личности и восприняли ее красоту. В тех случаях, когда этого не удается достигнуть, является обманчивая видимость правоты релятивистов.

2. Физиологизм в эстетике

Физиологизм в эстетике есть учение, согласно которому красота предмета и положительные эстетические переживания от произведений искусства сводятся к тому, что предмет вызывает в созерцателе физиологические процессы, сопутствующиеся приятными органическими ощущениями. Так, согласно учению профессора Копенгагенского университета патолога Карла Георга Ланге, эстетическое наслаждение обусловливается состояниями вазомоторов, ведущими к сокращению или расширению кровеносных сосудов, следовательно, к изменениям в питании тканей тела и соответствующим органическим ощущениям[94]94
  C.G. Lange, Sinnesgenusse und Kunstgenuss, 1903.


[Закрыть]. К области эстетического физиологизма принадлежат также учения о том, что, например, красота кривой линии обусловлена мускульным удовольствием при движении глаза, прослеживающего ее, учения о чисто физиологической природе ритма и т. п.

Физиологические теории красоты явно несостоятельны. Они не только не выясняют того объективного совершенства, которое имеется в предмете, вызывающем в нашем теле положительные реакции, но даже и не учитывают своеобразия субъективных чувств, вызываемых в наблюдателе красотою: это явным образом глубокие духовные чувства, а не периферические чувственные чувства[95]95
  См. о различии периферических и глубинных чувств мою книгу «Основы этики», гл. VIII, 2.


[Закрыть].

Физиологические процессы составляют значительный фактор красоты, но не как наша реакция на внешний предмет, будто бы дающая ему впервые характер красоты, а как важная сторона самой жизни человека, животных и растений. Физиологические процессы суть необходимая слагаемая полноты биологической жизни и, следовательно, красоты ее; эта красота наблюдается субъектом путем самовосприятия своих органических ощущений, а другими людьми путем восприятия его движений, походки, жестов, мимики, цвета лица и всего тела, волос, голоса, температуры тела и т. п.

3. Психологизм в эстетике

Если возможны попытки свести красоту к физиологическим реакциям субъекта, воспринимающего предмет, то тем более понятны и весьма распространены попытки понять красоту, исходя единственно из состава и строения психических процессов. Эстетический психологизм бывает двух типов – субъективистический и объективистический.

Субъективистический психологизм в эстетике есть учение, согласно которому ценность красоты не принадлежит предмету самому, а возникает как следствие приводимых им в движение душевных процессов и способностей созерцающего предмет субъекта. Такова, например, эстетика Канта, изложенная им в “Критике способности суждения”.

Эстетическое удовольствие есть, согласно Канту, “наслаждение гармониею познавательных способностей”, именно “свободною игрою воображения и рассудка”. “Красота без отношения к чувству субъекта сама по себе – ничто”, говорит Кант (§ 9). “Суждение вкуса – вполне независимо от понятия совершенства”. Совершенство есть внутренняя объективная целесообразность предмета, тогда как “формальная сторона в представлении вещи, т. е. согласование многообразия в единство (без определения, чем оно должно быть) сама по себе вовсе не дает знания об объективной целесообразности: в самом деле, от этого единого, как цели (чем вещь должна быть), совершается абстракция и потому в душе созерцающего остается только субъективная целесообразность представлений, которая, конечно, означает известную целесообразность состояния представления в субъекте и удобство для него включения данной формы в способность воображения, но не обозначает совершенства объекта, которое не мыслится здесь посредством понятия цели”. В этом глубокое отличие понятия красоты от понятия нравственного добра: эстетическое суждение, говорит Кант, “относит представление, посредством которого дан объект, исключительно к субъекту и не имеет в виду никакого свойства предмета, кроме только целесообразной формы определения сил представления, занятых им”. “Определяющее основание” эстетического суждения есть “согласованность в игре душевных сил” (15). Эстетическое суждение “основывается единственно на ощущении взаимно оживляющих друг друга способности воображения в ее свободе и рассудка с его законосообразностью, следовательно, на чувстве, которое заставляет судить о предмете с точки зрения целесообразности представления (посредством которого дан предмет), состоящей в содействии свободной игре познавательных способностей” (35).

Гносеология Канта роковым образом заставляет его субъективировать и психологизировать все основные принципы мировоззрения, когда он задается целью дать научное знание о них. Однако интересы Канта сложны, ему душно в клетке, которую он сам себе построил в “Критике чистого разума”, и потому он делает попытки хотя бы просунуть палец сквозь ее решетки. Разум, говорит Кант, интересуется тем, что идеи имеют “объективную реальность, т. е. тем, что природа содержит в себе по крайней мере след или дает намек на то, что она содержит в себе какое-то основание, чтобы допускать законосообразное согласие ее произведений с нашим независимым от всякого интереса” (т. е. от эгоистической заинтересованности) “удовольствием; поэтому разум должен интересоваться всяким проявлением подобного этому согласия в природе”. Существует “аналогия между чистым суждением вкуса, которое, не завися от какого бы то ни было интереса, заставляет чувствовать удовольствие и представляет его вместе с тем a priori, как приличное человечеству вообще, и нравственным суждением, которое делает то же самое на основании понятий” (42). Черты прекрасного, аналогичные нравственному, таковы: 1) прекрасное нравится непосредственно; 2) оно нравится независимо от какого бы то ни было интереса; 3) в прекрасном проявляется свобода силы воображения, согласная с законосообразностью рассудка; в нравственном проявляется свобода воли как согласие ее с собой; 4) прекрасное и нравственное имеют характер всеобщности. Вследствие этой аналогии можно сказать, что “прекрасное есть символ нравственно доброго”. И эпитеты прекрасного обыкновенно берутся из области нравственного: о здании мы говорим, что оно “величественное”, цветы мы называем “скромными”, “нежными” (59). “Кто непосредственно интересуется красотою природы, в том можно предполагать задатки доброго нравственного строения духа” (42).

Приведенные соображения Канта, довольно искусственно сближающие субъективную целесообразность игры познавательных способностей с объективною целесообразностью, ясно показывают, что если бы его теория знания давала ему право разрабатывать метафизику, он пришел бы к более глубокому учению о красоте.

Объективистический психологизм находит красоту в самом созерцаемом предмете, но весь состав предмета считает сложенным из психических процессов. Таково, например, учение Т. Липпса или подробно рассмотренное выше учение Фолькельта. Напомню сделанные уже выше указания, почему объективистический психологизм Фолькельта и других представителей этого направления неприемлем.

Красота есть там, где существует чувственное воплощение какой-либо из положительных духовных или душевных ценностей бытия. Вся чувственная сторона предмета, цвета, звуки, тепло, холод и т. п., одним словом все, что имеет не только временную, но еще и пространственную форму, есть не душевное, и не духовное, а телесное бытие; к области душевных и духовных процессов принадлежат события, имеющие только временную форму, не имеющие формы пространственной – чувства, стремления, интенциональные акты внимания, различения, суждения, умозаключения и т. п. Согласно интуитивизму, воспринимая предмет, мы созерцаем его в подлиннике; следовательно, если чувственная сторона предмета есть его внешнее, телесное бытие, то вот уже, грубо говоря, половина эстетически оцениваемого состава предмета не есть психический процесс. Но этого мало, и во внутреннем составе предмета невременные духовные основы его, субстанциальность и все идеальные принципы мировой формы, обусловливающие разумность мира, не суть психическое и не подлежат ведению психологии. Об этом была речь, например, когда было развито учение о красоте математических линий, фигур, вообще математических форм.

Итак, объективистический психологизм слишком упрощает состав мира и ошибочно подводит многие содержания мира под понятие психического бытия; поэтому многие стороны его учения о красоте несостоятельны.