Текст книги "Нежнее неба. Собрание стихотворений"

«Когда три дня я не поем…»

 
Когда три дня я не поем
И будет пуст живот как бочка, —
Обед из этаких поэм
Я проглочу, пожалуй. Точка.
 
 
Его я не переварю
И попадут мне камни в почки,
И я скончаюсь к январю!..
Знак восклицательный и точки!..
 

1922 г. 13 декабря. Среда.

Москва

«Напоследок хмельней опьяненные губы прильнут…»

 
Напоследок хмельней опьяненные губы прильнут,
Обовьются настойчивей отяжелевшие руки;
Золотая моя, только несколько легких минут
Мы успеем укрыть от упорного взгляда разлуки.
Неожиданный блик задрожал у тебя над виском,
У ресниц твоих тень из расплывчатой сделалась резкой,
И предутренний ветер, провеявший влажным песком
И цветущею липой, шалит кружевной занавеской.
Я с удвоенной нежностью платье тебе застегну,
Освежу утомленную шею жемчужною ниткой,
Ты уйдешь без улыбки, но, лишь подойду я к окну,
Улыбнешься из сада и скрипнешь громоздкой калиткой.
Прозвенит тишина, робкий луч проскользнет на кровать,
Я закрою глаза с раздражающей слабостью в теле,
И, пока не усну, смутно будут меня волновать
Тонкий запах духов и тепло неостывшей постели.
 

1922

«В уединеньи золотом…»

 
В уединеньи золотом —
О, легкий взор в нее не падай! —
Душа укрылась как щитом
Акмеистической прохладой.
Но зной земной любви жесток,
Он мучит тело томным пленом
И гонит жадной крови ток
По расширяющимся венам.
И неизбежно познаю,
Когда душа прозолотела,
Головокружительную
И тусклую истому тела.
 

1922

«Я не раз умирал от болезней, от пыток, от жажды…»

 
Я не раз умирал от болезней, от пыток, от жажды,
И кляня, и приветствуя свой преждевременный час;
Здесь, на милой земле, я дышал и любил не однажды
И сюда расцветать возвращусь не один еще раз.
Помню давнюю ночь: как сегодня, мерцая белесо,
По зениту текло молоко из упругих сосцов,
И мы так же летели к могучей руке Геркулеса,
За собой оставляя стремившихся к нам Близнецов.
Но тогда Антарес не пылал на клешне Скорпиона,
Альтаир не сиял бриллиантовым глазом Орла,
И пугливых Плеяд не преследовал Пес Ориона,
И не эта Полярная нашей полярной была.
И когда-нибудь снова взглянув в незабвенное небо, —
В те минуты, когда мне никто не сумеет помочь, —
В Лебедином крыле я – увы! – не увижу Денеба
И вздохну, вспоминая вот эту осеннюю ночь…
 

1922

«Ревнивое сердце досаду таит…»

 
Ревнивое сердце досаду таит,
Недаром сегодня так пальцы хрустели,
И я драгоценным дождем персеид
В тревожную полночь был поднят с постели.
 
 
Томил гиацинтовый запах платка
И веяло в шумном дыхании сада: —
Земная любовь несказанно сладка,
Но слишком тягуча земная досада…
 
 
Настойчивый ветер сомненья рассей,
Размеренней, душные мысли, звените;
К нам хрупкие звезды бросает Персей
И воздух секут золотистые нити.
 
 
О если б твой образ мгновенно потух,
И я на Земле обреченный бескрылью
Мог вдоволь насытить пылающий дух,
Блуждая в пространстве космической пылью!..
 

1922

«Пока тобой согрета грудь…»

 
Пока тобой согрета грудь
И ты сияешь мне в зените,
Вокруг тебя – мой легкий путь
По эллиптической орбите.
Пускай пространство делит нас;
Среди лучистых волн и мелей
Я в предназначенный мне час
Пройду палящий перигелий.
Но если свет погаснет твой, —
Не освещенный, не согретый,
Я брошусь в холод мировой
Параболической кометой.
 

1922

«Пусть опущены вежды…»

 
Пусть опущены вежды
Самой милой из жен,
Влажным ветром надежды
Я теперь освежен.
Глину времени рою —
Я в былое прозрел,
Вижу гордую Трою,
Слышу пение стрел.
И – виновница плена —
Неземной и земной,
Как другая Елена,
Ты стоишь предо мной.
И не надо, не радуй
Ясным трауром глаз,
Я доволен прохладой
В этот розовый час.
 

1922

«Заря потухает, лиловые блекнут шелка…»

 
Заря потухает, лиловые блекнут шелка,
Сиреневой накипью пенятся бледные горы;
Как мог я подумать, что милая эта рука
Когда-нибудь будет искать у другого опоры.
Сухая дорога влечет неизвестно куда,
Навстречу плывет и целует ресницы прохлада,
Серебряной искрой блеснула в зените звезда
Поймав одновременно оба рассеянных взгляда.
 
 
Остывшее облако – смешанный с известью мел,
Тускнеющий отблеск скользит по лицу дорогому;
Как мог я подумать в такую минуту, как смел,
Что так же когда-нибудь ты улыбнешься другому…
 

1922

«Знаю: – жизнь без усилий покинет меня…»

 
Знаю: – жизнь без усилий покинет меня…
С теплым телом своим и с землею зеленой
Я прощусь на закате спокойного дня
Драгоценным пожаром зари опаленный.
Колокольчик лениво вдали прозвенит,
Будут птицы шуметь, размещаясь к ночлегу,
И сквозь ясную пену позволит зенит
Различить в отстоявшемся сумраке Бегу
И пока умилительный свет не погас
И родные поля пред глазами моими,
Я в последний, простой и торжественный час
Повторю через жизнь пронесенное имя.
И подумаю, может быть, с грустью потом:
«Уходя из любимого мира земного,
Я его оставляю в огне золотом,
А таким ли увижу когда-нибудь снова?..»
 

1922

«Мы много видывали видов…»

 
Мы много видывали видов: —
Альвэк, Чичерин и Левит,
Но нынче, видимо, Левидов
Представит нам из видов вид.
 

1923 г. 24 января. Среда.

Москва

«Мне музыка сознанье затемнила…»

 
Мне музыка сознанье затемнила;
Меня воображение томит;
Я чувствую прохладный ветер с Нила
И вижу силуэты пирамид.
 
 
Сухая ночь безмолвствует сурово
И, колыхаясь, возникают в ней
Перед гробницей Рамзеса Второго
Не тени – нет! – лишь призраки теней.
 
 
Лицом к лицу с тысячелетней славой
Не устоять ни сердцу, ни уму,
И Сириус не белый, а кровавый
Пронзает историческую тьму.
 
 
Когда ж над обелиском Псамметиха
Вспорхнет египетская стрекоза
И африканский день откроет тихо
Свои великолепные глаза —
 
 
Кустарник вздрогнет высохший и редкий,
Мучительно похожий на эспри,
И четко отпечатаются ветки
На фоне фантастической зари.
 

1923 г. 5 февраля. Понедельник.

Москва

Шахматы («Настойчиво, без устали и спешки…»)

 
Настойчиво, без устали и спешки,
Храня в рядах порядок и покой,
Ведут атаку связанные пешки,
Направленные опытной рукой.
 
 
Ладьи скользят уверенно и ловко,
Слоны скрепляют линии фаланг,
И своевременная рокировка
Усиливает действующий фланг.
 
 
Двойной шах!.. Отступления ищи ты,
А удержать позиции нельзя;
Еще раз шах!.. И черным нет защиты
От маневрирующего ферзя.
 
 
Пробита брешь, исход – как на ладони,
В руках врага соседние поля,
И настигают взмыленные кони
Покинутого всеми короля.
 

<1923 г. 8 марта. Четверг.

Москва>

Н. П. Кугушевой («Наталья Петровна…»)

Н. П. Кугушевой

 
Наталья Петровна,
Зачем так неровно
Раздулся Ваш флюс;
Вы стали – о, Боже! —
Ужасно похожи
На пейзанку рюсс.
 

1923 г. 1 апреля. Воскресенье.

Москва

В. М. Инбер («Какая горькая услада…»)

Надпись на сборнике стихов

 
Какая горькая услада
Вам подарить в ответ, пока
Еще не разлилась прохлада,
Сей сборник Литособняка.
 
 
И я заранее согласен,
Что в нем не мало чепухи;
Но все ж мой подвиг не напрасен,
Когда здесь есть мои стихи.
 

1923 г. 11 июня. Понедельник.

Москва

Антиной («Вполоборота от соседки…»)

 
Вполоборота от соседки,
Под африканскою луной,
На пьедестале у беседки
Стоит красавец Антиной.
 
 
И знаменитая Венера
Напрасно силится увлечь
В любви революционера
Безукоризненностью плеч.
 
 
Нет, не она его пленила,
Стройна, прекрасна и бела,
Он вспоминает воды Нила
И смуглых юношей тела.
 
 
Пусть должен он в аллее сада
Дышать с ней воздухом одним,
Ему не радость, а досада
Ее заигрыванья с ним.
 
 
Пусть у нее пылают ушки,
Пускай ей страсть вздымает грудь,
Томленье этой потаскушки
Его не трогает ничуть.
 
 
Ужель она не понимает,
Что не ее любовный ток,
А ветерок приподнимает
Многозначительный листок?
 

<1923 г. 12 июня. Вторник.

Москва>

«Напрасно нежности разлив…»

 
Напрасно нежности разлив
Душа укрыть в себе хотела,
Прикосновеньем и сквозь лиф
Уже волнует это тело.
 
 
Но милый образ так жесток,
Теперь, тревожа, будет сниться
Над бровью легкий завиток,
Почти коснувшийся ресницы.
 

1923 г. 24 июня. Воскресенье.

Москва

«Когда простую жизнь я скукой рассеку…»

 
Когда простую жизнь я скукой рассеку
И мне надоедят стихи, дела и лица,
Я брошу всех и все, поеду в Мексику,
Чтоб телом и душой кой-как расшевелиться.
 
 
Из Калифорнии, минуя Гуаймас,
У Рио-дель-Норте, восточней Аризоны
Я в прерию вступлю, где рыщут и сейчас
Искатели следов, индейцы и бизоны.
 
 
Я буду обсыхать и греться у костра,
Спать где-нибудь в кустах закутавшись брезентом,
И подкупив бродяг десятка полтора,
Провозглашу себя техасским президентом.
 
 
И даже может быть кого-нибудь убью,
Иль к первой встречной вдруг воспламенев не в меру,
Я потащусь за ней через Колумбию
Куда-нибудь на юг, в Бразилию иль в Перу.
 

1923 г. 27 июля. Пятница.

Москва

«Вчера от скуки мне растягивало рот…»

 
Вчера от скуки мне растягивало рот
Пока свои стихи читал один из «нео»;
Зачем я должен жить близ Яузских ворот,
А не под сенью пальм на острове Борнео?!.
 
 
Там до сих пор стихов не пишут дикари,
Не оглашают их с напыщенностью жалкой,
Там правило одно: словами не кори,
А бей по голове бамбуковою палкой.
 
 
В воскресный день с утра ты не услышишь там
Тупой гармоники и хилой мандолины,
Там ярой музыкой ревет гиппопотам,
Кричат пронзительно фламинго и павлины.
 
 
Там женщину любить не помешает муж
И просто овладеть туземкою и белой:
Подстереги ее, легонько оглаушь,
Тащи к себе и с ней все, что захочешь делай.
 
 
А надоест она иль станет докучать,
Гони ее скорей без всяких объяснений,
И будь уверен, что ни суд и ни печать
Не выскажут тебе своих особых мнений.
 
 
Там непосредственность не стыд и не изъян,
Там трезвый взгляд на жизнь не искажает призма,
И при желании у прытких обезьян
Возможно наблюдать зачатки коммунизма.
 

1923 г. 7 сентября. Пятница.

Москва

«Пугая логикою зверской…»

 
Зачем я должен жить близ Яузских ворот,
А не под сенью пальм на острове Борнео?!!
 

Н. Н. Минаев

 
Пугая логикою зверской,
Скрипя как старая кровать,
Опять какой-нибудь там Терский
Начнет меня критиковать.
 
 
В стихах не больше понимая
Чем в астрономии пифон,
Он словно дачник в вечер мая
Заводит гнусный граммофон.
 
 
Но я держать пари намерен
Хотя б на тысячу рублей,
Что глуп как самый сивый мерин
Сей мудрствующий водолей.
 
 
И вот от этакого нео —
Классического сапога,
Сбежишь не только на Борнео,
А даже к черту на рога!..
 

1923 г. 1 октября. Понедельник.

Москва

Пушкин («Где облака подобно ленте…»)

 
Где облака подобно ленте
В густую зелень вплетены,
Он на гранитном постаменте
Стоит у каменной стены.
 
 
Быть может прошлое лелея,
Он вспоминает в этот час
И царскосельские аллеи,
И николаевский Кавказ.
 
 
Столетний парк давно запущен,
Тут поневоле загрустишь;
Ах, если б вновь любезный Пущин
Вспугнул Михайловскую тишь.
 
 
Иль отогнав его сомненья,
Здесь, на клочке родной земли,
Тяжелый плен уединенья
С ним разделила Натали.
 
 
Но вместо взбалмошной кокетки,
Успокоением даря,
Сквозь загоревшиеся ветки
К нему ласкается заря.
 
 
И он с беспечностью лицейской
Глядит туда наискосок,
Где у Венеры Медицейской
Отбит классический сосок.
 

<1923 г. 11 октября. Четверг.

Москва>

Людендорф («Пока еще резервы есть у нас…»)

Доклад начальника штаба Восточного фронта

 
генерала Людендорфа о дислокациях и операциях
войсковых частей, действующих на этом фрон
те, главнокомандующему фронтом фельдмарша
лу Гинденбургу в начале 1915 года.
– «Пока еще резервы есть у нас,
Нам нужно не откладывая больше
Широкой операцией зараз
Добиться оккупации всей Польши.
 
 
Все говорит решительно за то,
Что здесь успех нам важен чрезвычайно,
Что там сейчас прорыв немыслим, что
Удастся нам склонить фон Фалькенгайна.
 
 
Его Величество же без труда
Мы убедим, тем более, что в этом
Поддержит нас с охотою всегда
Фон Гетцендорф своим авторитетом.
 
 
Момент назрел и это ясно всем!..
Мной план уже детально разработан
С расчетом к будущей зиме совсем
Россию вывести из строя… Вот он: —
 
 
ХIII-ый и V-ый корпуса,
Они всегда сражались безупречно,
Минуя Августовские леса,
Стремительно захватят Молодечно.
 
 
Прикроет фланг базируясь на Торн
Фон Шольц с двумя бригадами ландштурма,
И быстро энергичный фон Эйхгорн
Под Ковну перебросится для штурма.
 
 
Фон Мюльман клином врезываясь в бой,
Для Рененкамфа явится преградой,
Удерживая Неман за собой
6-ой артиллерийскою бригадой.
 
 
Между собой не тратя лишних слов,
Пока в войсках решимость не остыла,
Фон Франсуа и Отто фон Белов
Зайдут к Новогеоргиевску с тыла.
 
 
Едва ль продержится он долго, коль
Двенадцатою армией ударив,
Его Высочество принц Леопольд
Отбросит Драгомирова за Нарев.
 
 
С фон Гальвицем проследует в обход
Дивизия 177-ая,
И фон Линзинген выйдет на Стоход,
Брусилова у Луцка зажимая.
 
 
А фон Макензен с юга, от Карпат, —
Его маневр не может быть неверным, —
Произведет двухфланговый охват
Гвардейским и XVII-ым ландверным.
 
 
XX-ый корпус следуя с VIII-ым
Форсирует на Висле переправу
И фон Базелер точным и прямым
Ударом в лоб прорвется на Варшаву!..»
 
 
– «Что ж, хорошо!.. Я подпишу!.. Давно
Уж встряски ждут российские медведи!..»
И старый Гинденбург взглянул в окно,
Слегка зевнул и вспомнил о обеде.
 

<1923 г. 17 ноября. Суббота.

Москва>

«Оттого ли, что ветер замедлил свой шаг…»

 
Оттого ли, что ветер замедлил свой шаг,
Загустевшее небо от пены очистив,
Вдруг запахло росой, зазвенело в ушах
И не меркнет Арктур между липовых листьев.
А тому, кто надежд не сумел уберечь,
Кто любовь уподобил комете хвостатой,
Предназначено воздухом чувственных встреч
До рассвета дышать у бесчувственных статуй.
Как вернусь продолжать утомительный пир,
Если воспоминание слишком телесно,
Если в сердце, в котором вмещался весь мир,
В этот миг даже маленькой зависти тесно…
 

1923

«Когда-нибудь достигнув совершенства…»

 
Когда-нибудь достигнув совершенства,
Великолепным пятистопным ямбом,
Цезурами преображая ритмы,
Я возвращусь к сегодняшнему дню;
Назначенного часа ожидая,
Пусть образы сжимаются и стынут,
Пусть яблоками созревают мысли,
И тяжелеют легкие слова.
Теперь – сентябрь, безветрие и полдень,
И успокаивающее солнце
Пронизывает грузной позолотой
Широкую проржавевшую сень;
Как свежий мед, тягуч и влажен воздух,
И зеленью отсвечивает небо,
Такой густой, такой глубокой сини
Я не запомню в нынешнем году.
Шуршат опавшие листы, и душу
Отягощает сладкая дремота,
Но чувственною нежностью томится
Проснувшееся тело почему?
Иль, может быть, его уже коснулась
Через батист разгоряченной грудью
С обыкновенным именем Марии
Девятнадцатилетняя она…
 

1923

«Легким шелестом листья приветствуют нас…»

 
Легким шелестом листья приветствуют нас
На сентябрьском закате в саду опустелом;
Может быть, этот прах, что мы топчем сейчас,
Был когда-нибудь женским волнующим телом…
Может быть, точно так же светилось окно,
Зеленела вода и болото дымило,
В час, когда для любви обнажаясь, оно
Раздражало теплом и прохладой томило.
А теперь, посмотри, эта горькая прель
Угрожает земле золотою гангреной;
Неужели вот здесь – оправданье и цель
Человеческой жизни случайной и бренной.
Неужели и ты отойдешь в забытье,
Только душу укрыв оболочкой другою,
И когда-нибудь милое тело твое
Облетевшей листвой прошуршит под ногою…
 

1923

«Ах, не поэту ли под стать…»

 
Ах, не поэту ли под стать,
Бездельем легким не скучая,
В аллеях время коротать
От после-полудня до чая.
Кустарник высохший хрустит,
И в постоянстве непреклонном
Листы сквозь строй кариатид
Летят к дорическим колоннам.
А там, где бюст Карамзина
Глядит величественно-хмуро
И клонит гроздья бузина
Ко рту безрукого амура, —
Там на березе у скамьи —
Мной вырезанные когда-то
Инициалы Е. М. И.
И знаменательная дата.
 

1923

«Я о чем-то подумал, но только не помню о чем…»

 
Я о чем-то подумал, но только не помню о чем…
Всколыхнулась вода от напрасной тревоги утиной,
И томительный месяц завяз утомленным лучом
В кудреватых кустах, убеленных сырой паутиной.
Чем в ревнивой досаде тревожному сердцу помочь?!
Как душой побороть расслабляющей нежности смуту?!
Где укрыться сейчас, если даже пугливая ночь
Мне не хочет простить одиночества в эту минуту?!
Не колышатся клены, никто никого не зовет;
Словно стрелы, мгновенья вонзаются в мысли с налета,
Раздражающий месяц за облако скрылся – и вот
Не мерцает уже оловянная накипь болота.
Ветер шумно метнулся, мешая дышать резеде;
Утомленье росло, и томленье настойчиво длилось,
И в густой, как любовь, и в тягучей, как ревность, воде
Золотым пауком осторожно звезда шевелилась…
 

1923

«В темноте не заметно осенних пометок…»

 
В темноте не заметно осенних пометок;
Воздух горек от дыма, росы и брусники,
И мерцает между фиолетовых веток
Золотистая россыпь Волос Вероники.
Здесь туманно и тихо, а там на вокзале
Суета и звонки перед поездом скорым;
Вот и мы, наконец, без труда развязали
Тот запутанный узел, томились в котором.
Но все та же тоска и дорога все та же —
Иль сегодняшний день для души опечатка? —
И у ветхой калитки на пыльном трельяже
Все лежит позабытая тою перчатка.
А другая теперь скрыть улыбки не сможет,
Преисполнена гордостью полной победы;
Это мне показалось, иль правда, быть может,
Что упала звезда из плеча Андромеды…
 

1923

«В эту ночь тишина»

 
В эту ночь тишина
Полным голосом пела,
В синей мути окна
Трепетала Капелла.
И в тисках духоты,
Как в запахнутой шали,
Задыхаясь, цветы
Исступленно дышали.
Милый образ дробя,
Чахла память больная;
Я не видел тебя,
О тебе вспоминая.
А мохнатая мгла
Разрасталась и крепла,
И душа не могла
Просиять из-под пепла…
 

1923

Поздравительные телеграммы из Америки

I. «Ваша десятилетняя деятельность поистине изумительна!…»

 
Ваша десятилетняя деятельность поистине изумительна!..
Говорят, что Вы долго томились в Канске;
Вероятно поэтому Вы пишите так вразумительно,
Жаль вот только, что не по-американски.
 
 
А то бы я с Вашего позволения
Кой-что почитал бы своим детишкам…
Примите, почтеннейший, искренние поздравления
От гражданина Колумбии уважающего Вас слишком.
 

Колумбия. Богота.

1923

П. «Вчера узнали: – Десять лет!…»

 
Вчера узнали: – Десять лет! —
От счастья мы заегозили и
Телеграфируем: Привет
От пролетариев Бразилии!..
 

Бразилия. Рио-де-Жанейро.

1923

III. «Когда в мое сердце вгрызается грусть…»

 
Когда в мое сердце вгрызается грусть,
Я – воин и вождь не мычу как корова,
Нет, я повторяю тебя наизусть,
Особенно нравится мне «Гончарова».
 
 
Сегодня я страстно мечтаю о дне,
Когда с позволенья Великого Духа,
Мой брат бледнолицый, достанется мне
Твой скальп знаменитый от уха до уха!..
 

Голубая Лисица.

Мексика. Прерия.

1923

IV. «В Ваших ангельских стихах…»

 
В Ваших ангельских стихах
Сильно веет дух Америкин;
Проздравляю впопыхах!..
Зампредпрофсоженприс
Мэри Кин.
 

Коста-Рика. Сан-Хозе.

V. «Я русскую литературу до тонкости изучил…»

 
Я русскую литературу до тонкости изучил,
И сам к творчеству склонность имею большую;
Жаль, что Гиляровский безвременно почил,
А Брюсов за контр-революцию сослан в Шую.
 
 
Из русских после Надсона, Вы – лучший поэт,
Остальными, по правде сказать, я недоволен…
Желаю успехов!.. Пушкину привет!..
Я слышал, что он серьезно болен.
 

Парагвай. Ассунсион.

VI. «Безумно Вас люблю, поэт мой черноокий…»

 
Безумно Вас люблю, поэт мой черноокий,
И подражая Вам, пишу стихи сама;
Пришлите карточку, не будьте так жестоки,
Но с надписью в стихах, не то сойду с ума.
 
 
Мне мама говорит: «Поэзия опасна,
Не будешь ею сыт, она лишь портит кровь…»
Но это – ерунда! У Вас она прекрасна,
Вот только бы чуть-чуть побольше про любовь!..
 

Венесуела. Каракас.

VII. «Я страдал от подагры сорок восемь лет…»

 
Я страдал от подагры сорок восемь лет, —
Мне восемьдесят семь, проживаю в Чили,
Но творенья твои, вдохновенный поэт,
Меня окончательно излечили.
 
 
Я окреп, недовольство исчезло как дым,
По ночам мне только хорошее снится,
Вообще чувствую себя молодым
И на этих днях собираюсь жениться!..
 

Чили. Сант-Яго.

VIII. «Соперник, примите с острова Кубы…»

 
Соперник, примите с острова Кубы,
Крепкое пожатье и поцелуй в губы.
 
 
Я чту Вас не как поэта-имажиниста,
А как величайшего в Европе шахматиста.
 
 
Меня не касается бряцанье на лире,
Я очень опасаюсь за первенство в мире.
 
 
Впрочем не в моем характере бросаться словами,
Разобью Алехина – сражусь с Вами!..
 

Х. Р. Капабланка-и-Граупера

О. Куба. Гаванна.

IX. «Вы бесспорно талантливы – это не лесть…»

 
Вы бесспорно талантливы – это не лесть,
Это каждому интеллигентному человеку видно,
Но один недостаток у Вас все-таки есть,
И по-моему это чрезвычайно обидно.
 
 
В сей торжественный день пожелаю я Вам
Не идти по пути безусловно вредному
Ради Бога, прислушайтесь к моим словам: —
Не подражайте больше Демьяну Бедному!..
 

Перу. Лима.

1923

«Я руки за голову заложил…»

 
Я руки за голову заложил,
Я вытянул измученное тело,
И кровь по руслам воспаленных жил
Полууспоительно хрустела.
 
 
Пусть страсть в изнеможенье истекла
И пресыщенье – нежности преграда,
Но память из граненого стекла
Просвечиваться радугою рада.
 
 
Я прекословя сердцу снизошел
К сухим губам прохладой ороситься,
И в темноте мне выдан был за шелк
Простой лоскут заношенного ситца.
 
 
И вот душа чего-то лишена,
И суживаются зрачки, и строже
Звенит в ушах и в мыслях тишина
Меж приторными приступами дрожи.
 

1924 г. 12 февраля. Вторник.

Москва

Поэма о дне моего сорокалетия («В тот день, когда мне минет сорок лет…»)
И о последующей моей героической жизни и смерти

I

 
В тот день, когда мне минет сорок лет
Рассматривая жизнь свою под лупой,
Я улыбнусь как пиковый валет
Найдя жену тщеславною и глупой.
 
 
Любовницу бездарной и тупой,
С манерами и взглядами солдата,
Знакомых надоедливой толпой
И молодость загубленной… Тогда-то
 
 
Забравшись в трюм, без паспорта, через
Атлантику, от скуки изнывая,
Я поплыву на Буэнос-Айрес,
Чтобы попасть в столицу Парагвая.
 

II

 
С полгода пробродив по городам
И чувствуя себя слегка усталым,
Посватаюсь к какой-нибудь мадам
Почтенных лет с приличным капиталом.
 
 
Когда ж апоплексический удар
Ее сразит в кафе Ассунсиона,
Я получу по завещанью в дар
Публичный дом под видом пансиона.
 
 
И не смущаясь из-за пустяков, —
Стыд не огонь, не прожигает кожу, —
За счет сластолюбивых стариков
Я собственные блага приумножу.
 
 
Но далее к доходам охладев,
Как подобает истому герою,
Я распущу любвеобильных дев
И фешенебельный притон закрою.
 

III

 
Слоняясь то с заплатами по швам,
То самым элегантным и душистым,
Я вдруг смотря по обстоятельствам
Примкну иль к анархистам иль к фашистам.
 
 
И буду после пламенных речей,
Во имя справедливости и мщенья,
Взрывать дворцы, калечить богачей
И убивать министров без смущенья.
 
 
Иль может быть как раз наоборот,
В пример и поучение для прочих
Расстреливать из окон и ворот
Процессии и митинги рабочих.
 

IV

 
В конце концов и это надоест!..
И, тщательно покрасившись под негра,
Я удалюсь из шумных злачных мест
Служить к плантатору на Рио-Негро.
 
 
И под защитой аргентинской тьмы,
Там где-нибудь в подвале за верандой,
Почищу негритянские умы
Коммунистическою пропагандой.
 
 
И как-нибудь весною, в октябре,
Мы, сговорившись всем кагалом рабьим,
Хозяина поджарим на костре
И дочиста плантацию разграбим.
 
 
Поняв, что это мне кой-чем грозит,
Чтоб на себя быть снова непохожим,
Приобретя индейский реквизит,
Я сделаюсь на время краснокожим.
 
 
Средь бела дня, почти-что на виду,
Скальпируя без всяких промедлений,
Я небывалый ужас наведу
На мирных истребителей оленей.
 

V

 
Но все имеет свой конец – увы! —
И вспомнив то, что Музы мне вручили,
Поэтом знаменитым из Москвы
Я появлюсь на горизонте Чили.
 
 
По просьбе дам, лелеющих мечту
Меня пленить, я в лунный вечер в роще,
Встав в позу живописную, прочту
Им что-нибудь любовное попроще.
 
 
Конечно – потрясающий успех!
И прослезясь от пафоса момента
Повесится на шею мне при всех
Законная супруга президента.
 
 
Придется тут ее поцеловать,
А поутру величественней Данта,
Забравшись с сапогами на кровать,
Я гордо выслушаю секунданта.
 
 
Привыкнув полагаться на авось,
Со стороны быть может неуклюже,
Без колебаний я проткну насквозь
Не по летам ревнующего мужа.
 
 
И в тот же день, как будто сильно пьян,
Лохматый и оборванный бродяга,
Похожий на бразильских обезьян,
Отправится на север из Сант-Яго.
 

VI

 
От вечных страхов как не изнемочь,
Когда тебя выслеживают строго!
Лишь на пятнадцатые сутки в ночь
Я перейду за тропик Козерога.
 
 
И как-то за бутылкою вина,
В случайном разговоре встречный малый
Напомнит мне о том, что есть страна,
Которая зовется Гватемалой.
 
 
Поразузнав что нужно без труда
И предвкушая новую аферу,
Я полечу стремительно туда,
Не уплатив за стол и номер в Перу.
 

VII

 
И вот однажды гражданам с утра
Газета «Вразумительное слово»
Поведает, что прибыл к ним вчера
Известный прорицатель из Козлова.
 
 
А в полночь переступит мой порог
Глава правительства сухой и ржавый
С вопросом: «Как в возможно краткий срок
Нам сделаться великою державой?»
 
 
Поколдовав и вылив гущу в чан,
Как бы в припадке чародейной дрожи,
Я изреку: «Все зло от англичан!
Поэтому и сахар стал дороже!..»
 
 
Работая словами и пером,
Я в пору сахарного недорода
Организую английский погром
На благо гватемальского народа.
 
 
И лишь за то, что бедным я помог,
По требованью европейских миссий,
Меня упрячут крепко под замок
До заседаний всяческих комиссий.
 
 
Но вовремя мой отдых прекратив, —
Как этакой любви не подивиться? —
Меня спасет от мрачных перспектив
Четырнадцатилетняя девица.
 
 
И распродав двух кошек и трех сов,
Ее отцу и пинкертонам в пику,
Мы с поездом в одиннадцать часов
На жительство отбудем в Коста-Рику.
 

VIII

 
И снова оказавшись не у дел,
Я сделаюсь сначала дипломатом,
Затем министром иностранных дел
И предъявлю Китаю ультиматум.
 
 
Блестящий шаг, но тем не менее,
Не захотев знакомиться с винтовкой,
Взволнованное население
Запротестует общей забастовкой.
 
 
Но пожелав использовать вполне
Мою незаурядную натуру,
Парламент в панике предложит мне
Неограниченную диктатуру.
 
 
Установив спокойствие внутри,
Расправившись по-свойски с крикунами,
Я разгромлю недели в две иль в три
Китайские десанты при Панаме.
 
 
И, в Сан-Хозе подписывая мир,
Приобрету, другого не считая,
Для маленькой республики Памир,
А для себя – фельдмаршала Китая.
 

IX

 
Но, как известно каждому уму,
Всё – прах и суета в подлунном мире!
Я глубже эту истину пойму,
Когда мне стукнет семьдесят четыре.
 
 
И порешив на этом же году,
Что мы без Бога плеснеем и стынем,
Обвешавшись веригами пойду
На поклоненье тамошним святыням.
 
 
И ко всему мирскому слеп и глух,
Я буду в каждом встречном поселеньи
Пугать неразговорчивых старух
Рассказами о светопреставленьи.
 
 
И, наконец, на семьдесят шестом,
В Боливии, в местечке Санта-Роза,
Чрезмерным изнурив себя постом,
Скончаюсь от артериосклероза.
 

«Поэма о дне» написана 1 марта. Суббота – 5 марта. Среда.

1924 года в Москве