Текст книги "Неизвестный Де Голль. Последний великий француз"

А вот он в строю с винтовкой на плече. Он стоит в первом ряду первого взвода, первый справа. Ведь мальчик, который десять лет назад был маленьким восторженным зрителем «Орленка», теперь достигает почти двух метров роста! Когда раздается команда «Равняйсь!», только он остается неподвижным; все остальные в шеренге мгновенно поворачивают головы и устремляют глаза на его профиль. Когда строй марширует, от него – правофлангового – зависит четкость и точность движения. Не вспомнил ли он опять о своей особой, «счастливой звезде»?

Впрочем, «двухметровый Шарль», как его сразу прозвали, совсем свой парень, не правда ли? Так говорили его товарищи. В самом деле, спрятав свою холодную гордость, он безропотно подчиняется цуканью, или, как говорят французы, «бизютажу». Эту процедуру «старики» проделывают с каждым новичком в любом учебном заведении Франции до сих пор. Что они придумали для него? Стоило взглянуть на его весьма выдающийся нос…

Конечно, его заставили забраться на стол и продекламировать знаменитый монолог о носах из «Сирано де Бержерака». Зная Ростана наизусть, он, ни разу не споткнувшись, прочитал этот длинный текст. Изпод самого потолка раздавалось: «Пик, мыс, утес – нет, полуостров целый…»

Теперь он получает еще и прозвище Сирано. Неужели он меняется и обнаруживает веселый и открытый характер знаменитого героя Ростана? Иногда казалось, что это так, поскольку он не отставал от других в мальчишеских проделках. В одном из самодеятельных спектаклей он с успехом играет роль жениха на деревенской свадьбе, что и зафиксировал сохранившийся снимок. В другой раз ему поручают роль клоуна. Что ж, в дальнейшей жизни ему придется играть и не такие роли… В конце концов, многие скоро поняли, что это лишь сознательная дань товариществу. Его надменный характер, замкнутый и заносчивый, не мог не проявиться, чем он и заслужил еще одно прозвище: Петух.

Учебная программа и распорядок дня в сенсирской школе были довольно напряженными. Аудиторные занятия по военной истории, географии, топографии, администрации и праву, фортификации и артиллерии сочетались с практикой в поле, с усиленной физической подготовкой, фехтование, гимнастика, верховая езда, стрельба в тире, конечно, неизменные (а кое для кого и «низменные») обязанности по чистке оружия, обмундирования, обуви, уборке. От утренней трубы до отбоя все рассчитано. Правда, были и «окна»: свободные часдва. Шарль де Голль, как всегда, много читает или отправляется на прогулку с друзьями. Вернее, это не друзья, а собеседники. С юности и до конца дней своих он будет близок только с самим собой. У него не было какихлибо особых контактов с учившимися вместе с ним будущими маршалом Жуэном и генералом Бетуаром, судьба которых соприкоснется через много лет с его жизнью. Более или менее постоянными его спутниками оказались Сийес, Меннера и Дит. Рассуждая и споря, молодые люди гуляют под кленами и вязами около СенСирЭколь, как называлось местечко, расположенное недалеко от Версаля. Они идут мимо старинного павильона, где некогда Людовик XIV встречался со своей фавориткой маркизой де Ментенон, основавшей в 1686 году в СенСире школу для дворянских девиц, в помещении которой при Наполеоне разместилось военное училище.

Поводов для бесед было достаточно. Не оченьто подготовленные к тому, чтобы понять существо новых политических конфликтов, раздиравших Францию, они с горечью осуждали республиканских политиков, суетившихся вокруг формирования без конца сменявших друг друга кабинетов. Они негодовали по поводу антимилитаристской пропаганды социалистов, о которой могли иметь лишь весьма искаженное представление под влиянием националистических газет, приравнивавших интернационализм к национальной измене.

Разумеется, военные вопросы оказались особенно близки будущим офицерам. Угроза войны становилась все ощутимее. Европа уже раскололась на враждебные военные коалиции – страны Антанты, то есть Франция, Англия, Россия, с одной стороны, Германия, АвстроВенгрия, Италия – с другой. Оба лагеря усиленно вооружались, готовясь к войне за передел мира. Особенно громко бряцала оружием кайзеровская Германия. Считая себя обделенным при разделе колоний, германский империализм алчно взирал на соседнюю Францию, сумевшую, несмотря на разгром 1870 года, создать огромную колониальную империю. Как раз в первое десятилетие XX века Франция боролась за господство над Марокко.

1 июля 1911 года в гавань марокканского порта Агадир внезапно вошла германская канонерская лодка «Пантера», а вскоре вместо маленького судна появилась грозная тень крейсера «Берлин». Германская пресса горячо приветствовала эту операцию. «Ура! Мы действуем!» – писала одна из газет. В воздухе запахло порохом. Однако до войны дело не дошло, поскольку еще не все державы Антанты подготовились к ней. Но все понимали, что это лишь отсрочка. Агадирский кризис раскрыл глаза на близость войны даже крайним оптимистам.

Шарль де Голль, как и большинство его товарищей по СенСиру, не испытывал страха перед войной. Эти молодые националисты мечтали о том времени, когда победоносная Франция отвоюет Эльзас и Лотарингию, расширит свою территорию до естественной границы – Рейна, увеличит свое колониальное могущество, превратится силой своего оружия в самую могущественную державу Европы. Вопрос для них заключался главным образом в том, каким должно быть это оружие, как должна быть организована и оснащена французская армия. Будущие офицеры спорили в первую очередь о роли тех или иных родов войск, о новой военной технике, о разных проектах реформы французской армии. Горячие дебаты вызвало, например, утверждение генерала Жоффра: «Авиация? Это спорт. Для армии она представляет ноль!»

1 октября 1912 года Шарль де Голль закончил СенСир, получив звание младшего лейтенанта. Своими успехами он завоевал 15е место в выпуске, состоявшем из 211 человек, что было весьма почетно. Но изза своего характера он уже приобрел недоброжелателей. Один из преподавателей дал ему такую характеристику: «Отличается средними данными во всех отношениях, за исключением роста». По иронии судьбы будущий крупнейший политический деятель Франции XX века при получении офицерского звания дал традиционную клятву, что он никогда не будет заниматься политикой.

Лучшим выпускникам СенСира предоставлялось право выбора назначения. Шарль де Голль также получил это право, и перед ним встал вопрос: где начать свою службу? Наибольшим престижем традиционно пользовалась кавалерия, а на самом последнем месте, как и везде, стояла многострадальная пехота. И вот, как ни странно на первый взгляд, наш младший лейтенант выбрал именно неблагодарную участь пехотинца. Более того, он решил служить в том же 33м пехотном полку в Аррасе, где он проходил солдатскую муштровку. Но неожиданностью своих поступков Шарль де Голль будет удивлять всегда. Однако его решение было не таким необдуманным, как это могло показаться на первый взгляд. Эффектная кавалерия в эпоху массового применения пулеметов неизбежно теряла свою былую славу, артиллерия же считалась во Франции своего рода вспомогательным родом войск, а пехота оставалась главной ударной силой, призванной свершать те действительно великие подвиги, о которых мечтал Шарль де Голль. Были, правда, еще и особенно модные флот и зарождавшаяся авиация. Но для службы в них требовалась специальная сложная подготовка.

Уроженца Лилля, связанного с севером происхождением матери и бабки, тянуло к местам, где он решил служить. По своему характеру, темпераменту он близок традициям, духу жителей северных провинций, резко отличавшихся от южан. Шарль де Голль жил под обаянием истории Франции, в основном истории военной, а ведь именно на севере происходили великие сражения, которые он знал так, будто сам в них участвовал. Он был убежден, что предстоящие вскоре битвы неизбежно развернутся здесь.

Наконец, Шарль де Голль не мог не знать, что командиром 33го полка назначен полковник Филипп Петэн, известный в армии не только строптивым характером и трениями с начальством, что сказывалось на его карьере, но также критическим отношением к официальной военной доктрине. Петэн был крайне консервативен. Не считаясь с новым законом отделения церкви от государства, он открыто поощрял офицеров, регулярно посещавших мессу. Во всяком случае он сумел приобрести репутацию умного, энергичного, требовательного командира, у которого можно научиться воинскому ремеслу.

И вот свежеиспеченный юный офицер, блестя новенькими эполетами, докладывает своему полковнику о прибытии к месту службы. 22летний младший лейтенант очень высокого роста с черными глазами и 56летний полковник, встретивший его ироническим взглядом блеклоголубых глаз, впервые стоят лицом к лицу. Люди столь разные по чинам и возрасту тем не менее обнаружили взаимную склонность. Судьба де Голля долгое время будет связана с Петэном…

Молодой офицер, которому предстояло многие годы служить под началом тогда полковника, а потом и маршала Петэна, будет испытывать большое уважение к своему патрону. Интересно, что даже после позорного конца Петэна, ставшего предателем Франции, де Голлъ сохранит чтото от этого чувства. В своих мемуарах он напишет: «Моим первым полковым командиром был Петэн, который открыл для меня все значение таланта и искусства военачальника».

Итак, де Голль вступил в самостоятельную жизнь. Однако нельзя сказать, чтобы его воспитание закончилось. Офицерская служба усиливает и углубляет некоторые черты его характера. Профессиональные военные составляют особый мир не только по отношению к нации, но даже по отношению переменного состава армии: призывников – солдат и офицеров резерва. В то время кастовый дух был исключительно силен во французское армии, сохранившей в основных чертах структуру и традиции монархической армии, несмотря на многократные попытки Республики демократизировать ее. Если роль церкви удалось резко ограничить, то этот институт старого режима оказался непоколебимым. Армия официально строила свою жизнь на основе закона 1832 года, принятого при ЛуиФилиппе. Даже после разоблачений в ходе «дела Дрейфуса» ничего не изменилось: армия оставалась государством в государстве. Офицерам внушалось презрение к штатским вообще, к депутатам, парламенту, правительству в особенности. Это презрение странным образом усиливалось оттого, что военные не имели избирательных прав и формально были вне политики. Но это лишь укрепляло своеобразную оппозицию офицеров ко всему гражданскому. Нетрудно заметить, насколько эта тенденция совпадала с антипарламентаризмом молодого де Голля.

Само положение профессионального командира, отдающего приказы, решающего в крайних обстоятельствах даже вопрос о жизни и смерти подчиненных, прерогативы дисциплины, не допускающей обсуждения приказов, исключающей право на дискуссию со стороны нижестоящих, – все это не может не усилить авторитарных сторон характера человека. А у де Голля они и без того уже были весьма заметны. Если и раньше он с трудом шел на сближение с людьми, то офицерская служба способствовала дальнейшему признанию одиночества как явления естественного. Военная служба особенно сильно деформирует человека, усиливая спесь, надменность, гордость, если он и до этого, как было в данном случае, предрасположен к проявлению подобных качеств.

Маленький чин и маленькая должность не мешали де Голлю относиться к службе с исключительным рвением и серьезностью. Унтерофицеры невзлюбили педантичного молодого командира. Они находили, что Шарль де Голль своей дотошностью только мешает им. Зато начальству нравилась такая преданность служебному долгу. В 1913 году полковник Петэн дал ему такую аттестацию: «С самого начала проявил себя в качестве действительно достойного офицера, внушающего самые большие надежды на будущее». Петэн писал тогда же: «Очень способный. Блестяще показал себя как в огневой подготовке, так и в учебных занятиях». В октябре 1913 года де Голль получает звание лейтенанта.

При этом он, как тогда, так и позже, не проявлял угодливости по отношению к начальству. Напротив, он попрежнему обнаруживает свой характер. Правда, речь не идет о какойто безрассудной строптивости. Стоит упомянуть об одном любопытном эпизоде. Однажды полковник Петэн проводил занятия с молодыми офицерами. Он рассказывал им об осаде Арраса в 1654 году, о маневрах Конде, теснившего королевские войска, обходя Роканкур. Неожиданно юный лейтенант де Голль прервал полковника: «Но Тюренн был там и дал знать о себе громом своих пушек. Аррас был спасен!» Внешне это выглядело, конечно, бестактно, но дело в том, что Петэн давно выступал против официальной доктрины, основанной на преобладании движения, штыка и атаки, и отстаивал первостепенное значение артиллерийского огня. Поклоннику артиллерии поэтому не показалось неприятным замечание (каким бы оно ни было по форме) о решающей роли пушек. Молодой офицер обнаруживал таким образом не только самоуверенность, но и ловкость, не говоря уже об отличном знании военной истории.

Размеренная, однообразная полковая жизнь не уменьшает интеллектуальной любознательности де Голля. В его полевой сумке можно увидеть экземпляры журнала Пеги «Двухнедельные тетради». У одних это вызывает недоумение, у других – подозрительность. Ведь Пеги, даже превратившись в ярого националиста, сохраняет репутацию чужого и опасного для армии человека. Ему не могут простить близости с социалистами и особенно участия в «деле Дрейфуса» на стороне противников армии. Даже сейчас он продолжает в своем журнале печатать огромный роман антимилитариста Ромена Роллана «Жан Кристоф». В буржуазных домах Арраса, где иногда бывал лейтенант де Голль, хозяев шокирует, когда они видят в руках офицера газету «Тан», вполне умеренную и весьма буржуазную. Но здесь и эту газету считают «слишком» республиканской. В выборе чтения де Голль проявляет широту взглядов, явно необычную для людей его круга. Но они могут быть спокойны. Ведь прочитав «Новую армию» Жана Жореса, великого антимилитариста и вождя социалистической партии, он остался совершенно чужд к содержавшимся в этой книге планам создания подлинно народной армии, которая могла быть мыслима только в социалистической Франции. Кстати, многое в оригинальной книге социалиста Жореса, там где он обращается к истории, совпадает с мыслями нашего непоколебимого молодого консерватора. Жорес с восхищением писал о любимых героях де Голля, о легендарных полководцах Конде, Тюренне, Карно.

Появление книги Жореса «Новая армия» в 1911 году было далеко не случайным. Великий пацифист взялся за, казалось бы, неожиданную для него военную тему, потому что эта тема прочно встала в центре всей жизни Франции. Хотя конфликт между Францией и Германией изза Марокко был как будто улажен, напряженность в отношениях двух стран не только не ослабла, но время от времени еще более усиливалась. Балканы, где одна за другой вспыхивали, как говорят теперь, локальные войны, превратились в пороховой погреб Европы. Здесь каждую минуту мог произойти взрыв.

Так, в декабре 1912 года Европа оказалась на грани всеобщей войны. В это время война Сербии, Болгарии, Греции против Турции как будто шла к концу. Константинополь оказался под угрозой, и турки согласились на перемирие. Но АвстроВенгрия продолжала проводить мобилизацию. В связи с этим Россия держала на границе с Австрией огромные силы. Русские задержали в войсках солдат, отслуживших срок, запретили экспорт лошадей. Франция еще недавно сдержанно относилась к балканским конфликтам, но возглавлявший в этот момент французское правительство Раймон Пуанкарэ, представитель тех кругов, которые решительно вели дело к войне, испытывал сильное искушение. Французские генералы внушали ему, что если Австрия выступит против России, в защиту Турции, а русские обрушатся на Берлин, то откроется дорога на Эльзас и Лотарингию. Однако на этот раз здравый смысл взял верх. Россия твердила, что она еще не готова. Не готова была и сама Франция.

Она имела в это время под ружьем 480 тысяч человек. Но германская армия насчитывала 830 тысяч. Разница составляла 350 тысяч! Что касается подготовленных резервов, то и здесь сравнение было не в пользу Франции. И все же ее правящие круги вели дело к войне. «Сорок лет мира – это слишком много!» – кричали шовинисты. Главный политический выразитель этого курса Пуанкарэ в январе 1913 года был избран президентом Республики. А его невозможно было заподозрить в миролюбии. Когда уходивший в отставку президент Фальер покидал Елисейский дворец, некоторые слышали, как он пробормотал: «Я уступил место войне».

В марте 1913 года принимается закон об увеличении срока военной службы во Франции с двух до трех лет. Таким путем надеялись сократить разрыв в численности французской и германской армий. Однако применение нового закона увеличило бы французскую армию лишь на 157 тысяч человек. Разрыв все равно оставался очень большим. Разумеется, рассчитывали на союзников, на знаменитый британский флот и особенно на неисчислимые людские ресурсы России, на прославленную стойкость и доблесть русского солдата.

Но главным образом уповали на французскую армию, вернее, слепо верили заверениям стоявших во главе ее генералов, твердивших, что это лучшая армия, полностью подготовленная к войне вплоть до последней пуговицы у последнего солдата. Словом, происходило как раз то, что уже наблюдалось накануне франкопрусской войны. Все было забыто. И генеральская каста, полностью унаследовавшая самые архаичные из королевских и бонапартистских традиций, ревниво оберегая свои привилегии на невмешательство гражданских властей в ее дела, пользовалась слепым доверием. Порочность основных принципов ведения близкой войны бросалась в глаза многим, но любая критика только укрепляла самоуверенность верхушки армии.

Что же представляла собой французская военная доктрина, объявленная абсолютно непогрешимой? Она была основана на решающей роли кадровой армии и пренебрежении по отношению к резервам, которые должна была дать мобилизация, то есть к основной части войск. Совершенно не учитывалось, что предстояла война небывало массовых армий. В 1913 году председатель комитета пехотных войск заявил: «Идеал состроит в том, чтобы начать кампанию без резервистов». В отношении тактики все основывалось на теории наступления любой ценой, в любых условиях. В регламенте полевой службы 1913 года сознательно игнорировалась техника траншей и вообще использование местности для создания прочных позиций. Что касается военной техники, то французская доктрина открыто пренебрегала ее новинками, считая их слишком сложными. В 1909 году представитель генерального штаба заявил, что отсутствие тяжелой артиллерии – благо для армии. Накануне войны артиллерийские технические службы решительно сопротивлялись осуществлению программы организации тяжелой артиллерии. В 1910 году командующий пехотными войсками заявил, что пулеметы – пустое дело. О пренебрежении к авиации уже упоминалось…

Лейтенант Шарль де Голль и сам видел отдельные пороки в политике Генерального штаба. К тому же и полковник Петэн, авторитет которого был для него в то время непререкаем, критиковал Генеральный штаб за пренебрежение артиллерией. Даже при столь скромном положении младшего офицера де Голль смог понять коекакие тревожные обстоятельства. Он видел, что боевая подготовка солдат почти весь год ведется на казарменном плацу и только две недели в году войска учатся в поле, на маневрах. Сами по себе очень эффектные внешне, стройные колонны французских войск напоминали картину далекого прошлого. Солдаты и офицеры носили форму, почти не изменившуюся со времен второй империи; знаменитые яркокрасные штаны окажутся вскоре великолепной мишенью для немцев и их догадаются сменить уже во время войны. И ему не могла не прийти в голову крылатая фраза о том, что снова самая лучшая французская армия отстает на одну войну!

Но что стоили эти тревожные сомнения молодого лейтенанта по сравнению с воспитанной в нем твердой верой в мудрость генералитета? Возможно, он просто многого не знает? А главное – выполнить свой долг при любых обстоятельствах. В то время он вкладывал совершенно определенный смысл в это дорогое его сердцу понятие. Сущность воинского долга – дисциплина, повиновение, слепая вера. Поэтому он попрежнему не только не боится войны, но ждет ее с интуитивной надеждой на созданную его воображением особую, необычайную судьбу Франции, на ее национальный гений, на всемогущее провидение, которое пробудит у всех французов единую, всесокрушающую волю к победе.

Увы, здесьто его и терзали особенно тяжкие сомнения. Хотя националистическое движение не ослабевает и, например, похороны главаря «Лиги патриотов» Поля Деруледа, умершего в январе 1914 года, превратились в огромную шовинистическую манифестацию, происходят события совсем иного рода. Закон о трехлетней военной службе вызвал сильное движение протеста. В нескольких городах на демонстрации вышли даже солдаты, недовольные тем, что по новому закону им придется служить лишний год. Могучий голос Жореса, протестовавшего против войны, гремел над всей Францией. И это не только не подрывало позиций социалистов, но, напротив, укрепляло их. На выборах весной 1914 года социалисты получили 1,5 миллиона голосов и число их представителей в парламенте возросло с 72 до 102. Социалисты решили ответить на войну всеобщей забастовкой, при условии если Интернационал примет решение о такой забастовке и в других странах, в первую очередь в Германии.

Шарль де Голль с тревогой следит за этими событиями. Неужели перед лицом смертельной национальной угрозы Франция окажется расколотой? Ведь это будет означать, что его твердое убеждение в неизмеримом превосходстве национальной идеи, интересов нации над всеми классовыми, идеологическими, политическими, религиозными разногласиями – убеждение, лежавшее в основе всего мировоззрения де Голля, ошибочно! Неужели нация не реальная движущая сила истории, как считал де Голль, а просто наследие или пережиток истории?

Но вот наступают события, которые одни лишь и могли дать ответ на вопросы, волновавшие молодого поборника абсолютного превосходства и силы национальной идеи. После убийства 28 июня 1914 года австрийского эрцгерцога ФранцаФердинанда возник небывалый общеевропейский кризис, завершившийся 3 августа началом Первой мировой войны. Произошло то, что де Голль истолковал как полное подтверждение правильности его идеи о нации как решающем и все определяющем факторе истории. Франция, которую вот уже 40 лет терзали внутренние конфликты, буквально в несколько дней и даже часов оказалась единой! Даже социалисты, после того как Жорес, единственный честный человек среди всех их лидеров, был 31 июля подло убит, немедленно стали патриотами. Возник «священный союз» всех французских политических партий. Не пришлось даже, как предполагалось, арестовывать противников войны, включенных заранее в секретный «список Б». Впрочем, социалисты других стран, и прежде всего Германии и Австрии, поступили так же и поддержали свои империалистические правительства.

Сам де Голль так описывал возникновение «священного союза»: «Франции достаточно обнажить свой меч, чтобы все противоречивые страсти слились в единстве. Из толпы индивидуумов Франция превращается в единый всесокрушающий порыв. Все, что способствует объединению – патриотизм, религиозная вера, ненависть к врагу, – сразу вдохновляется всеобщим энтузиазмом. Одновременно обнаруживается безжизненность теорий, которые, казалось, воспрепятствуют этому объединению. Не нашлось ни одной группировки, выступавшей против мобилизации. Ни один профсоюз и не подумал помешать национальному делу забастовкой. В парламенте ни один голос не был подан против кредитов на войну. Доля уклоняющихся от военной службы, которая, как официально предполагалось, составит 13 процентов призывников, не достигла и 1,5 процента. 350 000 добровольцев осаждали мобилизационные пункты. Французы, живущие за границей, брали штурмом поезда и пароходы, чтобы присоединиться к родине. Подозрительные, включенные в «список Б», умоляли направить их в огонь. Побуждаемые чувством долга к участию в войне, изза границы явились 3000 лиц, дезертировавших в мирное время».

Да, именно так выглядела Франция в начале августа 1914 года. Наконецто ее облик оказался именно таким, каким его всегда видел в своем воображении Шарль де Голль! Несколько дней и даже, быть может, несколько недель искренний патриотический подъем действительно волновал страну. Но его вызвал не столько поистине мистический порыв, ярко описанный де Голлем, сколько многие вполне реальные причины. Присоединение социалистов к «священному союзу» явилось логическим итогом оппортунистического перерождения II Интернационала, а массовый патриотический психоз – естественным следствием многолетней националистической пропаганды, подогревавшей воспоминания о национальном унижении 1870 года. К тому же война на первый взгляд, казалось, носила оборонительный характер, поскольку непосредственно нападающей стороной в августе 1914 года была все же Германия. При этом Германия монархическая, юнкерскопрусская, что давало повод говорить о возобновлении революционной войны против феодализма. Французы тем более охотно верили в высокие и благородные цели войны, что им обещали быструю и легкую победу в результате прогулки на Берлин под звуки «Марсельезы». Словом, в первые дни августа 1914 года французы действительно с легким сердцем шли на войну и солдатские ранцы были до отказа набиты патриотической романтикой, а у Шарля де Голля был в нем еще и маршальский жезл: ведь он не забывал о своей «счастливой звезде».

Но доказывает ли национальный подъем августа 1914 года, что идея нации является движущей силой истории, что она отодвигает на второй план все социальные и политические конфликты и противоречия? В действительности война в небывалой степени обострила и углубила их. Сам де Голль позднее признал в своих мемуарах, что Франция вышла из войны «потрясенная до основания в своей социальной структуре». Конечно, мысли и чувства молодого де Голля, вызванные войной, его убеждения в высшей ценности нации отнюдь не были совершенно беспочвенными иллюзиями. Родина, нация, патриотизм – все эти понятия соответствуют реальным явлениям. Идея родины – не ложная идея. Но это идея ограниченная, далеко не охватывающая всю сложность Жизни. Кроме нее есть и другие, не менее реальные и осязаемые факторы истории. Однако Шарль де Голль предпочитал не замечать их гораздо более значительной роли.

Быть может, трагические перипетии мировой войны, перевернувшие многие привычные представления и понятия в сознании сотен миллионов людей, повлияют и на взгляды Шарля де Голля? Попробуем проследить его путь по дорогам войны, который он прошел с честью и достоинством настоящего солдата, приняв на себя нелегкую долю бедствий великой трагедии. Спустя тридцать лет, слушая рассказ своей племянницы Женевьевы о ее пребывании в одном из гитлеровских лагерей смерти, он заметил, что испытания Первой мировой войны означали для него нечто подобное…

Уже в первые дни войны лейтенант де Голль, которому не минуло еще 24 лет, принял боевое крещение. Французское командование, не очень считаясь с силами и намерениями противника, как и со своими возможностями, предприняло в соответствии с заранее разработанным «планом XVII» наступление сразу на нескольких участках фронта: в направлении Эльзаса, Лотарингии, Бельгии. 1й батальон 33го полка 2й пехотной дивизии, в составе которой был де Голль, перешел бельгийскую границу и двинулся в район Намюра. Он оказался как раз на том участке фронта, на который обрушился главный удар немцев. Вступил в действие «план Шлиффена», разработанный еще в 1905 году и хорошо известный французскому командованию, которое самоуверенно игнорировало его. Германские армии вторглись в Бельгию, чтобы оттуда проникнуть во Францию на наиболее удобном и слабозащищенном участке границы. Развернулось так называемое «пограничное сражение».

Лейтенант де Голль еще не нюхал пороха. Ему предстояло впервые в жизни увидеть то, в чем он находил свое призвание, – настоящую войну. Сначала все происходило, как на маневрах. Потом картина резко изменилась. В книге «Франция и ее армия» де Голль так излагал впечатления от первого настоящего боя: «Внезапно огонь противника становится метким и концентрированным. Град пуль и гром пушечных залпов усиливаются с каждой секундой. Тот, кто еще уцелел, бросается вниз, прижимаясь к земле. Они лежат вперемешку со стонущими ранеными и безмолвными трупами. Напускное спокойствие офицеров, которые хотят умирать стоя, упорно не опускающиеся в отдельных местах штыки винтовок, трубы, издающие сигналы атаки, отдельные героические перебежки – все это не имеет здесь никакого значения. Иногда кажется, что вся доблесть мира бессильна против огня».

Де Голль держится под огнем уверенно, во всяком случае внешне. Но высокая фигура, столь эффектная в парадном строю, представляет собой очень удобную мишень. Он получает первую рану 15 августа 1914 года, когда вместе со своим батальоном защищает мост через реку Мезе у бельгийского городка Динана. Рана неопасна, но достаточно серьезна, чтобы его отправили в госпиталь в Аррас. Через город с севера на юг сплошным потоком двигаются беженцы и солдаты. Немцы успешно наступают, отбрасывая французские войска все дальше в глубь страны. События развиваются стремительно. фронт неумолимо приближается к Аррасу, лежащему на пути в Париж. Де Голль не хочет попасть в руки к немцам в первые же недели войны. Он уезжает из Арраса и один отправляется в Париж, а затем в Лион, чтобы там залечить свою рану.

А немцы уже подходят к пригородам Парижа. 2 сентября правительство бежит в Бордо. Неужели снова предстоит осада Парижа, как в 1870 году? Нетрудно представить себе настроение де Голля и других французов, которые месяц назад направлялись в поход на Берлин. Пресловутая французская военная доктрина и основанный на ней «план XVII» обанкротились в первые же недели войны. Ее применение стоило Франции дополнительно полмиллиона убитых. Спасло Францию только то, что военное командование оказалось вынужденным действовать в духе, совершенно противоположном его прежним замыслам. Организуется оборона, и после кровопролитного сражения на Марне немцы вынуждены отступить. Хотя некоторые генералы, вроде Галлиени, проявляли смелую инициативу, успех на Марне не был закреплен. И все же эта грандиозная битва во многом предопределила исход войны. Франция смогла выдержать испытания первых недель потому, что немецкому командованию пришлось перебросить крупные силы с запада на восток для защиты Пруссии от наступавших русских войск. В 1944 году генерал де Голль скажет по этому поводу: «Когда в 1914 году Германия и АвстроВенгрия перешли в наступление, русское продвижение в Пруссии значительно способствовало нашему восстановлению на Марне»,