Текст книги "Неизвестный Де Голль. Последний великий француз"

В свою очередь, генерал Гамелен, сменивший Вейгана на посту начальника Генерального штаба, утверждал: «Я не верю в теории полковника де Голля. Эти теории не отличаются мудростью. Они не реалистичны… Они подобны мгновенной вспышке сухой соломы».

В момент выхода новой книги де Голля военным министром в правительстве Думерга был его давний покровитель маршал Петэн. Как же он отнесся к плану создания ударной бронетанковой армии? Ведь его позиция могла иметь решающее значение для успеха или неудачи де Голля. Но за годы, прошедшие с тех пор, когда младший лейтенант восхищался самостоятельностью взглядов своего начальника, многое изменилось. Стал другим Петэн. Видимо, не зря в его личной карточке в отделе учета кадров еще до 1914 года была сделана такая запись: «Не продвигать выше бригадного генерала».

Уже в начале 20х годов де Голль убедился в ограниченности и косности маршала. Правда, хорошие отношения между ними пока сохранялись, хотя они становились все менее доверительными и сердечными. После 1927 года де Голль перестал бывать в доме Петэна. Однако его назначение в 1932 году в Высший совет национальной безопасности не обошлось без протекции Петэна.

Выход в свет книги «За профессиональную армию» возмутил Петэна, и именно он инспирировал выступления видных военных против теорий де Голля. Правда, подполковника еще приглашали на обеды, которые маршал устраивал в «Кафе де Пари». Причем они все больше отдалялись друг от друга не только изза расхождений по чисто военным вопросам. Маршал на старости лет ударился в политиканство самого дурного пошиба. Он заигрывает с французскими фашистами, встречается с полковником де ла Роком, который одно время служил под его началом. Фашисты открыто называют Петэна своим кандидатом в диктаторы. Кроме того, используя разные официальные церемонии, он устанавливает связи с видными гитлеровцами, явно выражает симпатии фашистским диктаторам. Что касается де Голля, то патриотические настроения побуждают его, вопреки его консервативным взглядам, сближаться с антифашистами.

Окончательный разрыв с Петэном произошел изза истории с новой книгой де Голля «Франция и ее армия», вышедшей в 1938 году. Книга, отразившая специфическое понимание де Голлем истории и роли армии, показывала, что армия на протяжении веков воплощала душу Франции и ее будущее. «Это было, – пишет де Голль в мемуарах, – моим последним предупреждением, с которым я со своего скромного поста обращался к родине накануне катастрофы». Основой книги послужили материалы по истории французской армии, подготовленные де Голлем еще в 1925 году по указанию Петэна. Получив предложение издательства опубликовать работу, де Голль написал Петэну, спрашивая его разрешения на публикацию труда, написанного некогда под эгидой маршала. Тщеславный старик соглашался на это только при условии, если он будет фигурировать либо соавтором, либо главным вдохновителем книги. Это вполне соответствовало давней традиции, существующей не только во Франции, по которой высокое начальство считает естественным присваивать себе литературные лавры за произведения, вышедшие изпод пера подчиненного. Но в данном случае коса нашла на камень, которым оказался характер Шарля де Голля. Существует несколько версий этого конфликта. Например, ла Горе, один из самых авторитетных биографов де Голля, пишет: «Петэн потребовал права подписать книгу в качестве ее автора. Де Голль, написавший ее один, не согласился с этим и отказался от посвящения, в котором он хотел благодарить Петэна, позволившего ему предпринять этот труд. Специальная комиссия исторической службы армии рассматривала спор и признала правым де Голля».

Маршал Петэн с бешенством говорил о «неблагодарности», «бессердечии» де Голля, демонстративно отказывался с ним разговарить во время разных официальных встреч. Впрочем, де Голль не оставался в долгу. В это время как раз шли разговоры о формировании нового правительства, в котором военным министром намечался Петэн. Де Голлю предлагали место статссекретаря в этом же министерстве. Резко отклонив предложение, он сказал о Петэне: «Не доверяйте ему, этот двуличный человек опасен…»

С 1934 года и вплоть до войны маршал Петэн резко возражал против предложений де Голля. В предисловии к книге генерала Шовена «Возможно ли еще вторжение?» он объявлял вражеское вторжение невозможным: «Укрепленный фронт по «линии Мажино» делает более прочным европейское равновесие». Что касается бронетанковых сил, то Петэн писал: «Что могло бы произойти в случае продвижения большой массы танков в парижский район?.. Войск, переброшенных на грузовиках, и нескольких танков будет достаточно для предотвращения возможного вторжения германских бронированных соединений». Он утверждал также, что «прямое участие вражеских воздушных сил в сражениях является иллюзией».

Де Голль отчетливо понимал, что подобное ослепление высшего военного руководства грозит Франции страшной катастрофой. Поэтому он с таким упорством и вел свой крестовый поход за создание ударной танковой армии. Де Голль уже давно испытывал презрение к таким институтам французской политической жизни, как парламент и депутаты, правительство и министры и, конечно, пресса и журналисты. И вот теперь он обивает пороги у этой публики. Огромная фигура «Коннетабля» маячит в грязных коридорах редакций, он терпеливо ждет приема у редакторов, приглашает журналистов на завтраки и обеды, просит посмотреть его рукописи и даже молча выслушивает высокомерные поучения. Не раз он наталкивался на грубые отказы, подвергался унижениям, особенно болезненным для такого человека, как он. Но ради своей цели он шел на все, лишь бы Франция была спасена!

В конце концов де Голлю удалось заинтересовать своими идеями нескольких журналистов, которые начали активно пропагандировать его планы. Так, Андре Пиронно, редактор «Эко де Пари», опубликовал 40 редакционных статей, разъяснявших идеи де Голля. В газете «Тан» их активно защищал его бывший товарищ по плену в Ингольштадте Реми Рур. Статьи в поддержку создания бронетанковой армии появились в «Журналь де деба», «Ордр», «Об» и в других газетах. Разумеется, верные единомышленники Люсьен Нашен и Эмиль Мейер тоже не жалели своих сил и напечатали немало статей в разных журналах. Де Голлю удалось добиться поддержки даже со стороны некоторых генералов, таких как Баратье, Кюньяк, Дюваль, также выступивших в печати.

Но поклонники «линии Мажино» отнюдь не складывали оружия. Контрнаступление проводилось гораздо более широким фронтом, поскольку оно опиралось на официальную поддержку. «Фигаро» печатала, например, такие статьи: «Танки не являются непобедимыми», «Слабость танков». «Меркюр де Франс» писал: «Немцы с присущим им наступательным духом, естественно, должны иметь танковые дивизии. Но миролюбивая Франция, перед которой стоят оборонительные задачи, не может быть сторонницей моторизации». Некоторые газеты и журналы превратили де Голля в мишень для насмешек и издевательств. Его сравнивали с королем Юбю, персонажем сатирической комедии, олицетворявшим эгоизм и тупость. Вот как это выглядело на страницах одного солидного журнала: «Стремясь оставаться в рамках учтивости, весьма затруднительно оценить идеи, которые граничат с безумием. Скажем прямо, господин де Голль с его современными идеями имеет предшественника в лице короля Юбю, который, также будучи великим стратегом, уже давнымдавно предвосхитил его мысль. «Когда мы вернемся из Польши, – говорил он, – мы благодаря нашим познаниям в области физики изобретем ветряную машину, способную перевозить всю нашу армию».

План де Голля подвергся нападкам не только со стороны слепых защитников официальной военной доктрины. Его резко критиковали и в лагере левой оппозиции. Заявление де Голля в книге «За профессиональную армию» о том, что армия должна стать орудием обновления государства, а также неопределенность названия книги давали некоторое основание для подозрений. Широко распространилось мнение, что план де Голля может привести к созданию своего рода преторианской гвардии, способной превратиться в орудие реакции, мечтающей о фашистской диктатуре. Многие истолковывали его план в том смысле, что речь идет о ликвидации массовой армии из представителей народа и замене ее кастой наемников, хотя де Голль имел в виду сохранить обычную массовую армию из призывников, лишь усилив ее отборным ударным корпусом в 100 тысяч военных, получивших профессиональную подготовку. Лидер социалистической партии Леон Блюм в конце 1934 года опубликовал в газете «Попюлер» серию статей, проникнутых подозрениями и тревогой. Среди них фигурировали статьи: «Нужна ли нам профессиональная армия?», «Долой профессиональную армию!».

Однако газетная полемика практически ничего не давала, поэтому де Голль мечтал приобрести поддержку в парламентских кругах. Но как проникнуть в этот совершенно чуждый для него мир, скрытый за колоннами Бурбонского дворца? Такие возможности все же представились благодаря тому же Эмилю Мейеру. В июне 1934 года на квартире у его зятя ГринбаумБаллена де Голль познакомился с молодым человеком по имени Жан Обюртен, который был сыном одного из многочисленных друзей хозяина дома и имел связи в политических кругах. Уже в первой беседе де Голль сумел убедить Обюртена в преимуществах своего плана. Собеседники пришли к заключению, что в этом же надо убедить когонибудь из известных политических деятелей. Решили, что таким деятелем может быть Поль Рейно. Обюртен взялся вручить ему экземпляр книги «За профессиональную армию» с дарственной надписью автора и договориться о том, чтобы он принял подполковника де Голля.

Поль Рейно, способный адвокат, выходец из богатой семьи, видный член парламента, сидевший на правых скамьях «умеренных», считался специалистом по финансам. Он был уже членом нескольких кабинетов и показал себя энергичным и способным политиком, часто выступавшим сторонником активной внешней политики, направленной на укрепление позиций Франции. Правда, ему не хватало решительности, последовательности и самостоятельности. Он никогда не мог противостоять, например, влиянию своей любовницы графини ла Порт, энергичной дамы со связями, простиравшимися от финансовых кругов до сторонников фашизма. Во всяком случае де Голлю Поль Рейно казался политиком с большим будущим. Этот юркий человек с лицом восточного типа, известный под кличками «Мышонок Микки», «Комар» и т. п., восполнял свой маленький рост огромным политическим честолюбием. Де Голль произвел на него впечатление, и он сразу обещал ему свою поддержку. В книге «Военная проблема Франции» Рейно пишет о де Голле: «Когда он пришел ко мне в 1935 году и изложил свой проект бронетанкового корпуса, я почувствовал вдруг зарождение надежды на спасение Франции». Все заставляет предполагать, что чувства Рейно носили несколько более практический характер; проект де Голля можно было эффектно использовать для своей политической карьеры. А де Голля интересовал лишь вопрос о судьбе его плана, и он охотно взял на себя труд написать для Рейно текст его речи в парламенте.

15 марта 1935 года во время дебатов по вопросу об увеличении срока военной службы до двух лет Поль Рейно выступил в палате депутатов с изложением проекта де Голля. Его речь была пересказом основных идей и аргументов, содержавшихся в книге «За профессиональную армию». «Французская проблема, – говорил опытный оратор, – заключается в том, чтобы создать специализированный корпус, способный дать сокрушительный отпор всякому нападению. У нас есть политика; мы должны иметь армию для этой политики. А эта политика выражается во взаимопомощи и международном сотрудничестве. Уж не думают ли, что взаимопомощь может ограничиться пассивной обороной нашей территории, в то время когда господин Гитлер будет прогуливаться вдоль и поперек Европы?»

Речь имела успех, и вскоре Рейно внес проект закона о «Немедленном создании специальной армии в составе шести линейных и одной моторизованной дивизии, резервов общего подчинения и служб». Эта армия должна комплектоваться за счет личного состава, поступающего на службу по контракту, и должна быть полностью приведена в готовность не позднее 15 апреля 1940 года.

Законопроект передали, как полагается, в комиссию палаты депутатов по вопросам вооруженных сил. Эта комиссия, после обычных проволочек, естественно, захотела узнать мнение компетентных и ответственных военных органов. Вследствие этого в докладе по внесенному законопроекту появилось сокрушающее утверждение, что реформа армии «бесполезна, нежелательна и противоречит логике и истории». Законопроект был похоронен. Такой исход дела нетрудно было предвидеть, ибо еще 15 марта 1935 года, когда Поль Рейно поставил в палате вопрос о создании ударной бронетанковой армии, военный министр Морэн в ответ на это заявил: «Как можно думать о наступательной тактике, если мы израсходовали миллионы на строительство укрепленного барьера? Надо быть сумасшедшим, чтобы выйти за пределы этого барьера и ввязаться в немыслимую авантюру».

Собственно, в высших военных кругах на де Голля и смотрели как на сумасшедшего, если не хуже. Маршал Петэн, генералы Вейган, Морэн, а также генералы Жорж, Претела, Дюфью, то есть все высшее руководство армии, относились к нему с откровенной педантичной злобой. Их раздражала его начинавшаяся известность, его независимость. «Журналист», «политикан», «интриган» – говорили по его адресу. Однажды на заседании Высшего совета национальной безопасности генерал Морэн заявил: «Прощайте, де Голль! Там, где нахожусь я, вам больше не место!» Морэн собирался отправить де Голля служить на остров Корсику. Однако, как вспоминает де Голль, «генерал Морэн лишь пугал меня громом; у него хватило великодушия не поражать меня ударами молний».

Но де Голлю от этого «великодушия» было не легче, ибо его план формирования ударной армии нисколько не приблизился к осуществлению. Это казалось ему тем более возмутительным, что события с роковой методичностью подтверждали его наихудшие опасения.

Не прошло и года со дня захвата власти Гитлером, как его агрессивная программа, откровенно изложенная в «Майн кампф», начинает осуществляться. В октябре 1933 года Германия демонстративно уходит из Лиги Наций.

В 1934 году начинается подготовка к захвату Австрии. В июле фашистами убит канцлер Дольфус. В октябре в Марселе под пулями фашистского убийцы пали французский министр иностранных дел Барту, пытавшийся оживить планы коллективной безопасности, и югославский король Александр. Заменивший Барту Лаваль начинает открыто помогать фашистским лидерам Германии и Италии готовить мировую войну. В январе 1935 года он способствует передаче Гитлеру Саарской промышленной области, находившейся по Версальскому договору под французским контролем. Власть Гитлера внутри Германии и его международные позиции укрепляются. В марте 1935 года он восстанавливает всеобщую воинскую повинность. В октябре Муссолини, заручившись согласием Лаваля, нападает на Эфиопию. В марте 1936 года германские войска занимают Рейнскую демилитаризованную зону силами всего лишь нескольких батальонов. Стоило Франции, на что она имела полное право, послать хотя бы одну дивизию, и гитлеровская авантюра кончилась бы крахом, в результате которого Гитлер вряд ли удержался бы у власти. Но Франция не пошевелила пальцем, ограничившись печально знаменитым заявлением Альбера Сарро: «Мы не оставим Страсбург под прицелом германских пушек». Был упущен благоприятный момент предотвратить новую войну. Де Голль считал, что будь у Франции танковые дивизии, то одного лязга их гусениц и гула моторов было бы достаточно, чтобы поставить крест на этой и всех будущих авантюрах Гитлера.

Но грозные события следуют одно за другим нарастающей лавиной. Мятеж Франко в Испании ставит под угрозу тыл Франции. В ущерб своим очевидным национальным интересам Франция предает Испанию и позволяет Франко с помощью Гитлера и Муссолини уничтожить Испанскую республику. В 1938 году следует аншлюс Австрии, затем Мюнхен и выдача Гитлеру на растерзание союзника Франции – Чехословакии. Не оказывая никакого противодействия агрессорам, Франция приближалась к катастрофе.

А де Голль находится в положении пророка, которому откликнулись события, тогда как люди остались глухими. Но он упорно продолжает свой крестовый поход за танки, как ни ничтожны его шансы на успех. Он все время старается подталкивать Поля Рейно, для которого идеи де Голля стали важным средством усиления политического влияния. Из других правых депутатов его план активно защищает ле Кур Гранмезон, член парламентской комиссии национальной обороны. Известные политики Александр Мильеран, Жозеф ПольБонкур, Камил Шотан склоняются к поддержке плана де Голля.

Вопреки своим консервативным политическим симпатиям де Голль ищет поддержки левых, правда отнюдь не самых левых, деятелей. Он хотел, чтобы мелодия звучала «на разные голоса», лишь бы они были погромче. Левый католик, антифашист, сторонник Народного фронта Филипп Серр произносит в парламенте пламенные речи в защиту профессиональной армии. Социалист Лео Лагранж также становится ее сторонником. Де Голль особенно рассчитывал на способности бывшего социалиста Марселя Деа. Но он превратился вскоре в самого отъявленного гитлеровца.

Правда, сторонники военной реформы подчас связывали с ней идеи, абсолютно чуждые де Голлю. Филипп Серр вдохновенно говорил о создании одновременно «армии Жореса и армии Лувуа». Лувуа, да, но при чем здесь Жорес, мечтавший о народной армии социалистической Франции? Все же де Голль идет на сближение с антифашистскими силами. Патриотизм объединяет его с ними. Незадолго до войны он становится членом кружка «Друзья «Тан презан», левого католического издания антифашистского направления. Разумеется, это отнюдь не означает, что он усваивает гуманистические и пацифистские элементы идеологии своих союзников слева. Поставив перед собой задачу спасения Франции, он считает возможным использовать для ее достижения любые средства. Во всяком случае, связи де Голля с его политическими союзниками, их выбор вызывают резкую критику со стороны многих его военных коллег, находившихся под влиянием «Аксьон франсэз».

Де Голль со скептической неприязнью отнесся к социальному и политическому подъему, выдвинувшему Народный фронт. Но он заметил и оценил его динамизм и антифашистскую природу. «В этой обстановке, – вспоминал де Голль, – наличествовал, как мне казалось, определенный психологический элемент, позволявший покончить с пассивностью. Вполне естественно было предположение, что в условиях торжества националсоциализма в Берлине, господства фашизма в Риме, наступления фалангизма на Мадрид Французская республика пожелает перестроить как свою социальную структуру, так и свою военную организацию».

Сторонники де Голля, прежде всего Эмиль Мейер, сумели устроить так, что в октябре 1936 года его пригласил Леон Блюм, лидер социалистов и глава правительства Народного фронта.

В этот день де Голль испытывал чувство горького удовлетворения: сбылось еще одно из его мрачных пророчеств. Бельгийский король, поняв, что надеяться на Францию нельзя, объявил о разрыве союза с нею. А ведь Петэн, уповая на этог союз и бельгийские укрепления, не допустил продления до моря «линии Мажино». Правда, Гитлер дал королю новую «гарантию» неприкосновенности его границ, которая, по выражению одного французского депутата, больше всего «походила на смертный приговор».

И вот де Голль входит в кабинет премьера. Навстречу ему поднимается, вздрагивая обвисшими седыми моржовыми усами, высокий (правда, не такой, как сам де Голль), тощий старик в очках. Что касается впечатления Блюма о де Голле, то он описывал его так: «Я вижу человека, входящего со спокойной непринужденностью, даже невозмутимостью, рост, фигура, широкие плечи которого выражали чтото гигантское. Манера, с какой он представился и пристально рассматривал меня в упор, его медленный и размеренный голос – все говорило о том, что он мог быть охвачен только одной идеей, одной верой, поглощавшей его до конца так, что все остальное уже не принималось в расчет… Клемансо является крайним выражением темперамента этого типа; мизантропия не мешала ему думать о полезных результатах какойлибо деятельности, от которой ничто не может его отвратить, поскольку она жизненно необходима для него…»

Блюм своим тонким, какимто детским голосом сразу стал уверять де Голля, с каким большим интересом он относится к его планам. «Однако, – резко ответил де Голль, – вы против них боролись». «Когда становишься главой правительства, – объяснил Блюм, – взгляд на вещи меняется». Затем речь зашла о том, что будет делать Франция, когда Гитлер двинется в Австрию, Чехословакию, Польшу. «Очень просто, – с сарказмом говорил де Голль, – в зависимости от обстоятельств, мы призовем людей либо из резерва первой очереди, либо из запаса. А затем, глядя сквозь амбразуры укреплений, будем безучастно созерцать, как порабощают Европу».

«Как! – с испугом воскликнул Блюм. – Разве вы сторонник того, чтобы мы направили экспедиционный корпус в Австрию, в Бельгию, в Польшу?»

«Нет! – отвечал де Голль. – Но если вермахт будет наступать вдоль Дуная или Эльбы, почему бы нам не выдвинуться на Рейн? Почему бы нам не войти в Рур, если немцы пойдут на Вислу? Ведь если бы мы были в состоянии принять такие контрмеры, то, несомненно, одного этого было бы достаточно, чтобы не допустить агрессии. Но при нашей нынешней системе мы не в состоянии двинуться с места. И наоборот, наличие танковой армии побуждало бы нас к действию. Разве правительство не чувствовало бы себя увереннее, если бы заранее было к этому готово?»

Социалистический лидер, известный своей «стратегией синтеза», то есть примирения непримиримого, любезно соглашался: «Было бы, конечно, прискорбно, если бы нашим друзьям в Центральной и Восточной Европе пришлось стать жертвами вторжения. Однако в конечном счете Гитлер ничего не добьется, до тех пор пока не нанесет поражения нам. А как он может это сделать? Вы согласитесь с тем, что наша система, мало пригодная для наступательных действий, блестяще приспособлена для обороны… Во всяком случае, наша оборонительная линия и фортификационные сооружения смогут обеспечить безопасность нашей территории».

«Нет ничего более сомнительного, – отвечал де Голль. – Уже в 1918 году не существовало непреодолимой обороны. А ведь какой прогресс достигнут с тех пор в развитии танков и авиации! В будущем массированное использование достаточного количества боевых машин позволит прорвать на избранном участке любой оборонительный барьер. А как только брешь будет проделана, немцы смогут при поддержке авиации двинуть в наш глубокий тыл массу своих быстроходных танков. Если мы будем располагать танками в равном количестве, все можно исправить, если же нет – все будет проиграно».

Леон Блюм заявил де Голлю, что приняты решительные меры и на создание самолетов и танков отпущены дополнительно большие средства. Де Голль объяснил Блюму, что танки предназначены для сопровождения пехоты и таким образом огромные средства не дают главного – самостоятельной отборной танковой армии. Поэтому деньги летят на ветер. «Как используются кредиты, ассигнованные военному министерству, – заявил премьерминистр, – это дело Даладье и генерала Гамелена». «Несомненно, – отвечал де Голль. – Однако я позволю себе заметить, что за состояние национальной обороны отвечает правительство».

Хотя во время беседы де Голль только и делал, что опровергал мнение премьера, Блюм все же любезно сообщил ему, что был бы рад видеть его в ближайшем окружении военного министра. Блюм не успел уточнить свое предложение, как де Голль резко отверг его, сославшись на то, что он уже назначен в Центр высших военных исследований и что в течение срока его стажировки там он не может принять другого назначения. Видимо, перспектива служить под непосредственным началом Даладье, этого ярого противника военной доктрины де Голля, совсем ему не улыбалась.

Беседа сурового подполковника и премьерминистра продолжалась долго. Одновременно Блюм то и дело хватал трубку и отвечал на телефонные звонки. Раз десять его отрывали для решения какихто мелких парламентских и административных дел. Прощаясь с де Голлем, Блюм безнадежно махнул рукой и устало сказал: «Судите сами, легко ли главе правительства придерживаться вашего плана, если он и пяти минут не может сосредоточиться на одном и том же!»

Глава правительства показался де Голлю беспомощным, задерганным человеком, не способным на решительные действия, что, в сущности, было абсолютно верно. Ведь хотя Блюм на этот раз и выразил сочувственное отношение к планам де Голля, он ровно ничего не смог сделать, чтобы преодолеть сопротивление противников этих планов. Де Голль давно разочаровался в тех, кто возглавлял военную иерархию, поняв непреодолимость их тупого упорства в защите своих устаревших представлений. Теперь, познакомившись с миром высокой политики, он не перестал презирать профессиональных политических деятелей с их нерешительностью, страхом за карьеру, безответственностью и беспринципной изворотливостью. Однако среди них попадались люди, сумевшие понять обоснованность его планов и даже готовые поддержать их, в то время как французская армия в лице ее прославленных полководцев отвергала е порога явно целесообразные с военной точки зрения предложения. Интересно, что Блюм, попав в фашистскую тюрьму после разгрома Франции, написал мемуары, в которых он признал своей большой ошибкой то, что он не поддержал в свое время де Голля. «Возможно, – писал он, видимо, переоценивая и его план, и свою ошибку, – войны удалось бы избежать, если бы была осуществлена система де Голля».

Она не была осуществлена. Де Голль ничего не добился. Упрекать его самого за провал плана бронетанковой ударной армии нельзя; он делал все, что можно, и даже многое из того, что в его положении согласно обычному представлению делать нельзя. Когда, по всеобщему мнению, у него уже не оставалось никаких шансов на успех, он все же продолжал борьбу с упорством и верой Дон Кихота. Видно, не зря карикатуристы изображали его верхом на Россинанте. Своей высокой тощей фигурой де Голль внешне действительно напоминал традиционный образ знаменитого рыцаря. Но только ли внешне? С одной стороны, он нашел во многом очень верное средство укрепления безопасности Франции, он ясно предвидел ход событий, проявив при этом исключительную трезвость, глубину мысли и чувство реализма. Но его прозорливость в военных делах, в оценке внешнеполитических перспектив Франции сочеталась с удивительной на первый взгляд слепотой в понимании характера и смысла того официального военнополитического курса, который служил препятствием на пути создания бронетанковой ударной армии.

Он объяснял этот курс «слепотой политического режима, занятого всякими пустяками», «обстановкой невероятной апатии» и «глубочайшим национальным самоотречением». В действительности «слепота», «апатия», «самоотречение» были лишь внешним покровом глубоко классового характера буржуазной политики. Петэн, Вейган и другие люди устарелых военных взглядов гораздо лучше выражали эту политику, чем самоуверенный малоизвестный подполковник с его новыми и смелыми идеями. Поэтому он совершенно закономерно оказался изолированным от родственной ему социальной среды, в которой националистический дух начала века окончательно уступил место классовому страху, затемнявшему разум. Может быть, де Голлю следовало энергичнее добиваться поддержки в другом лагере, среди левых, выражавших теперь патриотические и антифашистские настроения народа? Но в тех условиях это оказалось невозможным для человека столь консервативного склада. Только какието совершенно исключительные обстоятельства могли заполнить пропасть, отделявшую его от народа. А для этого время еще не наступило.

В безуспешной борьбе де Голля за военную реформу впервые обнаружился смысл драмы его жизни. Он часто будет одиноким, изолированным даже от тех, кому он не только не изменял, но, напротив, служил необычайно верно. Пока это приносило ему лишь разочарование и горечь поражений. Другой повернул бы к конформизму, сулившему успешную карьеру, но, конечно, исключавшему особую судьбу, без которой де Голль не видел для себя смысла в жизни. Вот почему неудача в борьбе за танки не поколебала его решимости оставаться самим собой.