Текст книги "Неизвестный Де Голль. Последний великий француз"

Алжир

Лондон, 7 ноября 1942 года… Советский посол при эмигрантских правительствах Богомолов давал прием в честь 25й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Находившийся в толпе гостей Рене Плевен, член Французского национального комитета, почувствовал, как знакомый чехословацкий министр взял его за локоть и прошептал ему на ухо: «Этой ночью…»

К берегам Алжира, Туниса и Марокко подходили в это время 200 военных и 110 транспортных судов, осуществляя операцию «Факел». 120 тысяч американских и английских солдат начали высадку на территории французских колоний.

Английское правительство ночью сообщило о десанте по телефону дежурившему в «Карлтонгарденс» полковнику Бийоту. В 6 часов утра он явился к де Голлю. Генерал встретил его в пижаме и шлепанцах. Выслушав сообщение, он побледнел. «Надеюсь, – воскликнул де Голль, – что люди Виши сбросят их в море! Во Францию не вступают с помощью кражи со взломом!»

Де Голль знал, что операция должна состояться. Но он до последней минуты надеялся, что союзники все же в какойто мере привлекут его к участию в ней, хотя бы предупредят заранее. Но его игнорировали в самой унизительной форме. Принимая утром Жака Сустеля, одного из самых близких своих сотрудников, он удрученно заметил: «Только бог знает, каковы будут последствия этих событий для Франции. Лучше нам не вмешиваться в них…»

Наступил один из самых трудных этапов жизни де Голля, почувствовавшего отсутствие почвы под ногами. Казалось, он снова в том же положении, как в июне 1940 года, когда, остро ощущая свое одиночество, свою затерянность в бурном океане событий, он со своим призывом 18 июня вызывал, по его собственным словам, «иронию, жалость и слезы». Но в то время де Голля вдохновляла и согревала надежда. И действительно, вопреки всему столь много было достигнуто. Сейчас же все рухнуло… Но, как известно, человек исключительной силы и таланта лучше всего проявляет себя в наихудшем положении. Горькие минуты возмущения судьбой сменились состоянием мужественной напряженности. Он не растерялся, не стал искать легких путей приспособленчества. Проявляя потрясающее хладнокровие и выдержку, он начинает сложнейшую политическую игру против таких опытных и сильных противников, как Рузвельт и Черчилль, и после десяти месяцев напряженной борьбы блестяще выигрывает партию. В отличие от своих самоуверенных партнеров он продумывает заранее десять ходов вперед, улавливает малейшее дуновение в политической атмосфере и в конце концов побеждает. Начинается один из любопытнейших этапов биографии де Голля.

В полдень 8 ноября де Голля приглашают на Даунингстрит. Черчилль и Иден встречают его изъявлением дружеских чувств, выражением симпатии и явным смущением. А де Голль уже обрел свою обычную форму ледяного спокойствия и демонстрирует этим классическим представителям британских добродетелей пресловутую английскую флегму во французском исполнении.

Черчилль объявляет, что американцы категорически потребовали отстранить де Голля. «Мы вынуждены пройти через это, – говорит Черчилль. – Однако вы можете быть уверены, что мы не отказываемся от наших соглашений с вами… Вы были с нами в самые трудные моменты войны. Теперь, когда горизонт начинает проясняться, мы не покинем вас».

Де Голль не без удовлетворения узнает, что тайное заигрывание американцев с вишистскими генералами не избавило их от необходимости сражаться. Идут тяжелые бои. 200тысячная французская армия почти везде оказывает сопротивление. Он узнает, что американцы вывезли из Франции на подводной лодке генерала Жиро, старого знакомого де Голля, под началом которого он когдато служил. Этот ограниченный генерал прославился лишь своим бегством из немецкого плена. Его держат сейчас наготове в штабе генерала Эйзенхауэра в Гибралтаре. Но в Алжире оказался адмирал Дарлан, одно из первых лиц в иерархии Виши.

Де Голль хладнокровно дает советы военного характера. Удивляется, что американцы не учли в своих планах первостепенную необходимость захвата Бизерты, мощной базы в Тунисе. Именно туда немцы могут бросить подкрепление, что, кстати, и случилось. Де Голль даже не упускает возможности дать британцам очередной урок независимой политики. «Вот чего я не понимаю, – говорит он, – как это вы, англичане, целиком и полностью передали в чужие руки предприятие, в успехе которого в первую очередь заинтересована Европа?» «Что бы там ни было, – заключает он, – самое главное сейчас – добиться прекращения боев. А там посмотрим».

В 8 часов вечера де Голль выступает по радио с обращением к французам Северной Африки, к солдатам и офицерам армии, к французскому населению, которое насчитывало здесь больше миллиона человек. Ни тени обиды, заносчивости, никакого следа недовольства его грубым отстранением. Все личные чувства отметены в сторону. Выступает политический деятель, для которого превыше всего интересы борьбы с Гитлером, патриот, стоящий выше личных амбиций: «Поднимайтесь! Помогайте нашим союзникам! Присоединяйтесь к ним без всяких оговорок! Не думайте ни об именах, ни о формулах! За дело! Наступила великая минута. Наступил час благоразумия и мужества… Французы Северной Африки! С вашей помощью мы снова вступим в дело от одного конца Средиземного моря до другого, и победа будет одержана благодаря Франции!»

А янки делают свое дело с большим размахом и с большим отсутствием политического чутья, упуская главное – антифашистский характер войны. Ради непосредственной выгоды делаются вещи, оставляющие впечатление беспринципности. Как раз 8 ноября Рузвельт откровенно изложил свою политику, принимая Андре Филиппа, члена Французского национального комитета, направленного в Вашингтон с целью преодоления упорного предубеждения президента против де Голля. Эмиссар «Сражающейся Франции» вручил письмо генерала, в котором он с красноречивой скромностью излагал свои безупречные намерения, опровергая подозрения в диктаторских замыслах. «После тяжелых лет оккупации, – пишет он, – абсурдно воображать, будто во Франции можно ввести и осуществлять личную власть». Так ли уж абсурдно? Во всяком случае, письмо будет оставлено без ответа. Андре Филиппа заставили целый месяц ждать приема у президента, и только на другой день после американской высадки в Северной Африке он был допущен в Овальный салон Белого дома.

Социалистический лидер, профессор права выступает адвокатом де Голля и убедительно обосновывает политические планы «Сражающейся Франции». Президент обрывает его: «Политически Франция для меня не существует до тех пор, пока выборы не выдвинут ее представителей…» «Но кто будет представлять Францию до выборов, кто организует их?» «Мы готовим группу политических и военных специалистов, которые обеспечат управление Францией в ожидании восстановления демократии…» «Господин президент, для французского народа иностранный оккупант всегда будет только оккупантом…» «Я, – отвечает Рузвельт, – не являюсь идеалистом вроде Вильсона, я интересуюсь прежде всего эффективностью, у меня достаточно проблем, которые надо решать. Мне подходят те, кто помогает их решать. Сегодня Дарлан дает мне Алжир, и я кричу: Да здравствует Дарлан! Если Квислинг дает мне Осло, я кричу: Да здравствует Квислинг!.. Пусть завтра Лаваль даст мне Париж, и я скажу: Да здравствует Лаваль!»

В точном соответствии с таким курсом американское командование 11 ноября заключает соглашение с адмиралом Дарланом, признавая его Верховным комиссаром Северной Африки. К Дарлану присоединяются вишистские губернаторы разных частей Французской империи – Ногес, Шатель, Бержере, Буассон. Эти коллаборационисты и вишисты охотно идут на службу к американцам, видя, куда склоняется чаша весов. Генерал Жиро, который в своей наивности потребовал ни больше ни меньше, как пост верховного главнокомандующего войсками союзников (то есть и американцами!), оставлен в запасе. Впрочем, он поспешно присоединяется к Дарлану, получая командование французской армией в Африке. 15 ноября Дарлан объявил об установлении новой власти… от имени маршала Петэна!

А Гитлер оккупирует теперь всю Францию, в том числе и южную зону. В Тулоне гибнет огромный французский флот. Французы взрывают свои корабли, которые могли бы послужить освобождению Франции. Режим Петэна окончательно превращается в жалкую фикцию. А в это время союзники на глазах французов, ожидавших их как освободителей, отдают власть в Северной Африке вишистам! Американцы покровительствуют представителям самой отвратительной и продажной диктатуры, отвергая де Голля изза его «диктаторских поползновений». Но де Голль имеет безупречную репутацию патриота, и в глазах французов его моральный авторитет растет. Рузвельт приобретает вишистов и… теряет Францию! Де Голль пишет в эти дни генералу Катру по поводу североафриканских событий: «Все это некрасиво. Я думаю, что через некоторое время все это будет низвергнуто и мы окажемся единственной чистоплотной и эффективной организацией…»

16 ноября публикуется коммюнике Французского национального комитета, в котором де Голль и его комитет решительно заявляют, что «они не принимают никакого участия в переговорах, которые ведутся в Северной Африке с представителями Виши, и не берут на себя никакой ответственности за них. Если эти переговоры приведут к решениям, результатом которых будет закрепление режима Виши в Северной Африке, то эти решения не будут приняты «Сражающейся Францией». Это лаконичное коммюнике призвано было показать, что де Голль действует только в соответствии с волей и достоинством французского народа. И оно не могло не встретить благоприятного отношения со стороны принципиальных антифашистов и патриотов.

Отныне все яснее вырисовывается тактическая линия де Голля в новых условиях, когда под предлогом военной целесообразности США создали в Северной Африке некий американизированный вариант вишистского режима, отказываясь попрежнему признавать за де Голлем исключительное право представлять Францию. Черчилль пассивно поддерживает эту политику, но одновременно все время подтверждает свои обязательства по отношению к «Сражающейся Франции».

Де Голль стремится занять место вишистов в Северной Африке и побудить США признать Французский национальный комитет как единственного представителя Франции. Он добивается от Черчилля более активной защиты перед Вашингтоном прав «Сражающейся Франции». Для этого он бросает в игру два основных козыря, которые используются одновременно. Прежде всего де Голль еще выше поднимает в противовес утилитарнопримитивной американской политике знамя идеалов, во имя которых велась народами мировая война. Он опирается на ненависть к фашизму, не допускавшую какихлибо компромиссов с теми, кто связан с ним, вроде вишистов. Он резко расширяет свои связи с внутренним Сопротивлением, чтобы использовать положение номинального вождя этого движения для укрепления своих международных позиций.

С другой стороны, он чутко улавливает и использует настроения буржуазии как во Франции, так и в англосаксонских странах. Настроения эти в конце 1942 года определялись событиями всемирного масштаба: происходило великое Сталинградское сражение, по сравнению с которым все североафриканские дела и политическая возня вокруг них выглядели не слишком солидно. Сталинград показал, что Советский Союз будет главным победителем в войне. Это неизбежно означало рост его авторитета, так же как и усиление влияния идеологически родственных ему сил, в первую очередь коммунистических партий. Среди буржуазии нарастало тревожное чувство опасности возможных послевоенных социальных изменений. Де Голль выдвигает тезис, согласно которому только он со своим зародышем правительства сможет спасти Францию от коммунизма, тогда как вишистские правители Северной Африки лишь усилят влияние коммунистической партии.

Таким образом, тактически де Голль опирается на Сопротивление, на французский народ и его стремления, намереваясь в стратегическом плане использовать приобретенные таким образом позиции с целью предотвращения опасных для буржуазии социальных последствий победы СССР.

Вот как тонко проявилась эта трезво рассчитанная линия в беседе с Черчиллем 16 ноября 1942 года. Де Голль говорил о недальновидности и опасности использования вишистов в Северной Африке, о возможных катастрофических последствиях такой кратковременной, может быть, и выгодной политики. «Теперь не XVIII век, – заявил он, – когда Фридрих подкупал придворных венского двора, чтобы захватить Силезию, не эпоха Возрождения, когда пользовались услугами полицейских стражников Милана или наемных убийц Флоренции. Но их еще никогда не делали правителями освобожденных народов. Мы ведем войну кровью и душой народов. Вот телеграммы, которые я получаю из Франции. Они показывают, что Франция находится в оцепенении. Подумайте о возможности неисчислимых последствий, если Франция придет к выводу, что освобождение, в том виде, как его понимают союзники, это Дарлан. Вы можете одержать военную победу, но морально вы проиграете, и будет только один победитель – Сталин».

Черчилль не стал возражать по существу, заметив, что происходящие события не предрешают будущего.

Но де Голль знал, что страх перед коммунизмом – самое уязвимое место Черчилля, что, играя на этой струне, он не сфальшивит. С методической последовательностью, с новой, удвоенной энергией начинает де Голль осуществлять свой тактический план.

Необходимо было не только любой ценой сохранить единство «Сражающейся Франции», но и, насколько возможно, укрепить ее, расширить ее влияние всеми средствами. Правда, возможности у де Голля уменьшились. Теперь он не мог беспрепятственно пользоваться английским радио, которое попало под контроль американцев. Тем не менее «Сражающаяся Франция» не только устояла перед новой бурей, но и двигалась вперед. В конце 1942 года под ее власть перешли острова Мадагаскар и Реюньон, затем Сомали. Войска «Сражающейся Франции» успешно действовали в Ливии, ими был взят Феццан, важный пункт, обеспечивающий связь между Тунисом и Экваториальной Африкой.

Де Голль особенно внимательно наблюдал за тем, что происходило в Северной Африке. Ему удалось направить туда свою миссию, но Дарлан выслал ее. Тем лучше, ибо ничто так не укрепляло авторитет де Голля, как его несходство с Дарланом. Скоро эта проблема, впрочем, разрешилась. 24 декабря 20летний Фернан Боннье де ла Шапель застрелил адмирала. Неожиданное убийство, как считал де Голль, «отвечало железной логике событий». Убийцу в тот же день судили, приговорили к смерти и наутро казнили. Почему такая поспешность? Приговоренный до последней минуты твердил, что влиятельные лица вмешаются и предотвратят казнь. Никто не вмешался. Таинственная история, по поводу которой было много слухов. Одни называли де ла Шапеля роялистом, другие – голлистом…

Теперь Жиро назначили на странный пост «гражданского и военного главнокомандующего». Де Голль немедленно телеграфирует ему и предлагает встречу, но Жиро уклоняется от нее. Однако переписка двух генералов продолжается, хотя они явно не понимают друг друга. 17 января происходит новая неожиданность. Черчилль срочно просит прибыть де Голля в Касабланку, где он устроит ему встречу с Жиро. Де Голль узнал, что там же находится и Рузвельт. Не идет ли речь о том, что США и Англия собираются устроить состязание между «своими» кандидатами? Де Голль решил, что это не только недостойная, но и опасная комедия, и ехать отказался.

Через два дня пришла новая телеграмма, содержавшая официальное приглашение Рузвельта и Черчилля прибыть на их встречу. Британский премьер буквально заклинал де Голля приехать, угрожая прекратить всякую поддержку «Сражающейся Франции». Де Голль с нарочитой медлительностью поехал, но уступать ни в чем не собирался. Он был недоволен всем: тем, что по прибытии ему не оказали воинских почестей, что везли его в машине с замазанными стеклами, чтобы не привлекать внимания населения, что разместили его в пригороде Касабланки Анфа, превращенном в опутанный колючей проволокой лагерь. Это показалось де Голлю оскорбительным.

Сначала де Голль встретился с Жиро. Этот генерал армии сообщил, что он «не желает заниматься политикой» и «никогда не слушает радио и не читает газет». Но он не имеет ничего против Виши, совершенно не понимает смысла Сопротивления и готов подчиняться американцам. Затем де Голль встречается с Черчиллем и от него узнает план «урегулирования» французской проблемы. Создается комитет, председателями которого будут генералы Жиро, де Голль и Жорж, а членами губернаторывишисты Ногес, Буассон, Бержере и Пейрутон. Последнего только что назначили генералгубернатором Алжира. Это назначение вызвало повсюду бурю возмущения, ибо Пейрутон был министром внутренних дел Петэна и прославился жестоким обращением с патриотами. Задача проектируемого комитета – управление заморскими владениями Франции. Де Голль мгновенно понял смысл всей комбинации: «Сражающаяся Франция» растворяется в комитете, состоящем из вишистов, он сам автоматически теряет всякое право представлять Францию и его ставят на одну доску с Пейрутоном и прочими, а союзники несколько приукрашивают группу своих вишистских ставленников участием в ней патриота де Голля.

Но все это только внешняя сторона американских замыслов, направленных к далеким, но весьма соблазнительным целям. Не зря де Голль говорил, что «Соединенные Штаты вносят в великие дела элементарные чувства и сложную политику». На поверхности наблюдались элементарные чувства: как можно скорее навести порядок в Северной Африке, чтобы обеспечить надежный тыл для дальнейших военных операций большого масштаба. И пусть это делает кто угодно, даже вишисты. Однако за этим скрывалась сложная политика. Американцы хотели создать временную федеральную систему управления Французской империей. Губернаторы отдельных территорий получали небывалую самостоятельность. Империя раздроблялась на отдельные куски, и некому было бы защищать ее целостность. И тогда, используя свою экономическую мощь и политическое влияние, США смогут контролировать гигантские территории с нетронутыми неисчерпаемыми ресурсами. И все это, естественно, под флагом движения к свободе и независимости колоний. То, что Черчилль делал прямо и грубо в странах Леванта, США хотели сделать более тонко в масштабах всей Французской колониальной империи. Де Голль с его обостренным чувством национальных, то есть в данном случае империалистических, интересов Франции сразу уловил глубокий смысл американской игры, прикрываемой бесцеремонной непосредственностью и наигранным простодушием этих будто бы беззаботных янки.

Генерал с презрением отверг проект, заявив, что он соответствует уровню «американских старших сержантов» и что о нем нельзя говорить всерьез. Затем состоялась встреча де Голля с Рузвельтом, во время которой президент пустил в ход все свое обаяние, а генерал сохранял мрачную неприступность. Де Голль писал, что Рузвельт, «подобно кинозвездам, недовольно хмурился, видя, что другие тоже могут играть роль. Рузвельт не особенно благосклонно взирал на мою особу, хотя прятал свои чувства под галантным обхождением патриция».

На другой день де Голля посетил Жиро. Этот простоватый солдафон уговаривал принять англоамериканский проект и обещал, что де Голлю дадут чин генерала армии, «чтобы не нарушать равновесия». В ответ де Голль прочитал французскому генералу армии лекцию о Франции и ее национальных интересах. Затем явился Роберт Мэрфи, закулисный автор американской политики в Северной Африке; он пытался склонить де Голля к уступкам, утверждая, что в «Северной Африке на каждые сто человек приходится не больше десяти голлистов». Генерал запомнил это утверждение. Последовали новое, исключительно бурное объяснение с Черчиллем, новые встречи с Мэрфи и английским представителем Гарольдом Макмилланом, тоже пытавшимся давать наставления де Голлю. Потом генерала опять пригласили к Рузвельту. Президент попросил де Голля хотя бы сфотографироваться вместе с ним, Черчиллем и Жиро. Это надо было для прессы, которая уже несколько месяцев яростно нападала на североафриканскую политику президента. Де Голль фотографироваться согласился. «А не пойдете ли вы на то, – обрадованно спросил президент, – чтобы пожать руку генералу Жиро в нашем присутствии и перед объективом фотоаппарата?» Де Голль ответил поанглийски: «Сделаю это для вас». Далее все четыре актера предстали перед толпой фоторепортеров и мило заулыбались…

Из Касабланки де Голль хотел отправиться в Ливию, чтобы посетить войска «Сражающейся Франции». Англичане демонстративно отказались предоставить ему самолет и предложили попутной машиной вернуться в Лондон. Там де Голль устроил прессконференцию и раскрыл провишистский смысл американской игры. Когда де Голль после этого все же решил лететь на Восток, англичане снова отказались дать ему самолет. Более того, в английских и американских газетах инспирируется шумная кампания против де Голля, резкой критике подвергаются его претензии, планы и поведение. На все лады газеты смакуют анекдот о том, что якобы во время первой встречи с Рузвельтом де Голль сравнил себя с Клемансо, а на второй заявил, что, пожалуй, его прототип – скорее Жанна д’Арк. Будто бы президент сказал де Голлю, что тот должен решить, на кого же из этих двух он в действительности похож, так как, конечно, он не может быть похож на обоих. Это была выдумка, ибо в действительности де Голль, предлагая Жиро создать комитет, где председателем был бы он, а командующим армией – Жиро, употребил сравнение, чтобы «он (де Голль) был бы Клемансо, а Жиро – Фошем». Однако многие воспринимали анекдот за чистую монету (говорят, его пустил сам Рузвельт), ибо он очень напоминал тон и манеры генерала. Ведь в каждой шутке есть доля правды.

Однако де Голль ни на минуту не пожалел о своей непримиримости в Касабланке. Он теперь убедился, насколько слабы позиции Рузвельта и Черчилля с их вишистским комитетом, насколько они нуждаются в нем, де Голле. Действительно, отныне в секретной переписке между президентом и премьером речь постоянно заходит о «невесте», как они называли де Голля. Смеяться над ним, конечно, было можно, но обойтись без него уже нельзя. Де Голль хорошо помнил мысль Черчилля, высказанную им в порыве откровенности во время одного обильного завтрака еще в ноябре: «Что касается вас, то при всей трудности конъюнктуры ваше положение превосходно! Жиро политически не существует. Скоро пробьет час Дарлана… Не сталкивайтесь с американцами. Наберитесь терпения! Рано или поздно они придут к вам сами, потому что другой альтернативы нет». События развивались именно так, причем де Голль, не желая терпеливо ждать, умело форсировал их. Кроме того, он добился коечего конкретно. Теперь в Алжире будет его постоянный представитель генерал Катру. Из тюрем освобождают голлистов, устроивших 8 ноября неудачный путч в пользу де Голля. Возглавляемые Рене Капитаном, они развертывают активную деятельность. Отныне начинается борьба между голлизмом и жиродизмом, или, точнее, неовишизмом. Наиболее сообразительные люди из окружения Жиро, такие как Жан Моннэ, Рене Мейер, Кув де Мюрвиль, эти прямые представители крупного капитала, все больше склоняются к мысли о переходе в лагерь де Голля. Демонстрируя яростную непримиримость в Анфе, он вел хорошо рассчитанную политику, служившую лишь частью его лихорадочной деятельности.

С момента высадки союзников в Северной Африке де Голль резко активизировал контакты с внутренним Сопротивлением и теперь имел все больше и больше оснований говорить от имени Франции. Манифест о целях Сопротивления, который де Голль опубликовал в июне, создавал основу для реального сближения с Сопротивлением, в котором царил республиканский, демократический, даже революционный дух. Де Голль своими заявлениями успокоил организации Сопротивления в отношении своих политических целей. Если раньше он опасался слишком бурного роста борьбы в метрополии, то теперь он начинает поощрять ее, разумеется под своим контролем. Его представители создают на юге Франции «Армейскую организацию Сопротивления» из офицеров армии Виши. Он назначает генерала Делестрена командующим «тайной армией». Этот генерал, настоящий патриот, стремится к объединению с силами «франтиреров и партизан», руководимых коммунистами. В конце 1942 года де Голль поручает Жану Мулену создать Национальный совет Сопротивления (НСС). В него решено было включить представителей всех партий, в том числе тех правых довоенных партий, которые полностью поддерживали Виши, – «Демократического альянса» и «Республиканской федерации». Это делалось для того, чтобы ослабить роль компартии в НСС, которая неизбежно стала бы решающей в связи с реальным весом коммунистов в антифашистской борьбе. Наиболее знаменательным шагом де Голля после высадки союзников в Северной Африке явилось его решение установить, наконец, прямую связь с компартией, от чего он раньше упорно уклонялся. 25 ноября 1942 года происходит встреча полковника Реми с представителем Центрального комитета ФКП. По поручению де Голля Реми предлагает компартии направить своего представителя в Лондон. 8 января 1943 года член ЦК ФКП Фернан Гренье встречается на вокзале Монпарнас в Париже с полковником Реми. Они едут в приморский город Кемпер, где на торговом судне отправляются в море, пересаживаются затем на борт английского траулера и прибывают в Лондон. На другой день Фернан Гренье приезжает в «Карлтонгарденс» и его принимает генерал де Голль. Гренье подробно рассказывает генералу о положении во Франции, о том, как остро нуждаются бойцы Сопротивления в оружии, деньгах… «Об этом будете говорить с Пасси, – прерывает де Голль и задает два вопроса: – Ну, а что вы думаете о Жиро? Что будет после освобождения?» Гренье отвечает, что, по мнению компартии, надо покончить с двоевластием Лондон – Алжир и создать временное правительство во главе с де Голлем и Жиро. Что касается будущего, то народ Франции сам выберет и поставит у власти достойных людей.

«Стало быть, – говорит де Голль, – вы полагаете, что Франция будет коммунистической?» – «Ясно одно, господин генерал, – отвечает Гренье, – в списках расстрелянных… рядом с той или иной фамилией очень часто приходится видеть пометку «коммунист». Все это фамилии металлургов, железнодорожников, учителей, а не промышленников и банкиров. Решающая роль, которая принадлежит сегодня рабочему классу, скажется и на будущем Франции. Республика завтрашнего дня, по. нашему мнению, должна будет провести ряд глубоких социальнополитических преобразований, но мы считаем, что патриоты, которые объединяются для освобождения страны, должны будут сохранить единство для переустройства Франции на новых началах. Впрочем, по правде говоря, сейчас мы куда больше озабочены происходящей борьбой, нежели проблемами будущего».

Но де Голль думал главным образом о будущем, особенно устанавливая сотрудничество с коммунистами. Выдвигая для давления на своих англосаксонских партнеров тезис о коммунистической опасности, он не просто действовал в духе привычного макиавеллизма; он и сам верил в реальность этой опасности. По мере приближения конца войны элемент антикоммунизма в его действиях непрерывно усиливается. Неискоренимый классовый инстинкт побуждает его всеми средствами сдерживать рост влияния компартии. Это сказывалось и на его отношении к Советскому Союзу, успехи которого усиливали привлекательность коммунистических идеалов. В январе 1942 года он воздавал должное советской победе под Москвой. Но спустя год он ни словом не обмолвился по поводу еще более блистательного успеха под Сталинградом.

Но если под Сталинградом решался вопрос о самом существовании Франции, то политическая судьба де Голля в начале 1943 года зависела от успехов движения Сопротивления на французской земле. Именно в это время к большой выгоде де Голля резко усиливается боевой характер Сопротивления. Режим Виши до конца обнажил свою предательскую сущность. Лаваль получил неограниченную власть, и полиция Виши теперь пыталась соперничать с гестапо в зверских расправах над патриотами. Принудительная отправка на работу в Германию введенная с середины января, способствовала притоку добровольцев в отряды «франтиреров и партизан» маки «тайную армию». Теперь генерал де Голль уже не сдерживает пыл бойцов Сопротивления, напротив, он вдохновляет их. Вот с какими призывами выступает он в начале 1943 года: «Надо победить. Но чтобы победить надо драться… Рабочие, вступайте в наши отряды; там вас обеспечат хлебом и оружием; берите в руки ружье! Устраивайте засады на бошей и на агентов, производящих реквизиции! Крестьяне, создавайте запасы для наших отрядов! Создавайте партизанские отряды!»

Де Голль особенно нуждался сейчас в конкретных выступлениях за передачу ему власти в Северной Африке, и число таких требований росло. Еще в конце ноября 1942 года объединенные организации Сопротивления юга обратились к правительствам США и Англии. «Мы настоятельно просим, чтобы судьбы освобожденной Северной Африки были как можно скорее переданы в руки генерала де Голля». В начале 1943 года число таких требований растет.

Де Голль особенно добивался, чтобы видные политические деятели выражали ему доверие как главе будущего временного правительства. С такими заявлениями выступают Леон Блюм, Жорж Мандель, Поль Бонкур, около десятка известных парламентских деятелей. В апреле 1943 года председатель палаты депутатов Эдуард Эррио, находившийся в вишистской тюрьме, писал, что в лице де Голля он видит «единственного человека, способного объединить громадное большинство французов для восстановления Франции. На мой взгляд, генерал Жиро не обладает политическими качествами, он только военачальник».

15 мая Жан Мулен от имени Национального совета Сопротивления направил послание генералу де Голлю, в котором подтверждал, что все организации Сопротивления Франции требуют учреждения в Алжире временного правительства под председательством де Голля. 27 мая на своем первом заседании, состоявшемся в центре Парижа, на улице Фур, НСС подтвердил это требование. Создание Национального совета Сопротивления резко укрепило позиции де Голля в политической дуэли с генералом Жиро, за которым стояли американцы. Не случайно по их настоянию публикация послания Жана Мулена была задержана англичанами. В этот момент серьезного изменения соотношения сил в пользу де Голля можно было ожидать всего. В течение нескольких дней де Голль предпочитает на всякий случай не появляться в «Карлтонгарденс». Он хорошо знал, как самые респектабельные правительства умеют в нужный момент беспощадно убирать с дороги неугодных людей…