Текст книги "Неизвестный Де Голль. Последний великий француз"

Обширной территориальной базой и неисчерпаемым источником людских и материальных ресурсов могли бы быть колониальные владения Франции. Де Голль больше всего рассчитывал на них. Еще 24 июня, на другой день после предательской капитуляции Петэна, де Голль обратился к «проконсулам», к командующим французскими войсками и губернаторам французских колоний с призывом присоединиться к «Свободной Франции». Откликнулись только двое: генерал Кениг и генерал Лежантийом. Но повести за собой управлявшиеся ими территории – Индокитай и Сомали – они не смогли, и те остались под властью Виши. Де Голль направляет в колонии своих самых энергичных помощников, развертывает пропаганду, наконец, сам едет в Африку. Ценой напряженных усилий, а иногда и благодаря счастливым случайностям, у де Голля появляется «своя» территория. На сторону «Свободной Франции» переходят основные части Экваториальной Африки: Чад, Камерун, Среднее Конго. К де Голлю присоединяются французские владения в Океании и небольшие территории, принадлежавшие Франции в Индии. Но главные французские владения: Алжир, Тунис, Марокко, страны Леванта, Французская Западная Африка, Мадагаскар остаются под властью Виши.

Вновь де Голль оказался в парадоксальном положении, во многом схожем с его деятельностью до войны. Тогда ему пришлось ради подготовки Франции к войне с Германией бороться против французского Генерального штаба. Сейчас, в борьбе против Виши, противником оказалась союзная Англия, и в первую очередь его покровитель Черчилль.

На протяжении всей войны, и особенно в первое время после создания «Свободной Франции», судьба де Голля в решающей мере зависела от Черчилля. Признание «главой свободных французов», как выяснилось буквально через несколько дней, не означало готовности Черчилля постоянно содействовать де Голлю. Отношения между ними резко колебались между дружбой и ненавистью, часто доходя до грани разрыва. Ведь находясь в сильной зависимости от Черчилля, де Голль проводил самостоятельную политику. К тому же в англофранцузском браке по расчету обнаружилось полное несходство характеров. А поскольку сталкивались два сильных, очень властных характера, то конфликтам не было конца. Позиции Черчилля были неизмеримо сильнее, и сознание этого отнюдь не побуждало его считаться с де Голлем, в котором он, потомок знаменитого аристократического рода, признанный крупный политический деятель, самоуверенный и властный, всегда видел выскочку. Что мог противопоставить не имевший ничего за душой, никому не известный французский бригадный генерал британскому могуществу, которое так ярко воплощал Черчилль? Ничего, кроме упорства, целеустремленности и надменной гордости. Но это еще больше раздражало Черчилля. Правда, уже после войны, так сказать задним числом, Черчилль отдавал должное особым качествам строптивого французского партнера, продолжая, впрочем, подчеркивать, что из всех крестов, какие он нес на себе в войну, самым тяжелым был Лотарингский крест. В четвертом томе своих мемуаров о Второй мировой войне Черчилль писал: «Эти страницы содержат суровую критику, основанную на событиях того момента, по адресу генерала де Голля, и, несомненно, у меня были с ним непрерывные разногласия и много резких столкновений. Однако в наших отношениях был один доминирующий элемент… Я знал, что он не был другом Англии, но я всегда признавал в нем дух и идею, которые навсегда утвердят слово «Франция» на страницах истории. Я понимал его и, негодуя, одновременно восхищался его высокомерным поведением. Эмигрант, изгнанный с родины, приговоренный к смерти, он находился в полной зависимости от доброжелательности сначала английского правительства, а затем правительства Соединенных Штатов. Немцы захватили его родину. У него нигде не было настоящей точки опоры. Тем не менее он противостоял всему. Всегда, даже тогда, когда он поступал наихудшим образом, он, казалось, выражал индивидуальность Франции – великой нации со всей ее гордостью, властностью и честолюбием. О нем говорили в насмешку, что он считал себя живым воплощением Жанны д’Арк. Это не казалось мне таким нелепым, как выглядело».

С первых дней пребывания на английской земле де Голль столкнулся с таким отношением англичан к своему делу, которое, казалось, полностью противоречило заявлению о признании его «главой свободных французов». 29 июня 1940 года де Голль отправился в Трентемпарк, где разместились французские воинские части, прибывшие из Норвегии. Ему удалось привлечь на свою сторону несколько сотен солдат и офицеров. Но как только он выехал из лагеря, английские офицеры собрали французов и предупредили их, что, присоединяясь к де Голлю, они становятся бунтовщиками против своего законного правительства. А на следующий день, 30 июня, де Голль отправился в лагеря Эйнтри и Хейдок, где находилось несколько тысяч французских матросов. Его встретил английский адмирал и заявил, что он не может разрешить ему встречу с французами, поскольку это нарушает «порядок». Глава «Свободной Франции» вынужден был уехать ни с чем. Повсюду английские власти предпочитали, чтобы французы поступали на службу в британские вооруженные силы, а не присоединялись к де Голлю. Так происходило не только в Англии, но и в Африке, на Ближнем Востоке. Но особенно жестокий удар нанесла де Голлю «Катапульта», так называлась операция, предпринятая Черчиллем 3 июля 1940 года.

Еще в середине июня, когда под ударами германских войск рушилась французская оборона, Черчилль в переговорах с правительством Рейно больше всего беспокоился о судьбе огромного, еще не тронутого войной французского военного флота. Если бы он попал в руки Гитлера, то судьба Англии повисла бы на волоске. Слабая английская сухопутная армия не смогла бы отразить вторжение гитлеровцев на Британские острова. Черчилль получил тогда заверения, что флот не будет выдан немцам. Это обещали адмирал Дарлан и сам маршал Петэн. Однако можно ли было надеяться на обещания этих людей?

И тогда британский кабинет решает, что лучше уничтожить французский флот, чем оставить его судьбу в неопределенном состоянии. О намеченной операции, получившей условное название «Катапульта», де Голлю ничего не сообщили.

4 июля он узнал по радио, что накануне английский флот напал на стоявшую у берегов Алжира в МерсэльКебир французскую эскадру. Многие французские суда, застигнутые внезапным огнем, пошли ко дну. Англичане потопили новый мощный линкор «Дюнкерк». Одновременно английские войска напали на стоявшие у берегов Англии французские корабли и захватили их. Здесь также не обошлось без кровопролития. Британские корабли торпедировали и серьезно повредили стоявший у Дакара линкор «Ришелье». Правда, до уничтожения основных сил французского флота было еще далеко. Но кто мог знать планы английского адмиралтейства? В яростном негодовании де Голль приказал своему командующему флотом адмиралу Мюзелье заявить англичанам: «Если вы немедленно не прекратите огонь, все французские добровольцы покинут Англию и отправятся в Пондишери или СенПьер и Микелон». Речь шла о небольшом французском владении в Индии с населением в 20 тысяч человек или о затерянных в Атлантическом океане островах, где проживало около 5 тысяч французов.

Легко понять первую бурную реакцию де Голля на неожиданные действия Англии. Ведь пропаганда Виши теперь получит возможность утверждать, что Англия стала врагом Франции, а де Голль является прислужником этого врага. Итак, Франция Виши на службе Гитлера, а Франция де Голля на службе Черчилля! Ясно, что приток добровольцев в «Свободную Францию» резко замедлится, авторитет де Голля пошатнется. Генерал говорил полковнику Пасси: «О, эти слабоумные англичане, эти преступники! Они проливают французскую кровь. Они снова льют воду на мельницу капитулянтов!»

Генерал де Голль оказался перед мучительной проблемой: как объяснить Франции эти события? Безоговорочно осудить действия Черчилля как действия врага он не мог, ибо во всем зависел от него. Одобрить их также было невозможно, учитывая реакцию французов. Или сделать вид, что ничего не произошло? Такое поведение де Голль считал совершенно невозможным и решил специально выступить по радио. Текст своего выступления в первый и в последний раз де Голль показал предварительно английскому министру информации: ведь в выступлении содержалось осуждение действий англичан.

Вечером 8 июля де Голль был у микрофона Бибиси. Он назвал нападение на французские корабли, хотя и находившиеся под властью Виши, чрезвычайно прискорбным событием. «Я буду говорить об этом прямо, без всяких уверток, ибо в этот драматический период, когда на карту поставлена жизнь каждого народа, необходимо, чтобы смелые люди имели мужество смотреть правде в лицо и высказывать ее со всей прямотой. Прежде всего я заявляю следующее: нет ни одного француза, который не почувствовал бы боли в сердце и гнева, узнав, что корабли французского флота потоплены нашими союзниками. Эта боль, этот гнев поднимаются у нас из глубины души». Де Голль осудил затем попытки англичан изобразить все в качестве своей военной победы, поскольку нападение было внезапным. «Французские корабли, – сказал он, – уничтожены не в честном бою».

Но затем, обращаясь к французам, он просил их проанализировать события с точки зрения перспектив войны, победы и освобождения. Возможно, что корабли были бы выданы врагу, который использовал бы их против Англии, против французской империи. И в этом случае, заявил де Голль, «пусть они лучше будут уничтожены!». Поскольку поражение Англии увековечит порабощение Франции, союз с Англией не может быть поставлен под сомнение даже в связи с этим «отвратительным и достойным сожаления событием». Решение остается незыблемым, закончил де Голль, – «сражаться до конца».

История с «Катапультой» оказалась далеко не последней в полосе злоключений де Голля, которые еще только начинались. Вскоре ему пришлось испытать одну из самых тяжелых неудач всей его жизни. Укрепившись в Экваториальной Африке, де Голль сразу же задумался о распространении власти «Свободной Франции» на огромные территории Французской Западной Африки. Ключом к ней служил Дакар – порт, крепость, военная база на западной оконечности Африки в районе Островов Зеленого Мыса. Этот пункт соблазнял также и Черчилля, поскольку в ожесточенной битве за Атлантику Дакар, находящийся в руках врага, представлял большую угрозу британским коммуникациям. С начала августа 1940 года Черчилль и де Голль обсуждали проблему взятия Дакара. Британский премьер считал, что с помощью «Свободной Франции», возможно, удастся установить контроль над Дакаром без больших военных усилий. В свою очередь, де Голль понимал, что со скромными военными силами «Свободной Франции» самостоятельно он вряд ли сможет вырвать у Виши этот важный опорный пункт.

6 августа в своем огромном кабинете на Даунингстрит Черчилль с присущим ему красноречием развивал перед де Голлем план соблазнительной операции: «Однажды утром жители Дакара проснутся в печальном и подавленном настроении. И вот они видят в лучах восходящего солнца, вдали в море, множество кораблей. Огромный флот! Сотни военных или грузовых кораблей! Корабли медленно приближаются, направляя дружественные послания городу, военноморским силам и гарнизону. На некоторых кораблях поднят трехцветный флаг». Затем следуют переговоры с губернатором, который, конечно, в конце концов уступит де Голлю, и тогда, заключил Черчилль, «вечером он отужинает вместе с вами и выпьет за окончательную победу».

31 августа из Ливерпуля отплыла эскадра в составе двух линкоров, четырех крейсеров, одного авианосца, нескольких эсминцев, многих вспомогательных и транспортных судов под флагами разных союзных стран. Де Голль находился на борту голландского судна «Вестерланд». «Качаясь на океанских волнах среди безбрежных водных просторов, – вспоминал де Голль, – в беспросветной тьме, небольшой иностранный корабль, без орудий, с потушенными огнями, увозил с собой судьбу Франции».

Что касается «судьбы Франции», то есть де Голля, то на середине пути он узнал, что семь крейсеров Виши прошли через Гибралтар и находятся теперь в этих водах, что Дакар готовится к обороне. Черчилль решил отказаться от операции, но де Голль настоял на ее продолжении «несмотря ни на что». По пути генерал де Голль и английский командующий адмирал Кеннингем затеяли жаркий спор изза того, кто же будет всем командовать. Но в конце концов 23 сентября эскадра подошла к Дакару, и сразу начались неприятности. Запланированный Черчиллем эффектный спектакль с появлением на горизонте могучей союзной армады не состоялся. Густой туман покрывал море, и не было видно ни зги.

Де Голль обратился по радио к населению Дакара, к берегу отправился катер с парламентерами, которые должны были вручить письмо де Голля губернатору Буассону, ярому вишисту. Вскоре катер вернулся с двумя серьезно раненными деголлевскими офицерами, а береговые батареи и стоявший на рейде линкор «Ришелье» открыли огонь по эскадре. Увидев, что крепость готова оказать яростное сопротивление, де Голль попытался высадить десант вблизи Дакара, но и здесь ему не повезло. На другой день завязалась артиллерийская дуэль между английскими кораблями и укреплениями Дакара, не давшая никаких результатов. Перестрелка продолжалась и на третий день, несколько английских кораблей получили повреждения. Экспедиция бесславно провалилась. Английская эскадра ушла в море, а небольшая группа судов «Свободной Франции» повернула к Дуале, главному порту Экваториальной Африки, основные территории которой контролировались сторонниками де Голля.

В Лондоне разразилась буря гнева, в Вашингтоне де Голля высмеивали, а в Виши торжествовали победу. Пагубные последствия дела МерсэльКебир теперь казались мелкой неприятностью по сравнению с плачевным исходом дакарской операции. Получилось так, что де Голль, поднявший знамя Сопротивления против немцев, фактически вступил в войну с французами. «Для меня, – пишет де Голль, – наступили тяжкие дни. Я испытывал то, что может испытывать человек, когда подземный толчок резко потрясает его дом и с крыши на голову градом сыплется черепица».

До середины ноября де Голль не показывался в Лондоне, предпочитая залечивать свои синяки в Африке. Здесь ему удалось несколько восстановить свой престиж захватом Габона. Теперь «Свободная Франция» контролировала всю Французскую Экваториальную Африку. Де Голль проводит огромную работу по подготовке прямого участия своих сил в войне против Италии в Эритрее и Ливии. Правда, в далеком Лондоне Черчилль в это время подумывал о замене де Голля генералом Катру. Англия вступила в тайные переговоры с Виши. Однако Катру отказался от соперничества с де Голлем, а Виши после встречи Петэна с Гитлером в Монтуаре 24 октября пошло на открытое и тесное сотрудничество с Германией. Это создавало для «Свободной Франции» благоприятную атмосферу, ибо усиливалась ее роль центра притяжения всех французских патриотов. Дакарская неудача забывалась, и де Голль снова проникался надеждами на успех своего предприятия. 27 октября он издает в Браззавиле манифест, в котором объявляет о создании совета обороны империи и в небывало самоуверенном тоне провозглашает цели, задачи, формы деятельности своего движения. Постановления этого манифеста начинались поистине королевской формулой: «Именем французского народа и Французской империи мы, генерал де Голль, глава свободных французов, постановляем…»

17 ноября 1940 года он отправляется в Англию. Пролетая в самолете над бескрайними просторами африканского континента и океана, де Голль думал: «Как бы ни были суровы факты, может быть, мне удастся совладать с ними, потому что я мог, по выражению Шатобриана, «вести за собой французов на крыльях мечты».

Зимой 1940 года Лондон выглядел особенно мрачно, хотя воздушная «битва за Англию» и была выиграна. Тяжкие удары англичанам наносила теперь подводная война фашистов; страна всегда жила поставками сырья и продовольствия изза моря. США не вступали в войну и свои товары и оружие поставляли Англии только за золото. Продовольственные нормы сокращались, немецкие бомбежки продолжались. Казалось бы, Черчиллю не до «Свободной Франции» с ее надменным руководителем.

Отношения между ними попрежнему не улучшались. Вскоре после приезда де Голля возник новый острый конфликт. Интеллидженс сервис неожиданно арестовала адмирала Мюзелье, обвинив его в связях с Виши. Знаменитая английская разведывательная организация, которая, по саркастическому замечанию де Голля, была для англичан «предметом страстного увлечения», конечно, не зря следила за людьми из аппарата «Свободной Франции». Вокруг нее суетилось немало проходимцев, действительно связанных с Виши. Но в данном случае лондонские шерлокхолмсы промахнулись. Де Голль добился освобождения адмирала Мюзелье и затем с ледяной снисходительностью принял извинения Черчилля и Идена.

Генерал де Голль быстро ликвидировал также всякие мелкие дрязги в своем лондонском аппарате, возникшие за два с половиной месяца его отсутствия. Он немедленно пресек любые проявления мягкости и уступчивости по отношению к англичанам, то есть все то, что он называл «присущей французам склонностью уступать иностранцам и не ладить между собой».

Более того, он добился от «бульдога» (так звали Черчилля в окружении де Голля) новой серьезной уступки. 24 декабря 1940 года британский кабинет официально признал совет обороны империи, созданный без согласования с Черчиллем, крайне недовольным этим своеволием «Коннетабля».

Новое признание пришлось как нельзя более кстати, ибо в начале 1941 года де Голль почувствовал, что скоро ему придется не на шутку схватиться с англичанами на Востоке. После оккупации Греции фашизм явно протягивал свои щупальца к Ближнему Востоку. Гитлеровская агентура разжигала антианглийские настроения в Ираке, в начале февраля в Сирию прибыла специальная германская миссия. Де Голль решил, что настал момент, когда можно захватить французские подмандатные страны Сирию и Ливан. 14 марта 1941 года он летит на Восток. Некогда майор де Голль служил в этих местах, и тогда он скептически смотрел на возможность сохранения Леванта под контролем Франции. Но переход от своеобразной оппозиции к не менее своеобразной власти изменил его взгляды. «Мысли, которые приходили мне в голову во время полета, – писал де Голль, – были просты и ясны». Чтобы укрепить свою власть, ему надо любой ценой расширять ее территориальную базу. Он мечтал также об увеличении своих вооруженных сил за счет присоединения войск Виши, сосредоточенных в Сирии и Ливане еще в начале 1940 года во время советскофинской войны для похода на Кавказ.

Сначала он приземлился в Хартуме и осмотрел соединения «Свободной Франции», принимавшие участие в боях с итальянцами: они могли скоро потребоваться к северу от Суэца. 1 апреля де Голль прибыл в Каир, но сразу убедился, что действовать еще рано, и тут же улетел в Браззавиль, внимательно наблюдая за Ближним Востоком. Вскоре он предложил англичанам предупредить неизбежное проникновение немцев в самое сердце этого важнейшего стратегического района путем установления в Леванте власти «Свободной Франции». Черчилль в Лондоне, а генерал Уэйвелл в Каире сами видели германскую опасность. Но эти соратники пресловутого Лоуренса помнили, как в 1920 году его вытеснил из Леванта француз Гуро. Почему бы, давая отпор гитлеровцам, не занять заодно и место Франции? Англичане ответили де Голлю, что его планы несвоевременны.

На другой день германские самолеты приземлились в Сирии. Дело принимало серьезный оборот. Гитлер подбирался к Суэцкому каналу. В Ираке вспыхнуло антибританское восстание, лидеры которого были связаны с немцами. Теперь нельзя было пренебрегать ничем, ни моральным влиянием «Свободной Франции», ни ее немногочисленными войсками. Вот почему Черчилль неожиданно предложил де Голлю поехать в Каир и заняться Левантом.

Де Голль был настолько растроган таким поворотом дела, что послал Черчиллю очень теплое письмо, причем на английском языке. Уникальный случай!

20 мая де Голль телеграфирует генералу Катру в Каир: «Надо наступать на Дамаск даже с одним батальоном. Психологический эффект сделает остальное». Уж не забыл ли он жестокий урок Дакара? Нет, на этот раз англичане пойдут до конца. К тому же уклонение от операции равносильно отказу от Сирии и Ливана в пользу Англии. Чтобы не допустить этого, де Голль согласился с необходимостью сражения французов с французами, чего он всегда старался избежать любой ценой.

8 июня войска Великобритании и «Свободной Франции» начали наступление. Зная, что Англия не упустит возможности изобразить себя защитницей независимости арабов, де Голль намеревался объявить о стремлении Франции покончить с режимом мандата и предоставить Сирии и Ливану независимость. Как и следовало ожидать, англичане потребовали, чтобы подобная декларация была сделана от имени двух стран или, в крайнем случае, чтобы Англия была гарантом выполнения французского обещания. Игнорируя просьбу Черчилля, де Голль отверг эти претензии и опубликовал свою отдельную декларацию. Но это было только началом конфликта небывалой остроты.

После тяжелых боев с войсками Виши, в которых соединения «Свободной Франции» понесли большие потери, командующий вишистами генерал Денц обратился с просьбой о прекращении огня. Англичане вступили с ним в переговоры и, игнорируя «Свободную Францию», заключили конвенцию о перемирии в СенЖанд’Акре. Эта конвенция, подписанная 14 июля, в день французского национального праздника, означала полную передачу Сирии под власть Англии. Права «Свободной Франции» даже не упоминались. Английское командование обещало не препятствовать свободной эвакуации войск Виши из Леванта.

Взбешенный де Голль в самой категорической форме немедленно заявил англичанам, что он не признает перемирия в СенЖанд’Акре, и приказал генералу Катру взять в свои руки всю власть в Сирии и Ливане, не считаясь с каким бы то ни было сопротивлением с любой стороны, что вооруженные силы «Свободной Франции» больше не будут подчиняться английскому командованию. Итак, де Голль открыто пошел на риск военного столкновения с англичанами, лишь бы не уступить им французские «законные» владения.

Тогда Англия снова идет на видимость уступки и заключает с представителями де Голля дополнительное соглашение к конвенции о перемирии. Формально требования де Голля удовлетворены. Он отправляется в Дамаск и Бейрут, где его сторонники устраивают главе «Свободной Франции» торжественную встречу. А пока де Голль произносил речи, совещался с сирийскими политическими деятелями и строил планы утверждения на Ближнем Востоке влияния «Свободной Франции», англичане не теряли времени. Дополнительного соглашения как будто и не существовало. Представителям де Голля попрежнему не давали возможности установить контакт с личным составом войск Виши, чтобы вербовать их в армию «Свободной Франции». Англичане быстро оккупировали страну и, развивая бешеную деятельность, настраивали арабов против французского «колониального господства». Французские флаги спускались и вместо них поднимались британские. Перед лицом нового вероломства англичан де Голль отдает приказ своим войскам вооруженной силой защищать права Франции. Новая опасность разрыва с Англией и угроза военного столкновения с нею перепугали ближайших сотрудников де Голля. Разъясняя им свою позицию, де Голль писал: «Наше величие и сила заключаются единственно в нашей непримиримости во всем, что касается защиты прав Франции. Эта непримиримость будет нам нужна вплоть до самого Рейна».

Осторожные соратники де Голля просто не понимали ситуации. «Непримиримость» их лидера была великолепно рассчитанной игрой. Он учитывал, что Черчилль, ведя большую, трудную войну, совершенно не заинтересован в создании новых трудностей, что, сделав год назад ставку на де Голля, он уже стал пленником своего выбора и не может позволить себе роскошь просто отшвырнуть со своего пути взбунтовавшегося вассала. Его флирт с Виши осенью 1940 года кончился безрезультатно, ибо Виши предпочло ориентироваться исключительно на Гитлера. Надо же было иметь какойто ключ к Франции, пусть даже и такой неудобный. К тому же в душе Черчилль понимал де Голля, он сам бывал непримирим в защите имперских интересов Британии. А уж если он раньше недооценил способности де Голля, то кто в этом виноват, кроме него самого?

В конечном счете Англия уступила, и де Голль утвердил на какоето время свою власть в Сирии и Ливане. В последний момент ему даже удалось привлечь на свою сторону 6 тысяч солдат и 127 офицеров из войск генерала Денца. Но 25 тысяч человек отплыли во Францию в распоряжение Петэна. Твердость де Голля сыграла решающую роль в исходе ожесточенной франкобританской схватки, когда казалось, что врагом Франции является не Германия, а Англия. 1 сентября 1941 г. де Голль вернулся победителем в столицу побежденной им Англии…

Итак, прошел год с тех пор, как де Голль бросил в эфир свой призыв 18 июня. Он был тогда один и не имел ничего, кроме сознания своей особой миссии. Он вдохновлялся историей Франции, образами великих героев ее прошлого, голоса которых он слышал, вернее создавал своим воображением, подобно голосам, вдохновлявшим Жанну д’Арк. Вот каким увидел его 19 июня 1940 года журналист Пьер Бурдан: «Человек далекой эпохи, черты которого с первого взгляда напоминают средневековый рисунок. Хочется видеть его в старинном шлеме… Его глаза отличаются тем, что не отражают ничего из происходящего вокруг него; их выражение не меняется в зависимости от поведения присутствующих или окружающей его атмосферы. Этот человек стремится сохранить независимость и не поддаться какимлибо чувствам. В его глазах горит чтото не от мира сего».

Но де Голль обладал кроме эмоциональных порывов и инстинкта в духе Бергсона очень трезвым умом, способностью холодного расчета и обоснованного предвидения. Несколько иной, более земной и реальный образ де Голля рисует известный журналист д’Астье де ла Вижери, встретившийся с генералом через год с небольшим: «Он еще выше ростом, чем это представляют. Его движения медленны и тяжелы, как и его нос. Маленькая голова с восковым лицом на нескладном теле. Самый привычный его жест – он поднимает руки, плотно прижимая локти к бокам. И тогда видны вялые, очень женственные кисти с хрупкими запястьями. На обращенных кверху ладонях эти руки как будто тщатся поднять целый мир абстрактных грузов… Он не любит людей, он любит лишь их историю, в особенности историю Франции, одну из глав которой он как будто мысленно пишет».

Пожалуй, он не столько мысленно писал, сколько творил историю на протяжении этого года, первого года его большой и необычной политической карьеры. Он сумел достичь многого, смог перенести неудачи и добиться успехов. И он почувствовал себя, наконец, в своей излюбленной стихии исторического действия как рыба в воде. Но в творимой им истории, наполненной звучными фразами о величии Франции, пока совсем не видно Франции реальной, которая влачила тогда жалкое существование под гнетом фашистской оккупации и унизительно тяжкого коллаборационизма Виши. Неужели де Голль рассчитывает обойтись без нее?