Текст книги "Неизвестный Де Голль. Последний великий француз"

Тогда почему же он постоянно подозревал коммунистов в вероломстве, приписывал им заговорщические намерения, честолюбивые притязания? Прежде всего, это диктовал глубокий антиреволюционный инстинкт де Голля, который дополнялся несомненным политическим расчетом. Разве можно было найти лучшее средство завоевать расположение и преданность буржуазии, в том числе мелкой буржуазии, составлявшей половину населения страны, чем позиция защитника ее интересов? Чтобы пользоваться неограниченной властью в условиях восстановления элементарных норм демократии, де Голль должен был выглядеть спасителем страны не только от внешнего врага – фашизма, не только от внешних соперников – США и Англии, но и от врага внутреннего. А если его не было, то его надо было выдумать. Поэтому и рождается миф о таинственных, но крайне опасных революционных замыслах компартии, о подготовке ею заговора с целью захвата власти и установления «диктатуры пролетариата». Активно используются, таким образом, классовые предубеждения широких масс мелкой буржуазии.

Надо учесть еще и то, что в своих «Военных мемуарах», написанных в 1950–1958 годах, де Голль явно преувеличивал свои антикоммунистические тенденции периода освобождения. Мемуары были политическим документом, призванным снискать доверие господствующих сил, доказать способность вновь стать их спасителем. Этот расчет, кстати, как мы увидим в дальнейшем, в полной мере оправдался. А в то время, о котором идет речь, де Голль сотрудничал с компартией, хотя и в довольно ограниченных масштабах.

Это сотрудничество продолжалось и после изменений в составе Временного правительства, о которых было объявлено 9 сентября 1944 года. Коммунист Франсуа Бийу, который до этого был министром по делам оккупированных территорий, занимает пост министра здравоохранения. На посту министра авиации тоже попрежнему находится представитель ФКП. Кроме коммунистов в правительство входят теперь три социалиста, четыре радикала, три «народных демократа» (католика). В нем участвуют также восемь членов довоенного парламента. Заместителем де Голля назначается бывший председатель сената Жюль Жанпене, голосовавший в свое время за Петэна. В правительстве немало банкиров, предпринимателей (Дьетельм, Леперк, Мейер). Словом, это очень пестрое по составу правительство с весьма противоречивым направлением. Хотя в него входят коммунисты, это отнюдь не правительство Народного фронта с общей программой. Вместо программы есть высшая, попрежнему неограниченная власть генерала де Голля. Консультативная ассамблея, увеличившаяся вдвое, как и раньше, не может выносить решений, обязательных для правительства.

12 сентября, выступая во дворце Шайо перед восемью тысячами представителей организаций Сопротивления, органов государства, партий, профсоюзов, деловых кругов, де Голль в большой речи изложил свои планы. Он сказал, что его правительство будет управлять страной до тех пор, пока окончание войны, возвращение пленных и депортированных не позволят провести всеобщие выборы в Национальное собрание, которое решит дальнейшую судьбу страны. Многие намерения де Голля совпадали с программой НСС. Он обещал демократизацию, наказание предателей, конфискацию предприятий коллаборационистов, национализацию некоторых важнейших отраслей экономики, поддержание твердых цен, повышение жизненного уровня. Он даже объявил о своем намерении «сделать так, чтобы частные интересы вынуждены были отступить перед общественными интересами, чтобы важнейшие ресурсы национального богатства осваивались и использовались ради всеобщего блага». Но де Голль подчеркнул, что при этом правительство будет «поощрять во всех областях дух предпринимательства». Тем самым он дал понять, что не может быть речи об изменении социального устройства страны.

Де Голль провозгласил своей важнейшей целью обеспечение величия Франции путем укрепления ее международных позиций, как можно более активного и широкого участия в войне, проведение внешнеполитического курса, который позволил бы Франции принимать участие в решении будущего Германии и всего мира.

Речь де Голля аудитория встретила бурными аплодисментами. «Однако, – писал де Голль, – «политики», были ли это старые деятели или новые, выражали свое одобрение более или менее сдержанно. Чувствовалось, что с их стороны общее дело встретит всякие осложняющие задачу оговорки и действия». В своих предчувствиях генерал не ошибся.

«Спасение»

«Я спас дом и даже коекакую мебель» – в таких словах генерал де Голль подвел итог своей деятельности во время войны и сразу после ее окончания. Третий том «Военных мемуаров» де Голля, в котором он рассказывает о событиях с конца 1944 и до начала 1946 года, называется «Спасение». Посмотрим, что же и как он спасал. Пожалуй, слово «спасение» в своем прямом смысле ближе всего к внешней политике де Голля. Многие считают, что именно в этой области он добился наибольших успехов. Внешняя политика действительно занимала первостепенное место в деятельности де Голля на посту главы Временного правительства. Что касается ее результатов, то охарактеризовать их одним словом невозможно. Бесспорно одно: и после освобождения Парижа де Голль продолжал вести упорную борьбу за укрепление престижа Франции, за ее интересы, за возвращение ей ранга великой державы. Пока до этого было еще очень далеко. Осенью 1944 года в ДумбартонОксе представители четырех великих держав совещались по вопросу о создании будущей ООН. Франции на этом совещании не было. В Лондоне уже второй год заседала Европейская консультативная комиссия США, Англии и СССР и тоже без участия Франции. Главы трех великих держав почти непрерывно в это время вели между собой переговоры лично, путем переписки или по дипломатическим каналам. Францию о них, как правило, даже не информировали. Это было естественным следствием разгрома 1940 года. Де Голль, однако, не переставал жестоко терзаться изза такой неполноценности Франции и для начала решил включиться какимто образом в переговоры великих держав. Тем более что 23 октября возникла первоначальная реальная основа для этого: правительства СССР, США и Великобритании официально признали Временное правительство де Голля. Что касается Советского Союза, то в этом не было ничего особенно нового – и раньше Москва признавала фактически правительство де Голля. Иное дело Соединенные Штаты; они пошли на определенный отказ от своей прежней политики. Во всяком случае, де Голль с подчеркнутым равнодушием отнесся к «запоздалому» признанию, ибо это было еще очень далеко от того, к чему он стремился. 25 октября его спросили на прессконференции, что он думает о признании. Де Голль холодно ответил: «Французское правительство удовлетворено тем, что его соблаговолили назвать его собственным именем».

Внешнеполитические замыслы де Голля были весьма обширны. Прежде всего надо решить проблему германской опасности, резко ослабив, а если удастся, раздробив на части Германию. А в перспективе он видел Францию в центре нового устройства Европы. «После ужасных страданий, пережитых ею на протяжении 30 лет, – писал де Голль, – и после огромных перемен, происшедших в мире, Европа могла бы обрести равновесие и мир только при условии объединения славян, германцев, галлов и латинян». Он стремился «к объединению Европы путем создания ассоциации ее народов, от Исландии до Стамбула и от Гибралтара до Урала». Здесь, как и всегда, внешнеполитические взгляды де Голля определяются историей и географией.

Но начинать надо было с малого. 30 октября де Голль пригласил в Париж Черчилля. Одновременно приглашение было послано и Рузвельту, но его не приняли. 10 ноября Черчилль вместе с Иденом приехал в Париж. Сразу же в кабинете де Голля на улице СенДоминик начались переговоры.

Де Голль прежде всего поставил вопрос о поставке вооружения французской армии. Ничего существенного англичане не обещали. Они уклонились и от конкретных разговоров по вопросу оккупации Германии, о будущем Рурской, Рейнской и Саарской областей, которые де Голль хотел отделить от Германии. Уклончивую позицию Черчилль занял и в отношении Сирии и Ливана, где франкоанглийские трения не прекращались. Зато Черчилль предложил немедленно начать переговоры о франкоанглийском союзе.

Де Голль в принципе сразу согласился, но завел речь о содержании этого союза. Он указал, что Франция и даже Англия выйдут из войны ослабленными, поэтому они должны действовать в тесном единстве при решении проблем завтрашнего дня. Это дало бы им возможность играть в этом деле решающую роль, учитывая соперничество Америки и России. Многие малые страны объединились бы вокруг франкоанглийского союза, чтобы противостоять двум гигантам. Только на такой основе, по мнению де Голля, франкоанглийский договор имел бы смысл. Но Черчилль сразу дал понять, что ради союза с Францией он ни в коем случае не пойдет на ослабление тесных связей с США. Снова прозвучал старый мотив «морских просторов». «Лучше убеждать сильнейших, чем идти против них», – сказал Черчилль. Действовать совместно с Францией он пока не хотел и предложил де Голлю подождать лучших времен. «А до тех пор, – заключил он, – предоставьте действовать мне». Переговоры окончились безрезультатно.

В Париже Черчилль присутствовал вместе с де Голлем на Елисейских Полях во время военного парада по случаю 28й годовщины победоносного окончания первой мировой войны. Бравый вид французских солдат произвел на него хорошее впечатление. Толпа горячо приветствовала британского премьера, одетого в военную форму генерала авиации. Он приветливо отвечал своим знаменитым жестом, подымая два пальца в форме буквы «V» – знак победы. А де Голль во время особенно шумного восторга толпы насмешливо и зло прошептал на ухо стоявшему рядом своему министру: «Нет, вы послушайте! Идиоты! Они приветствуют эту каналью!»

…Ни в чем так болезненно и остро не ощущал де Голль свои неудачи, как в области внешней политики. Ведь это была сфера, которую он воспринимал особенно близко к сердцу. В конечном итоге все внутренние проблемы Франции сводились для него к вопросу о ее величии, то есть к ее международному влиянию и престижу. При решении любой проблемы он исходил из интересов укрепления международных позиций Франции. Как никто другой, он остро ощущал изоляцию Франции, особенно теперь, когда у него, наконец, появилась под ногами своя французская земля. Увы, это лишь усиливало ощущение неполноценности возглавляемой им Франции. Раньше ограниченность ресурсов Франции казалась естественной. Подразумевалось само собой, что освобождение французской территории сразу даст недостающую силу. Но пока появились лишь новые сложные проблемы, а слабость Франции, как никогда раньше, бросалась всем в глаза. Конечно, де Голль мог теперь выставить миллионную армию, но где взять для нее технику и вооружение? США и Англия отмахивались от просьб де Голля.

Экономическая разруха заставляла протягивать руку за помощью. Неустойчивым, неопределенным оставалось и внутриполитическое положение. США и Англия и не думали о возвращении Франции позиций великой державы. Оставалось ждать и надеяться на будущее. Но, как однажды заметил де Голль, «будущее длится долго». Человек действия, каким его нарисовал де Голль еще в книге «На острие шпаги», обречен, если он пассивен, если он бездействует.

В каком направлении действовать, где искать поддержки? История и география, постоянные наставники де Голля, в один голос подсказывали ему, что путь к возрождению величия Франции проходит через Москву. Но это означало, что снова надо искать поддержку в мире, чуждом ему по социальной природе. А ведь совсем недавно епископ Ренна, глава церкви в Бретани, монсеньор Рок прямо сказал ему, что католические прелаты обеспокоены его близостью к коммунистам. Всемогущие люди делового мира тоже давали понять, что только беспощадной борьбой с коммунизмом он может приобрести их поддержку. Снова де Голль ощущал «дух Виши», видел неистребимую склонность людей из родной для него социальной среды поспешно жертвовать национальными интересами при малейшем намеке на угрозу их классовым позициям. Даже позорный крах Виши ничему их не научил. Значит, снова надо делать то, что по своему психологическому характеру походило на выбор, мужественно сделанный им 18 июня 1940 года. История подтвердила его правоту. Оправдает она его и впредь, когда докажет, что в Кремле можно найти опору для возрождения величия Франции. Так он решил.

Генерал де Голль пишет в мемуарах, что он надеялся «возобновить тем или иным способом франкорусскую солидарность, которая, сколько бы часто ее ни извращали и ни предавали, все же продолжала отвечать естественному порядку вещей как с точки зрения германской угрозы, так и в свете англосаксонских стремлений к гегемонии. Я даже подумывал о проекте пакта, в силу которого Франция и Россия обязались бы действовать сообща, если бы со временем Германия вновь стала нам угрожать. Конечно, эта угроза не могла бы появиться в скором будущем. Однако заключение франкорусского договора могло бы нам помочь сразу же начать участвовать в урегулировании европейских дел».

Но с самого начала де Голль решил, что не может быть и речи о какойлибо односторонней ориентации. Главное – сохранить полную независимость своей политики по отношению к любому партнеру, особенно если это партнер очень сильный. Генерал считал внешнеполитическую независимость более важным фактором политики величия, чем даже число дивизий, количество выплавленной стали или сумма валютных запасов. Свою независимую ориентацию де Голль счел необходимым утвердить публично, выступая 22 ноября на заседании консультативной ассамблеи. Плодотворное единство Европы, сказал он, должно ориентироваться одновременно на три полюса: Москву, Лондон и Париж.

К этому времени вопрос о поездке в Москву был уже согласован по дипломатическим каналам. Советское правительство пошло навстречу пожеланиям де Голля и направило ему официальное приглашение. Более того, в начале ноября оно показало свое благожелательное отношение к Франции, настояв на включении ее представителя в Европейскую консультативную комиссию.

24 ноября де Голль в сопровождении министра иностранных дел Бидо, генерала Жуэна, Палевского и Дежана вылетел в Советский Союз. После посадки в Каире и Тегеране 26 ноября он прибыл в Баку, где его официально встретили советские власти. Генералу были оказаны подобающие воинские почести. Принимая рапорт почетного караула и обходя его строй, де Голль пришел в восторг от вида советских солдат. За две недели пребывания в нашей стране де Голлю показали многое. Он видел трагическое величие развалин Сталинграда и прелесть прославленного русского балета, мощные промышленные предприятия и научные институты, необъятные русские просторы и сказочную архитектуру Кремля. Но самое сильное впечатление произвели на него солдаты. Он восторгался их выучкой, здоровьем, спокойным мужеством, тщательно описывая впоследствии облик подразделений, выставленных в почетный караул для встречи французского гостя. В его словах ощущается нечто вроде восхищенной зависти, когда он взволнованно заключает: «Да, это была она – вечная русская армия».

В его впечатлениях от посещения нашей страны, в суждениях и оценках, как всегда, проявились особенности его мировоззрения. Хотя он и признавал, что Октябрьская революция, Советская власть создали новую, могущественную Россию, он воспринимал ее как извечную святую матушку Русь. В его представлении встречались вечная Франция и вечная Россия, вне идеологий и социальных различий. Конечно, такой подход был весьма далек от научного понимания ситуации. Но, отодвигая в тот момент противоположность общественнополитического строя этих стран, не облегчал ли он тем самым налаживание сотрудничества Франции и СССР?

2 декабря французская делегация прибыла поездом в Москву, и в тот же день де Голля принял Сталин. Генерал уже имел немалый опыт переговоров с крупными политическими деятелями, с такими как Черчилль или Рузвельт. Теперь он встретился с еще одним, притом наиболее своеобразным представителем великой тройки. Де Голль давно владел искусством крайне ответственного диалога. Он считал, что говорить надо как можно меньше и что молчание дает больше психологических преимуществ, чем многословие. Обычно де Голль давал партнеру возможность говорить, а сам высказывался очень скупо, в заранее рассчитанный момент, когда слова приобретают особый вес и значительность. Но в данном случае оказалось, что Сталин в еще большей степени обладает искусством непроницаемого молчания. Протокольные записи бесед свидетельствуют, что де Голль на этот раз говорил значительно больше своего собеседника.

«В течение приблизительно 15 часов, что длились в общей сложности мои переговоры со Сталиным, – писал де Голль, – я понял суть его политики, грандиозной и скрытной. Коммунист, одетый в маршальский мундир… он пытался сбить меня с толку. Но так сильны были обуревавшие его чувства, что они нередко прорывались наружу, не без какогото мрачного очарования».

Уверенность де Голля в том, что он понял суть политики Сталина, не кажется, однако, столь уж бесспорной. Во всяком случае, он понял ее довольно своеобразно. Но он безусловно верно почувствовал и оценил, насколько твердо Сталин защищал государственные интересы Советского Союза.

На переговорах в Москве де Голль прежде всего поставил вопрос о заключении франкосоветского договора. Мысли де Голля о пагубном последствии для Франции отсутствия союза с СССР, о том, что обе страны имеют общие интересы в Европе, встретили полное понимание Сталина. Собственно, даже проекты текстов договоров, которыми обменялись стороны, оказались очень похожими. В результате сам по себе вопрос о союзном договоре сразу был согласован. Однако в разгар переговоров Черчилль неожиданно направил телеграмму Сталину с предложением заключить трехсторонний договор о союзе между СССР, Англией и Францией. Де Голль сразу разгадал маневр своего британского друга, опасавшегося чрезмерной независимости Франции, и категорически отклонил предложение Черчилля. Сталин, который сначала не возражал против этого предложения, согласился с де Голлем.

Самую горячую заинтересованность французы проявили в вопросе о Германии: их стремления навсегда сделать невозможной германскую агрессию совпадали с намерениями советской стороны. Но обнаружились различия в методах. Советский Союз считал необходимым осуществить полную демилитаризацию Германии и до конца искоренить фашизм и милитаризм. Де Голль же настаивал главным образом на отделении от Германии Рура, Рейнской и Саарской областей, на передаче Франции левого берега Рейна и на превращении единого германского государства в федеральную систему отдельных небольших государств. Сталин, не вдаваясь в дискуссию по существу, заявил, что эти вопросы невозможно решить без участия США и Англии, и де Голлю пришлось с этим согласиться.

Камнем преткновения, однако, оказался вопрос о Польше. В это время существовало польское эмигрантское правительство в Лондоне, занимавшее антисоветскую позицию, и Польский комитет национального освобождения, созданный патриотами в самой освобожденной Польше. Сталин предложил де Голлю признать этот комитет, чтобы тем самым способствовать созданию дружественной Советскому Союзу Польши. Поскольку советская сторона пошла навстречу Франции в вопросе о договоре, естественно было бы ожидать взаимного жеста доброй воли. Однако де Голль заявил, что он не может признать Люблинский комитет, ибо польское правительство должно быть создано только путем выборов после освобождения страны. Иначе говоря, де Голль занял в отношении Польши абсолютно такую же позицию, какую Рузвельт занимал в отношении него самого, отказывая ему в признании, что вызывало законное негодование де Голля. В результате подписание уже согласованного франкосоветского договора оказалось под угрозой срыва.

А время шло. Наступило 9 декабря, на другой день французы должны были уезжать, а переговоры застряли на мертвой точке. В этот вечер Сталин устроил обед в честь де Голля. В своих мемуарах де Голль уделяет большое место этому обеду, рассказывая о 30 тостах, которые провозгласил Сталин. Но, несмотря на великолепный стол и радушие хозяев, настроение генерала де Голля было крайне тяжелым. Он упрямо не хотел идти на признание Польского комитета освобождения, а это делало невозможным подписание франкосоветского пакта. Следовательно, он так и не приобретет опоры для проведения независимой политики, для возвращения Франции ранга великой державы. А как это скажется на его внутриполитическом положении? Одному из сотрудников французского посольства он мрачно признавался: «Это будет поражением для меня, и очень большим». Но в глубине души де Голль продолжал надеяться. Ведь Советский Союз тоже заинтересован в независимой и влиятельной Франции в качестве противовеса англосаксонским державам.

В полночь де Голль простился со Сталиным и вместе с Бидо уехал во французское посольство. В Кремле остались Морис Дежан и Роже Гарро. Они продолжали переговоры. Де Голль ждал в посольстве. Наконец, в два часа ночи явился Дежан и сообщил, что наметился компромисс: русские будут удовлетворены простым обменом представителями между Парижем и Люблином. В четыре часа утра де Голль вернулся в Кремль, и договор о союзе и взаимной помощи был торжественно подписан. Сталин предложил отпраздновать это, и мгновенно столы вновь были накрыты. Сталин поднял бокал за Францию. Де Голль писал в мемуарах, что Сталин сказал ему тогда: «Вы хорошо держались. В добрый час! Люблю иметь дело с человеком, который знает, чего хочет, даже если его взгляды не совпадают с моими». Де Голль хотел пригласить Сталина во Францию: «Приедете ли вы повидать нас в Париже?» Сталин ответил: «Как это сделать? Ведь я уже стар. Скоро я умру».

…Франция восторженно приветствовала заключение франкосоветского договора. Его горячо одобрили газеты всех направлений. Консультативная ассамблея единодушно расценила его как большой успех Франции. Де Голль выступил 21 декабря на заседании ассамблеи со специальной речью, в которой показал огромное значение договора. «Для Франции и России быть объединенными, – сказал он, – значит быть сильными, быть разъединенными – значит находиться в опасности. Действительно, это – непреложное условие с точки зрения географического положения, опыта и здравого смысла». Де Голль заявил, что роль Советского Союза в войне, его отношение к Франции «подняли на высшую ступень вековое чувство симпатии, которое мы, французы, всегда питали по отношению к русскому народу».

Московский договор от 10 декабря 1944 года занял исключительно важное место в истории французской внешней политики. Французский специалист по внешней политике Альфред Гроссер так характеризовал политику де Голля в конце 1944 года: «Три основные причины привели к возобновлению союза с Москвой. В первую очередь страх перед Германией, шесть раз упомянутой в тексте договора, заключенного скорее с Россией, чем с Советским Союзом, поскольку для генерала речь шла о классическом и традиционном союзе, подобном тому, который существовал между Третьей республикой и русским царем. Затем здесь сказалось стремление утвердить свою независимость по отношению к англоамериканцам. Наконец, соображения внутренней политики. Что бы ни говорилось де Голлем в его мемуарах, невозможно не видеть, что договор с Москвой был средством сохранить единство Франции для ее восстановления».

Заключение московского договора укрепило авторитет де Голля. Он сам, не без оттенка некоторого удивления, отмечал «всеобщий радостный подъем» по этому поводу. Демократическая общественность Франции видела в договоре гораздо больше того, что связывал с ним де Голль. Если он считал его лишь возрождением старого франкорусского союза, то левые круги находили в нем возможность для серьезного изменения самого характера французской внешней политики, для превращения ее из орудия империалистических интересов в политику демократическую и прогрессивную. Исходя лишь из своих исторических концепций, де Голль фактически сделал больше того, что хотел сделать. Другой вопрос, что эти новые перспективы, открытые франкосоветским договором, оказались потом перечеркнутыми антикоммунистическими тенденциями французских правящих кругов. Но и до того, как договор утратил изза этого в значительной мере свою ценность, он дал Франции многое. В основном именно заключение союза с СССР обеспечило возвращение Франции прав великой державы. Это было достигнуто благодаря советской поддержке, с чем не могли не считаться и англосаксонские державы. Уже вскоре, на конференции глав трех великих держав в Ялте, для Франции решили выделить зону оккупации в Германии и включить ее в Союзный контрольный совет наравне с СССР, США и Англией. Кроме того, она получает одно из пяти мест постоянных членов Совета Безопасности ООН. На Потсдамской конференции летом 1945 года Францию включили вместе с тремя другими великими державами в Совет министров иностранных дел, который должен был решать проблемы мирного урегулирования. Такое сенсационное восстановление прав разгромленной страны с ее довольно незначительным участием в войне, и то на заключительном этапе, вызвало удивление. Очень характерен один эпизод во время подписания Акта о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил. Когда в зал, где состоялась эта историческая церемония, ввели представителей германской армии, то фельдмаршал Кейтель, увидев за столом победителей французского генерала Делаттра, воскликнул: «Как? И французы тоже?»

Таким образом, возвращение Франции ранга великой державы, достигнутое в значительной мере благодаря франкосоветскому договору, представляло собой не «коекакую мебель», а нечто значительно большее. Поэтому, независимо от различных привходящих субъективных намерений де Голля, он привез из Москвы великолепный подарок Франции. Заключив договор с СССР, де Голль вновь служил делу национальных интересов Франции. Он поднялся на уровень большого политического деятеля, способного интуитивно находить перспективные дипломатические решения.

Но, странное дело, тот же самый, так сказать «исторический» метод принятия решений с учетом исторического опыта и традиций подчас толкал де Голля к совершенно нереалистическим действиям во внешней политике. Так случилось с политикой де Голля в германском вопросе. Он потребовал отделения от Германии и присоединения к Франции территорий на левом берегу Рейна, чтобы обеспечить этим безопасность французских границ. Такое требование было явной копией политики «естественных границ», выдвинутых еще Генрихом IV и Ришелье. Между тем опыт войны, когда были форсированы все крупные реки Европы, за исключением Волги, показал, что при современной технике такой метод обеспечения французской безопасности давно устарел. Он представлялся особенно странным для человека, который накануне войны в книге «За профессиональную армию» столь глубоко и прозорливо раскрыл значение технического прогресса в военном деле. Собственно, даже более ранние его работы, в которых он справедливо указывал, что не оборонительные линии, а маневренные боевые действия обеспечат безопасность Франции, ставили под вопрос его политику в отношении Германии в момент окончания Второй мировой войны.

Ради обеспечения безопасности Франции де Голль требовал также расчленения Германии, превращения ее в систему полунезависимых стран, ее «федерализации». Между тем в 1870 году Франция была разгромлена еще не единой, а раздробленной «федеральной» Германией. Наконец, его политика в германском вопросе отличалась отсутствием элементарного реализма, ибо он выступал сразу против всех трех остальных великих держав. Поэтому она и не имела шансов на успех.

Де Голль оказывал нажим на своих партнеров. Первая половина 1945 года отмечена мелкими дипломатическими скандалами, которые устраивал де Голль, явно переоценивая их полезность. Например, он занял позу обиженного в связи с конференциями в Ялте и Потсдаме, куда его не пригласили, поскольку «клуб большой тройки» сложился еще ранее. Хотя решения обеих конференций содержали очень выигрышные для Франции моменты, де Голль каждый раз заявлял, что он не считает себя связанным этими решениями. Против присутствия де Голля в «клубе великих» выступал Рузвельт, на голову которого и обрушился гнев генерала. Когда американский президент возвращался из Крыма, он предложил де Голлю встречу в Алжире. В ответ де Голль заявил, что он «не сможет его принять», и отказался от встречи. Это вызвало серьезное недовольство во Франции. Что касается Рузвельта, то он, выступая в конгрессе, назвал де Голля «примадонной, которая изза своего каприза кинозвезды пренебрегла полезной встречей».

Значительно более серьезные конфликты возникали в это время у де Голля, как всегда, с Черчиллем. Яблоком раздора попрежнему служили Сирия и Ливан. Население этих стран начало вооруженную борьбу против французов, давно объявивших о независимости, но не уходивших с Ближнего Востока. В конфликт вмешались англичане. Черчилль предъявил де Голлю ультиматум, требуя прекращения военных действий и передачи контроля над этими странами Англии. Де Голль вынужден был подчиниться, но при этом заявил 4 июня британскому послу: «В настоящий момент, я это признаю, мы не в состоянии вести с вами войну. Но вы тяжко оскорбили Францию и предали Запад. Это не может быть забыто».

Между тем конфликты с США и Англией все больше противоречили основному направлению внешней политики Франции. Дело в том, что эта политика стала меняться под влиянием растущей экономической зависимости обнищавшей Франции от разбогатевших Соединенных Штатов. С 1942 года американцы начали поставлять Франции оружие. В феврале 1945 года было заключено соглашение о широкой помощи Франции по системе «лендлиза». В августе 1945 года де Голль едет в США просить очередную порцию помощи. Теперь его встречает новый президент Гарри Трумэн, который, по оценке де Голля, был «далек от широких идей идеализма, которые развивал его знаменитый предшественник». Бывший торговец действительно оказался крайне практичным. Он обещал де Голлю заем в 650 миллионов долларов, согласился не мешать восстановлению французского влияния в Индокитае, обещал коечто в Германии. В дополнение ко всему он еще и подарил де Голлю отличный самолет ДС4 (Рузвельт раньше подарил ему автомобиль) и наградил его орденом «За заслуги». Щедрость Трумэна объяснялась просто: он нуждался в поддержке де Голля для раскола антигитлеровской коалиции и подготовки «холодной войны». И де Голль склоняется к этому.