Текст книги "Неизвестный Де Голль. Последний великий француз"

23—30 ноября состоялись выборы. ЮНР получила 212 мест. Но старые партии вместе имели 251 мандат. Даже с депутатами от Алжира ЮНР не располагала большинством. Чтобы сохранить свободу рук, де Голль намеревался пока использовать остатки ненавистной «системы» партий. Новая избирательная система резко сократила представительство компартии. Хотя она собрала больше голосов, чем ЮНР, коммунисты получили только десять депутатских мест. Для избрания одного коммуниста требовалось 380 тысяч голосов, а члена ЮНР—19 тысяч. Одна эта деталь достаточно ярко свидетельствовала о степени демократизма Пятой республики. Но де Голль отверг, однако, предложения вообще запретить компартию. В декабре он был избран президентом, получив 75,5 процента голосов выборщиков, 8 января 1959 года он официально занял свой пост и водворился в Елисейском дворце. На торжественной церемонии передачи полномочий бывший президент Рене Коти сказал: «Первый из французов становится первым во Франции».

Быстро формируется правительство во главе с основным автором новой конституции Мишелем Дебрэ. По сравнению с недавними временами процедура создания кабинета резко упростилась. Де Голль хотел, чтобы лидер социалистов Ги Молле попрежнему входил в правительство. Но Ги Молле не смог пойти на это изза опасения окончательно расколоть свою партию. Слишком уж консервативной и правой оказалась социальная политика нового режима. Несколько месяцев назад де Голль собирался проводить «левую политику правыми методами». Но ничего левого никому пока обнаружить в его политике не удалось. Правительственную программу одобрили 453 депутата из 509. Против голосовали коммунисты и социалисты. Таким образом, высшие органы Пятой республики были созданы.

Однако в алжирской политике де Голля, вопреки ожиданиям, наступает пауза. Кроме усиления военных действий, ничего существенного не происходит. На прессконференции 25 марта 1959 года де Голль предупредил, что не следует ждать быстрого решения алжирского вопроса, что на это потребуется много времени. В течение первого года пребывания у власти де Голль убедился, что военные в Алжире блокируют любые реалистические меры. Даже в своем правительстве он наталкивался на глухое сопротивление, когда речь заходила о поисках новых решений. Сторонником «интеграции» оставался не только Жак Сустель, но и сам премьерминистр Мишель Дебрэ. А между тем Алжир тяжелой гирей висел на руках де Голля, не позволяя ему приступить к широкому проведению новой внешней политики, что всегда было для него самым главным.

Поэтому алжирские дела остаются предметом бесконечных размышлений де Голля. Речь шла не только о том, чтобы преодолеть сопротивление ультраколонизаторов. Генералу приходилось бороться и с самим собой, ибо ему предстояло решиться на отказ от того, что всегда считалось достоянием Франции, основой ее могущества. Правда, он уже давно вел разговоры о независимости Алжира. Но высказывания в частных беседах и ответственные решения – разные вещи. Он колеблется между реализмом и иллюзиями. «Самое трудное, – говорил он, – это переубедить самого себя». Однажды он сказал своим министрам по поводу осознания неизбежности деколонизации: «Это не такто просто в моем возрасте и с моим опытом и воспитанием, но я принял такое решение… Нам придется делать трудное дело, и ничто в этом меня не радует». Де Голль решается и начинает первый крупный поворот в своей алжирской политике.

26 августа 1959 года он впервые поставил алжирский вопрос на обсуждение Совета министров. Как ни странно, до сих пор его касались только в связи с бюджетом, армией и т. п. К этому времени уже выработался своеобразный стиль заседаний кабинета под председательством генерала. Как всегда, он подавляет министров, в том числе и премьера, своим авторитетом, властностью и откровенной бесцеремонностью. Министры для него только исполнители. Иногда они даже не знают повестки дня заседания, а о важных решениях узнают из газет. Хотя они несут коллективную ответственность за судьбу страны, им не позволено решать общие политические проблемы. Когда генерала раздражают неуместные, по его мнению, претензии на самостоятельность политических суждений, он заявляет: «Если вы хотите занять мое место…» Стоит комунибудь поднять второстепенный вопрос, как генерал прерывает: «Это входит в компетенцию министра…»

И вот 26 августа происходит, наконец, обсуждение самой жгучей политической проблемы. Собственно, это даже не обсуждение, ибо де Голль лишь молча выслушивал по очереди членов правительства. Мишель Дебрэ, выступивший первым, заявил, что не может быть и речи о создании алжирского государства и что политические, экономические и стратегические позиции Франции в Алжире надо сохранить. Жак Сустель еще более резко занял такую же позицию. Ее в смягченной форме поддержали многие члены кабинета. Только Андре Мальро, Эдмон Мишле, Поль Бакон выступили за признание алжирской самобытности. Наконец, высказались все, и генерал заключил: «Господа, я вас благодарю… При нынешнем положении дел надо двигаться вперед или умирать. Я выбрал движение вперед…»

16 сентября 1959 года де Голль выступает с речью, в которой торжественно признает право алжирского населения на самоопределение. Сами алжирцы примут решение о своей судьбе. Перед ними три пути. Первый – это отделение и полная независимость, означающие разрыв с Францией. В этом случае Алжир, по мнению генерала, ожидают хаос, нищета и, в конце концов, «воинственная коммунистическая диктатура». Франция же любыми средствами сохранит за собой сахарскую нефть и обеспечит перегруппировку населения, пожелавшего остаться французским. Это была явная угроза раздела страны. Второй путь – офранцуживание, означающее распространение на жителей Алжира всех прав и обязанностей французов. Де Голль давал понять, что этот путь (совпадающий с идеей «интеграции») он считает нереальным. Третий путь – ассоциация – представлялся ему самым желательным и рисовался так: «Правительство алжирцев, управляемое алжирцами, опирающимися на помощь Франции, в тесном союзе с нею в области экономики, образования, обороны, внешней политики».

Но генерал заявил, что ни один из этих вариантой самоопределения нельзя осуществить немедленно. Голосование о судьбе Алжира произойдет через четыре года после прекращения огня. В речи де Голля было много недомолвок и противоречий. Он не хотел признать руководителей восстания, то есть ФЛН и созданное им правительство, единственным представителем Алжира и отказывался от политических переговоров с ними, соглашаясь говорить только о прекращении огня.

Лидеры алжирского освободительного движения положительно оценили признание права на самоопределение, но потребовали политических переговоров. Они поручили вести переговоры нескольким лидерам ФЛН, которых еще в 1956 году захватили французы и держали в тюрьме во Франции. Однако де Голль отказался от этого, поскольку, сказал он, переговоры могут состояться только с теми, кто сражается. Но, как бы то ни было, возникла совершенно новая атмосфера вокруг алжирского вопроса. Во Франции и за рубежом подавляющее большинство откликов было положительным. Признание де Голлем права на самоопределение оказалось первой его акцией, в принципе одобренной Французской коммунистической партией.

Однако мужественное выступление де Голля привело в ярость французских» ультраколонизаторов. Возмущение и одновременно замешательство охватили профашистские организации европейского населения в Алжире, офицеров и генералов армии, уже давно не скрывавших своего недовольства алжирской политикой де Голля. Жорж Бидо и другие лидеры «ультра» выступили с нападками на президента. Они объявили о создании «Объединения за французский Алжир».

Но 15 октября, когда алжирский вопрос обсуждался в Национальном собрании, сторонники «интеграции» потерпели сокрушительный провал: 441 голосом при 23 «против» собрание одобрило новый политический курс де Голля. Недовольство, вспыхнувшее в рядах партии ЮНР, привело к выходу из ее парламентской группы лишь восьми депутатов. Однако оппозиция вне стен Бурбонского дворца имела более серьезный характер. Об этом стало известно в тот же вечер, когда депутат партии ЮНР, один из активных деятелей событий 13 мая, Люсьен Нейвирт в заявлении для печати сообщил о заговоре «ультра» против правительства: «Необходимо срочно приготовиться. Возможно, драма произойдет завтра. Команды убийц перешли испанскую границу. Их жертвы уже намечены. Таким путем надеются ошеломить население, чтобы оно не вмешалось. Через 18 месяцев после мирной революции, не пролившей капли крови, может возникнуть внутренний братоубийственный конфликт».

Одновременно с этим паническим заявлением стало известно, что в центре Парижа стреляли в автомобиль левого деятеля Франсуа Миттерана. В столице ходили самые тревожные слухи. Однако заявление Нейвирта оказалось лишь отголоском уже провалившегося заговора. Предполагалось, что к моменту обсуждения алжирского вопроса состоятся мощные демонстрации европейского населения в Алжире, в Париже будет произведено несколько покушений, а группа депутатов«ультра» навяжет парламенту резолюцию, осуждающую новую политику, что вынудило бы правительство Дебрэ уйти в отставку. Ни один из пунктов этого плана осуществить не удалось. Главное, верхушка армии в Алжире еще колебалась. Но все же это был тревожный симптом. Между тем де Голля препятствия побуждали, как всегда, лишь к более энергичным действиям. На прессконференции 10 ноября он категорически подтвердил курс на самоопределение Алжира.

Сторонники «французского Алжира» также занимали более непримиримые позиции. Их враждебность к де Голлю усиливалась. Владелец одного из алжирских кабаков Ортиз в ноябре объединил мелкие профашистские организации в общий «Французский национальный фронт» (ФНФ). Его идейным вождем стал преемник Лагаярда – Сюзини. ФНФ был тесно связан с «территориальными частями» – вооруженным ополчением европейского населения, насчитывавшим около 20 тысяч человек. Гражданские «ультра» сблизились с военными, особенно с генералом Массю. Развернулась подготовка нового мятежа, теперь уже против де Голля. На разных сборищах президента поносили последними словами и не скупились на угрозы. В декабре в Алжир отправился Бидо и, в свою очередь, нетерпеливо призывал к мятежу. Заговорщики собирались выступить весной, но события побудили их действовать раньше.

18 января одна западногерманская газета опубликовала сенсационное интервью генерала Массю. Герой мятежа 13 мая заявил, что армия «ошиблась» в де Голле и что в будущем она, возможно, откажется подчиняться президенту. Выражая широко распространенное в военных кругах мнение, Массю говорил: «Мы больше не понимаем его политики. Армия не могла ожидать такой позиции с его стороны».

Де Голль приказал немедленно вызвать Массю из Алжира и сместить его со всех постов. Вместе с Массю в Париж прилетел главнокомандующий генерал Шаль для участия в совещании по алжирскому вопросу в Елисейском дворце, назначенном на 22 января. На совещании Шаль предъявил де Голлю нечто вроде ультиматума. Он требовал прекратить «политические колебания», разрешить казни арестованных бойцов алжирского Сопротивления и другие карательные меры и т. п. Президент резко отклонил все претензии, потребовал руководствоваться курсом на самоопределение и вообще «здравым смыслом и реальностью».

Генерал Шаль просил также во избежание волнений разрешить Массю вернуться вместе с ним в Алжир. «Генерал Массю не вернется в Алжир», – твердо ответил де Голль. В тот же вечер командующий улетел обратно один. В алжирской столице царило возбуждение, вызванное мерами, принятыми против Массю. Когда «ультра» узнали, что их любимый генерал оставлен в Париже, негодование еще более усилилось. На 24 января назначили массовую демонстрацию. Шаль мог бы воспрепятствовать ее проведению, но не сделал этого, ибо считал демонстрацию полезной для давления на де Голля. Однако к вечеру 24 января после демонстрации события приобретают неожиданный оборот. Приехавший из Парижа депутат Лагаярд решил повторить свой «подвиг» 13 мая прошлого года. Во главе банды фашистских горлопанов он снова появляется в форме парашютиста и занимает одно из университетских зданий. Лагаярд призывает всех, кто готов пролить свою кровь за «французский Алжир», присоединиться к нему. Начинается постройка баррикад. Число мятежников растет. Отовсюду подходят вооруженные люди из отрядов территориальной обороны. Примеру Лагаярда следуют Ортиз и Сюзини. Последний провозглашает: «То, что Алжир сделал раньше, Алжир может переделать заново. На этот раз мы донесем нашу революцию до Парижа!»

К баррикадам приближаются цепи полицейских. Мятежники изза укрытий начинают стрелять. Полиция отвечает. Итог: 22 убитых, около 200 раненых. Жертвы в основном среди полиции. Ей на помощь посылают парашютистов, но они отказываются стрелять и явно симпатизируют «активистам». Сквозь цепь парашютистов в мятежный лагерь свободно доставляется все – от продовольствия до оружия. Так началась «неделя баррикад» в Алжире.

А в Париже 25 января созывается заседание Совета министров. Появляется бледный, но сдержанный генерал де Голль. «Я обращаюсь к тем, кто не переносит морскую болезнь, – говорит он. – Возможно, они захотят покинуть корабль еще до наступления бури. Никого не принуждают оставаться в правительстве». Затем он предоставляет слово министрам. Андре Мальро возмущен мятежом: «Мы имеем дело с наиболее серьезной атакой против возрождения Франции, проводимой с момента возвращения к власти генерала де Голля». И он требует беспощадно подавить мятеж любыми средствами. Жак Сустель не менее решительно берет мятежников под защиту и полностью оправдывает их действия. Он считает причиной мятежа политику самоопределения Алжира. Сустель против применения силы к мятежникам и предлагает начать с ними переговоры…

Генерал де Голль берет слово последним и, не повышая тона, решительно клеймит алжирских мятежников, «глупых и преступных». Он констатирует бездействие военных. «Военные, – говорит он, – не хотят алжирской политики де Голля. Отсюда слабость командования». Он отвергает предложение воздержаться «от пролития крови», ибо армия и существует для того, чтобы проливать кровь, тем более что она уже пролилась. Он твердо заявляет: «Те, кто поднял оружие против государства, не могут быть оправданы… Государство не отступит, и установленная политика не может быть изменена. Предлагают контакты с бунтовщиками? Ни за что!.. Надо положить конец колебаниям ответственных лиц. Если Шаль не решится действовать, он будет заменен. Восстание будет подавлено. Я не откажусь от высшей ответственности, которой я облечен. Я ушел в 1946 году, ибо считал, что Франция могла обойтись без меня. Ныне мне предстоит выполнить особую миссию».

В лихорадочные дни «недели баррикад» де Голль видит колебания, малодушие самых близких помощников, старых голлистов, занимавших ответственные посты, таких, например, как генеральный делегат в Алжире Делуврие и другие. На президента пытаются оказывать всевозможное давление, взывают к его гуманности. Старый однокашник де Голля по СенСиру маршал Жуэн просит принять его. «Ты их не понимаешь, – говорит он де Голлю. – Ты не должен приказывать стрелять. Это безумие. Ты не знаешь Алжир… Они, как обычно, разойдутся, чтобы выпить анисовой водки…»

«Я защищаю государство, – отвечает президент. – Я всегда утверждал, что Алжир сам решит вопрос о своем будущем. Я не могу допустить этого восстания. Я раздавлю его». Постепенно разговор становится все громче. Собеседники переходят на армейский жаргон, и сотрудники Елисейского дворца со страхом слышат раскаты генеральской брани, доносящиеся из президентского кабинета. Столь же громкие беседы происходят в эти дни с Дебрэ, с генералом Массю. В последнем случае адъютант даже вызвал охрану…

29 января в восемь часов вечера французы видят де Голля на экранах своих телевизоров. Президент говорит, что сегодня он в военной форме, дабы подчеркнуть тот факт, что он выступает не только как глава государства, но и как генерал де Голль. Прежде всего он вновь подтверждает принцип самоопределения Алжира. Он осуждает мятежников, этих «лжецов и заговорщиков». Он обращается к армии и напоминает о ее долге и запрещает любому солдату «даже пассивно» объединяться с заговорщиками под страхом сурового наказания. Он требует от военных восстановить порядок любыми средствами. И он высказывает лестные фразы в адрес армии, говорит о том, как он «уважает и любит» ее солдат, как он ценит их заслуги. Он заканчивает следующими словами: «В силу мандата, который дал мне народ, и национальной законности, которую я воплощаю двадцать лет, я прошу всех поддержать меня, что бы ни произошло».

Эта формула обращения де Голля к французам весьма знаменательна. И в этот критический момент он остается верен себе. Де Голль призывает не просто к борьбе против «ультра»; он требует поддержать именно его в этой борьбе. Это типично голлистский тактический прием, который он использует на всем протяжении своей политической деятельности. 18 июня 1940 года он также призывал в первую очередь объединиться вокруг него, а не просто вести борьбу с врагом. Не доверяя народу, он не хотел его самостоятельных действий. Всегда, во всех случаях народ должен полагаться на него, на де Голля. Но во время «недели баррикад», как, впрочем, и в 1940 году, демократические силы, еще не услышав призыва де Голля, самостоятельно вступили в борьбу. Если в 1940 году они развернули героическое внутреннее Сопротивление, то теперь они с небывалым размахом начали борьбу за мир в Алжире на основе самоопределения, борьбу против ультраколонизаторов. Компартия Франции, которая уже несколько лет настойчиво добивалась мира в Алжире, призвала трудящихся к отпору мятежникам. 28 января Политбюро компартии предложило всем демократическим партиям и организациям совместно выступить против фашистских мятежников. На предприятиях, в жилых кварталах возникают тысячи антифашистских комитетов. 1 февраля состоялась всеобщая часовая забастовка протеста против фашистских заговорщиков, в поддержку осуществления права самоопределения Алжира. В общенациональной забастовке участвовало 11 миллионов человек.

Опять наступает один из тех моментов, когда де Голль, столь далекий по своей натуре и убеждениям от народа, оказывается на одной стороне с народом, с реальной, подлинной Францией. Происходит то, что было в годы войны, освобождения или в борьбе против «европейской армии», когда генерал действительно воплощал Францию, ее национальные интересы. Принцип самоопределения Алжира явился именно тем, что давно было необходимо для решения алжирской проблемы. Конечно, в понимании и особенно в применении этого принципа оставалось очень много различий. И все же общий знаменатель де Голль нашел благодаря своему политическому чутью и способности подниматься над предрассудками людей своей социальной среды. А этот его дар и делал де Голля бесценным человеком для хозяев Франции, для людей крупного капитала. Ведь алжирская война давно путала им карты…

Между тем в Алжире «активисты», засевшие за баррикадами, почувствовали себя изолированными сначала политически, а потом и физически. Парашютистов заменили солдатамипризывниками, и мятежный лагерь оказался в осаде. До его главарей дошел слух, что де Голль больше не желает откладывать выполнение приказа о штурме и уничтожении баррикад. И они поспешили разбежаться, благо власти преследовали только главных вожаков.

После ликвидации мятежа де Голль заменяет главнокомандующего Шаля генералом Крепеном, не связанным с алжирскими «ультра». Генералы Салан, Шаль, Жуо увольняются в отставку. Других, как Массю, переводят из Алжира. Наиболее отъявленных гражданских и военных «ультра» (Лагаярда, Сюзини, де Сериньи, Гарда и т. д.) решено арестовать и судить. Запрещаются организации алжирских «ультра», распускаются «территориальные части», закрываются некоторые газеты. 5 февраля Сустелю пришлось оставить пост государственного министра, а вскоре его исключили из партии ЮНР. В итоге всей истории с баррикадами произошел полный разрыв де Голля с «ультра».

Казалось, теперь настал момент для осуществления курса на самоопределение Алжира. Никогда, ни раньше, ни позже, популярность де Голля не была так велика. Социологические обследования свидетельствуют, что в феврале 1960 года 74 процента французов выражали удовлетворение деятельностью де Голля на посту президента. Сам генерал чувствовал это и еще больше укрепился в своей решимости осуществить принцип самоопределения. Но он продолжает думать, что с помощью его провозглашения все же удастся сохранить важнейшие позиции в Алжире. Он надеется как можно дольше удерживать Алжир от независимости. На его алжирскую политику влияет так много факторов, ему приходится считаться с таким числом сложных внутренних и внешних обстоятельств, что она представляется невероятно запутанной и сложной. Она движется по извилистому пути, порой внезапно останавливается, даже отступает назад, но все же движется.

После бурного января 1960 года многое как будто прояснилось, но главным образом в том смысле, что яснее обнаружились трудности проведения политики самоопределения. Де Голль расстается с некоторыми из своих иллюзий, которые рассеиваются как дым у него на глазах. Надежда на то, что европейское население Алжира поддержит его политику, рухнула. Государство, созданное де Голлем, оказалось совсем не таким прочным и надежным инструментом его политики, как он рассчитывал. Во время «недели баррикад» он обнаружил, что повсюду, начиная от министров и кончая рядовыми полицейскими, саботируют выполнение его приказов. С другой стороны, левые, особенно компартия, которые, казалось, отстранены от воздействия на политику новой конституцией, обладают огромной силой. Конечно, можно было бы опираться на эту силу и подавить сопротивление «ультра» политике самоопределения. Однако левый, демократический лагерь, как всегда, внушает де Голлю если не больше, то во всяком случае не меньше опасений, чем «ультра». Поэтому он использует благоприятный момент ликвидации мятежа, чтобы добиться 3 февраля от парламента принятия закона, предоставляющего ему на год чрезвычайные полномочия, право издавать декретызаконы. Он хочет укрепить свои позиции, ибо чувствует, что буря еще только начинается, а качает уже так сильно, что порой даже он сам начинает испытывать приступы морской болезни…

Больше всего де Голля беспокоит армия, та самая, к которой всегда обращались его помыслы с далеких дней юности… Именно она угрожает его надеждам на возрождение величия Франции. В начале марта он летит в Алжир и отправляется в знаменитое «турне по офицерским столовкам». Несколько дней он объезжает французские боевые части. Это не обычные парадные встречи с застывшим по команде строем, когда разговор идет только с начальством. На этот раз генерал появляется на позициях, в казармах, в офицерских столовых, где его окружают толпой младшие офицеры. Он запросто беседует с ними и внимательно выслушивает их. Журналистам на этот раз не разрешили сопровождать де Голля и его слова предназначены не для газет. Но они все же попадают на страницы все знающей, все критикующей, все извращающей и часто многого не понимающей французской прессы. В самом деле, последние события, заявления самого генерала создали впечатление, что алжирская драма близка к завершению, что скоро воцарится мир. И в это время генерал объявляет офицерам, что впереди долгая война, что они должны завоевать победу, которая ускользает от них пятый год! Да, он попрежнему говорит о самоопределении, о том, что алжирцы сами решат свою судьбу. Но при этом он убежденно уверяет жадно слушающих его лейтенантов и капитанов: «Я не думаю, что алжирцы выберут независимость. Франция не должна уходить. Она имеет право быть в Алжире. Она здесь останется».

Печать, а затем и общественность Франции в недоумении и возмущении. К чему же действительно стремится де Голль? В своей книге «На острие шпаги» он когдато писал: «Действуйте всегда в согласии со своими задними мыслями». И все пытаются разгадать эти мысли. Высказывают иногда ядовитые подозрения, что де Голлю не выгодно прекращение войны. Ведь ему дали власть ради того, чтобы он обеспечил мир. А если он это сделает, то, естественно, будет уже не нужен и снова ему придется уйти. Поэтому он в глубине души, возможно, вовсе не испытывает стремления к миру?

Конечно, в словах и действиях генерала всегда заключено немало двусмысленности и хитрости. Но подозревать его в столь вульгарной низости было бы несправедливо. Не сама по себе власть нужна ему, а возможность использовать ее для возвышения Франции под его, естественно, руководством. Для этого надо удалить из тела Франции алжирскую злокачественную опухоль. Чтобы провести эту операцию, требуется наркоз для армии, для интеллигенции, для буржуазии, для рабочих и т. п. Каждому свою дозу.

Де Голль знает, что ему придется идти на переговоры с ФЛН. А переговоры в его стиле требуют прочных позиций в виде военного превосходства французов над алжирской освободительной армией. Его могут добиться только эти офицеры. Но ведь не будут же они сражаться с алжирцами за независимость Алжира! Им надо поставить иную, французскую цель. Кроме того, можно ожидать новых заговоров и мятежей и надо предохранить армию от влияния взбесившихся «ультра». Вот, собственно, что привело де Голля в офицерские столовые.

Заявления, сделанные там де Голлем, не остаются без внимания алжирского Фронта национального освобождения. Его руководители обвиняют де Голля, что он «закрывает дверь к переговорам». Это верно, если бы одновременно генерал не искал пути к переговорам, правда, к таким, какие выгодны только ему. При всем своем реализме, он все еще надеется сохранить в Алжире как можно больше, дать взамен как можно меньше. По приказу де Голля идут поиски контактов с алжирцами по различным неофициальным каналам. Ему докладывают, что установлена связь с двумя видными офицерами алжирской армии, заинтересованными в переговорах. Де Голль решает вести их лично и 10 июня тайно принимает этих офицеров в Елисейском дворце. Итоги беседы подают ему коекакие надежды, однако вскоре оба эмиссара, вернувшись в Алжир, погибают при неясных обстоятельствах.

14 июня де Голль выступает с речью, в которой вновь подтверждает право Алжира на самоопределение и говорит, обращаясь к «руководителям восстания»: «Я заявляю им, что мы ждем их здесь, чтобы выработать с ними почетные условия прекращения боев, которые продолжаются, урегулировать положение армий, обеспечить судьбу бойцов». Здесь нет и намека на политические переговоры, но ФЛН все же соглашается направить своих представителей во Францию, и 25–29 июня в Мелене, в 40 километрах от Парижа, состоялись хотя и предварительные, но первые официальные франкоалжирские переговоры. Французы согласны говорить только о прекращении огня и больше ни о чем. Как будто алжирская освободительная армия потерпела поражение и капитулирует! Все попытки поднять политические вопросы безуспешны. В результате полный провал.

После этого проходит четыре месяца без какихлибо существенных сдвигов в алжирской политике де Голля. Война становится все более ожесточенной. Сторонники «французского Алжира», обрадованные провалом переговоров в Мелене, мобилизуют свои силы. В июне 1960 года их лидеры собрались в предместье Парижа Венсенне на «коллоквиум». Здесь знакомые лица: Бидо, Дельбек, Дюше, Лакост и прочие. Они подтверждают свою враждебность политике самоопределения и учреждают особый комитет. Алжирские «ультра», в свою очередь, создают новый «Фронт французского Алжира» с филиалом в метрополии. Фашиствующие военные группируются вокруг генерала в отставке Салана. Центром их деятельности становится Мадрид.

Одновременно все большее значение для эволюции алжирской проблемы приобретает движение за мир. Именно осенью 1960 года оно становится особенно массовым. Переговоры в Мелене породили надежды; их провал вызвал горькое разочарование и усилил решимость бороться против войны. Движение выражается в разных формах – от массовых, организованных действий трудящихсякоммунистов до таких крайних форм, как прямая помощь ФЛН. В сентябре происходит суд над 25 участниками «сети Жансона», которые непосредственно сотрудничали с алжирским освободительным движением. Тогда же публикуется «манифест 121», подписанный крупными деятелями культуры. Манифест оправдывал отказ от участия в войне вплоть до дезертирства. А число дезертиров в последнее время заметно возросло. Против подписавших манифест возбуждается судебное преследование. Среди обвиняемых – всемирно известный философ и писатель ЖанПоль Сартр. Узнав об этом, де Голль говорит своим сотрудникам: «Возбуждать общественность – ремесло интеллигентов. Они в своей роли. Пусть они это делают. Не в первый раз такие люди доставляют хлопоты властям». И президент вспоминает Золя, Роллана, особенно Вольтера. И он неофициально просит судебные органы прекратить дело против Сартра.

Может быть, он не придает значения движению за мир в Алжире? Напротив, он поражен его размахом, и оно побуждает его напряженно обдумывать новые ходы в сложной алжирской игре. Именно тогда де Голль принимает решения, которые приведут через шестнадцать месяцев к окончанию войны…

В это время в речах де Голля обычной становится новая формула: «алжирский Алжир», вызывающая бешенство «ультра». А 5 сентября на очередной прессконференции он заявляет, что «единственный вопрос», который остается, это добиться того, чтобы «алжирский Алжир» остался в «ассоциации, в дружеском союзе» с Францией. Иначе говоря, цена самоопределения – сохранение в Алжире важнейших французских позиций и привилегий. Президент указывает также: «Со всех сторон говорят: де Голль может решить алжирскую проблему. Если он этого не сделает, то этого не сделает никто. Так пусть мне дадут возможность это сделать. Я не требую большего».

К кому же обращается генерал с этим требованием? К упорным сторонникам «французского Алжира»? Но они уже не в состоянии воспринимать какиелибо логические доводы. К левым силам? Но они своей борьбой за мир служат для него, по крайней мере, мощным противовесом «ультра». Речь идет о тех колеблющихся, которые все еще не могут окончательно согласиться с тем, что Алжир – это не Франция. А они есть повсюду: в армии, в парламенте, в государственном аппарате, даже в его правительстве. Любопытно, что он вынужден прибегать к весьма странным для него приемам, если не сказать уловкам.