Текст книги "Неизвестный Де Голль. Последний великий француз"

Наиболее сложной и таинственной оставалась тактика самого де Голля. Даже верным сторонникам он не говорил ничего определенного о своих намерениях. Только в последние дни апреля он сказал некоторым из них, что ответит положительно, если «армия и народ» призовут его к власти. Правда, и тогда он сохранял сдержанность, предпочитая выслушивать собеседников. Эти диалоги проходили так, будто ему навязывают власть, а он высказывал скептицизм, недоверие, сомнения, прислушиваясь к опровержениям своих опасений. Вот, например, как проходила в те дни его беседа с Леоном Дельбеком:

«Мой генерал, я прибыл из Алжира и хочу вам сказать, что обстановка там обостряется. Алжир живет в состоянии непрерывного восстания. Все активизируются… Можем ли мы оставаться пассивными, мы, голлисты? И к тому же армия поднимается…

– Вы хотите сказать – некоторые элементы армии?

– Нет, мой генерал, вся армия волнуется… Множество военных требуют вашего возвращения к власти.

– Армия меня не любит… Участвует ли она в действиях, о которых вы мне говорите?

– Не вся армия, но некоторые военные руководители.

– Во всяком случае, французы Алжира никогда не будут доверять де Голлю!

– Мой генерал, если все же события призовут к вашему арбитражу, решите ли вы прекратить вашу отставку и ваше молчание? Если в результате грозных обстоятельств армия, народ вас позовут, ответите ли вы «да»?

– Дельбек, я всегда имею обычай брать на себя ответственность».

Все теснее становится довольно двусмысленный союз де Голля с алжирскими «ультра». Интересно, что, в то время как он столь скупо говорил о своих намерениях с верными голлистами, он проявлял необычайную откровенность с их противниками. Знаменательная беседа состоялась у де Голля за два месяца до 13 мая с Андре Филиппом, его бывшим сотрудником по Лондону, затем министром, а в тот момент одним из видных лидеров социалистов. Позиция этой партии имела в надвигавшихся событиях ключевое значение. Социалисты выступали против «ультра», и большинство из них не хотели прихода к власти де Голля. Если бы социалисты отказались от политики раскола рабочего класса и действовали совместно с коммунистами, то история Франции и жизнь де Голля, видимо, стали бы иными. Вот почему генерал крайне любезно встретил Филиппа и говорил ему интереснейшие вещи. В ответ на беспокойство социалистического лидера по поводу тревожного развития событий в Алжире де Голль говорил: «Все это может закончиться только постепенным получением независимости Алжиром, если возможно, при ассоциации с Францией.

– Да, но я очень обеспокоен. Там готовится под прикрытием вашего имени военный мятеж в пользу «французского Алжира». Учитывая то, что вы мне сказали, вы могли бы помешать использованию вашего имени.

– Если армия волнуется, – отвечал де Голль, – то все зависит от того, существует ли в Париже правительство или его там нет. Если правительство есть, оно будет управлять и армия подчинится. Армия восстает только тогда, когда она утрачивает свой естественный инстинкт подчинения. Если же правительства нет, армия возьмет власть в Алжире. Я же, увидев, что государства больше не существует, возьму власть в Париже, чтобы спасти Республику.

– Но вы никогда не сможете тогда высказаться за независимость Алжира. Вы будете заложником.

– Слушайте, Филипп, не будьте наивным. Вы же жили в Алжире, как и я. Вы их знаете. Они все горлопаны. Ну и пусть горланят! Что касается военных, то я спокойно подожду, пока их руководители не перегрызутся между собой. А с теми, кто останется, я сделаю, что захочу, с помощью продвижений и наград».

Такие, весьма любопытные в свете последующих событий соображения де Голль высказывал своим левым посетителям. С посланцами другого лагеря он говорил иначе. Поистине, надо было обладать очень хорошей памятью, чтобы не запутаться. 30 апреля, например, он принял Сустеля и в тот же день беседовал с Эмманюэлем д’Астье. «Кому вы говорите правду, мой генерал? – воскликнул его гость. – Сустелю или мне?» Генерал де Голль предоставил будущему дать ответ на этот вопрос…

Между тем с начала мая 1958 года события приобретают стремительный характер и начинается агония Четвертой республики, продолжавшаяся целый месяц. Об этом во Франции написано и напечатано много объемистых книг, напоминающих детективные романы. Их авторы пытаются разобраться в событиях, приобретавших порой облик хаотической лавины. В бесчисленном и не особенно осмысленном сочетании действующих лиц, организаций, их действий и контрдействий, в сложном переплетении интересов и иллюзий, сознательных намерений и инстинктивных порывов, в путанице и замешательстве, в потоке дезинформации и лжи хотят раскрыть какуюто систему, какоето единое направление. При этом чаще всего такое копание во французском политическом муравейнике не приводит к ясным результатам, поскольку в стороне остается тот определяющий все факт, что в основе «революции 13 мая» лежали крупные социальноэкономические явления, что это был очередной этап классовой борьбы. Трудящиеся не склонны были защищать буржуазную Четвертую республику, а крупный капитал, воспользовавшись этим, добивался установления новых форм своего господства. Но в этой основной линии событий появилось нечто уникальное, встречающееся в истории не так уж часто: исключительная личность, обладающая исключительными качествами.

Огромная фигура генерала де Голля с неотразимым для масс авторитетом, с ореолом легендарной славы заслонила все остальное. Используя замешательство и кризис, вызванные алжирской войной, он повернул ход событий к установлению своей личной власти. А напуганная призраком Народного фронта буржуазия, преодолевая свои сомнения и запутавшись в пестром политическом калейдоскопе, предпочла передать ответственность за судьбу страны де Голлю. Ведь своим присутствием он уже во всяком случае гарантировал главное для буржуазии – социальную стабильность. В майских событиях 1958 года генерал де Голль, пожалуй, суетился меньше всех, хотя именно он, как никто другой, лучше чувствовал биение пульса страны и точно измерял ее политическую температуру. Попробуем коротко описать картину его действий, открывших новый этап его своеобразной политической судьбы.

Сигналом и поводом для непосредственных выступлений алжирских мятежников послужили известия о невозможности создать правительство, которое взялось бы осуществить программу «ультра», и слухи о том, что в парламенте дело идет к формированию кабинета, склонного к переговорам с целью прекращения войны или, как говорили лидеры «ультра», к отказу от Алжира. Даже кандидатура Плевена вызывала их тревогу, поскольку он якобы тайно стремился к переговорам с повстанцами. 26 апреля в алжирской столице организуется (не без участия Дельбека) демонстрация нескольких тысяч сторонников «французского Алжира». Лагаярд, главарь молодежной фашистской организации, заявил в своей речи перед демонстрантами: «Если парламент не захочет нас понять, мы пойдем на все!»

В последующую неделю крупных событий как будто не происходит. Но это обманчивое впечатление. По Парижу между Елисейским дворцом, «Отель Матиньон» и Бурбонским дворцом снуют машины. Продолжаются напряженные переговоры о составе правительства Плевена.

В Алжире комитеты и группировки совещаются, спорят и придумывают разные планы. Возбуждение царит и среди командования армии в Алжире. Вовлеченные в подготовку заговора генералы и офицеры ждут вестей из Парижа и обсуждают свою будущую тактику. Впрочем, коекакие действия с весьма определенной целью уже осуществляются.

Из метрополии в Алжир перебрасываются эскадрильи транспортных самолетов, предназначенных для перевозки парашютистов.

Генерал де Голль попрежнему хранит молчание и ни в чем не изменяет порядка своих обычных занятий. Но его секретариат на улице Сольферино в Париже не дремлет. Жак Фоккар, полковник Бонневаль и Оливье Гишар непрерывно поддерживают связь с генералом, информируя его о всех новостях. Между Парижем и Коломбэ уже установилось своего рода регулярное автомобильное сообщение. 29 апреля генерал принимает офицера парашютистов Люсьена Нейвирта, главного помощника Дельбека. На вопрос Нейвирта о том, как поступит де Голль в случае выступления армии в Алжире, генерал заявляет: «Я вам отвечу…» Но внешне в окружении де Голля все спокойно. Оливье Гишар вспоминал: «Мы боялись как чумы играть роль Генерального штаба. Генерал не хотел этого».

4 мая выясняется, что Плевен сталкивается с новыми трудностями в формировании своего кабинета. И хотя торг изза министерских портфелей еще продолжается, президент Республики Рене Коти 5 мая поручает своему военному секретарю генералу Ганевалю встретиться с сотрудниками де Голля и выяснить через них вопрос о том, какие условия он ставит для своего возвращения к власти. Вскоре люди де Голля ответили, что генерал считает обычную процедуру формирования правительства совершенно неприемлемой для него. Он не собирался делать обязательные визиты президенту, председателям палат парламента и требовал чрезвычайной процедуры, при которой не будет обсуждения парламентом состава будущего правительства и его программы. И уж, конечно, генерал де Голль не собирался лично присутствовать на дебатах в Бурбонском дворце. Такой ответ отнюдь не был простым проявлением неприязни к парламенту; речь шла о том, чтобы оттянуть время и подождать, пока произойдут такие события, которые наверняка заставят депутатов голосовать за де Голля.

А эти события надвигались. После провала попыток Плевена президент 8 мая поручает формирование нового правительства лидеру МРП Пьеру Пфлимлену. Он предлагал вполне правую программу, отвечавшую новым устремлениям крупной буржуазии. В области внутренней политики – резкое укрепление исполнительной власти и чрезвычайные меры в экономике, а в Алжире – некоторая склонность к компромиссу. Он даже допускал возможность переговоров о мире. Это и вызвало взрыв ярости среди поборников «французского Алжира».

Ален де Сериньи после переговоров с Сустелем и Дельбеком немедленно обращается к генералгубернатору Лакосту, единомышленнику «ультра», предлагая ему отказаться уезжать из Алжира до тех пор, пока в Париже не будет создано правительство «общественного спасения». Сериньи обещает, что эти действия Лакоста получат публичное одобрение де Голля. Лакост сначала соглашается, но потом, 10 мая, тайно уезжает из Алжира. Правда, перед этим он поручает передать заговорщикам, чтобы они действовали как можно энергичнее.

Известие о формировании правительства Пфлимлена побудило к немедленным действиям и клику алжирских генералов. В ночь с 9 мая на 10 мая президент получил ультимативное письмо от генералов Салана, Аллара, Жуо и Массю. В нем говорилось: «Переживаемый страной кризис показал наличие глубоких разногласий между политическими партиями по алжирскому вопросу. Сообщения печати дают основание считать, что предполагается осуществить путем дипломатической процедуры, которая началась бы с переговоров о «прекращении огня», отказ от Алжира… Вся французская армия, как один человек, будет глубоко оскорблена, если мы откажемся от этого национального достояния. Нельзя предугадать, что она предпримет в своем отчаянии».

Эта телеграмма означала не только выступление армии на политическую сцену и попытку давления на государство, это была открытая угроза военного мятежа. Отметим, однако, что имя генерала де Голля в ней не упоминалось.

Главные события развернулись 13 мая. В этот день по призыву алжирского «Комитета бдительности», объединявшего представителей 17 фашистскоколонизаторских организаций, в городе Алжире должна была состояться всеобщая забастовка и демонстрация. А в этот же самый день в Париже депутаты парламента собрались для обсуждения вопроса об утверждении полномочий Пфлимлена на формирование правительства. Программа нового кандидата в премьеры вызвала резкую оппозицию как справа, так и слева. Предварительный подсчет показывал, что его провалят 20 голосами. В кулуарах голлисты и представители «ультра» вели обработку депутатов с этой целью. В б часов вечера голлисты и парижские «ультра» организовали демонстрацию, направлявшуюся от Триумфальной арки к Бурбонскому дворцу. Собралось всего несколько тысяч человек, и они сразу рассеялись, натолкнувшись на заслон полиции. На стенах зданий остались лишь сотни плакатов с надписью: «Призовите де Голля, и Франция вновь станет Францией!» Но парламент пока никак не реагировал на эти призывы. На случай провала Пфлимлена уже обсуждались неофициально планы создания правительства «национального единения», которое включало бы представителей всех некоммунистических партий, «от Ги Молле до Антуана Пинэ». Обстановка резко переменилась, когда депутатам объявили, что в Алжире только что произошел военнофашистский мятеж…

А там в этот прекрасный солнечный день все магазины и учреждения после полудня закрываются. Центр города наполняют сторонники «ультра», собираясь вокруг памятника погибшим на бульваре Лаферьер. Туда же прибыли генералы Салан и Массю, чтобы возложить венок; ведь поводом для демонстрации была казнь трех французских солдат алжирскими повстанцами в ответ на расправу французов над несколькими алжирскими патриотами. Выполнив свою миссию, генералы уехали, а вскоре на цоколь памятника погибшим забрался Пьер Лагаярд. Этот главарь молодежной экстремистской организации, младший лейтенант запаса, был одет в форму парашютиста. Он громко призывал к захвату здания генералгубернаторства. Несколько сотен «активистов» устремились за ним к площади Клемансо, которую обычно называли Форумом. Охранявший здание отряд республиканской безопасности, бросив несколько гранат со слезоточивым газом и не сделав ни одного выстрела, быстро отступил. Нападавшие ворвались в здание и начали погром. Из окон выбрасывались папки с бумагами, в зале был разбит бюст Республики. Лагаярд потом рассказывал: «Мы орали во всю глотку, стараясь заставить себя выслушать. Никто не хотел брать на себя ответственность. Меня ругали все, поскольку во мне видели зачинщика, пока, наконец, не приехал генерал Массю… Он орал на всех – вы знаете, в каком тоне он разговаривает».

Действительно, окруженный своими парашютистами, одетый, как и они, в пятнистый комбинезон и красный берет, генерал закричал на Лагаярда: «Что здесь за бордель? Почему вы в военной форме?» Лагаярд отвечал, что он хотел объединить солдат и гражданских, создать «Комитет общественного спасения» и спасти Алжир. Между тем прибыл командующий генерал Салан, Дельбек и другие военные.

Начались шумные, бестолковые переговоры по поводу «Комитета общественного спасения». Узурпация названия, освященного историей Великой французской революции, в пользу ультраколонизаторов выглядела нелепым фарсом.

Однако споры мятежников имели весьма серьезный характер. Захватившие здание молодчики Лагаярда, все эти фашисты, пужадисты, монархисты, вишисты и прочие «ультра», не оченьто симпатизировали де Голлю. Военные колебались, как, например, Салан. А надежных голлистов, возглавлявшихся Дельбеком, было мало. Кто же возьмет верх? Пока «комитет» составили из представителей всех тенденций. Председателем стал генерал Массю. Еще мало кто знал, что этот любимец алжирских «ультра» в душе склоняется к голлистам. Во всяком случае, в первой телеграмме, посланной Массю в Париж, содержалось только требование создать правительство «общественного спасения». О де Голле ни слова! Но вот настал момент и для алжирских мятежников испытать, в свою очередь, нервный шок. В 3 часа ночи им стало известно, что Пфлимлен получил вотум доверия! Выходит, вся затея провалилась? Ведь мятежники добивались именно того, чтобы преградить ему путь к власти и открыть этот путь представителям «ультра». Заговорщиков охватила паника, послышались возгласы: «Мы погорели!» «Нас расстреляют!»

Вот тогдато голлистам и представился подходящий случай напомнить мятежникам, что есть прекрасный выход из положения: прибегнуть к высокому авторитету генерала де Голля. Он спасет мятежников! За эту идею сразу ухватились, и в 5 часов утра в Париж полетела новая телеграмма за подписью Массю, одобренная всеми членами «Комитета общественного спасения»: «Комитет настоятельно просит генерала де Голля соблаговолить нарушить молчание и обратиться к стране с целью создания правительства «общественного спасения», ибо только оно одно в состоянии спасти Алжир от опасности быть покинутым Францией».

Но каковы будут результаты этого демарша и когда они станут известны? Генерал де Голль молчит, поведение правительства понять совершенно невозможно. С одной стороны, Пфлимлен осудил в парламенте мятежников. Только благодаря этому он и получил власть. 160 депутатовкоммунистов намеревались голосовать против нового реакционного кабинета, но, узнав о мятеже, они изменили свое решение. Политбюро ЦК ФКП так определило свою позицию: «Любые усилия правительства в защиту Республики, ее институтов и свобод могут рассчитывать на полную поддержку рабочего класса и народных масс».

Но, осудив мятежников, отдав приказ о прекращении связи с Алжиром, об аресте сотни правых экстремистов, правительство Пфлимлена одновременно подтвердило полномочия генерала Салана осуществлять власть в Алжире. «Для нас главное, – говорил Пфлимлен, – это не закрыть перед генералами путь для возврата к законности».

В действительности самое главное для этого правительства заключалось в другом. Оно не хотело опереться в борьбе с фашизмом на рабочий класс, на компартию. Оно больше всего боялось тени Народного фронта.

А в Алжире весь день 14 мая прошел в замешательстве. Военные заявили, что они не мятежники и могут даже ликвидировать «Комитет общественного спасения», если он не будет подчиняться военным властям. Возник конфликт между военными и гражданскими «ультра». Что касается обращения к генералу де Голлю, то только в одной телеграмме правительству Салан требовал «призвать национального арбитра», но имя его не назвал. Более того, он заверял президента Коти в своей лояльности и в том, что он делает все для установления контроля над мятежом. Салан мучительно колебался вплоть до 15 мая, когда ему надо было выступить перед огромной толпой, снова собравшейся на Форуме. Он произнес короткую речь, закончив ее лозунгом: «Да здравствует французский Алжир!», и уже отодвинулся от микрофона. Но стоявший за его спиной Дельбек вдруг решительно задержал генерала, громко прошептав ему на ухо: «Кричите: «Да здравствует де Голль!» Салан машинально повторил призыв, радио разнесло его, а толпа ответила бурной овацией. Бледный, дрожащий генерал сошел с балкона. Когда Салан уже вернулся в свой штаб, он все еще не мог успокоиться. В ответ на недоумение своего окружения, настроенного против де Голля, он пробормотал: «Я не кричал: «Да здравствует де Голль!..» Как, они уверяют, что я это сказал?.. Ну, ладно! Тем хуже! Я согласен!»

…Как и в каждую среду, 14 мая генерал де Голль приезжает из Коломбэ в Париж и останавливается в отеле «Лаперуз». Правда, намеченные на этот день некоторые встречи отменяются. Но генерал все же принимает трех посетителей: бывшего министра Жоржа Боннэ, своего издателя Шарля Оренго, а также соратника по «Свободной Франции» Пьера Клостермана. Де Голль скептически высказывается в отношении шансов на возвращение к власти: партии объединятся против него. Оставшись один, генерал погружается в раздумье. В какой мере поколеблен режим? Когда следует ему выступить? Если сделать это слишком рано, то возникнет опасность его отождествления с мятежниками. Если сделать это слишком поздно, правительство и партии могут найти какойто выход и события пройдут мимо него. В чем генерал сейчас особенно нуждается, так это в информации. Ведь он даже ничего не знает о телеграмме Массю, призывающей его к власти. Он хочет, чтобы его сотрудники Оливье Гишар и Жак Фоккар выяснили прежде всего два вопроса: каково положение голлистов в Алжире и каково отношение генералов к де Голлю?

Устанавливается связь с представителем Салана в Париже, и тот обещает ответить завтра. Через связных Дельбека пытаются выяснить обстановку в Алжире, особенно позицию военных. Дельбек сам еще не может сообщить ничего определенного. Он лишь просит де Голля выступить как можно скорее, ибо есть опасность сговора Салана с правительством. Де Голль долго сидит один и тщательно работает над какимто документом. Затем он передает его своим секретарям. Вечером 14 мая генерал возвращается в Коломбэ. На другой день, 15 мая, он получает по телефону новые сведения: проясняется роль Салана, только что выступившего на митинге, все очевиднее полнейшая беспомощность и нерешительность правительства. В целом ситуация кажется более благоприятной, чем накануне. Генерал принимает решение. Во второй половине дня он звонит в Париж на улицу Сольферино и приказывает передать написанный им вчера документ главе правительства и представителям печати. Около 6 часов вечера 15 мая 1958 года информационные агентства и радио передают следующий текст заявления де Голля:

«Деградация государства неизбежно влечет за собой отчуждение союзных народов, волнения в действующей армии, раскол внутри нации, утерю независимости. Вот уже 12 лет, как Франция старается разрешить проблемы, непосильные для режима партий, и идет к катастрофе. Некогда в тяжелый для нее час страна доверилась мне, с тем чтобы я повел ее к спасению. Сегодня, когда стране предстоят новые испытания, пусть она знает, что я готов принять на себя все полномочия Республики».

Генерал де Голль оставил в наследство историкам несметное количество разных заявлений и призывов. Но этот текст имеет особое значение. Прежде всего потому, что он является самым, так сказать, «голлистским». В нем исключительно ярко проявились стиль и методы генерала: краткость и скрытность. Без таинственности нет престижа, считал генерал, и 15 мая ничего не сказал о самом главном – об Алжире, даже не упомянув этого слова. Он не осудил мятеж, но и не присоединился к нему. Правда, своим заявлением он спас его от провала, дав ему реальную политическую перспективу. Ведь мятеж был ему пока еще очень нужен, чтобы держать правительство в страхе.

Ясно было одно: де Голль намерен взять власть. Он не выдвинул никакой конкретной программы, заменив ее возвышенной абстракцией «спасения» страны. Он никому ничего не обещает конкретно и в то же время обещает все и всем. Он не связывает себе заранее руки какимлибо планом. Он уверен в себе и самим таинственным тоном этой уверенности внушает веру в генерала де Голля. Он бьет не на разум, а на чувства, опирается не на политические склонности, а на психологию подчинения толпы таинственному обаянию вождя. Он выступает как сама судьба, провидение, ибо именно де Голль, как он напоминает об этом, уже однажды сотворил «чудо» национального спасения.

Генерал де Голль не хочет выступать в роли вождя мятежников, предпочитая законный путь к власти. Но политикам, партиям, парламенту, от которого все зависит, он не обещает ничего. Напротив, он вновь безоговорочно осуждает их «систему». Что это? Уж не отсутствие ли элементарного тактического расчета? Или случайность? Нет, генерал никогда и ничего не делал случайно. Пока ему надо лишь завязать диалог. Он знает, что люди из «Отель Матиньон» и Бурбонского дворца, которые сейчас мечутся в поисках выхода, всегда предпочитают уход от ответственности, и дает им возможность выпутаться из положения. Ведь он берет все на себя одного…

Пусть печать разочарованно пишет об отсутствии у него конкретных планов, пусть его обвиняют в диктаторских устремлениях, пусть алжирские «ультра» недовольны его молчанием об Алжире! Ведь все равно им нечего противопоставить ему, де Голлю. А иначе, как он сказал, катастрофа! И пусть поработает испуганное воображение…

При этом он великолепно учитывает, что есть единственная реальная альтернатива – объединение всех левых вместе с коммунистами. Но он безошибочно чувствует панический страх перед этим выходом всей буржуазии, всех ее партий, и даже социалистов. Ведь не случайно к нему уже обращался президент Коти, не случайно Ги Молле в последние дни тайно встречался с его верным Гишаром в маленьком отеле напротив «Матиньон», с другой стороны улицы Варенн, в глубине двора, и выспрашивал о намерениях генерала.

И расчет оказался верным. Рыба клюнула на приманку. Уже на другой день поплавок ушел в воду, ибо не кто иной, как Ги Молле, занимавший теперь пост заместителя главы правительства, выступил в Национальном собрании и, подчеркнув свое «большое уважение и большое восхищение» по отношению к генералу, просил его ответить на три вопроса: признает ли он правительство Пфлимлена в качестве единственного законного; осуждает ли он мятежные «комитеты общественного спасения»; будет ли он соблюдать конституционную процедуру в случае, если ему поручат сформировать правительство?

Генерал де Голль не отвечает на конкретные вопросы Ги Молле, ибо он намерен говорить со всей страной и о том, о чем он сам считает нужным сказать. Назначая прессконференцию на 19 мая, он не сомневается, что в предстоящие дни правительство еще нагляднее обнаружит свою беспомощность и нерешительность, а мятежники усилят свой нажим на Париж. Так и получилось, когда 19 мая после полудня в «Пале д’Орсэ», окруженном пятью тысячами полицейских, он впервые с июля 1955 года предстал перед взорами восьмисот журналистов. Его слова дышат уверенностью, благожелательностью, даже любезностью. И вообще он в великолепной форме, притом отнюдь не в военной. Генерал одет в штатский костюм.

«Я одинокий человек, – говорит де Голль, – который не смешивает себя ни с одной партией, ни с одной организацией… Я человек, который не принадлежит никому и принадлежит всем».

В этих словах сама суть тактики генерала. В соответствии со своей неизменной линией он хочет будто бы объединять нацию, а не раскалывать ее. В действительности, как всегда, он имеет опору среди самых разнородных сил. Что касается отсутствия «связей», то как же понять его многолетние отношения с голлистами, такими как Дельбек или Сустель? К тому же он вновь отказывается осудить мятежников, ссылаясь на пример правительства, которое даже наделило Салана официальными полномочиями. «Правительство, – говорит де Голль, – не осудило его. Почему же я, не являющийся правительством, должен это делать?» В самом деле, как он может осуждать его, если мятеж является его важнейшим орудием, которое может пригодиться? В момент прессконференции он уже знал, что несколько офицеровпарашютистов прибыли из Алжира, чтобы подготовить перенесение операции в метрополию…

В ответ на опасения в отношении его диктаторских намерений генерал с великолепным негодованием восклицает:

«Неужели вы думаете, что в возрасте 67 лет я хочу начать карьеру диктатора?» Аргумент эффектный, но не очень убедительный; история свидетельствует, что с возрастом властолюбие часто возрастает.

Он напоминает, что после войны восстановил Республику, хотя мог навязать свою власть. Он аккуратно перечисляет прогрессивные реформы, которые он провел в то время. Разумеется, он не упоминает, что иного выхода у него просто не было в тех условиях.

Но, пожалуй, самый любопытный момент прессконференции наступил, когда изумленные журналисты увидели внезапное превращение сурового «Коннетабля» в типичного парламентского деятеля, с обычной хитростью и лестью обрабатывающего депутатов перед важным голосованием. Это произошло, когда он начал высказывать комплименты в адрес социалистов. Всем было известно, как он их презирал, но сейчас в их руках находился ключ к парламенту.

Он назвал социалиста Робера Лакоста, бывшего губернатора Алжира, «своим другом». Но верх любезности де Голль проявил по отношению к Ги Молле: «Я глубоко уважаю Ги Молле. Во время войны он боролся, рискуя всем, за Францию и за свободу. Он был моим соратником…» Вспоминая свое первое посещение Арраса, где Ги Молле был мэром, он упомянул, что тот был рядом с ним на балконе ратуши, когда он обращался к населению с речью. Всегда отличная память на этот раз подвела генерала. Ги Молле не был на балконе. Впрочем, в таком театральном контексте, где все придумано, эта забавная ошибка выглядела вполне логично.

Закончив прессконференцию, продолжавшуюся почти час, де Голль так и не высказался по самому важному, алжирскому вопросу. В заключение он заявил: «Я сказал все, что намерен был сказать. Сейчас я возвращаюсь в свою деревню и буду оставаться там в распоряжении страны».

Выступление 19 мая серьезно отличалось от краткого, сурового заявления 15 мая. Тогда он нанес жестокий удар кнутом политической кляче Четвертой республики, теперь же он пытается успокоить спотыкающееся, обессиленное животное с помощью ласковых слов. Генерал хотел смягчить, умаслить оппозицию слева, социалистов. Пока это не удается. Ги Молле все еще никак не может уломать свою партию, совсем не расположенную к установлению власти де Голля. Но зато другой, правый фланг противника быстро переходит на сторону де Голля. Антуан Пинэ, лидер правой партии «независимых», решил открыто поддержать де Голля. Когда Ги Молле умолял его войти в правительство, чтобы создать «национальный союз» против мятежников и против де Голля, но главным образом против коммунистов, Пинэ ответил: «Нет, господин Ги Молле… От Парижа до Алжира существует один общий знаменатель: де Голль. Нужно обратиться к генералу… Либо он останется исторической личностью, либо вновь войдет в современность, чтобы вписать в историю новые страницы».

22 мая Антуан Пинэ едет в Коломбэ, предварительно встретившись с президентом Коти и премьером Пфлимленом: «Я скажу генералу все, что у меня на душе, даже если он выставит меня за дверь». Нет, де Голль встретил гостя очень любезно и беседовал с ним почти два часа. Обсуждается опять вопрос о форме передачи власти де Голлю. Он попрежнему отказывается выполнять парламентские «обряды». Пинэ выясняет взгляды генерала по важнейшим вопросам внутренней и внешней политики. Особенно его волнует Атлантический союз. Де Голль не против него, но не скрывает желания «навести в нем порядок». По всем вопросам генерал стремится рассеять опасения Пинэ, не поступаясь при этом своими намерениями. Лидер правых («самых тупых в мире», как говорил Ги Молле) вполне удовлетворен.

Он так передавал свои впечатления: «Я нашел не Людовика XIV, а очень приветливого, очень человечного человека, пекущегося об интересах нации. Это – великий человек, великий француз». Вернувшись в столицу, он сразу же направляется в «Отель Матиньон» и рассказывает Пфлимлену о своей беседе: по его мнению, нужно «вводить» де Голля. А генерал продолжает переговоры, уговоры, заверения, улыбки и не скупится па комплименты. В тот же день, 22 мая, он устанавливает связь с группой радикалов МендесФранса, которые еще больше социалистов опасались де Голля.