Текст книги "Неизвестный Де Голль. Последний великий француз"

Первый боевой опыт не забывается никогда. За несколько недель де Голль увидел многое, что навсегда останется в его памяти. Между тем здоровье лейтенанта восстановилось, и через два месяца после первого ранения он возвратился в строй. Его полк в это время находился на фронте в Шампани. Теперь главные боевые действия переместились на восточный фронт, где русские с трудом сдерживали натиск германской армии. Французское командование использует затишье на Западном фронте в 1915 году, для того чтобы компенсировать свою неподготовленность к войне усиленным вооружением и разными организационными мерами. Война из маневренной превращается в позиционную, армии зарываются в землю. В основном проводятся лишь операции местного значения. Де Голль активно участвует в них. В январе 1915 года он упомянут в приказе по 2й дивизии, что по традиции считается во французской армии большим отличием. Де Голль был отмечен «за проведение в крайне опасных условиях ряда операций по разведке позиций противника и получение ценных сведений». Командовавший полком подполковник Кладель назначает серьезного и смелого молодого офицера своим помощником.

В начале марта военные действия в Шампани активизируются. Французы предпринимают несколько наступательных операций. 10 марта под МенильлезЮрль де Голль получает вторую рану. Только в июне 1915 года он смог вернуться в полк. 3 сентября ему присваивают звание капитана, а 30 октября назначают командиром 10й роты.

В начале 1916 года германское командование решило перенести центр боевых действий снова на Западный фронт и начать здесь мощное наступление на ключевой пункт французской обороны – Верден. Штурм, которым лично командовали кайзер Вильгельм II и кронпринц, начался 22 февраля артиллерийской подготовкой невиданной мощности. Это был ураган огня. Французские войска не выдержали и начали отступать. За пять дней ожесточенных боев немцы продвинулись на семь километров.

На помощь Вердену бросили 1й армейский корпус, в который входил 33й полк. Капитан де Голль прибыл ночью со своими солдатами на грузовиках к форту Дуомон, только что занятому немцами. Наступил как раз тот момент сражения, когда обе стороны хотели лишь перевести дух. Командир полка поручил де Голлю организовать замену солдат на передовой линии вновь прибывшими подкреплениями. Свою роту он разместил у самого форта. Утро следующего пасмурного дня, осветившее перепаханную снарядами землю, покрытую множеством неубранных трупов, вопреки ожиданию не привело к возобновлению боя. Передышка, во время которой капитан де Голль напряженно ждал атаки, продолжалась 48 часов. Внезапно относительная тишина сменилась адским грохотом. На французов обрушилась лавина огня и стали. Потери были ужасны, но не успели подсчитать их, как немцы пошли в атаку. Пулеметный огонь французов не мог остановить их. Положение становилось отчаянным. Вдруг раздалось: «Капитан, смотрите, к нам идут подкрепления!» Де Голль обернулся: то были немцы, сменившие свои остроконечные каски на плоские французские, снятые ими с убитых. Остатки 10й роты оказались в окружении. Де Голль попытался организовать круговую оборону, но кольцо сжималось все теснее. Тогда, собрав горстку оставшихся у него солдат, он повел их на прорыв в штыковую атаку. В момент яростной рукопашной схватки капитан внезапно почувствовал сильный удар и, теряя сознание, повалился на землю.

С французских линий видели уничтожение остатков 10й роты, видели падение ее командира. Полковник Будор сообщил обо всем семье де Голля. За свой подвиг капитан был награжден орденом Почетного легиона. В приказе, подписанном генералом Петэном, который вместе с генералом Кастельяно руководил обороной Вердена, говорилось: «Капитан де Голль, командир роты, известный своими высокими интеллектуальными и моральными качествами, в момент, когда батальон подвергся ожесточенному обстрелу и нес большие потери, когда противник вел наступление на его роту со всех сторон, поднял своих людей и повел их в яростную атаку, завязав жестокий рукопашный бой. Это было единственное решение, соответствующее его понятию воинской чести. Он пал в схватке. Это был во всех отношениях несравненный офицер».

«Тот, кого сочли умершим, проживет дольше всех» – говорят французы. В самом деле, де Голль был тяжело ранен штыком в бедро и в бессознательном состоянии попал в плен. Когда он пришел в себя и открыл глаза, то увидел, как он рассказывал потом, среди окружавших его немцев тех, с кем он дрался в недавней яростной схватке.

Начался плен, который тянулся почти три года, точнее—32 месяца. За это время он побывал в тюрьмах и лагерях в Щецине, Розенбурге, Фридберге, Магдебурге, Людвигсхафене, Ингольштадте. С первого и до последнего дня плена его неотступно терзает мысль о побеге, о том, чтобы вернуться во Францию и продолжать сражаться. Он совершил пять попыток побега. Однажды, добыв форму немецкого солдата, он переоделся в нее и покинул лагерь. Но брюки едва покрывали колени, а рукава доходили только до локтей. Несмотря на трагизм ситуации, можно себе представить комизм этой картины; естественно, что все обращали на него внимание и беглец был быстро водворен обратно в лагерь. В другом случае ему удалось добраться до самой границы, но здесь его схватили; высокий рост снова подвел его. Но он упорно продолжал отыскивать новые способы побега. Вместе с де Голлем в плену был известный летчик Ролан Гарро, в 1913 году он первым перелетел Средиземное море. Вдвоем они решили вырыть подземный ход. Копали долго и упорно, но в конце концов наткнулись на скалу, к тому же немцы обнаружили подкоп. За это Шарль де Голль был переведен в лагерь для неисправимых и «рецидивистов», то есть для тех офицеров, которые совершили несколько попыток побега. Это был Форт IX в Ингольштадте, в Баварии.

Для человека активного нет ничего тяжелее отрыва от деятельности. Поэтому годы, проведенные в плену, – мрачные годы де Голля. Но в некоторых отношениях они оказались очень плодотворными. В лагерных условиях, впрочем не слишком суровых, он жил интенсивной духовной жизнью, много размышлял, читал все, что попадало под руку. Когда было нечего читать, он повторял в уме произведения классиков, древних и французских, которых хорошо знал. По немецким газетам он внимательно следил за ходом войны. Он часто делал какието записи. Впоследствии из них родилась его первая книга «Раздор в стане врага».

Пленники, как могли, разнообразили свою скучную жизнь не только игрой в карты, песнями, нескончаемыми беседами. Де Голль, например, регулярно делал доклады о ходе военных действий, благо эти действия становились все более успешными для Франции. Оказавшийся там же бывший профессор истории читал лекции. Пленные офицеры устраивали дискуссии о стратегии и тактике, об опыте войны и ее возможных последствиях.

Среди товарищей по плену оказалось немало таких, с кем де Голль еще встретится в будущем. Здесь, кроме французских, содержались также английские и русские офицеры. Среди всех пленников выделялся красивый, энергичный, дерзкий 23летний русский офицер Тухачевский, мечтавший только о побеге и возвращении на родину. Де Голль нередко беседовал с ним, учил его французскому языку. Спустя много лет де Голль будет вспоминать о Тухачевском.

Что касается самого де Голля, то он производил сильное впечатление на товарищей по плену своей необычайной памятью, знанием военной истории, умом, страстью к чтению. Не укрылись от них, естественно, и особенности его характера, безапелляционный тон его высказываний, стремление всегда быть правым, его гордая отчужденность, а подчас и заносчивость. Ему дали прозвище Коннетабль, то есть главнокомандующий короля. Странное дело, разные люди, в разное время и в разных обстоятельствах, независимо друг от друга называли его этим словом. Значит, было чтото в его облике такое, что ассоциировалось со старинным образом королевских военачальников.

Однажды, после очередной политической дискуссии, один из пленных французских офицеров, который до войны был преподавателем университета, обратился к де Голлю с таким вопросом: «Почему бы вам не заниматься политикой?» «Если бы я не был военным, возможно… – ответил де Голль и добавил: – Единственное средство формирования политика – опыт». Характерно, что он не исключал для себя еще тогда возможности политической деятельности.

Впрочем, де Голль далеко не до конца исчерпал и карьеру военного. Он особенно остро почувствовал это в ноябре 1918 года, когда война закончилась поражением Германии и пленных отпустили домой. Де Голль возвратился во Францию, в Дордонь, в семейное владение ла Лижери. Весной 1919 года там собралась вся семья. Три брата де Голля тоже воевали, имели ранения, получили награды и все остались живы. Редкая, счастливая судьба для французской семьи!

Участие в войне Шарля де Голля отмечено орденом Почетного легиона, Военным крестом и тремя упоминаниями в приказе. Но он – всего лишь капитан без всякой должности, в то время как некоторые его сверстники достигли большего в войсках или особенно в штабах.

Разумеется, речь шла не о зависти. Де Голль никогда не сравнивал себя с другими. У него должна быть особая судьба. Но годы плена сделали его участие в войне какимто неполноценным; он словно получил полуотставку. Поэтому капитан мрачен и замкнут более обычного, как будто в чемто обделен судьбой.

Конечно, Франция благодаря помощи союзников и ценой огромных потерь все же одержала победу, она возвратила себе Эльзас и Лотарингию. Но в каком состоянии она оказалась сама? Он с грустью сравнивал атмосферу националистического подъема, предшествовавшего 1914 году, когда дух Пеги и Барреса опьянял сознание молодежи, с апатией и безразличием, царившими теперь. «Священный союз», который так радовал де Голля в августе 1914 года, оказался эфемерным. Все прежние конфликты, все «бессмысленные» распри возобновились уже в ходе войны в небывало резкой форме. Политические интриги, закулисные махинации, лицемерие и ложь политиканов, оргия наживы на войне – все это приобрело в мрачном свете военных бедствий особенно тягостный характер. Социальные противоречия в условиях войны еще больше усилились, вопреки заклинаниям националистов о единстве нации. В 1917 году бастовало 300 тысяч рабочих. Самым тревожным было то, что измученная войной армия оказалась на пороге революционного восстания. Дело дошло до применения артиллерии против восставших солдат.

Де Голль писал в своих мемуарах, что Франция, «обессиленная от потерь и разрушений, потрясенная до основания в своей социальной структуре и выведенная из морального равновесия, вновь пошла неуверенным шагом навстречу своей судьбе, в то время как ее режим, принимая свой прежний облик и отвергая Клемансо, отказывался от политики величия и возвращался к хаосу».

И в этом «хаосе» де Голль находил для себя лишь незаметное место пехотного офицера в какомнибудь захолустном гарнизоне, в армии, обреченной на мир. «Война – это ужасно, – сказал както де Голль в частном разговоре, – но мир, надо прямо сказать, это так скучно». И здесь ему представилась неожиданная возможность продолжать войну, и притом войну против Германии. Дело в том, что польский генерал Юзеф Геллер вербовал среди французских офицеров добровольцев для борьбы в рядах польской армии против большевиков. Но какое это имело отношение к Германии? Ответ на этот вопрос можно найти, если представить ту слепую ярость, с какой французская буржуазия отнеслась к Великой Октябрьской революции. Разумеется, о главном, то есть об облигациях займов, размещенных царской Россией во Франции, об утраченных капиталовложениях, о потерянных русских рынках и т. п., предпочитали говорить меньше, а де Голль вообще с презрением относился к экономическим и социальным делам. Поэтому глубинная сущность явлений часто ускользала от него. Нация как некая мистическая общность традиций, психологии, мысли и чувства – вот что он принимает в расчет в первую и в последнюю очередь.

Негодование против большевиков как раз и облекалось в возвышенную форму заботы о французских национальных интересах. Ведь большевики толкнули Россию на заключение «сепаратного» мира и тем самым нанесли «удар» союзникам, и прежде всего Франции. Французский посол в России Нуланс заявил в январе 1919 года, что с помощью большевиков Россия стала добычей Германии, которую она неизбежно использует для подготовки новой войны против Франции.

В начале 1919 года, когда де Голль только что вернулся из плена, такие выступления сливались в сплошной хор. Французская буржуазия охотно развязала бы открытую войну против Советской России, если бы не сопротивление народа. Как раз в это время вспыхнуло восстание на французских военных кораблях в Одессе, и их пришлось оттуда увести. Но французские правящие круги стремились использовать все возможные средства косвенной интервенции. Поэтому, например, поощрялась вербовка офицеров в белопольскую армию. И лейтмотивом антибольшевистской истерии служил тезис о том, что большевики и Германия неразрывно связаны и, следовательно, борьба против большевиков является борьбой против Германии, борьбой за интересы Франции. Де Голль предпочел бы воевать непосредственно с немцами, но шансов на это в ближайшее время не было, а его неутоленная жажда военной деятельности была так велика, что он решил ехать на восток.

В мае 1919 года де Голль уже находится в СиллелеГийоме, маленьком городке департамента Сарт, где стояла 5я польская егерская дивизия. Он ведет занятия по тактике с польскими офицерами. Затем он отправляется на Вислу и там продолжает обучать польских офицеров. Ему присваивают звание майора польской армии.

Правда, во французской армии это звание недействительно, и после возвращения он снова капитан. Но в Польше он носит в качестве майора две звезды на кепи, как во Франции бригадный генерал. Де Голль участвует в боевых действиях против Красной Армии на Волыни и под Варшавой, командуя смешанным пехотнотанковым отрядом. За это он был отмечен в приказе главы французской военной миссии генерала Вейгана.

В феврале 1921 года де Голль завершает свою карьеру наемного солдата и возвращается во Францию с польским крестом Святого Венцлава на груди. Так заканчивается эта, по выражению нескольких биографов, «польская авантюра» Шарля де Голля. Сам он в «Военных мемуарах» посвящает пребыванию в Польше только пять слов.

Капитан

Шарлю де Голлю 30 лет. В этом возрасте мужчина должен обзавестись семьей. Так принято в кругу порядочных католиков, к которому по происхождению и воспитанию принадлежит капитан. Но у него нет никаких личных привязанностей. Да и могли ли они быть у человека столь строгой, даже пуританской добродетели, каким всегда был Шарль де Голль? Правда, в некоторых сочинениях о де Голле пишут, что во время пребывания в Польше у него были очень милые отношения с молодой и очаровательной полькой Четвертинской, с которой он якобы встречался в кафе Бликле, славившемся лучшими в Варшаве пирожными. Но это более чем сомнительная история. У де Голля вряд ли могли быть случайные истории такого рода. Не зря же он порицал даже столь уважаемого им тогда Филиппа Петэна за чрезмерную слабость к прекрасному полу.

Вопрос о личной судьбе Шарля де Голля уже не раз обсуждался его матерью и другом дома, крестницей отца Шарля, мадам Данкен. Она происходила из одного солидного семейства города Кале и знала в этом городе всех девушек на выданье, разумеется из определенного круга. Именно ей и пришла в голову мысль об Ивонне Вандру, дочери владельца кондитерских фабрик в Кале, а также в Дуэ и Дюнкерке. Со стороны отца семья происходила из Голландии, где ее предки Ван Дроог некогда занимались выращиванием и продажей табака. Обосновавшись во Франции, они завели фабрику по производству сигар, но после национализации табачной промышленности переключились на изготовление бисквитов. Один из предков Ивонны Вандру по матери был полковником, который участвовал в войне за независимость Соединенных Штатов вместе с Лафайетом. Семья Вандру владела в Арденнах замком Сетфонтэн. Словом, с происхождением предполагаемой невесты все обстояло в высшей степени благополучно.

Девушке только что исполнилось 20 лет, она хороша собой, скромна, из солидной семьи и прекрасно воспитана. Ивонна училась в женском коллеже Святой Агнессы, основанном монахамидоминиканцами. Там воспитывались дочери крупной буржуазии северных департаментов. Правда, девушка однажды заявила, что не выйдет замуж за военного. Но мадам Данкен была уверена, что стоит ей увидеть блестящего капитана, как она немедленно откажется от своего твердого решения.

«Случайная» встреча молодых людей состоялась в осеннем Салоне 1920 года. Они остановились у картины, изображавшей маленького сына Эдмона Ростана. Разумеется, капитан не ударил лицом в грязь; ведь он знал всего Ростана наизусть! В тот же день в час вечернего чая обе семьи под руководством мадам Данкен встретились в кондитерской на Елисейских Полях. Ивонну и Шарля, естественно, посадили рядом. Барышня была покорена серьезным, сдержанным, но исключительно любезным и образованным кавалером с двумя боевыми орденами на груди. Правда, вернувшись домой, она сказала: «Мама, я думаю, что он находит меня слишком маленькой для себя». Нет, он этого не находил, и события развивались форсированным темпом. На следующей неделе Ивонна и ее брат Жак были приглашены на большой бал Политехнической школы в Версаль. Там к ним сразу подошел Шарль де Голль и, приветствуя Жака Вандру, попросил разрешения пригласить его сестру на танец. До конца бала он ее уже не отпускал. После шестого вальса Ивонна сказала своему брату: «Капитан де Голль только что сделал мне предложение. Я согласилась». Через несколько дней было объявлено о помолвке. Все произошло очень быстро, без потери времени на ухаживание. Тем не менее, а быть может и поэтому, брак оказался удачным; Ивонна будет верной подругой Шарля де Голля до конца его дней, и между ними не будет размолвок.

Как и полагается, молодые обвенчались через полгода в старинной церкви НотрДамдеКале, украшенной статуями Карла Великого и Святого Людовика. История непрерывно смотрела на Шарля де Голля. В доме Вандру состоялся свадебный обед. Молодые супруги поселились в Париже на площади СенФрансуаКсавье, на левом берегу Сены, рядом с Дворцом инвалидов. Летние сезоны они проводили в замке родителей Ивонны в Арденнах, пока не обзавелись собственным домом в деревне КоломбэледезЭглиз. Таким образом, личные связи Шарля де Голля с промышленной буржуазией севера еще более укрепились. Вспомним, что его дед, а потом и отец женились на девушках, происходивших из этой же социальной и географической среды. Все в жизни де Голля связано с севером; сюда его всегда тянуло; ведь он сам выбрал местом службы Аррас. Это был край суровой жизни на фоне равнинных пейзажей. На протяжении всей жизни он будет отождествлять всю Францию с севером, невольно перенося особенности, нравы, традиции жителей этого пасмурного края на всех французов, хотя, например, марсельцы или гасконцы отличаются совсем иными качествами.

После окончательного возвращения из Польши де Голль был назначен 1 октября 1921 года заместителем профессора военной истории в СенСире. Перед ним новое, по существу, поприще; ведь доклады перед пленными в Ингольштадте и даже занятия с польскими офицерами, проходившие с помощью переводчика, дали ему слишком специфический опыт. Свой предмет, то есть военную историю, он знает великолепно. Но этого мало, чтобы завоевать внимание и доверие учеников. Его огромная, несколько несуразная фигура, размашистые жесты, какойто необычный гортанный голос – все это могло и затруднить контакт со слушателями. Ведь странное, непривычное во внешности, манерах преподавателя становится объектом насмешек учеников. Тем более что этот внешне хладнокровный человек свои лекции читал очень темпераментно. Он буквально впадал в экстаз, а это самое опасное для преподавателя, ибо малейшая потеря чувства меры вызывает немедленную ироническую реакцию. Высокую патетику может позволить себе только действительно очень хороший оратор. И Шарль де Голль оказался именно таким оратором.

Вот характерный момент одной из лекций капитана де Голля, как он был запечатлен в записях его ученика Лекока. Речь шла о злосчастной для Франции войне 1870 года, и в частности о сражении при Фрешвиллере. Изза бездарных генералов, которые запутались в передвижении своих войск, 35 тысяч французов сражались здесь против 135 тысяч немцев. Французские солдаты проявили стойкость и мужество, но были разгромлены. Де Голль так закончил рассказ об этом трагическом эпизоде французской военной истории: «И вот, господа, маршал МакМагон плача идет среди своих солдат. Вдруг один старый сержантпехотинец обращается к нему с вопросом: господин маршал, неужели мы испугались смерти?»

В этот момент де Голль ударяет кулаком правой руки по кафедре и продолжает внезапно зазвеневшим голосом: «Нет, они не испугались смерти! Встаньте, господа, чтобы почтить память людей, удрученных несчастьем, но не потерявших ни достоинства, ни мужества!»

Его слушали, затаив дыхание, лица учеников то бледнели, то краснели, на глазах у некоторых выступали слезы. Необычайная суровая сентиментальность, даже напыщенность, казалась в его устах естественной и производила какоето гипнотическое действие на слушателей. В данном случае, как, впрочем, и всегда, он придает истории больше возвышенного, чем его было на самом деле. Но, может быть, только в таком виде история и выполнит свою великую роль наставницы жизни?

Вообщето восторженные панегирики в адрес французской армии не очень отвечали духу времени. Конечно, была одержана победа в великой войне, армия блистала на парадах, на многочисленных церемониях по поводу открытия памятников погибшим. 11 ноября 1920 года под Триумфальной аркой на площади Звезды были торжественно захоронены останки Неизвестного солдата, погибшего под Верденом, и зажжен Вечный огонь. Могила Неизвестного солдата стала как бы алтарем французского патриотизма. Многие не без основания думали, что вряд ли этот солдат принадлежал к кадровой армии, возглавляемой реакционной милитаристской кастой, позорно обанкротившейся в самом начале войны. Резервисты, то есть массы народа, влившиеся в армию в результате мобилизации, решили исход войны. «Гражданские люди выиграли войну», – говорил в палате один из депутатов. Вот почему кадровая армия, несмотря на недавнюю победу, пользовалась невысоким престижем. К тому же опасность войны на ближайшее время была устранена. Версальский договор строго, как казалось тогда, ограничивал численность и вооружение германской армии. Поэтому в 1922 году парламент проголосовал за сокращение срока военной службы с 3 лет до 18 месяцев. Казалось, все в армии приходило в упадок. Материальное положение офицеров резко пошатнулось. К 1925 году цены во Франции изза инфляции выросли в 4,5 раза по сравнению с довоенными, а жалованье офицерам повысили незначительно.

И все же Шарль де Голль не мыслил для себя иной карьеры, кроме военной. Занимаясь преподаванием военной истории в СенСире, он одновременно готовится к конкурсным экзаменам в Высшую военную школу, учебное заведение, аналогичное академиям Генерального штаба в других странах. В ноябре 1922 года он начинает учебу в этой школе, продолжавшуюся два года.

Занятия здесь значительно отличались от того, что было в СенСире. В Высшей военной школе готовили потенциальных генералов, способных руководить штабами и командовать крупными соединениями войск. И хотя де Голль снова в положении ученика, это уже другой уровень. Да и сам он стал на десять лет старше; за плечами у него опыт войны, ранения, плен. Может быть, этот уже сложившийся человек, успевший обзавестись семьей, становится в проторенную колею армейской карьеры и оставляет мечты о подвиге во имя величия Франции, надежды на свою особую миссию? Напротив, он еще больше укрепился в сознании какогото еще неясного, но несомненно необычного предназначения. Один из его товарищей по Высшей военной школе, будущий генерал Шовен, однажды сказал де Голлю: «Я чувствую, что вы предназначены для великой судьбы…»

Любой другой на месте де Голля ответил бы на такое заявление шуткой или смехом. Но он твердо и медленно произнес тоном непоколебимой уверенности: «Да, я тоже это чувствую…»

Интересный портрет де Голля тех времен нарисовал в своей книге «Пехотинец из Гаскони» другой его товарищ по учебе, в то время тоже капитан, а в будущем генерал Лафарг. Он пишет об отсутствии у де Голля уравновешенности, о пренебрежении к реальной обстановке, о его немыслимом упрямстве: «Он держался необыкновенно прямо и ходил, выдвигая грудь, словно он перемещал свою собственную статую».

Однако при необычности такого поведения он сохранял достоинство, чувство меры и такт, внушая уважение даже тем, кто его недолюбливал. Тот же Лафарг, высказав немало критики в адрес Шарля де Голля, признает: «Превосходя нас своим высоким ростом, он нисколько не казался высокомерным и склонным властвовать. Более молчаливый и менее экспансивный, конечно, чем большинство из нас, он всегда оставался общительным, умеющим сказать свое слово, часто с оригинальностью и юмором».

Однажды в Высшую военную школу приехало несколько офицеров из Испании. В их честь устроили вечер, в программе которого было и пародийношутливое изображение боя быков, этого национального увлечения испанцев. Учащиеся школы – французы в большом зале, где обычно служили мессы, изображали тореадоров, быков, лошадей и всадников. «Де Голль двигался посреди этой кутерьмы как большой молчаливый призрак, – пишет Лафарг, – не участвуя в разыгрывании корриды, но не теряя из виду ни одной детали. В один момент, галопируя и неся на спине товарища, я двигался вблизи де Голля и слышал, как он произнес своим гортанным голосом: «В любом объединении двух людей один всегда везет на себе другого». Своеобразная острая ирония де Голля, его юмор с оттенком презрения к людям всегда будут его отличительной чертой.

Разумеется, веселые сцены, подобные только что описанной «корриде», отнюдь не свидетельствовали о какомлибо духе демократизма в Высшей военной школе. Напротив, здесь царила реакционная, консервативная атмосфера кастовой преданности наиболее архаичным, во многом монархическим традициям французского офицерства. Изменение политического климата во Франции после войны, характерное резким усилением антимилитаризма, ростом влияния левых сил, совершенно не коснулось армии, во всяком случае ее кадрового офицерского состава. Поскольку побежденная Германия пока опасности не представляла, главным врагом в глазах реакционного офицерства стал враг внутренний в лице революционных сил Франции. В 1920 году происходит историческое событие – рождается Французская коммунистическая партия, постепенно превращающаяся во все более серьезный фактор политической жизни Франции. С подозрением, тревогой, неприязнью следили за этими событиями в таких учреждениях, как Высшая военная школа. В соответствующем духе воспитывались и учащиеся этой школы.

Для характеристики окружения де Голля в это время интересны фигуры трех его товарищей по школе, таких же, как и он, капитанов, которых он каждую неделю принимал у себя дома и вел с ними длительные беседы. Это были ЖоржПико, сын академика, Бридо, сын генерала, и ЛустаноЛако, занявший первое место в выпуске. Интересна их дальнейшая политическая судьба, в которой отразились их взгляды и настроения, сформировавшиеся в те далекие годы учебы. В 1940 году генерал ЖоржПико откажется присоединиться к де Голлю и предпочтет служить правительству Виши. Бридо будет военным министром этого «правительства» и получит за предательство смертный приговор в 1945 году, когда де Голль возглавит правительство. ЛустаноЛако будет тоже вишистом, хотя и не долгое время.

Но уж если речь зашла о Виши, то нельзя не сказать «о том, что в то время де Голль сохранял близкие отношения с маршалом Петэном. Маршал приглашал его помой и подолгу беседовал с офицером, на которого он возлагал большие надежды, считая его исключительно способным. В декабре 1921 года у Шарля де Голля родился сын, получивший в честь маршала имя Филипп. Петэн по этому случаю подарил де Голлю свой портрет с надписью, в которой он выражал пожелание, чтобы маленький Филипп унаследовал блестящие качества отца.

И все же, хотя в те годы Шарль де Голль говорил на одном языке с людьми вроде ЖоржаПико, Бридо или ЛустаноЛако, уже тогда его отделяла от них определенная грань, которая была, видимо, следствием не столько разницы убеждений, сколько различия характеров. Дело в том, что, будучи несомненно консервативным в своих политических взглядах, де Голль не был конформистом. Именно во время учебы в Высшей военной школе обнаружилось впервые совершенно явно это стремление говорить и действовать в соответствии со своими убеждениями. Пожалуй, это можно назвать принципиальностью, обходившейся де Голлю довольно дорого. Не случайно он будет на протяжении 12 лет оставаться в звании капитана.

В школе безраздельно господствовала тактическая доктрина, которую де Голль сразу расценил как догматическую. Руководитель кафедры тактики полковник Муаран, знающий, но крайне педантичный преподаватель, был главным выразителем этого господствующего и официального направления. Он рьяно отстаивал так называемую тактику а рriоri (заранее определенную). Она исходила из опыта войны 1914–1918 годов, интерпретированного таким образом, что оборонительная тактика является самой выгодной, что всякое движение, маневрирование крайне опасно, что все решает мощь огня. Согласно этим идеям, необходимо заранее выбрать поле боя, создать там превосходство огневой мощи и ждать, когда противник подставит себя под огонь. При этом заранее разработанные принципы действия не должны изменяться ни при каких обстоятельствах. Де Голль считал такой образ действий смертельно опасным и в противовес ему выдвигал тактическую теорию боевых действий в зависимости от обстоятельств, которые заранее предвидеть невозможно. Он мыслил вполне в духе своего духовного наставника Анри Бергсона, конечно, так, как он его понимал.

На протяжении первого года учебы де Голль держался осторожно, хотя порой и ставил преподавателей в тупик неожиданными вопросами, которые сразу показывали их ограниченность. Но на официальную доктрину он открыто не нападал, чтобы, как он говорил смеясь, быть допущенным «к причастию». Но вот, наконец, этот момент наступил. Учеба завершалась тем, что учащиеся школы должны были на маневрах, командуя реальными соединениями, показать свою тактическую подготовку. 17 июня 1924 года на маневрах в Лотарингии, на подступах к ВарсюрОб ему было поручено командовать армейским корпусом «синих». Де Голль начал решительно действовать вопреки всем правилам полковника Муарана. Неожиданными решениями, необычными маневрами он привел в ярость этого педанта, который тщетно пытался поставить на место самонадеянного капитана. Между ними, например, состоялся такой весьма типичный для де Голля диалог. Полковник Муаран внезапно спрашивает де Голля: «Где находятся обозы левого полка вашей правой дивизии?» Повернув голову к офицеру, исполнявшему роль начальника штаба, де Голль говорит: «Шатеньо, ответьте». Полковник взрывается: «Я вам задал этот вопрос, де Голль!» На это следует совершенно правильный по существу, но крайне дерзкий ответ: «Мой полковник, вы доверили мне ответственность за командование армейским корпусом. Если мне кроме этого надо брать на себя обязанности подчиненных, то моя голова будет слишком занята, чтобы выполнять свою миссию. «Претор не занимается мелочами». Шатеньо, ответьте же полковнику…»