Текст книги "Неизвестный Де Голль. Последний великий француз"

Но не пора ли ускорить события? И де Голль пускает в ход главные резервы – мятежных алжирских генералов. 23 мая он направляет теперь уже открыто, почти официально послание Салану, требуя от него отчета о событиях. Послание передается через начальника штаба армии генерала Лорийо. Следовательно, все будет известно правительству. Но это и требуется, чтобы склонить Париж побыстрее капитулировать перед Коломбэ.

24 мая замешательство, царившее в правительственных кругах, превращается в панику. Алжирские мятежники захватывают по инициативе Сустеля остров Корсику. Руководят операцией известные голлисты. Среди них родственник де Голля по линии жены Анри Мэйо. Теперь слухи о возможной высадке в Париже парашютистов генерала Массю приобретают прочную почву. Но одновременно усиливаются антидеголлевские настроения в парламенте, особенно среди социалистов. 25 мая Ги Молле направляет письмо де Голлю, в котором говорится, что после событий на Корсике его возвращение к власти без осуждения мятежников приведет к тому, что «коммунисты окажутся единственными защитниками Республики и свободы». А это вызывает у него ужас. Вслед за тем другой лидер социалистов – Венсан Ориоль тоже пишет, что его партия может оказать генералу свою поддержку, только если он осудит мятежников. Де Голль отвечает уклончиво, подтверждая, что он будет действовать законно, а в алжирском мятеже он «никак не был замешан». Что касается Пфлимлена, то он все еще отказывается ехать на поклон в Коломбэ, чтобы предложить де Голлю власть, хотя, по существу, он уже согласился с этим и его тревожит лишь форма передачи своих полномочий. Ну что ж, генерал поможет ему выйти из затруднительного положения.

26 мая Пфлимлену передают письмо де Голля, указывающего, что встреча между ними необходима, что она должна быть секретной и состояться сегодня вечером. Если глава правительства откажется от нее, то генерал де Голль оставляет за собой право информировать об этом страну. Через несколько часов из «Отель Матиньон» в сопровождении мотоциклистов выезжает автомобиль главы правительства, роль которого исполняет один из сотрудников премьера. Одновременно через гараж бесшумно выходит другая, совсем незаметная машина и направляется в СенКлу. Дело в том, что по какойто странной фантазии или случайности встреча состоялась в одном из зданий СенКлу, где некогда происходили самые драматические сцены наполеоновского переворота 18 брюмера. Правда, Бонапарт имел здесь 10 тысяч солдат, которых он и направил в дело, после того как был с позором изгнан из Совета пятисот, где его бессвязную речь не захотели слушать. Бонапарт разогнал депутатов с помощью штыков. У де Голля нет солдат, если не считать далеких алжирских парашютистов. А главное, времена ныне не те. Поэтому ему приходится вести значительно более тонкую игру, действуя с помощью слов, уговоров, двусмысленных маневров… Пфлимлен просит генерала осудить алжирский мятеж и захват Корсики, прежде чем начинать переговоры о власти. Де Голль отказывается. Переговоры закончились без всякого соглашения. В 5 часов утра 27 мая де Голль вернулся в Коломбэ. Прошло шесть часов, и он начал диктовать по телефону в Париж своим секретарям текст нового заявления для печати: «Вчера я начал обычный процесс, необходимый для создания республиканского правительства, способного обеспечить единство и независимость страны».

Можно представить себе изумление Пфлимлена, когда он читал эти слова! Секретная встреча совсем не походила на «обычные консультации». К тому же и окончилась она безрезультатно. Эмманюэль д’Астье писал по этому поводу: «Назвать лжецом Великого провидца у гна Пфлимлена не хватало нахальства». Тем более что именно 27 мая правительство узнало по секретным каналам о предстоящем в этот день десанте алжирских парашютистов в столице. Некоторые министры считали, что новое выступление де Голля предотвратило такую угрозу. Ведь он предупреждал в своем заявлении, что любое нарушение общественного порядка, откуда бы оно ни последовало, могло бы иметь тяжелые последствия и что он не одобрил бы его. Де Голль призвал также вооруженные силы в Алжире подчиняться своему командованию, которому он выражал доверие и обещал поддерживать с ним связь.

Весь тщательно продуманный документ создавал впечатление, что де Голль предотвращает гражданскую войну, что кроме него никто не может спасти Францию от такого бедствия. С другой стороны, он как бы осуждал косвенно мятеж, выполняя тем самым условие, которое выдвигали лидеры нескольких политических партий. Теперь правительство Пфлимлена искало лишь Повода для отставки. Для этого 27 мая оно внесло на рассмотрение Национального собрания проект реформы конституции, который предусматривал резкое усиление исполнительной власти и ограничение прав парламента. Правительство рассчитывало, что, поскольку коммунисты осудили реформу, они проголосуют против и кабинет уйдет в отставку, очистив место де Голлю. Однако, разгадав смысл всей игры, коммунисты решили голосовать за проект.

«Мы не дадим вам алиби! – говорил с трибуны представитель компартии Жак Дюкло. – Франция будет знать, что ваш текст принят, а вы сбежали, чтобы уступить место узурпатору!»

Но правительство решило, что теперь ему не до престижа, и мечтало лишь избавиться от ответственности. Получив небывало прочное большинство, оно все же решило немедленно уйти. На последнем заседании кабинета Пфлимлен объяснил это так: «Посмотрим в лицо фактам: мы – это призрачное правительство… Не будем тратить слов попусту. Власти у нас нет».

Казалось, дело идет к развязке, но в тот же день опять все усложняется. На заседании парламентской группы и руководства социалистической партии принимается такая резолюция: «Призванный мятежниками Алжира и Корсики генерал де Голль сообщил недавно, что приступил к тому, что он называет «обычным процессом» с целью формирования правительства. Депутатысоциалисты заявляют, что… они ни в коем случае не поддержат кандидатуры генерала де Голля, которая по форме и условиям ее выдвижения является в любом толковании вызовом республиканской законности».

Выступая против передачи власти де Голлю, социалисты занимали позицию, сходную с линией коммунистов, которые давно уже предлагали совместные действия в защиту демократии. Эти две партии вместе с радикалами и другими левобуржуазными группировками могли бы составить реальное большинство в Национальном собрании. Это было бы фактически базой для возрождения Народного фронта. Реальность его появления подтвердилась на следующий день, 28 мая, когда по призыву левых партий в Париже состоялась огромная демонстрация против фашистского мятежа. Сотни тысяч людей прошли по улицам города, провозглашая демократические призывы. Особенно часто звучал лозунг: «Де Голля – в музей, парашютистов – на заводы!» И другие факты говорили о способности демократических сил противостоять заговорщикам. Только отчаянные махинации Ги Молле и ему подобных сорвали всеобщую забастовку. Трудящиеся вполне могли преградить путь мятежникам, даже если бы парашютисты действительно прилетели из Алжира. Реальная мощь заговорщиков в метрополии не соответствовала тому шуму, который они производили.

Утром 28 мая в Коломбэ прибыл заместитель Салана генерал Дюлак с несколькими офицерами, переодетыми в гражданское. Дюлак сообщил де Голлю, что в Алжире всем надоели увертки Национального собрания и там не хотят больше откладывать высадку парашютистов. Де Голль поинтересовался численностью войск, готовых для переворота в Париже. Дюлак ответил, что из Алжира прибудут два полка парашютистов и к ним примкнут несколько соединений, расположенных около столицы. Де Голль заметил, что этого недостаточно. В ответ на сообщение Дюлака, что в случае десанта за де Голлем будет послан в Коломбэ специальный вертолет, он сказал: «Я не могу вернуться в Париж на мятежном вертолете. Мое желание состоит в том, чтобы мне дали возможность спокойно завершить мою инвеституру. До свидания, мой генерал!»

Сразу после отъезда разочарованного и недоумевающего алжирского посланца в Коломбэ приезжает другой гость, чтобы получить первое назначение на высокий пост в еще не существующем правительстве де Голля. Это был Жорж Помпиду, по образованию специалистфилолог, который с 1944 года работал в кабинете де Голля. После отставки генерала он стал его близким неофициальным сотрудником в РПФ. В последние годы он – генеральный директор банка Ротшильда. Де Голль предлагает ему перейти с этой службы на должность начальника его будущего кабинета. Помпиду отлично осведомлен о ходе дел в политических верхах Четвертой республики. Вместе с генералом он определяет состав будущего правительства, как будто вопрос о его создании уже решен. А он и в самом деле решен, ибо де Голль безошибочно чувствовал, что политические лидеры, еще стоящие формально у власти, пойдут на все, чтобы спасти главное – неприкосновенность социального строя. И любой намек на возможность объединения левых сил мог лишь усилить их нетерпение в передаче власти де Голлю.

События развивались именно таким образом. Лишь только уехал Помпиду, как из Парижа позвонил Оливье Гишар и сообщил, что президент Рене Коти принял рано утром отставку Пфлимлена и договорился с председателями обеих палат парламента об их тайной встрече с де Голлем для обсуждения условий передачи ему власти. Генерала просили быть к десяти часам вечера там же, где он ночью встречался с теперь уже бывшим главой правительства.

Второй раз генерал отправляется в СенКлу. Но там ему пришлось ждать больше часа. Если председатель сената Гастон Моннервиль сразу согласился ехать, то председателя Национального собрания Ле Трокера пришлось долго уговаривать. И при встрече с де Голлем этот социалист оказался крайне несговорчивым, решительно возражая, например, против требования генерала предоставить ему на два года чрезвычайные полномочия. Генерал не захотел уступать, договориться не удалось, и в три часа ночи он вернулся в Коломбэ.

Утром, в половине девятого, президент Коти вызвал к телефону адъютанта де Голля полковника Бонневаля (генерал еще спал) и сообщил ему, что он решил направить послание Национальному собранию, требующее инвеституры, то есть согласия на формирование правительства де Голля. Он просил также генерала прибыть в Елисейский дворец для личной встречи.

В Париже в это время Ги Молле и другие правые лидеры социалистов добиваются отказа своих депутатов от принятого 27 мая решения голосовать против де Голля. В конце концов это решение было отменено 77 голосами против 74. Характерно, что за отмененную резолюцию ранее проголосовало 117 против 3.

А де Голль снова в дороге. Он едет в Париж и в половине восьмого вечера входит в Елисейский дворец через калитку с авеню Мариньи. Несколько часов спустя публикуется сообщение о том, что правительство де Голля получит чрезвычайные полномочия, подготовит новую конституцию и представит ее на референдум. Но многие вопросы остаются еще нерешенными. Де Голль остается в Париже.

30 мая он принимает лидеров социалистов: Ги Молле, Ориоля, Дейксона. Он отвергает обвинения в стремлении к диктатуре, обещает сохранить принцип ответственности правительства перед парламентом и даже лично выступить с декларацией в Национальном собрании. Он уступает только в деталях, в мелочах, сохраняя свои позиции в главном. Теперь он уже уверен в успехе своего дела. В этот день Помпиду водворяется в отеле «Лаперуз» и приступает к своим обязанностям, получив на полгода отпуск в банке Ротшильда.

А в 3 часа дня в Бурбонском дворце открывается заседание Национального собрания и его председатель Ле Трокер без всякого энтузиазма зачитывает послание президента: «Итак, мы на пороге гражданской войны… я обратился к самому выдающемуся французу…» В заключение президент предупреждал, что если собрание проголосует против де Голля, то он уйдет в отставку.

31 мая де Голль по совету Помпиду принимает в отеле «Лаперуз» 26 депутатов – лидеров всех некоммунистических групп, чтобы рассеять их сомнения, преодолеть колебания. Он сдержанно любезен и снисходит до улыбки. В соседней комнате в это время Помпиду составляет список членов правительства, в которое решено включить представителей всех партий, обещавших голоса де Голлю.

В воскресенье 1 июня генерал де Голль впервые с января 1946 года появляется в зале заседаний Бурбонского дворца, который он презрительно называл «театром теней». Он усаживается на правительственной скамье, затем зачитывает составленную в крайне общей форме декларацию и сразу удаляется. Присутствовать на дебатах он, вопреки обычаю, так и не согласился.

Происходит голосование, результаты которого предрешены: 329 – за, 224 – против. Кроме коммунистов против голосуют около половины социалистов, левые радикалы во главе с МендесФрансом, которого де Голль считал одним из самых способных политических деятелей. «Каковы бы ни были мои чувства к генералу де Голлю, – заявил он, – я не буду голосовать за его инвеституру. Я не признаю голосования под угрозой вооруженного мятежа и военного переворота. Решение, которое будет сейчас принято, не является свободным – оно продиктовано».

Генерал великодушно прикрывает этот очевидный факт совершенно невероятными в его устах любезностями по адресу депутатов, когда 2 июня он представляет на их одобрение закон о чрезвычайных полномочиях его правительства: «Если некоторые сомневаются, пусть они знают, какое для меня удовольствие и честь быть в этот вечер среди вас». А в связи с вопросом о новой конституции он заявляет: «В случае если результаты голосования, которое вы сейчас будете проводить, явятся свидетельством вашего согласия, тот, кто обращается к вам, будет этим гордиться всю жизнь».

«Париж стоит обедни!» – говорил Генрих IV, а де Голль, возвращаясь вечером в свой отель, бросит на ходу: «Я выиграл партию!»

Но и сознание долгожданной победы, которая сразу дала ему небывалые возможности для действия, не избавило его от склонности всему придавать мрачную, пессимистическую окраску. Теперь его угнетает собственная старость. «Я пришел с опозданием на десять лет… Если бы я мог рассчитывать на то, что у меня еще есть впереди десять лет…» Да, он не раз говорил, что нельзя брать на себя высшую ответственность в возрасте старше шестидесяти лет. А ему 67. Тем более поразительно, что именно теперь начинается новая полоса жизни генерала, когда он проявляет такую энергию, волю, целеустремленность, страсть к действию, что окружающие его значительно более молодые люди приходят в изумление. Он как бы подтверждает известную истину о том, что старость – это иллюзия молодости.

Расплата

Генерал де Голль превращается из деревенского жителя в хозяина «Отель Матиньон». Мадам де Голль спокойно налаживает простую, размеренную жизнь в комнатах второго этажа, обставленных мебелью во французском духе. Старое здание, где когдато находилось посольство АвстроВенгрии, меняет свой прежний хмурый облик. Двор больше не служит стоянкой автомобилей, часовые каждый день одеты в парадную форму. В глубине прекрасного парка, где множество птиц, в музыкальном павильоне устраивается часовня. Может быть, теперь генерал отдохнет от напряжения последних недель, от бессонных ночей, от всех этих передряг, из которых он вышел победителем? Напротив, сейчас ему предстоит совершить то, в чем оказались бессильны все эти умудренные опытом, знаниями и хитростью многочисленные деятели наконецто сокрушенной им «системы».

Впрочем, состав правительства, сформированного де Голлем, вызывает у многих изумление. Здесь фигурируют весьма знакомые лица: вицепремьерами, то есть заместителями де Голля, стали Ги Молле и Пьер Пфлимлен. Министерство финансов возглавил Антуан Пинэ. И так обстоит дело со всем кабинетом, в котором, как на Ноевом ковчеге во время потопа, представлены все разновидности «князей» Четвертой республики. Голлистов лишь трое: министр юстиции Мишель Дебрэ, министр по делам фронтовиков Эдмон Мишле, министр информации Андре Мальро, при этом двое последних вовсе не принадлежат к тем, кто выражает чаяния алжирских мятежников.

Вот почему сообщение о составе правительства де Голля повергло их в недоумение и возмущение. Им трудно понять, что генерал должен расплачиваться за голоса, полученные 1 июня, и многое другое. Ален де Сериньи писал в своей газете «Эко д’Альже»: «Никто из тех, кто проявил наибольшую веру в будущее французского Алжира, не сидел в воскресенье на правительственной скамье – ни Бидо, ни Сустель и никто из их товарищей по борьбе…»

Де Голль, конечно, предвидел реакцию алжирских «ультра» и сразу направил генералу Салану телеграмму: «Буду у вас в среду. Ждите меня, соблюдая спокойствие и не теряя веры».

4 июня де Голль прилетает в Алжир. Толпы встречают его по всему пути следования от аэродрома. На Форуме перед огромным скоплением людей генерал поднимает руки и ждет, пока смолкнет, наконец, овация. Тогда он бросает первую фразу: «Я вас понял!» Снова шум и крики. И он произносит речь, где много слов о братстве, величии, великодушии Франции, но нет того, чего ждут от него стоящие рядом лидеры мятежа Салан, Сустель и другие, что одно только и может быть признаком «понимания»: «французский Алжир» и «интеграция». Правда, он как будто верит в пресловутое «алжирское чудо», в невероятную комедию франкомусульманского «братания», которую организовали парашютисты генерала Массю. Де Голль заявляет, что отныне в Алжире «существует только одна категория жителей». Однако заветных слов все же не слышно…

Главари мятежа едва скрывают свое возмущение тем, что в правительство де Голля не включен даже Сустель. Генерал, впрочем, улавливая все, бросает в беседе с ними, что скоро Сустель («мой друг Сустель», – уточняет он) получит достойное его высокое назначение. Пока же они отводят душу тем, что не дают сопровождавшим де Голля министру по делам Алжира социалисту Лежену и двум другим его коллегам появиться на балконе перед толпой вместе с генералом. Их внезапно запирают в соседней комнате.

Де Голль объезжает города Алжир, Константину, Бон, Оран, Мостаганем. На одном из митингов постоянные возгласы «Да здравствует Сустель!», наконец, выводят генерала из себя, и он кричит в микрофон: «Я прошу вас, замолчите, замолчите!» Военные руководители мятежа тревожно смотрят на генерала, но молчат и выжидают, подавленные его авторитетом и уверенностью в себе. Наконец, в Мостаганеме он единственный раз восклицает: «Да здравствует французский Алжир!» Уж не присоединился ли он к «ультра»? Нет, в Париже в ответ на недоумение своих сторонников слева он говорит: «Да, это вырвалось у меня. Но разве не говорят обычно: «французская Канада», «французская Швейцария!»

Одним своим появлением в Алжире де Голль все же решает самую неотложную задачу: потушить мятеж, не присоединяясь к программе «ультра». Но они уже чувствуют это, и 5 июня предупреждением звучит выступление Дельбека по алжирскому радио: «Единство за генералом де Голлем, но не любой ценой… Мы перешли Рубикон не для того, черт возьми, чтобы усесться на берегу с удочкой. Мы пойдем до конца в том, что мы начали 13 мая».

Пока же мятежные военные должны были довольствоваться орденами и новыми звездами на мундирах, которые де Голль бросил им щедрой рукой. Салан получил военную медаль – высший знак отличия, Массю – чин дивизионного генерала, Зеллер – должность начальника штаба армии и т. п. А Сустель 7 июля занял пост министра информации; лучше было держать этого неутомимого авантюриста под присмотром… В день Национального праздника 14 июля в Париж прибыли парашютисты и торжественным маршем прошли по Елисейским Полям. Париж имел возможность воочию убедиться во всемогуществе де Голля: мятежные головорезы, которых в мае со страхом ожидали в столице, теперь походили на самых послушных солдат.

Что касается гражданских «ультра», то с ними генерал церемонился еще меньше. Как только он вернулся в метрополию, алжирский «Комитет общественного спасения» принял наглую резолюцию с требованием запретить во Франции все политические партии. Де Голль немедленно реагировал на это телеграммой Салану. «По поводу досадного и несвоевременного инцидента, вызванного категорической резолюцией алжирского «Комитета общественного спасения», я напоминаю вам, что этот комитет не имеет других прав, кроме как выражать под вашим контролем мнение своих членов».

Де Голль подчеркнуто отделял себя от алжирских «ультра» и одновременно показывал свой либерализм политическим партиям и вообще населению метрополии. Здесь находились его главные политические интересы. Для начала требовалось срочно стабилизировать экономику. В июне выпустили внутренний «золотой» заем, который быстро принес солидные средства. Буржуазия охотно приобретала облигации займа, выражая тем самым свое доверие де Голлю. Ведь ее прямой представитель, Антуан Пинэ, ведал теперь финансами. Вообще в новом правительстве оказалось необычайно много людей, связанных с банками и монополиями. Благоприятная реакция биржи, в свою очередь, не оставляла никаких сомнений относительно классовой природы новой власти. А эту власть следовало закрепить законом путем введения новой конституции.

Ее готовили необычайно быстро, по специально упрощенной процедуре, причем де Голль очень торопил комитеты, занимавшиеся этим делом. К середине августа проект был готов. Традиционный французский парламентаризм уходил в область истории. Во имя принципа «разделения властей» резко ограничивались права парламента и в меньшей степени правительства. Зато небывало широкими полномочиями наделялся президент. По статье 16 новой конституции президент мог, если он сочтет необходимым, взять на себя совершенно неограниченную власть. Все сразу догадались, кто станет президентом. Конечно, неустойчивость внутриполитического положения, зависимость от политических партий в утверждении нового строя и решении алжирской проблемы вынудили де Голля согласиться пока на сохранение некоторых элементов парламентаризма, например принципа ответственности правительства перед парламентом. Во всяком случае, конституция создавала исходный пункт для движения к небывалой персонализации политической власти. Конституция 1958 года оказалась лишь первым этапом создания институтов и методов управления Пятой республики. Многое зависело от того, как и кем применяется конституция. Пока де Голль соглашался на определенный компромисс с партиями «системы».

В новой конституции мировоззрение де Голля, пронизанное духом истории, обращенное в прошлое, его инстинктивная склонность к монархической идее странным образом совпадали с новейшей тенденцией государственномонополистического капитала к сильной власти. Одновременно конституция отвечала массовым антипарламентским настроениям, широко распространившимся в последние годы в обреченной на бессилие Четвертой республике.

Эклектичный характер нового конституционного документа послужил потом основой для поисков юристами прецедентов тех или иных его положений. Характер этих разных по времени и обстоятельствам прецедентов придавал конституции своеобразную целостность, которая выражалась в стремлении к максимальной независимости практических действий реальной власти от ее источника – всеобщего избирательного права. Конституционные взгляды де Голля, ярко отразившиеся, например, в 1946 году в речи в Байе, уже излагались. Интересны также проекты, которые разрабатывал во время войны Мишель Дебрэ, руководивший теперь составлением новой конституции. Именно тогда президента прямо называли «республиканским монархом», избираемым сроком на 12 лет. Такой срок был определен в соответствии со средним временем царствования в феодальной Франции.

Словом, генерал создавал государство по своему вкусу, хотя оно и оказалось примерно таким, в каком остро нуждался французский крупный капитал.

Но вот текст конституции готов, и де Голль сразу же отправляется 20 августа в большую поездку по французской Черной Африке. Почему он туда поехал, хотя дел хватало и в Париже? Поездка в Алжир понятна; там был мятеж, тогда как Черная Африка оставалась еще относительно спокойной. Дело в том, что утверждение конституции и решение алжирской проблемы генерал тесно связывал с Африкой. Подобно тому как во время войны черный континент был территориальной базой «Свободной Франции», ныне он должен служить краеугольным камнем новой Франции «от Дюнкерка до Таманрассета». Новая конституция предусматривала создание огромного франкоафриканского сообщества. Будущий президент Франции одновременно стал бы президентом такого сообщества..

Де Голля горячо встречали в африканских странах. Вспомнив о старой душевной ране, генерал сказал в столице Западной Африки: «Приехать в Дакар для меня всегда удовольствие, даже тогда, когда я сюда въезжаю без затруднений… Во время войны я так и не смог побывать в Дакаре!» Теплый прием, оказанный де Голлю, объяснялся просто: африканцам хотелось видеть в нем освободителя. А он действительно говорил об их праве на независимость, которую они могут получить при голосовании на референдуме по новой конституции. Однако независимость, предупреждал де Голль, будет означать немедленный разрыв всех связей с Францией. Расчет де Голля был верен; только Гвинея решилась на такой шаг, и, казалось, план грандиозного федерального комплекса имеет большие перспективы. Все это связывалось с алжирской проблемой. «Именно для Алжира я создаю это сообщество», – говорил де Голль в Дакаре. Он рассчитывал, что алжирцы захотят, войти в сообщество и тем самым все благополучно разрешится. План был великолепен, если бы он имел какиенибудь шансы на успех.

Но пока казалось, что все идет успешно. 28 сентября во Франции и ее заморских владениях состоялся конституционный референдум. Генерал говорил перед этим, что 70 процентов голосов «было бы успехом». За конституцию в метрополии проголосовало почти 80 процентов. «Я не из тех, кто жалуется, что голосов слишком много», – сказал де Голль. Еще бы, это его несомненная победа, объяснявшаяся сочетанием многих благоприятных факторов. Как ни странно, наименьшую роль играл сам текст конституции. Половина избирателей вообще не читала его. А наибольшее значение имела надежда многих французов, что де Голль так или иначе выведет страну из алжирского тупика. Правда, никто не представлял ясно (в том числе и сам де Голль), как он это сделает. Поэтому за конституцию голосовали одновременно сторонники «французского Алжира» и представители совершенно противоположных тенденций.

Сказалась главным образом старая вера в человека «18 июня». Голосовали за личность де Голля, а не за определенную политическую программу. Референдум оказался фактически плебисцитом. Известный социолог Раймон Арон писал: «Пятую республику породил осененный благодатью вождь». В связи с этим французские социологи определяли власть де Голля в качестве «харизматической», то есть «провиденциальной», основанной не на законах, программе или объективных социальных процессах, а на инстинктивной вере в его особые качества, на чувстве доверия и влечения к нему, на психологической реакции подчинения его таинственному обаянию. Разумеется, в такого рода «психоанализе» отражается какаято доля истины, хотя не менее важное значение имело массовое недовольство плачевными итогами деятельности лидеров Четвертой республики.

Играли роль и другие реальные факторы, такие, например, как методы подготовки и проведения референдума. Де Голль не зря включил в правительство лидеров основных некоммунистических партий. Все они выступали за положительный ответ. Кроме коммунистов, только часть социалистов и радикалов отвергла новую конституцию. Что касается компартии, то она оказалась в довольно трудном положении. Массовый антипарламентаризм, страх перед гражданской войной и вера в де Голля захватили даже часть тех избирателей, которые обычно поддерживали компартию. Так или иначе, новый государственный строй был отныне узаконен, и де Голль мог вплотную заняться Алжиром. Здесь тоже проходил референдум, который дал 96 процентов положительных ответов.

«Технический успех», – скромно говорили организаторы голосования. Его проводили армия и «ультра», превратившие референдум в издевательскую комедию.

В октябре 1958 года начинается новый этап в алжирской политике де Голля. 23 октября генерал провел первую из своих прессконференций, которые станут отныне как бы постоянным институтом нового режима. Де Голль предложил алжирским повстанцам заключить «мир храбрецов». Для этого они должны были использовать «белый флаг парламентеров». Иначе говоря, де Голль предложил им простую капитуляцию без всяких политических гарантий. Естественно, что Фронт национального освобождения (ФЛН) и только что образовавшееся Временное правительство Алжира отклонили такое предложение. Одновременно развернулась пропагандистская шумиха вокруг так называемого «плана Константины», то есть плана экономического развития Алжира. Кроме того, путем проведения в Алжире выборов в Национальное собрание де Голль рассчитывал на появление мусульманской политической «элиты», которая оказалась бы более приемлемым собеседником в решении алжирского вопроса, чем ФЛН. Однако выборы, опять происходившие под контролем «ультра», выдвинули исключительно депутатов – сторонников «интеграции», от которой генерал продолжал уклоняться. Практически из всех элементов алжирской политики реально осуществлялся только один: так называемое «умиротворение», то есть расширение военных действий, конца которых не предвиделось.

Однако нельзя сказать, что все застыло на мертвой точке. Нет, определенное движение происходило, и оно имело существенное значение. Генерал постепенно добивался ослабления «ультра», их отделения от военных и изоляции. Еще в октябре он приказал всем военным выйти из «комитетов общественного спасения». В ответ на это 16 октября «ультра» объявили забастовку в Алжире. Но она не имела серьезного размаха, и влияние комитетов оказалось подорванным. Так де Голль постепенно расплачивался с теми, кто помог ему в мае прийти к власти. В ноябре он отозвал из Алжира генерала Салана, дав ему чисто декоративную должность генерального инспектора национальной обороны. Нескольких других генералов, участников майского мятежа, также отозвали в метрополию.

Де Голль старается отделить голлистов от наиболее яростных поборников «интеграции» Алжира с Францией. Он следил, чтобы на выборах в парламент они не слишком усилили свои позиции. Перед выборами Жак Сустель и другие бывшие руководители РПФ создали новую политическую партию. Генерал отказался от возрождения РПФ, помня свой печальный опыт. На этот раз он не только не захотел иметь с новой партией какихлибо формальных связей, но даже воспротивился участию своего брата Пьера де Голля в руководящем комитете новой партии голлистов. Генерал решительно пресек попытки Жака Сустеля связать новую партию «Союз в защиту новой республики» (ЮНР) с известными сторонниками «французского Алжира» Бидо, Морисом и Дюше. Конфликт с Сустелем возник и по вопросу о системе голосования на парламентских выборах. Генерал хотел, чтобы центристские партии и социалисты сохранили определенные позиции в качестве противовеса Сустелю и другим защитникам «интеграции».