Текст книги "Неизвестный Де Голль. Последний великий француз"

«Политика, проводимая с 1958 года и особенно с 1962 года, – писал бывший премьер МендесФранс, – заключалась в передаче рычагов управления, находившихся в руках государства и являющихся необходимыми рычагами планирования, в особенности основного – финансирования, в руки частных предпринимателей».

Все началось еще в сентябре 1958 года, когда де Голль создал для разработки своей экономической политики комитет специалистов во главе с Ж. Рюэффом, бывшим финансовым советником Пуанкарэ и Лаваля. В комитет вошли исключительно представители банков и трестов. Они подготовили серию правительственных указов, изданных в декабре 1958 года. Эти указы были направлены в соответствии с планами де Голля на укрепление экономической независимости Франции, ее позиций в конкурентной борьбе на мировых рынках. Появился новый, «тяжелый» франк, равный 100 старым франкам. Девальвация, то есть уменьшение стоимости франка по отношению к иностранной валюте, облегчила рост французского экспорта. Сокращался внешнеторговый дефицит, росли золотые запасы, которых в 1958 году практически вообще не было. В 1963 году они составили 4,5 миллиарда долларов. Франк стал одной из самых прочных валют. Промышленный подъем способствовал укреплению экономических позиций Франции. Промышленники получили множество привилегий, их доходы резко возросли. К моменту президентских выборов в декабре 1965 года производство увеличилось на 43 процента, экспорт – на 88 процентов.

Но какой ценой, за счет кого это было достигнуто? Отменили субсидии, которые сдерживали рост цен на предметы широкого потребления, повысили тарифы на газ, электричество, транспорт, почтовые услуги и т. п. Сокращались социальные пособия, пенсии. Отменялась система поддержания цен на продукты, поставляемые крестьянами. Повышались налоги. Словом, экономическая политика Пятой республики сводилась к тому, что за все платили бедные. Разрыв между высокими и самыми низкими доходами возрастал. Если в Швеции первые превышали вторые в 17 раз, то во Франции – в 74 раза. По росту цен Франция обгоняла США, ФРГ, Англию, Бельгию. Только Италия оставалась впереди. За десять лет Пятой республики цены увеличились на 40 процентов.

Особенно скандальное положение создалось в жилищном строительстве. При 15 миллионах остро нуждавшихся в жилье в год строилось не более 370 тысяч жилищ. Правда, только в Париже постоянно пустовало около 10 тысяч прекрасных квартир. Но они предназначались для богатых и стоили несметных денег. А чтобы получить дешевую муниципальную квартиру, надо было много лет ожидать очереди. Франция оставалась страной с самой высокой в Западной Европе стоимостью жизни. Ничего не делалось для борьбы со спекуляцией и злоупотреблениями буржуазии. Роскошь и нищета сосуществовали рядом во все более вопиющем контрасте. При этом промышленное производство росло, повышалась производительность труда, а значит, и эксплуатация, в то время как увеличение зарплаты с трудом компенсировало рост цен и инфляцию.

Экономическая политика, проводившаяся под лозунгами эффективности производства, рентабельности и конкурентоспособности, тяжело отражалась не только на положении живущих на зарплату рабочих и служащих. Быстрая концентрация производства разоряла массу мелких хозяев, особенно крестьян. Правительственные планы предусматривали ликвидацию 800 тысяч крестьянских хозяйств. Крестьянские волнения охватывают десятки департаментов. Баррикады из сельскохозяйственных машин останавливают движение по дорогам страны.

Что касается рабочего класса, то он, после небольшой паузы в начале существования Пятой республики, активно вступает в борьбу против реакционной социальной политики нового режима. Летом 1959 года забастовочное движение возрастает во всех отраслях промышленности. В ответ правительство устами Мишеля Дебрэ провозглашает лозунг: «Власть не отступает», и занимает самую непримиримую позицию. Оно издает декрет о «реквизиции», то есть о принудительном возвращении бастующих на работу. Но профсоюзы прибегают к новым разнообразным формам борьбы. В 1961 году забастовочное движение увеличивается по сравнению с 1959 годом в три раза. Особенно оно усиливается в 1963 году. Всеобщая забастовка шахтеров вызвала еще небывалое по остроте испытание сил между рабочим классом и авторитарным режимом. Де Голль лично подписал декрет о «реквизиции». Шахтеры отказались подчиниться. Рабочие других отраслей промышленности забастовали в знак солидарности. Правительство отступает и идет на переговоры с профсоюзами. Весенний социальный конфликт 1963 года не случайно оказался моментом наибольшего падения авторитета де Голля. В первый раз он прямо и непосредственно ввязался в классовую схватку и потерпел поражение. И в дальнейшем ему не раз придется отступать перед натиском рабочего класса. Именно в этой области де Голль сталкивается с наибольшими трудностями и терпит явные неудачи. В социальных делах этот реалист обнаруживает максимальную степень непонимания реальности. Классовая борьба представлялась ему явлением крайне опасным, но необъяснимым. Он говорил, что «концепция» классовой борьбы «противоречит тому, что особенно глубоко в его сознании», то есть принципу единства нации. Он не мог понять объективно неизбежного характера классовых конфликтов в буржуазном обществе. Поскольку именно рабочие были вынуждены, защищая свои права, выступать активной, нападающей стороной в социальных столкновениях, они в его глазах, естественно, оказывались виновниками нарушения единства нации и ее ослабления. И он закономерно всегда оказывался вопреки своим претензиям на роль беспристрастного арбитра на стороне буржуазии, ибо ведь онато была за «порядок». Ему приходится непрерывно вмешиваться в экономическую и социальную политику, ибо ее результаты ставили под вопрос все начинания во внутренней и внешней политике. В 1963 году рост цен и инфляция вновь угрожают подорвать внешнеполитические позиции страны.

13 августа 1963 года в разгар отпускного сезона де Голль созывает заседание Совета министров. Он стучит кулаком по столу: «Правительство ничего не делает, чтобы помешать росту цен. Мы в разгаре инфляции. Великая страна не может существовать без стабильной валюты. Или мы спасем франк, или нас всех выкинут. Я даю вам пятнадцать дней для принятия решительных мер». В сентябре появился план так называемой «стабилизации»: правительство обещало не допускать роста цен, а профсоюзы должны были отказаться от требований повышения зарплаты. Таким образом рассчитывали задержать инфляцию. В интервью журналу «ПариМатч» премьерминистр Помпиду, выражая точку зрения генерала, говорил в связи с этим планом: «Я лично не придерживаюсь того мнения, что главная задача нашего режима и всей деятельности, направляемой генералом де Голлем, заключается в том, чтобы принести всем французам материальное благоденствие. На мой взгляд, главная задача состоит в том, чтобы вернуть им достоинство». И он откровенно сказал далее, что каждый француз должен согласиться «на известное ограничение прогресса в своем личном благосостоянии». В результате план «стабилизации» привел к блокированию зарплаты, к новому ухудшению положения трудящихся. И когда в декабре 1965 года прошли президентские выборы, все комментаторы, объясняя ослабление позиций президента, в один голос заявляли, что «самое большое поражение в избирательной кампании потерпел план стабилизации».

После президентских выборов экономическая и социальная политика де Голля направляется уже другим, несравненно более широким и важным государственным планом, охватывающим всю экономику. Собственно, сразу после войны Франция превратилась в капиталистическую страну с самым высоким уровнем планирования. До прихода к власти де Голля действовали уже три «плана модернизации и оснащения». Но они имели сравнительно ограниченный характер и представляли собой скорее программу ориентации, чем настоящий план. При де Голле положение меняется, и план, именуемый теперь «планом экономического и социального развития», становится основой всей экономической политики государства. Теперь его рассматривает и утверждает парламент. Четвертый план (1962–1965) генерал де Голль называл своим «пламенным долгом». И это действительно был план экономического развития, хотя в сущности его использовали для согласования политики государства и крупных монополий с целью усиления концентрации. Пятый план (1965–1970) шел еще дальше и обеспечивал абсолютное господство монополий в экономике, укрепление их позиций в борьбе с иностранной конкуренцией. Генеральный комиссар планирования Массе говорил: «Конкурентоспособность – это первая цель, ибо она является ключом ко всему остальному. Пятый план будет планом усилий». Генерал де Голль, расхваливая в январе 1966 года этот план, говорил, что он «отвечает социальной справедливости, поскольку делает упор на политику доходов». На деле это свелось к тому, что доходы предпринимателей бесконтрольно и бурно росли, а «доходы» бедняков оказались под жестким контролем. Речь шла о сокращении потребления, блокировании зарплаты, о намеренном увеличении безработицы. Впрочем, сам де Голль в заключение дал понять, что социальная политика серьезно не изменится: «Природа не делает скачков, и молодое дерево растет без рывков. Так же происходит с новой Францией».

В душе генерал де Голль, вероятно, хотел бы сделать капитализм более справедливым и рациональным. Ведь по происхождению и воспитанию он был связан с буржуазией севера, издавна склонной к идеям социальных реформ с целью ослабления классовой борьбы. Но когда дело доходило до практических мер по улучшению положения трудящихся, де Голль вставал перед вопросом: за счет чего это сделать? Он не допускал и мысли о сокращении, например, огромных ассигнований на осуществление программы атомного перевооружения и создания так называемой «ударной силы». Ведь политика величия превыше всего. Не могло быть речи, конечно, также и о том, чтобы коснуться прибылей крупной буржуазии. Жан Лакутюр пишет в своей биографии де Голля: «Если в излюбленных областях – стратегии, дипломатии, истории генерал столь склонен к действиямвспышкам, воспламеняющим все, то в экономике он стремится избежать резких ударов, прикрыть все вуалью. Перед иностранцами он ведет себя, как Ришелье, перед группами капиталистических интересов – как Мазарини».

Президентские выборы заставили, однако, де Голля серьезно задуматься о социальных реформах. Собственно, он и раньше немало говорил о них. В 1950 году, возглавляя РПФ, в своей речи в Булонском лесу он осудил классовую борьбу, происходившую «повсюду – в цехах, на полях, в канцеляриях, на улице». «Она, – сказал де Голль, – отравляет отношения между людьми, от нее безумеют государства, она нарушает единство наций, разжигает войны». В противовес этому он выдвинул старую, как сам капитализм, идею ассоциации труда и капитала, которая заменила бы классовую борьбу между рабочими и капиталистами их дружным сотрудничеством. В голлистском движении среди многих левых фракций появляется группа во главе с Луи Валлоном и Рене Капитаном, старыми соратниками генерала времен войны, которые выступают за крупные социальные реформы. В 1959 году возникает «Демократический союз труда» (ЮДТ), сливающийся затем с основной голлистской партией ЮНР. По мнению Жана Шарло, Валлон и Капитан «остаются в голлистском движении, несмотря на природный консерватизм его членов, только изза веры в революционные намерения генерала де Голля. Они ждут великой «социальной реформы», которую генерал должен навязать своему большинству, как он некогда навязал ему независимость Алжира, опираясь в случае необходимости на народ с помощью референдума».

Практически «революционные» замыслы выразились в том, что в январе 1959 года появился декрет о введении «заинтересованности» на предприятиях, об участии рабочих в прибылях путем приобретения ими акций. Это было то, что в США именовалось «народным капитализмом», призванным ослабить борьбу рабочего класса за свои права. Реальные последствия декрета, с презрением отвергнутого профсоюзами, были ничтожны. В марте 1965 года лишь 202 предприятия применяли систему «участия». На них было занято лишь 104 тысячи рабочих, то есть меньше одного процента всех трудящихся страны. Однако бурный рост недовольства рабочего класса реакционной политикой Пятой республики побудил голлистских реформаторов к новым действиям. В мае 1965 года при обсуждении в парламенте закона о налогах на компании Валлон вносит поправку о правах трудящихся на участие в прибылях, которая и была принята. Она не вызвала энтузиазма ни у профсоюзов, ни у предпринимателей. Однако после президентских выборов в декабре 1965 года де Голль в нескольких выступлениях проявил намерение придать планам «участия» рабочих широкий размах.

Но практически дело пока сводилось к созданию специальной комиссии, составленной в основном из предпринимателей, которая не спеша разрабатывала законодательные предложения, учитывающие исключительно интересы владельцев предприятий. «Исторический» план «участия» служил лишь предметом довольно вялой газетной полемики. Печать монополий относилась к нему с явным скептицизмом, а профсоюзы справедливо рассматривали его в качестве демагогии, призванной замаскировать все более реакционную и антинародную социальную политику. Непрерывные забастовки свидетельствовали о росте недовольства народа. Происходил явный политический сдвиг в пользу левой оппозиции.

В таких условиях 5—12 марта 1967 года происходили выборы. Учитывая неблагоприятную обстановку, де Голль накануне голосования открыто вмешался в избирательную кампанию, призвав голосовать за ЮНР. Это было новое грубое нарушение конституции, запрещавшей президенту выступать на стороне какойлибо одной партии. Вновь де Голль рисковал своим авторитетом и влиянием. Несмотря на это, ЮНР получила всего 38 процентов голосов. Это было новое поражение, учитывая, что в декабре 1965 года за де Голля в первом туре отдали голоса около 45 процентов избирателей.

Левые партии все вместе собрали на 1 миллион 300 тысяч голосов больше, чем голлисты. Отныне режим де Голля пользовался поддержкой явного меньшинства населения страны. Интересно, как де Голль сам оценил результаты выборов. На прессконференции 16 мая 1967 года он сказал: «Теоретически институты Республики не были целью этих выборов. Это не был национальный референдум, просто это было… 487 случаев местного соперничества, и тем не менее институты Республики были задеты». Итак, генерал все же признает главное, хотя и старается преуменьшить политическое значение выборов. Его волнует будущее; ведь теперь у него нет надежного большинства в парламенте.

Но на прессконференции 16 мая де Голль очень мало и бегло говорил о внутриполитическом положении; в основном речь шла о внешней политике. Действительно, внешнеполитическая деятельность генерала как бы компенсирует провал экономической и социальной политики. Здесь его политическая смелость, инстинктивный реализм находят достойное воплощение.

Величие

«Все, что я делаю, – говорил де Голль, – служит величию Франции». Что же конкретно означало для него понятие величия? Формальное положение великой державы? Но еще в конце войны не без участия де Голля Франция получила наравне с СССР, США, Англией и Китаем постоянное место в Совете Безопасности ООН. Может быть, речь шла о реальном могуществе? Во Франции издавна принято считать, что великой державой является государство, способное в одиночку выдержать войну против любой другой великой державы. Мечтать об этом, особенно в атомную эпоху, было бы бессмысленно. Что представляла собой Франция по сравнению с такими гигантами, как СССР или США? Конечно, экономические позиции Франции после войны укрепились, ее удельный вес увеличился, закончился злосчастный демографический упадок и при де Голле население страны возросло до 50 миллионов человек. Франция имела теперь солидные запасы золота. Однако на фоне ресурсов двух мировых гигантов все это выглядело, впрочем, довольно миниатюрно. И де Голль с горечью воскликнул както в частной беседе: «О, если бы я был президентом Соединенных Штатов…»

О традиционном «пушечном величии», основанном на превосходстве в материальной силе, нечего было и думать. Генерал де Голль надеялся вернуть Франции величие, добившись преобладающего морального авторитета. «Чтобы пользоваться международным авторитетом, – говорил он, – нет необходимости быть огромной страной». Для этого, по его мнению, надо было прежде всего обладать полной, максимально возможной независимостью. Поскольку характер де Голля больше всего соответствует этой тенденции, внешняя политика Франции должна стать его личной политикой, направляемой его волей. Дух независимости, сила характера, всегда отличавшие его, должны служить величию Франции. «Характер., – говорил де Голль, – это прежде всего способность пренебрегать недовольством, возражениями своих союзников». Он хорошо знал, что среди современных ему политических деятелей западного мира в этом отношении у него нет соперников. «Только мы способны, – говорил генерал, – сказать «нет» американскому протекторату. Ни немцы, ни итальянцы, ни бельгийцы, ни голландцы не скажут «нет». Лишь мы одни можем это сделать, и в этом наш долг». Особенно мало стремления к независимости он усматривал у англичан. Он не забывал, что даже сам Черчилль советовал ему когдато «сгибаться» перед американцами. «Великобритания имеет слабых королей. Есть еще видимость, обычаи., королевские традиции, английские институты. Но все это в счет не идет. Руководители склонны к унизительному самобичеванию». Он саркастически говорил о наиболее крупных и авторитетных руководителях Западной Европы: «Что бы ни говорили о них и что бы они сами ни воображали, все эти почтенные люди думают только о своей карьере. Им в высшей степени наплевать на свои страны».

Что касается де Голля, то он ни в какой степени не мог, подобно им, наплевать на Францию. Увы, перед тем как де Голль пришел к власти, на Францию плевали другие, и она была, по его мнению, просто американским сателлитом. Решимость положить этому конец явилась смыслом внешней политики де Голля. Конечно, высокомерное презрение к слабохарактерным партнерам (высказываемое, разумеется, в узком кругу) вряд ли могло помочь его замыслам. Де Голль пускает в ход целый арсенал разнообразных дипломатических приемов – от лести до шантажа, от убеждения до угроз. Тонкий расчет, симуляция, выдержка, хладнокровие и, конечно, молчание, внезапно сменявшееся страстными патетическими заявлениями, – все это далеко не полный перечень практических приемов голлистской дипломатии. Генерал был мастером психологической игры. Но главное, что всегда скрывалось за внешне эмоциональными, облаченными в великолепную риторику внешнеполитическими декларациями де Голля, состояло в его глубочайшем политическом реализме. Это был маккиавеллизм высшего класса. В политике неуместна сентиментальность, здесь совершенно необходим трезвый цинизм – этому он откровенно учил своих сотрудников. Генерал любил повторять слова Ницше о том, что государства – это «хладнокровные чудовища». Однажды на заседании правительства Кув де Мюрвиль заговорил о «государствах, дружественных Франции…» Де Голль немедленно прервал его: «Господин министр иностранных дел, государство, достойное этого имени, не имеет друзей!»

На первый взгляд эта фраза кажется по меньшей мере парадоксом. Но смысл становится понятным при ее сопоставлении с высказываниями де Голля времен войны: «Наши союзники являются также нашими противниками»; «Война – против наших врагов. Мир – против наших друзей»; «Союзники – это иностранцы. Завтра они могут стать врагами». Так де Голль доводил до конца важнейший для него принцип национальной независимости.

Взяв власть в свои руки, генерал де Голль начал борьбу за возрождение независимости Франции путем постепенного движения к… предоставлению независимости Алжиру. Пока продолжалась война, внешняя политика де Голля неизбежно оставалась скованной ее прямыми и косвенными последствиями. Поэтому решение алжирской проблемы служило в первые годы Пятой республики, по существу, главным выражением его внешней политики. Только после Эвианских соглашений эта политика получает полный размах. Но все же и до 1962 года голлистская дипломатия во всех вопросах оказалась значительно активнее дипломатии Четвертой республики. Особенно важно, что намечались изменения ее некоторых важнейших принципов, хотя пока шли лишь поиски, зондирование, проверка методов, маневрирование, словом, становление внешней политики де Голля. В ней все яснее обнаруживаются те же самые особенности, что и в его политике в 1940–1946 годах. Собственно, в 1958 году он начал с того, к чему тщетно стремился во время войны, то есть с попытки попасть в закрытый «клуб великих».

24 сентября 1958 года де Голль направил президенту США Эйзенхауэру и британскому премьерминистру Макмиллану секретный меморандум, в котором требовал, чтобы в Атлантическом союзе была создана система трехсторонних консультаций Франции, США и Великобритании для совместной разработки и принятия важнейших решений. Как раз незадолго до этого англосаксонские державы предприняли весьма рискованные действия на Ближнем Востоке и в Тайваньском проливе. Как обычно, с Францией не посоветовались. Генерал де Голль пишет в «Мемуарах надежды»: «Как я и ожидал, оба адресата, получившие мой меморандум, ответили уклончиво. Следовательно, у нас были все основания действовать».

В марте 1959 года генерал де Голль приказал вывести изпод командования Атлантического союза французский средиземноморский флот. Затем он запрещает американским войскам держать во Франции атомные бомбы и строить на французской территории установки для запуска ракет. Под французское командование вскоре возвращаются соединения противовоздушной обороны и устанавливается система контроля за полетами военных самолетов над территорией Франции. Вопреки прежним соглашениям де Голль отказывается передавать под командование НАТО французские соединения, возвращавшиеся из Северной Африки. Словом, происходило неуклонное сокращение участия Франции в НАТО. А ведь до прихода де Голля к власти все правительства Четвертой республики считали Атлантический союз абсолютной ценностью, основой всей внешней политики. Любые требования американцев, возглавлявших военный блок, выполнялись беспрекословно.

Нетрудно представить себе, о чем шла речь на переговорах де Голля с президентом Эйзенхауэром, прибывшим в Париж в начале сентября 1959 года. Два генерала, бывшие товарищи по оружию, не нашли общего языка, хотя вообщето Эйзенхауэра встречали в Париже очень приветливо. Генерал де Голль говорил одному американцу: «Я испытываю горячие чувства дружбы к генералу Эйзенхауэру. Это благородный человек». Но затем де Голль вздохнул и добавил: «Люди могут иметь друзей. Но государственные деятели – никогда».

Вскоре после отъезда Эйзенхауэра, 16 сентября 1959 года, президент де Голль посетил Высшую военную школу. Там перед слушателями и преподавателями он изложил новую политику в области обороны страны. «Необходимо, – сказал де Голль, – чтобы оборона Франции была французской. Если такой нации, как наша, придется вести войну, это должна быть ее война; французские усилия должны быть ее собственными усилиями. Нашу оборону, безусловно, можно в случае необходимости координировать с обороной какойнибудь другой страны, но мы должны осуществлять эту оборону в наших собственных интересах и по своему собственному усмотрению».

Речь де Голля по его распоряжению публикуется в информационном журнале военного министерства. И вот на заседание правительства в Елисейский дворец с этим журналом в руках является министр финансов Антуан Пинэ. Бывший вишист давно стал ярым поборником НАТО. Он убежден, что Франция погибнет без американского покровительства. Пинэ достает журнал и зачитывает на заседании речь де Голля. Затем он обращается к нему: «Господин президент! Если я вас правильно понял, вы осудили сам принцип НАТО… Наши союзники возмущены вашей речью… У нас нет средств для самостоятельной обороны».

Генерал, который председательствует на заседании, презрительно бросает: «Господин министр финансов интересуется проблемами внешней политики?» И он напоминает о своем прошлогоднем меморандуме, о мерах по восстановлению независимости французской национальной обороны. Де Голль подтверждает свою решимость продолжать такой курс. Пинэ пытается спорить, но де Голль не находит нужным отвечать по существу. Он встает и сухо произносит: «Спасибо, господин Пинэ. Господа, объявляю заседание закрытым». Генерал выходит, не пожав никому руки. Затем происходят объяснения. Де Голль говорит своему министру: «Я упрекаю вас не за то, что вы высказали свои мысли, а за то, что вы сделали это на Совете министров». Пинэ заявляет, что в этом он видит свой долг. Де Голль напоминает, что безответственность времен Четвертой республики ушла в прошлое: «Я один определяю политику и один несу за это ответственность. Только мне принадлежит право принимать решения». В конечном итоге в январе 1960 года Пинэ получает отставку. Резко обнаруживается оппозиция основных буржуазных партий новой внешней политике Франции. «Независимые», МРП, радикалы, социалисты – все они не в состоянии представить себе никакой другой политики, кроме безропотного подчинения Вашингтону. Пока де Голль в какойто мере вынужден считаться с этим. Ведь он еще нуждается в поддержке, чтобы решить алжирскую проблему.

Не менее серьезна в связи с этим же обстоятельством и позиция самого Вашингтона. Американская печать не перестает яростно клеймить «раскольнические» действия де Голля. В начале лета 1961 года в Париж приезжает президент Кеннеди. Американцу был оказан исключительно пышный прием. На официальных церемониях президент США и его супруга вели себя с чисто французской изысканностью и элегантностью. Генерал де Голль держался с американской простотой и суровостью «Коннетабля». Все выглядело великолепно. Версаль во время официального приема сверкал так, что этому позавидовал бы сам «корольсолнце» Людовик XIV. Но тем более мрачной, угрюмой оказалась атмосфера на переговорах де Голля и Кеннеди. Президент США, уже встречавшийся с любезными и лояльными руководителями западноевропейских стран, приезжавшими в Вашингтон, с трудом находит нужный тон. В «Мемуарах надежды» де Голль так описывает встречу: «Теперь американцы вынуждены считаться с нашей независимостью и иметь дело непосредственно с нами. Но они тем не менее не могут представить себе, что их деятельность перестала быть решающей и что наша деятельность может идти в какомлибо ином направлении. Короче говоря, в каждом случае, когда Кеннеди мне предлагает какойлибо шаг, – это шаг, который должен быть сделан в порядке участия в его действиях. Я отвечаю, что Париж, безусловно, готов обсудить вопрос о согласованности действий с Вашингтоном, но все, что делает Франция, она делает как хозяйка своей политики и по собственному почину».

Два президента говорят не только о действиях Франции в НАТО. Теперь Париж и Вашингтон выступают раздельно по многим вопросам мировой политики. Франция публично осудила действия США в Конго, где под прикрытием ООН они грубо вмешались, чтобы устранить Лумумбу. Кеннеди предлагает де Голлю принять участие в этом деле, но встречает решительный отказ. Есть между ними и другие острые разногласия. Порвав отношения с Кубой, США призвали Францию последовать их примеру. Однако Франция сохранила свое посольство в Гаване и отказалась ввести эмбарго на торговлю с Кубой. Но главный пункт разногласий – Вьетнам. Кеннеди сообщает де Голлю, что США готовятся к военной интервенции. Он хочет получить одобрение, но де Голль выливает на него ледяной душ осуждения новой авантюры. Он говорит Кеннеди: «Интервенция в этом районе приведет к тому, что вы безнадежно завязнете в этой бесконечной войне. После того как нация пробудилась, никакая иностранная власть, какими бы средствами она ни располагала, не имеет шансов на то, чтобы навязать там свою волю. Вы сами в этом убедитесь… Я вам предсказываю, что вы будете увязать шаг за шагом в бездонной военной и политической трясине, несмотря на все свои потери и расходы».

Эта суровая нотация, которую старый генерал прочитал молодому президенту в 1961 году, выглядит, впрочем, ласковым увещеванием на фоне его последующих публичных разоблачений американской авантюры во Вьетнаме, в которые де Голль вкладывал всю силу своего бичующего красноречия. Переговоры закончились, как это принято, опубликованием коммюнике, составленного из общих фраз, скрывавших тот факт, что два президента согласились лишь в том, чтобы и дальше не соглашаться. Действительно, франкоамериканские противоречия приобретут в будущем значительно большую остроту, несмотря на общность в главном – в принадлежности к лагерю империалистических стран. В разгар знаменитого Карибского кризиса, поставившего мир на грань войны, де Голль дал знать Кеннеди, что в этом случае Франция будет на стороне США. Как бы далеко ни заходил де Голль в проведении независимой политики, Франция в силу своей социальной природы оставалась скованной органическим классовым единством с США.

Возвратившись на родину, Джон Кеннеди 6 июня выступил по радио с сообщением о своей поездке в Европу. Он рассказал, в частности, о впечатлениях от встречи с де Голлем. «Я обнаружил, – говорил Кеннеди, – что генерал де Голль более заинтересован в том, чтобы мы откровенно изложили свою позицию, независимо от того, совпадает ли она с его собственной, чем в видимости нашего согласия с ним, когда на самом деле мы не согласны. Он прекрасно понимает истинный смысл союза. Ведь он в конце концов единственный из главных руководителей Второй мировой войны, кто все еще занимает весьма ответственный пост. Его жизнь – пример необычайной целеустремленности. Это выдающийся человек, олицетворяющий новую мощь и историческое величие Франции… Генерал де Голль не мог проявить большую сердечность, и я не мог питать больше доверия ни к одному человеку, а этот человек к тому же обладает сильным характером».

Джон Кеннеди не скрывал, таким образом, своих разногласий с де Голлем и косвенно признавал неудачу переговоров с ним. Но одновременно он высказывал весьма лестные слова в адрес генерала. Быть может, он рассчитывал сделать его более покладистым? Вряд ли. Кеннеди был слишком умным человеком, чтобы не понимать тщетность подобных уловок по отношению к де Голлю. Видимо, он действительно проникся к нему искренним уважением. В 1963 году, за 15 дней до своей гибели, Кеннеди в беседе с французским послом сказал: «Если бы я был президентом Французской республики, я поступал бы так же, как генерал де Голль!»