Текст книги "Неизвестный Де Голль. Последний великий француз"

В самый разгар всей этой суматохи поступает ошеломляющая новость: де Голль исчез! Вертолет, на котором он вылетел в Коломбэ, не прибыл туда вовремя!

«Генерал сошел с ума, – восклицает один из министров. – Мы попали в историческую драму». Все брошено на поиски пропавшего президента. Наконец, в 16 часов 29 мая военный министр сообщает Помпиду, что органы противовоздушной обороны напали на след генерала: его вертолет улетел в Западную Германию! Звонят в штаб французских оккупационных войск в БаденБадене генералу Массю. Он сообщает, что де Голль у него и все в порядке. В «Отель Матиньон» вздох облегчения. «Я пережил два часа ужасной тревоги», – говорил Жорж Помпиду. В 0 часов вечера де Голль позвонил ему уже из Коломбэ и сообщил, что завтра, 30 мая, он вернется в Париж и проведет намеченное заседание Совета министров.

Что же произошло? Чем объясняются эти странные поступки генерала, оставившего столицу в самые критические дни майских событий?

Конечно, «Коннетабль» растерялся и испытывал острый моральный кризис. События ошеломили и захлестнули его. Позднее, в декабре 1969 года, в беседе с Андре Мальро он скажет: «В мае 1968 года все от меня ускользало. Я не мог больше рассчитывать на свое собственное правительство». Он действительно нуждался физически и морально в какойто разрядке. Вспомним, какое потрясение он испытал в 1940 году в связи с неудачей экспедиции в Дакар. А ведь тогда он был еще сравнительно молод. 28 лет не прошли для него бесследно, и де Голль состарился. А старость, как он сам говорил, это крушение. Если переводить буквально его выражение, «это кораблекрушение».

Когда он внезапно покинул Париж, у него не было никакого определенного плана действий. Многое свидетельствовало об импровизации, неожиданности поступков в ходе всей этой самой необычайной эскапады генерала. Он полетел в БаденБаден не один, он забрал семью, туда был специально вызван его сын Филипп де Голль. Он взял с собой важнейшие бумаги и вещи. Когда же он вернулся изза Рейна, то в Коломбэ с аэродрома он приехал в случайной полицейской машине. Следовательно, генерал действительно думал об уходе. Вообще в его характере всегда проявлялась органическая двусмысленность слов и действий. Он в принципе не считал нужным обязательно придерживаться заранее установленного плана. Вспомним его военную «доктрину обстоятельств», его глубокую склонность к Бергсону, его стремление поступать под влиянием интуиции, чутья, эмоций. Тем более в таких запутанных, неожиданных обстоятельствах. К тому же он всегда считал целесообразным вносить в свои действия элемент таинственности и загадочности. Все это сказалось, конечно, на поведении генерала в данном случае с особой силой.

В бесчисленных попытках анализа поведения генерала, которое считают одной из интересных загадок французской истории, уже предпринятых во Франции, содержится, конечно, множество гипотез относительно намерений де Голля. Пишут о его стремлении вызвать психологический шок даже среди собственных сторонников, начинавших колебаться, не говоря уже о всей буржуазии, которую генерал хотел оставить на момент перед пустотой. Свидание с Массю трактуется как стремление проверить надежность армии, припугнуть репутацией этого генерала, за которым уже когдато маячила тень гражданской войны. Внезапный отъезд де Голля из Парижа связывают с демонстрацией трудящихся, намеченной на 29 мая. Трудно сказать, действительно ли де Голль опасался, что демонстранты под влиянием гошистов пойдут штурмовать Елисейский дворец. Во всяком случае, его внезапный отъезд служил намеком на такую возможность. Ведь в истории Франции уже случалось, что ее правители покидали столицу при наступлении революции, чтобы затем отвоевать ее, действуя извне. Словом, надо было толкнуть Францию «порядка» с помощью страха к сплочению вокруг де Голля. К этому в конце концов и свелась тактика генерала.

30 мая в 14 часов 30 минут генерал вернулся в Елисейский дворец. Он предстал перед своими министрами твердым и решительным, по мнению многих, как бы помолодевшим. «Я принял решение. Я остаюсь», – заявил он на заседании, где обсуждался план дальнейших действий. Объявленный 24 мая де Голлем референдум решено отложить, а вместо него провести досрочные выборы в парламент. Ведь поражение на референдуме привело бы к уходу генерала, а поражение на выборах не помешало бы ему продолжать борьбу и дальше. Тем более что теперь он решил не допустить поражения.

В 16 часов 30 минут французы слышат выступление де Голля по радио. На этот раз его не видят одновременно на экранах телевизоров. Нет времени, чтобы выучить текст в 60 строчек, а он не хочет, особенно сегодня, демонстрировать свою слабеющую память, читая по бумажке. В отличие от неудачного выступления 24 мая, его голос звучит гораздо тверже. Генерал начинает серьезный, решающий бой. Он говорит: «Будучи носителем национальной и республиканской законности, я изучал в течение 24 часов все без исключения возможности, которые позволили бы мне поддержать ее. И я принял свое решение. При нынешних обстоятельствах я не покину своего поста. Я получил свой мандат от народа, и я его выполню… Я распускаю сегодня Национальное собрание».

И далее следует безапелляционное объявление войны Французской компартии, «которая является тоталитарной организацией, даже если у нее уже имеются соперники». Он угрожает прибегнуть «к иным средствам», чем выборы. Он требует всюду организовать «гражданские действия», то есть создавать отряды по борьбе с левыми. Он провозглашает префектов «комиссарами Республики», наделенными всеми полномочиями в борьбе против «подрывной деятельности». Против кого и чего? Вот как он говорит о противнике: «Франции угрожает диктатура. Ее хотят заставить подчиниться власти, которая была бы введена в обстановке национального отчаяния, власти, которая, разумеется, была бы прежде всего властью победителя, то есть тоталитарного коммунизма».

Итак, генерал де Голль вновь обрел способность к энергичному действию. Однако при этом он унизился до самой пошлой демагогии. Орган компартии газета «Юманите» констатировала: «Глава государства хитрит и лжет. Он лжет, когда обвиняет Коммунистическую партию в подготовке подрывной деятельности». Конечно, Пятая республика оказалась под угрозой. Эта действительно тоталитарная система личной власти могла быть заменена восстановленной и обновленной демократией. Но де Голль беззастенчиво поставил все с ног на голову. Как обычно, он не усматривал в этом ничего аморального. Его склонность к военному образу мышления, всегда допускавшему ложные маневры, обман противника на войне, оправдывала использование их и в политике.

Через час после передачи по радио речи генерала он вышел на балкон Елисейского дворца. Де Голль молча прислушивался к шуму массовой демонстрации, организованной голлистами под лозунгами: «Да здравствует де Голль!», «Франция, на работу!» Стоявший рядом адъютант проговорил: «Мой генерал, какой это успех для вас!» Де Голль ответил: «Если бы речь шла только обо мне…»

В самом деле, достаточно было взглянуть на участников голлистской демонстрации, чтобы понять социальный смысл происходящего. Здесь преобладали люди среднего и пожилого возраста, респектабельные, хорошо одетые. Рабочих не было. Выделялись бывшие парашютисты, отставные военные, чиновники. «Кортеж петэновцев», – заметил один наблюдатель. На Елисейские Поля вышла буржуазная Франция, жаждавшая порядка и твердой власти. «Успех» де Голля на этот раз не имел ничего общего с теми моментами его жизни, когда он олицетворял национальные интересы Франции. Теперь он объединяет крайнюю реакцию, в новых условиях воплощавшую дух Виши. Это не был де Голль «18 июня 1940 года», это был де Голль времен фарса РПФ. Сразу восстанавливается союз между ним и «ультра». Не случайно вскоре последует амнистия Салана и других деятелей ОАС, во Францию вернется Бидо, затем Сустель. Словно чувствуя личное крушение, опасность потери героического ореола общенационального вождя, генерал пытается преодолеть свой социальный консерватизм, прикрыть свои действия облагороженным обликом какихто новых прогрессивных замыслов.

7 июня телевидение передает его обширное интервью с редактором консервативного еженедельника «Фигаро литерер» Мишелем Друа. Генерал более пространно, чем 30 мая, излагает свою версию майских событий. Он говорит, что «действительно произошел взрыв… вопреки, а может быть, вследствие огромных успехов, достигнутых за десять лет мира, который был полностью восстановлен, и бесподобного международного положения».

Это поистине шедевр отсутствия логики и вопиющих противоречий. Взрыв произошел в результате… успехов!!! А может быть, «вопреки» им? Де Голль не проявляет ни малейшей склонности взять на себя хотя бы долю ответственности. Он словно забыл, что десять лет безраздельно управлял Францией, результатом чего оказалось, как он сам признал, «что в определенный момент возник вопрос, не соскользнет ли наша страна безвольно в пропасть, подобно тому как в немецкой легенде ребенок на руках своего отца предается Лесному царю и смерти».

Правда, 7 июня 1968 года на экранах телевизоров де Голль еще напоминал привычный облик человека исключительной судьбы. Знакомый французам стиль, образность речи, пафос. Известные приемы автора книги «На острие шпаги»: таинственность, загадочность, своеобразная облагороженная политическая расчетливость и хитрость…. Отсутствует главное, благодаря чему де Голль вошел в историю: нет больше ясной, возвышенной, национальной цели. Есть только стремление сохранить свой режим, притом любой ценой.

Впервые генерал так резко, небывало ясно обнаруживает свой разрыв с народом, который отверг его в бурные майские дни.

Понимая этот убийственный для него смысл событий, он все же пытается преодолеть свой трагический разрыв с Францией. Де Голль напоминает о своих прошлых делах, многие из которых были столь радикальными и прогрессивными. «Всякий раз, – говорит он, – когда я действовал в различных областях, я видел, как вокруг меня поднимается прилив непонимания, упреков, а порой и ярости. Это судьба».

Генерал явно хочет дать понять своим слушателям, что майское движение – это явление, аналогичное, например, мятежам «ультра» против его политики в Алжире. Но он не в состоянии указать настоящую причину нынешнего массового выступления против него. Он умалчивает о своей крайне реакционной социальной политике, о ликвидации важнейших элементов демократии в управлении страной. Игнорируя эти стороны своей деятельности, усилившие кризис всей системы французского капитализма и вызвавшие «красный май», он делает поистине акробатический прыжок мысли и объявляет себя… революционером!

На каком основании? Оказывается, он намерен провести «подлинную революцию» путем введения уже всем известного плана «участия». И при этом сам признает, что реальная власть повсюду, от государства в целом до любого предприятия, все равно останется у тех, кто ею располагает сейчас. «Совещаться – дело многих людей, а действовать – дело только одного человека», – повторяет он свой излюбленный тезис. Правда, на этот раз он осуждает не только коммунизм, но и капитализм: «Собственность, руководство, – говорит де Голль, – прибыль предприятий в условиях капиталистической системы принадлежат лишь капиталу. Поэтому те, кто не обладает им, находятся в своего рода состоянии отчуждения… Нет, капитализм, с точки зрения человека, не дает удовлетворительного решения».

Конечно, такое признание в устах старого генерала – это не шуточное дело. Это большая идеологическая уступка де Голля. Он говорит о кризисе «современной механической цивилизации», об отчуждении человека, о «подавлении и порабощении людей капитализмом». Да, майские события явно потрясли его и заставили на многое взглянуть иначе, чем прежде. Видно, не зря 29 мая де Голль провел шесть часов в вертолете, что всегда, как он говорил, позволяло ему, наблюдая сверху пейзажи родной Франции, яснее, свободнее размышлять о ее существовании.

И все же выводы генерала, его робкий, неясный план «участия» (хотя, выдвигая его, де Голль явно присваивал и выдавал за свои некоторые идеи левых) не соответствуют ни его справедливой констатации кризиса капитализма, ни масштабам майских событий. План «участия» как небо от земли далек от размаха и смелости многих прошлых замыслов и действий де Голля. Вспомним, например, как детально, глубоко, смело он некогда разрабатывал свой план «профессиональной армии»! А сейчас он ограничивается туманными, двусмысленными фразами, лишенными размаха и воображения. Он уподобляется врачу, пытающемуся лечить открытый перелом с помощью пластыря. И при этом генерал, как всегда, требует слепо доверять ему. Но как можно было верить обещанию допустить участие трудящихся в доходах и управлении предприятиями, если на протяжении десяти лет де Голль в основном занимался именно отстранением французов от всякого участия в политическом управлении страной?

Если генерал и питал надежду, что ктото ему поверит, значит, он уже витал в облаках. Кстати, он сам, чтобы обрисовать создавшееся положение, рассказывает в своем интервью 7 июня о старинной картине, «изображавшей толпу, которую должны вести в ад, в то время как бедный одинокий ангел указывал ей противоположное направление; из этой толпы все кулаки поднимались не против демонов, а против ангела». Он призывает вырваться из рук зловредных демонов и устремиться к ангелу, то есть к нему, де Голлю!

Впрочем, генерал еще не покинул грешную землю. В своем интервью он снова пугает слушателей призраком «тоталитарной диктатуры». Чтобы избежать ее, он требует, чтобы парламентские выборы 23–30 июня дали «хорошие» результаты, то есть результаты, выигрышные для правящей партии. И он предупреждает: «Если же, напротив, результаты будут плохими, тогда все погибло».

Так де Голль раздувает истерию страха, которая станет лейтмотивом избирательной кампании 1968 года. Голлисты никогда еще не действовали с такой яростной энергией. Но теперь они вели борьбу уже не за де Голля, а за собственное существование без него, хотя и продолжали еще использовать остатки обаяния его имени. Контрреволюционные силы успешно использовали майские баррикады с черными флагами, пробудившие инстинкт страха «среднего» француза, оставшегося в душе мелким буржуа. А гошисты, выражавшие в мае стихийные чувства протеста молодежи, теперь стали прямым орудием запугивания мелкобуржуазных обывателей призраком гражданской войны. Их новые выступления в июне часто организуются полицейскими агентами. В результате выборы дали результат, оказавшийся совершенно неожиданным для тех, кто считал майские события «революцией». Произошел резкий сдвиг вправо, левые серьезно отступили. Голлисты и их союзники собрали больше миллиона дополнительных голосов и приобрели небывалое большинство. Они выиграли 97 мест и имели теперь в Национальном собрании 358 мандатов из 485.

Все левые понесли существенные потери. Федерация левых сил потеряла 61 место. Число избирателей, голосовавших за компартию, сократилось с 22,5 процента до 20, а количество депутатских мест – с 72 до 33. «Компартии пришлось расплачиваться за баррикады, которых она не строила», – писала «Монд». Почему же после столь мощного выступления трудящихся против режима выборы окончились столь успешно для него? «Основной причиной сдвига в пользу голлистов, – отвечал Генеральный секретарь компартии Вальдек Роше, – была боязнь гражданской войны».

Но личные позиции де Голля нисколько не укрепились. Один из его министров сказал после выборов: «Партия выиграна, но с генералом покончено». Социальный строй удалось спасти, но это только подчеркнуло тот факт, что именно при де Голле его вообще потребовалось спасать отчаянными средствами. Государство, возглавляемое де Голлем, обнаружило свою роковую слабость изза того, что все традиционные предохранительные клапаны, то есть партии, парламент, министры, правительство, не действовали. Лишенные какойлибо самостоятельности, они не несли и ответственности.

Стало ясно, что любой политический кризис обрушивается не на какуюлибо часть государственной системы, а на исключительное воплощение ее реальной власти – на президента. «Красный май» показал, что это ставит под вопрос само существование социального строя. Буржуазия почувствовала крайнюю опасность полной персонализации власти. На июньских выборах чрезвычайные обстоятельства еще побуждают ее в последний раз объединиться вокруг де Голля. Но после успеха широкие буржуазные круги отходят от него. Он уже не дает им ощущения надежности: он внушает страх. Особое личное влияние генерала на массы, которое так эффективно защищало французский капитализм щитом высших национальных интересов, было утрачено. Власть де Голля оказалась «изношенной». В довершение всего генерал начал осуждать капитализм и, выдвигая план «участия», посягал на священный принцип частной собственности. Давно копившееся недовольство буржуазии самостоятельностью действий генерала чувствуется с небывалой силой. Потеряв поддержку низов, де Голль бесповоротно утрачивал теперь и опору в верхах.

Восемь месяцев, разделявших июньские выборы и уход генерала, его французские биографы называют временем «отсрочки». В самом деле, это была отсрочка приговора, вынесенного в мае 1968 года.

В сужающемся кругу верных голлистов рассчитывали, что у генерала откроется «второе дыхание». Признаки этого как будто появляются. В июле де Голль назначает премьерминистром Кув де Мюрвиля вместо Жоржа Помпиду, переведенного, как сказал генерал, «в резерв республики». Но последует ли чтото новое в политике? Когда в августе была взорвана первая французская водородная бомба, спрашивали: может быть, подобно этому, произойдет взрыв энергии и у де Голля? Ожидали его 17ю прессконференцию, назначенную на 9 сентября. Но очередная «торжественная месса» не принесла сенсации. Хотя генерал и сказал, что «голлизм является современным выражением порыва нашей страны, вновь активизированного ее стремлениями к блеску, силе, влиянию», сам он не проявил никакого «порыва»; генерал сообщил, что «участие», кроме применения его на уровне предприятия, должно осуществляться на уровне всей страны путем преобразования сената в экономический и социальный орган, представляющий «группы интересов» от предпринимателей до профсоюзов, а на уровне областей – путем создания в них аналогичных органов. Эти туманные планы не вдохновили никого. Даже ревностный поборник «участия» Луи Валлон сказал, что это «шаг назад по сравнению с прежними декларациями».

Прессконференция разочаровала всех. «Констатация своей беспомощности», «Гора родила мышь» – такие формулы мелькали в газетах.

За все время «отсрочки» де Голль словно колеблется, сомневается, хотя неукоснительно, с прежней неутомимостью выполняет свои повседневные обязанности президента. В двух случаях перед Францией вновь предстает прежний решительный и властный генерал, не считающийся с препятствиями и принимающий самые крутые меры.

В ноябре разразился так называемый «денежный путч» буржуазии против де Голля. Предприниматели давно уже алчно использовали любые средства, чтобы компенсировать потери изза повышения зарплаты, которого добились трудящиеся в мае. Наиболее эффективным средством оказалось обесценение франка, стабильность которого де Голль считал одним из главных своих достижений. Чтобы ничего не потерять самим, собственники стремятся сбывать франки и приобретать марки ФРГ. Более 800 миллионов долларов за несколько дней уплывают из Франции. Все говорят о неизбежности девальвации пресловутого тяжелого франка, этого любимого детища генерала, позволившего ему потрясти господство доллара. Но 24 ноября де Голль выступает по радио с заявлением, что франк не будет девальвирован, несмотря ни на что! Заявление вызывает недоумение и возмущение на финансовых биржах мира. Но де Голль добивается своего благодаря помощи… Бонна! И он требует жертв не у предпринимателей, конечно, но у трудящихся. Итак, десять лет власти де Голля привели к финансовому краху, как и при старом «режиме партий». Престижу де Голля нанесен новый непоправимый удар.

25 декабря израильская авиация совершает разбойничий налет на аэропорт в Бейруте, уничтожая стоявшие там гражданские самолеты. Генерал де Голль немедленно, не советуясь ни с кем, принимает решение о строжайшем эмбарго на поставку Израилю самолетов «Мираж», за которые ТельАвив уже заплатил деньги. Недовольство произраильских кругов, всепроникающее влияние которых простирается даже на многих членов голлистского правительства, достигает небывалой силы. И раньше независимый курс де Голля в ближневосточных делах вызывал их негодование. Теперь международный сионизм объявляет ему войну не на жизнь, а на смерть.

Об уходе де Голля говорят как о решенном деле.

1968 год завершается в мрачной атмосфере. В новогоднем выступлении де Голль напрасно призывает «похоронить дьяволов, которые терзали нас в истекшем году». Комментируя речь де Голля, «Монд» отмечала, что все жгучие проблемы остаются, что «триумф июньских выборов в действительности не вырвал корней майского кризиса». В различных политических кругах речь идет лишь о том, кто и как сменит де Голля. Впрочем, 18 января 1969 года Жорж Помпиду на прессконференции в Риме открыто говорит, что в случае ухода генерала он будет кандидатом в президенты. Через три дня следует заявление де Голля о том, что он намерен до конца срока, то есть до выборов 1972 года, оставаться на посту президента. Но так ли уж он тверд в этом намерении? Все свидетельствует об отсутствии у него такой уверенности. И чтобы обрести ее, де Голль решает провести новый референдум по вопросу об «участии», а конкретно о реорганизации сената и о новом региональном устройстве. Он хочет или получить подтверждение того, что страна его поддерживает, и тогда он останется и будет осуществлять серьезно свой план «участия» или уйдет… 2 февраля де Голль объявляет, что в апреле 1969 года состоится референдум. Некоторые из ближайших сотрудников де Голля считали референдум не нужным и думали, что реформу проще провести через парламент. Де Голль соглашается с этим, но не допускает и мысли об отказе от референдума. И он говорит, что если ему суждено уйти, то он уйдет как социальный реформатор, как человек обновления, а не как защитник отживших привилегий напуганной буржуазии. Ведь еще два года назад он говорил: «Мне надо уходить с достоинством. Я должен остаться безупречным образцом. Это надо для истории… Французам стоит только сказать об этом. Я не задержусь ни на один день. Я сам выберу момент. Но я уйду».

Де Голль мог бы оставаться у власти еще три года, до окончания срока своих полномочий. Но после мая 1968 года, подорвавшего основы его влияния, власти, авторитета, это был бы закат, прозябание, упадок. Ему пришлось бы уступать, лавировать, подчиняться. Конец его царствования закончился бы в обстановке растущей враждебности и презрения. Особенно он боялся последствий неотвратимой старости. Ведь именно умственным и физическим одряхлением он объяснял жалкую судьбу Петэна. Итак, надо было либо идти на унизительные уступки перед многосторонней оппозицией с ее противоречивыми требованиями, либо уходить. Но де Голль выбрал третий путь. Он решил попытаться еще раз укрепить свое положение, получив поддержку Франции на референдуме, и в случае успеха действовать с прежней самостоятельностью и непреклонностью. Он пошел в наступление без уверенности в победе. Многочисленные опросы, бесспорные признаки указывали перспективу поражения. ЮДР, его собственная партия, очень вяло, неохотно вступила в кампанию нового референдума. Голлисты не видели смысла в этом ненужном испытании сил, которое могло только скомпрометировать успех июня 1968 года. Генерал, имя которого дало им все, теперь явно стал для них обузой.

Но даже в предвидении неминуемого поражения он вел кампанию так, будто был уверен в победе. Дважды генерал выступает по телевидению, энергично призывает отвечать «да», предупреждает о своем уходе в случае большинства «нет». А в это время из Елисейского дворца уже перевозят его личный архив на улицу Сольферино. За три дня до голосования он собственноручно написал два документа и вручил их начальнику своей канцелярии Бернару Трико, который должен был хранить их до получения особых распоряжений. 25 апреля де Голль отправляется в Коломбэ. 27 апреля в полдень он проголосовал в деревенской мэрии и стал ждать результатов референдума. Вечером начались телефонные звонки из Парижа. Все свидетельствовало о поражении, и, когда это окончательно выяснилось, генерал де Голль в 22 часа приказал по телефону Бернару Трико передать заготовленные документы премьерминистру. В письме на имя Кув де Мюрвиля де Голль благодарил его и всех министров за сотрудничество и прощался с ними. Текст второго документа в первом часу ночи был передан по радио: «Я прекращаю выполнение обязанностей президента Республики. Это решение вступает в силу сегодня в полдень».

Без всяких речей, прощальных церемоний, без возвращения в Париж этими двумя строчками генерал де Голль закончил свою политическую карьеру. «Согласитесь, – говорил де Голль одному из близких, – что это прекрасный выход. Прекрасный выход перед лицом истории, ибо я привлек внимание страны к «участию», что является основным для будущего Франции. Это последняя услуга, которую я смог оказать Франции».

Только нескольких сотрудников аппарата бывшего президента в последующие дни допустили в «Буассери», где уединился генерал. Когда один из них – Жак Фоккар заговорил с ним о какихто политических новостях, де Голль прервал его: «Нет, это меня не касается. Об этом надо говорить не со мной…» Речь может идти только о коекаких чисто технических вопросах, об устройстве судьбы бывших сотрудников, организации частного парижского бюро генерала. Он решает некоторые денежные вопросы. В 1946 году де Голль отказался от генеральской пенсии, сейчас он не желает также получать солидное содержание в качестве бывшего президента и жалованье члена Конституционного совета. Сотрудники генерала, естественно, не задают ему бестактных вопросов о его чувствах и настроении, а он сам непроницаемо холоден и спокоен. Все инстинктивно понимают значение того, что произошло. Один из тех, кто был принят в Коломбэ в первые дни, рассказывал друзьям о впечатлении, которое на него произвел де Голль: «Вы не можете представить себе, насколько это печально, спокойно и величественно. Но я не увидел человека, который готовится к смерти…»

У генерала есть планы на будущее, он сразу решил приступить к работе над мемуарами. 4 мая он просит подобрать ему документы для первой главы, касающейся его возвращения к власти в 1958 году. «Я буду теперь писать и этим, может быть, окажу очень большую услугу Франции».

Но так ли уж он спокоен в душе, как хочет это показать? Де Голль переживает мучительные дни, хотя он и предвидел ход событий. Его больше всего волнует, достаточно ли величия в его уходе? Что скажет история? Ведь в 1946 году он ушел по доброй воле. Формально его не отвергли в результате какогото голосования. Иначе обстоит дело теперь. Его вынудили уйти не презираемые им партии, как тогда; против него голосовала Франция, 12 миллионов французов, больше половины голосовавших ответили «нет»! Он уязвлен неблагодарностью своих подданных, тем, что страна немедленно занялась, словно забыв его, напряженной борьбой изза выборов нового президента. 10 мая публикуется сообщение, что генерал с супругой и адъютантом на военном самолете внезапно улетели в Ирландию. Там он поселился в уединенном месте во второразрядной гостинице, отказавшись от всяких связей с внешним миром. Его адъютант сказал журналистам, что генерал останется в Ирландии, пока во Франции не пройдут президентские выборы. Опираясь на палку, в темном пальто, заметно сгорбившись, генерал иногда совершает прогулки по песчаному побережью. Старый «король в изгнании…» Критически насмешливая оценка, полученная молодым капитаном де Голлем почти полвека назад, оказалась пророческой. Церемония по случаю очередной годовщины 18 июня 1940 года проходит без участия «человека 18 июня». Так же будет в следующем, 1970 году, когда он отправится в свою последнюю заграничную, на этст раз частную поездку в Испанию. А в июне 1971 года он собирался побывать в Китае.

Де Голль ведет строго уединенную жизнь в Коломбэ. Он целиком погружен в прошлое, ибо он пишет «Мемуары надежды» и как бы заново переживает свою жизнь с 1958 года. Он предполагает написать три тома: «Обновление», «Усилие», «Завершение». Он полностью закончил первый том, который вышел в свет в октябре 1970 года. Написал две главы следующего, второго тома. «Мемуары надежды» своим стилем, характером напоминают «.Военные мемуары». Генерал сохранил ясность мысли и свой литературный талант. Но в новых, незаконченных мемуарах все же не хватает романтического драматизма «Военных мемуаров», отразивших героический период жизни де Голля. Только главы, посвященные внешней политике, попрежнему дышат устремленной вперед верой в величие Франции. В области внутренней политики де Голль оправдывает, естественно, все свои действия, о которых уже было рассказано. Своеобразная искренность мемуариста причудливо сочетается с крайней тенденциозностью. Это в большей степени человеческий, чем исторический документ…

Редкие посетители нарушают покой генерала. 11 декабря 1969 года это был Андре Мальро. Он увидел де Голля отдохнувшим от последних недель пребывания у власти, но настроенным грустно, меланхолично. Мальро думал, смотря на него: «Как он глубоко воплощает прошлое Франции! Образ без возраста, подобный виднеющемуся за его спиной лесу, покрытому снегом, с которым он теперь соединился». Четыре часа продолжался диалог этих двух интеллигентов и политиков, тесно связанных с 1944 года. Они понимают друг друга с полуслова и часто обмениваются полунамеками. Иногда генерал делает поразительные признания. Вот фрагменты высказываний генерала в ходе этого разговора, происходившего в зимних сумерках декабрьского дня: «Когда я ушел, то, возможно, в этом сказался возраст. Может быть. Но поймите, что у меня был контракт с Францией. Дела могли идти хорошо или плохо, но страна находилась со мной… Контракт был разорван. Я признаю это без горечи… Французы не имеют больше национальных устремлений. Они не хотят больше ничего делать ради Франции… То, что происходит сейчас, меня не касается. Это совсем не то, чего я хотел. Это нечто иное… С величием покончено».