Текст книги "Александр Галич. Почему Высоцкий, а не я?"

57. «Петербургский романс»

…Быть бы мне поспокойней,

Не казаться, а быть!

…Здесь мосты, словно кони —

По ночам на дыбы!

Здесь всегда по квадрату

На рассвете полки —

От Синода к Сенату,

Как четыре строки!

Здесь, над винною стойкой,

Над пожаром зари

Наколдовано столько,

Набормотано столько,

Наколдовано столько,

Набормотано столько,

Что пойди – повтори!

Все земные печали —

Были в этом краю…

Вот и платим молчаньем

За причастность свою!

Мальчишки были безусы,

Прапоры и корнеты

Мальчишки были безумны

К чему им мои советы?!

Лечиться бы им, лечиться,

На кислые ездить воды —

Они ж по ночам:

«Отчизна!

Тираны! Заря свободы!»

Полковник я, а не прапор,

Я в битвах сражался стойко.

И весь их щенячий табор

Мне мнился игрой, и только.

И я восклицал: «Тираны!»

И я прославлял свободу,

Под пламенные тирады

Мы пили вино, как воду,

И в то роковое утро,

(Отнюдь не угрозой чести!)

Казалось, куда как мудро

Себя объявить в отъезде.

Зачем же потом случилось,

Что меркнет копейкой ржавой

Всей славы моей лучинность

Пред солнечной ихней славой?!

…Болят к непогоде раны,

Уныло проходят годы…

Но я же кричал: «Тираны!»

И славил зарю свободы!

Повторяется шепот,

Повторяем следы.

Никого еще опыт

Не спасал от беды!

О, доколе, доколе,

И не здесь, а везде

Будут Клодтовы кони

Подчиняться узде?!

И все так же, не проще,

Век наш пробует нас —

Можешь выйти на площадь,

Смеешь выйти на площадь,

Можешь выйти на площадь,

Смеешь выйти на площадь

В тот назначенный час?!

Где стоят по квадрату

В ожиданье полки —

От Синода к Сенату,

Как четыре строки?!

58. Первый звонок

Эта песня была написана 22 августа 1968 года. По горячим впечатлениям, бессонной ночью – когда сердце болело и болела совесть…

И кто-то тут же «стукнул». Писательская братия, коллеги по цеху, совесть народная, мудрость народная. Стукнули, голуби, не постеснялись. И никто открыто не сказал: «Не прав ты, Александр Аркадьевич». Не-е-ет, промолчали. Знали, что прав. Сами наверняка бубнили по кухням. Но – стукнули.

Галича вызвали на секретариат Союза писателей. Это вроде партийного собрания (хотя это, по сути, профсоюз). Выслушали объяснения, которых не было – Галич угрюмо помалкивал, стараясь не выдавать своего раздражения. Потом пожурили. Мол, что же это вы, Александр Аркадьевич, антисоветчину несёте? Мы понимаем – авторская песня, барды. Но вы поосторожней с репертуаром. Как бы чего не вышло…

Не поверил. Решил, что ерунда, пронесёт. Он же ни в кого не стрелял – только пел. Но поэт в России больше, чем поэт. Евтушенко абсолютно прав. Слово у нас то же дело. Особенно слово правды.

Что это – наивность, беспечность? Или вера в то, что «настоящие коммунисты разберутся». И вопрос лишь в том, где они, настоящие… Но неверной оказалась сама постановка вопроса. Не «где они», а, вообще, «кто они такие» – эти замечательные коммунисты.

Ему оставалось спокойно жить и работать всего два года. И он об этом даже не подозревал.

59. Осторожность и беспечность

Галич продолжал работать, как ни в чём ни бывало. В соавторстве с Марком Донским он писал сценарий фильма о Шаляпине. Работал над сценарием фильма для Якова Сегеля («Самый последний выстрел», картина на экраны так и не вышла). Готовился к работе над телевизионным мюзиклом «Я умею делать чудеса». Все эти планы так и остались нереализованными.

Галич вёл себя неосторожно. Встревоженная неприятностями мужа в Союзе писателей, Ангелина Николаевна умоляла мужа быть осторожней. И добилась от него слова, что Галич прекратит записывать песни на магнитофон. Она была реалисткой и ужасно боялась того, что может произойти с Александром Аркадьевичем. А он – не боялся.

Своего слова Галич не сдержал. Виной тому стало пристрастие к алкоголю. Он не был алкоголиком – в силу особенностей своего организма Александр Аркадьевич попросту не мог им стать. Дозы спиртного, которые он принимал, были слишком незначительны, чтобы пристрастие переросло в болезнь. Но выпить любил.

Домашние застолья собирали множество друзей. И всегда Галич брал в руки гитару и пел. Ангелина Николаевна тревожилась, упрашивала мужа прекратить этот домашний концерт. Потом махнула рукой – пусть поёт, лишь бы это не вышло за стены дома.

Однажды кто-то из друзей или сам Галич (что, в принципе, не так уж и важно) включил магнитофон. Раз, другой, третий. Записи тут же разошлись по Москве. Одна из них вскоре его и погубила.

60. Член Политбюро

История этой катастрофы существует в двух версиях. Согласно одной из них, член Политбюро Дмитрий Степанович Полянский никакого отношения к гонениям на Галича причастен не был. Согласно другой, именно он и стал его палачом… Мы выбираем вторую версию, как по некоторым свидетельствам наиболее распространённую.

Партийная верхушка того времени состояла из людей двух типов. Первый – сибарит, облечённый практически неограниченной властью. Человек, в распоряжении которого было всё, о чём только можно мечтать. И он этим «всем» охотно пользовался. К таким людям относился Леонид Брежнев, большой любитель больших черных лимузинов, охоты и орденов.

А был и другой тип – бессребреника, человека глубоко верующего в коммунистическую утопию, отказывающего себе в установленных системой привилегиях. Он жил скромно, одёргивал родных, чтобы не зарывались и не позорили отца неуёмными аппетитами. К таким людям относился Михаил Суслов.

Как ни странно, но именно правоверные коммунисты вроде Суслова и были опасней всего. Они ориентировались на догму, сами не отступали от неё ни на шаг (как им казалось), и пресекали малейшие попытки отступничества других. Известно же – опасен человек заблуждающийся, но вдвойне опасен заблуждающийся добросовестно, искренне.

Дмитрий Полянский, человек серый и невыдающийся (как и большинство членов Политбюро), относился, скорее, ко второму типу, чем к первому.

61. Случай на свадьбе

В конце 1971 года дочь Полянского выходила замуж за актёра театра на Таганке Ивана Дыховичного, ныне человека очень известного и заслуженного. Свадьбу справляли дома у родителей молодой жены – благо места было предостаточно. Собралось множество гостей – в том числе известные актёры и поэты. Вечер явно удался.

В какой-то момент включили магнитофон. Зазвучали песни Высоцкого и Галича (по версии Андрея Вознесенского, который там тоже присутствовал, свидетелем на свадьбе был сам Высоцкий). К молодёжи вышел отец новобрачной Дмитрий Полянский. Он слушал вместе со всеми Галича, горестно качал головой, роняя в тарелку с закуской слёзы. Оказалось, он никогда до этого не слышал песен Галича.

Наутро Полянский позвонил в Союз писателей и дал приказ Галича исключить. Так началась катастрофа, которая в результате уничтожила, раздавила хорошего драматурга и великого поэта, разорила семью Александра Аркадьевича и ранила сердца его многочисленных друзей.

Говорят, Полянский был неплохим человеком. А что, вполне возможно. Черных или белых людей на свете не бывает. Проблески человечности наблюдаются даже у отъявленных негодяев. Но быть бы ему менее принципиальным, глядишь – не вывозился бы по самые уши. А так… Кстати, Полянский был четырежды удостоен высшей награды СССР – ордена Ленина. Героический дяденька.

62. Исключение из Союза писателей

29 декабря 1971 года Галича вызвали в секретариат Союза писателей. Слово самому Александру Аркадьевичу:

«Я пришел на секретариат, где происходило такое побоище, которое длилось часа три, где все выступали – это так положено, это воровской закон – все должны быть в «замазке» и все должны выступить обязательно, все по кругу…

Было всего четыре человека, которые проголосовали против моего исключения. Валентин Петрович Катаев, Агния Барто – поэтесса, писатель-прозаик Рекемчук и драматург Алексей Арбузов. Они проголосовали против моего исключения, за строгий выговор. Хотя Арбузов вел себя необыкновенно подло (а нас с ним связывают долгие годы совместной работы), он говорил о том, что меня, конечно, надо исключить, но вот эти долгие годы не дают ему права и возможности поднять руку за мое исключение. Вот. Они проголосовали против. Тогда им сказали, что нет, подождите, останьтесь. Мы будем переголосовывать. Мы вам сейчас кое-что расскажем, чего вы не знаете. Ну, они насторожились, они уже решили – сейчас им преподнесут детективный рассказ, как я где-нибудь, в какое-нибудь дупло прятал какие-нибудь секретные документы, получал за это валюту и меха, но… им сказали одно-единственное, так сказать, им открыли:

– Вы, очевидно, не в курсе, – сказали им, – там просили, чтоб решение было единогласным.

Вот все дополнительные сведения, которые они получили. Ну, раз там просили, то, как говорят в Советском Союзе, просьбу начальства надо уважить. Просьбу уважили, проголосовали, и уже все были за мое исключение. Вот как это происходило…»

63. Исключён отовсюду

После того омерзительного дня прошло чуть более полутора месяцев. Галич ещё на что-то надеялся, еще не пал духом. Но 17 февраля 1972 года его вызвали в секретариат Союза кинематографистов и так же бойко исключили и оттуда.

Происходило это не менее подло. В тот день на секретариат было вынесено 15 вопросов. 14 из них – обсуждение проблем кинематографа Узбекистана, 15-й – исключение Галича из Союза по письму Союза писателей СССР. Вопрос проголосовали без прений. Решение приняли почти единогласно – кто-то всё же воздержался…

Так в жизни Галича закончился период успеха и началось бесконечное, томительное падение в пропасть бедности. Он сразу, едва ли ни в один день, лишился работы и, соответственно, гонораров. Из ВААП (Всесоюзное агентство авторских прав, главный грабитель советских писателей, драматургов, композиторов и он же главный кормилец) за спектакли и фильмы ему набегали немалые деньги, позволявшие жить по-человечески и не особенно себе в чём-то отказывать. Этот денежный ручеек иссяк моментально и навсегда.

По особому распоряжению Минкульта СССР из кинопроката были изъяты все картины, снятые по сценариям Галича. В театрах были закрыты все спектакли по его пьесам. Имя Галича было вычеркнуто отовсюду. Не было такого драматурга в Советском Союзе. Никогда не было.

Перенести эту чудовищную несправедливость было очень тяжело. В апреле 1972 года Александр Аркадьевич свалился с третьим инфарктом.

64. Нищий

Что вызывает уважение в советской карательной системе, так это неотвратимость возмездия. Если уж попал под молох – не спасёшься. И свою чашу допьёшь до дна. Не в качестве политического зека, так по уголовной статье (самым верным бичом была статья за мужеложство – в СССР гомосексуализм считался преступлением). Или угодишь в психушку по обвинению (!) в шизофрении. Или просто – лишишься куска хлеба и сдохнешь сам по себе.

На Галича карательная система обрушилась всей мощью. Привлечь его к суду не осмелились – к тому времени Александр Аркадьевич был известен и за рубежом (в издательстве «Посев» вышел его сборник стихов). Но лишили всего.

А на что жить? Привыкший к комфортному быту, за последние двадцать лет не считавший денег и не обращавший внимания на ценники ресторанных меню, Галич был вынужден потихоньку распродавать свою библиотеку. В СССР, где книги были огромным дефицитом, какое-то время на этом можно было продержаться. Но потом самые ценные тома были распроданы. И удавка нищеты затянулась ещё туже.

Галич стал подрабатывать «литературным негром» – писал за других сценарии к фильмам. Фамилия Галича при этом нигде, конечно же, не указывалась. Но денег всё равно не хватало. На попечении Галича были две мамы – своя и жены. Дочь Алёна в помощи отца уже не нуждалась, но нуждались сын, который родился в 1967 году от связи с Софьей Войтенко, и его мама.

Куда ни кинь – везде клин.

65. Трёшка за вход

Он брался за всё, что приносило хоть какие-то деньги. Самым необычным заработком стали его домашние концерты.

Старавшиеся хоть чем-то поддержать опального поэта друзья приводили к Галичу своих знакомых. Часто это были люди случайные, для которых при других обстоятельствах Галич петь бы не стал. Но сейчас выбирать не приходилось.

Сам с гостей денег он не брал – стеснялся. Помогали те же друзья, которые собирали с желающих услышать голос Галича по три рубля. Потом гости рассаживались в гостиной. Нюша приносила чай. Галич брал в руки гитару и пел.

Когда все расходились, Галичу передавали гонорар. Иной раз выходило рублей тридцать. В другой – чуть больше…

Но денег всё равно не хватало. Тому же Пастернаку, памяти которого Александр Аркадьевич посвятил песню, было очень тяжело, но всё же легче. Пастернака не отлучили от Литфонда. Он мог на что-то существовать. Галича же решили уморить голодом – в буквальном смысле.

Как велико человеческое терпение? Сколько может протянуть интеллигентный человек, рискнувший разойтись с советской властью по моральным и эстетическим соображениям? И сколько нужно мучить человека, чтобы он, наконец, умер? Галич казался несгибаемым. Его давили, а он жил. Его преследовали, унижали, били наотмашь, а он не отчаивался. Или не подавал виду. Или просто об этом уже не думал – скрывать свои страдания или не скрывать. Когда речь идёт об элементарном выживании, в зеркало уже смотреть некогда.

66. Инвалид

В апреле 1972 года с Галичем случился третий инфаркт. Отлучённый от Литфонда и всех писательских благ, Александр Аркадьевич лишился и доступа к литфондовской клинике. Он вообще ни в одну клинику не был бы принят, если бы ни верные друзья. Их усилиями он всё же почти конспиративно попал в литфондовскую больницу. И – выжил.

Потом его надоумили добиваться инвалидности. И он, действительно, отправился на медицинскую комиссию, решением которой Галичу была присвоена вторая группа инвалидности и пенсия в… 57 рублей. Для сведения – средняя заработная плата того времени составляла 120 рублей. Студенческая стипендия – 40 рублей. Килограмм докторской колбасы стоил 2 рубля 30 копеек.

Конечно, это было неприкрытым издевательством и даже хамством со стороны властей. И цель была совершенно ясна – растоптать, унизить, уничтожить, развенчать в глазах советской общественности. Мол, смотрите – ваш бывший кумир полное ничтожество, нищий бездельник, горький пьяница и наркоман…

Да – наркоман! Слухи о том, что Галич алкоголик и находится в наркотической зависимости, стали распространяться именно в те проклятые годы. И понятно, откуда… А он не был ни алкоголиком, ни наркоманом. Он, действительно, одно время принимал морфий во время тяжёлых сердечных приступов. Но как появились деньги, перешёл на более дорогое и эффективное лекарство. Вне больницы каких-либо наркотических средств Галич не принимал.

67. Диссидент поневоле

Самое поразительное, что Галич никогда не пошёл бы на конфронтацию с режимом сам. Он не хотел быть диссидентом, поскольку был бесконечно далёк от политики. Он никого не обличал, ни за что никого не агитировал. Он просто писал стихи – как диктовала его совесть. Писал то, что видел, писал так, как ощущал себя в этой жизни.

Почему же власти определили его своим врагом? Почему выбрали его в качестве цели? Отыскать ответ не так уж и сложно.

Следует понимать, что любая тоталитарная власть труслива по природе. Едва наткнувшись на сопротивление, она теряется, впадает в панику. История распада СССР убедительное тому подтверждение. А это означает, что тоталитарный режим сознательно выбирает в противники людей слабых, которые не могут оказать серьёзного сопротивления.

Как личность Галич слабым человеком не был. Но как фигура политическая – был величиной очень незначительной. Не идеолог какого-либо движения. Не борец за права граждан. Не оппонент общепринятой доктрине. Да, никто вообще – просто частный человек. Просто – поэт. Раздавить такого раз плюнуть.

Но – не осилили, как ни били. Не смогли ни пристрелить из-за угла, ни посадить в тюрьму. Не осмелились (и это именно про их трусость). Испугались…

Так иногда бывает, правда, крайне редко. Едет огромный слоноподобный танк. И выходит перед ним обычный человек. Танк водит пушкой, угрожает. А потом… пятится.

68. Парижская книга

В 1973 году Галича вызвали на беседу в КГБ. Юлить не стали – предложили выехать в Израиль. Галич ответа не дал, пообещал «подумать». Уезжать из СССР он не собирался. Здесь была его родина. Здесь он и хотел прожить остаток жизни…

Но в начале 1974 года в Париже вышла вторая книга стихов Галича – «Поколение обречённых». И это подстегнула власти к новым действиям. Галича стали, буквально, преследовать. В его квартире постоянно раздавались телефонные звонки, пугавшие Ангелину Николаевну и нервировавшие самого Александра Аркадьевича. Друзья приносили тревожные вести – органы добрались и до них, чтобы оказать давление на Галича. Состоялась ещё одна «беседа» на Лубянке – Галичу в очередной раз предложили выехать на постоянное жительство в Израиль.

Именно весной 1974 года Александр Аркадьевич решился на очень важный для него шаг. Иудей по происхождению, он решил креститься и принять православие. Когда его спросили, почему он сделал именно такой выбор, Галич ответил: «Иудейская религия очень хороша, но православие мне ближе».

Его крестил отец Александр Мень. Церемония происходила в небольшой подмосковной церкви. Рядом с Галичем в эти волнительные минуты были близкие друзья. Позже окрестилась и матушка Александра Аркадьевича Фани Борисовна.

Во время крещения отец Александр Мень надел на шею Галича большой золотой крест, купленный Александром Аркадьевичем на последние деньги. Галич не расставался с этим крестом до последнего дыхания.

69. Приглашение

Самим фактом православного крещения Галич дал понять, что в Израиль он выезжать не собирается. Но во время очередного визита в КГБ ему снова настоятельно рекомендовали подумать о выезде за рубеж, «иначе случиться может всякое». Это была уже угроза. И Галич задумался…

Самое ужасное – он был не один, а потому достать его можно было очень легко. О своей безопасности он особенно не беспокоился. Но о судьбе Нюши и дочери…

В эти дни (в начале июня 1974 года) из Норвегии пришло письмо – Галича приглашали в Осло на очередное чтение лекций о Станиславском. Он уже бывал в этой стране именно с лекциями о Станиславском. Когда-то ему даже предлагали там остаться, но Галич счёл это предложение смешным.

Что это было – случайное совпадение? Разумеется, нет. За судьбой поэта внимательно следили его давние друзья – через посольство Норвегии. И как только Галич сообщил, что его стараются выдворить из Советского Союза, а потому временную визу не дадут (он это придумал не сам, таков был ответ КГБ), норвежцы взялись за дело. Через некоторое время Александру Аркадьевичу снова позвонили из посольства Норвегии и сообщили, что на него оформлен нансеновский паспорт политического беженца, позволявший въехать в любую страну мира, подписавшую Конвенцию прав человека (то есть в любую страну Европы).

И вопрос был решён. Галич сдался. Он готов был выехать в Норвегию.

70. ОВИР

Израильская виза, уже оформленная на Галича, была аннулирована. Вместо неё поэт получил норвежскую визу. Впрочем, здесь не обошлось без приключений. Первоначально ОВИР в оформлении выездной визы в Норвегию Галичу отказал. Когда он потребовал объяснить причину, ему сказали: «А зачем вам временная виза? Уезжайте насовсем». На это Галичу ответить было уже нечего. Он согласился – оформляйте, я уеду.

Это были годы массового выезда евреев из СССР в Израиль. Маршрут для всех эмигрантов был одинаков. Самолёт «Москва – Вена». И уже из Вены эмигранты разъезжались по «своим» странам – кто в Израиль, кто в США, кто в Германию. Вена была тем Вавилоном, в котором зрела третья волна русской эмиграции. Здесь, в общежитиях переселенцев, бывшие советские люди встречались с первыми трудностями эмигрантской жизни.

Поскольку уезжать приходилось навсегда – Галич нисколько не заблуждался на счёт возможности возвращения, ему было уже немало лет, и частенько пошаливало сердце – московскую квартиру пришлось разорить. Часть вещей перевезли в дом матушки Галича на Малую Бронную, часть раздал друзьям. Ну, а что удалось продать – продали.

Денег на жизнь за границей было катастрофически мало. Да если бы и были, их бы Галичу вывезти не дали. Его же не отпускали – выгоняли. И очень надеялись, что долго он там не проживёт. Как в воду глядели.

71. Прощание

20 июня 1974 года Галич получил документы на выезд, в том числе и билет на самолет «Москва – Вена» на 25 июня. За день до отлёта, 24 июня, Галичи устроили прощальный обед.

В квартиру Александра Аркадьевича съехалась тьма тьмущая народа. Сам Александр Аркадьевич жестоко страдал от летней жары. Открытые окна не приносили прохлады. Галич с обнажённым торсом возлежал на диване. На его мокрой груди поблёскивал массивный золотой крест.

Для Александра Аркадьевича всегда было важно не что есть, а как есть. Даже простой семейный завтрак подавался на тонком фарфоре, стол сервировался серебром. И сейчас на столе были тарелки из семейного сервиза. Сок подавали в тонких стаканах, чай – в старинных чашках.

Галичу подали тарелку с жаренной картошкой и огурцами прямо на диван. Он ел лежа, запивая котлетку соком. А потом долго пил чай с лимоном и шумно отдувался.

Галич не очень хорошо себя чувствовал, но вёл себя, словно царственная особа. А гости всё шли, шли, шли. Улыбались, обнимали старого друга, желали счастливого пути. А выходя на лестничную клетку не могли удержаться от рыданий.

Атмосфера напоминала смесь свадьбы с похоронами. Понимали же – навсегда прощаются. До гробовой доски. Иллюзий ни у кого не осталось.

Галич почему-то нервничал. Как оказалось позже, он втайне надеялся, что увидит дочь Алёну. Не увидел. Ей об отъезде отца сообщила мать Валентина. А сама узнала лишь на следующий после отъезда Галича день. Александр Аркадьевич написал ей прощальное письмо.