Текст книги "Муслим Магомаев. Уникальный голос"

28. Стажёр театра оперы и балета

Весь зимний сезон 1962—1963 годов (до середины марта) Муслим пел в Азербайджанском театре оперы и балета. Больших спектаклей он не играл, но мог подменить заболевшего актёра. И репетировал, репетировал, репетировал. Труппа готовилась к большой серии выступлений в Москве – в рамках Декады культуры и искусства Азербайджана, проведение которой было запланировано на март 1963 года. В числе участников был и Муслим. В театре его по-прежнему считали самым перспективным баритоном, надеждой национальной оперы.

Бакинский театр – это очень красивая, акустически выстроенная, но всё же относительно небольшая сцена. В Москве же нужно было выступить в новом зале Кремлёвского Дворца съездов. Огромное помещение с несколько странной акустикой. У исполнителей возникало стойкое ощущение, что их голос существует отдельно. Приходилось учитывать фактор пространства, чтобы не ошибиться.

Весной 1963 года Муслим с коллегами отправился в Москву. Первые концерты, по воспоминаниям Магомаева, оставили ощущение какого-то неуюта и скованности. Зал был слишком грандиозным – фигура певца терялась на сцене, а голос звучал слишком масштабно. К этому несовпадению пришлось привыкать.

Но все выступления Магомаева награждались зрительскими аплодисментами. Он пел куплеты Мефистофеля из «Фауста» Шарля Гуно и арию Гасан-хана из национальной оперы «Кёр-оглы» Гаджибекова. Завершало выступление исполнение песен. Муслим в то время пел «Хотят ли русские войны».

29. Главный концерт

26 марта 1963 года состоялся последний, итоговый концерт Декады. Зал был полон. Были заняты все ложи. Концерт снимало телевидение. Было много журналистов.

Муслим вышел на сцену. Быстрый взгляд в зал. В правительственной ложе он узнал фигуру министра культуры Фурцевой. Рядом сидел… Иван Козловский – кумир юности Муслима. Тысячи внимательных глаз. И тишина, опустившаяся на величественный зал Дворца съездов.

Дирижёр Ниязи взмахнул палочкой. Заиграла музыка. И Муслим запел.

«Люди мира, на минуту встаньте!

Слушайте, слушайте: гудит со всех сторон —

Это раздается в Бухенвальде

Колокольный звон, колокольный звон.

Это возродилась и окрепла

В медном гуле праведная кровь.

Это жертвы ожили из пепла

И восстали вновь, и восстали вновь!

И восстали,

И восстали,

И восстали вновь!»

Голос Магомаева звучал уверенно и мощно. Он возносился под своды зала и обрушивался оттуда водопадом дивного звука. Это был голос мужчины, божественной красоты баритон, какого эта сцена ещё не слышала.

Из-за телевизионной камеры на мгновенье выглянул оператор – смахнул набежавшую слезу и снова спрятался за внушительным объективом. Слёзы навернулись на тысячи глаз. Кто-то ёжился от проникающего голоса Муслима. Кто-то, не отрываясь, заворожено смотрел на него, словно увидел редчайшее явление и боялся упустить его хотя бы на мгновенье. Кто-то просто приложил к глазам платок.

Затих последний аккорд. Муслим замолк. В зале повисла мертвенная тишина…

30. «Бухенвальдский набат»

А потом раздался шквал аплодисментов. Буря, грандиозная овация, всеобщее ликование. По сути, именно в этот день – 26 марта 1963 года песня «Бухенвальдский набат» пережила второе рождение. Написанная пять лет назад, она входила в «обязательную программу» любого концерта, состоявшего из песен патриотического и политического содержания, а таких концертов в то время было подавляющее большинство. Антивоенный гимн или даже реквием по безвинно погибшим жертвам. Но… эту песню нужно было спеть, как спел её Магомаев – чтобы он дошла до каждого сердца, чтобы вызвала у слушателей слёзы.

Этот концерт Муслим вспоминал с трудом. С одной стороны, он не испытывал какого-то страха перед огромной аудиторией. Он просто не боялся опозориться – здесь его ещё никто не знал. Это потом, когда он станет Народным артистом СССР, когда за его плечами будут победы на многочисленных фестивалях, Магомаев будет обмирать перед каждым выходом на сцену. Слава – это же ещё и огромная ответственность. Каждый раз он должен был петь лучше и лучше.

С другой стороны, он абсолютно не был ни в чём уверен. Большая сцена внушала тревогу. С этим нужно было справиться, отрешиться и от многотысячного зала, и от объективов телекамер.

Песня явно получилась. Муслим взглянул на дирижёра. Ниязи чуть заметно склонил голову. Заиграла музыка. И Магомаев запел на итальянском каватину Фигаро.

31. «Фигаро»

Муслим пел идеально. Каватина Фигаро – трудная в исполнительном смысле ария, которую приходится исполнять стремительным речитативом, выдерживая живую искрящуюся мелодию. Магомаев пел так, словно это была не главная сцена великой страны, и даже не театральные подмостки, а настоящая, лишённая сценической условности жизнь. Так поют за столом близким друзьям – с искренним чувством, полностью выкладываясь и не играя сложнейшими техническими приёмами. Голос Муслима звучал предельно естественно. И слушатели – тысячи, тысячи людей замерли. Перед ними, на их глазах, худенький восточный мальчик превратился в пружинистого, энергичного, сильного мужчину – предприимчивого, лукавого, блистательного. Это был… настоящий Фигаро!

Муслиму устроили овацию. Он бросил короткий взгляд на правительственную ложу. Рукоплескала Фурцева. Рукоплескал Иван Семёнович Козловский. Рукоплескал дядя Джамал, который был в той же ложе рядом с министром культуры СССР. В зале раздались возгласы: «Браво!»

Муслим дал знак дирижёру. Ниязи снова взмахнул палочкой. И Магомаев… спел каватину ещё раз – уже по-русски.

Позже дядя Джамал рассказал Муслиму, что Козловский сердито заметил: «Этот парень совсем себя не бережет, если такую трудную арию повторяет на бис. Что же он будет делать дальше?» А Фурцева без конца повторяла: «Наконец-то у нас появился настоящий баритон…».

32. «Большому кораблю – большое плавание»

Это был триумф. С этого момента и началось восхождение Магомаева к вершине исполнительской славы. В те дни Муслим получил множество восторженных оценок – от музыкальных критиков, коллег, любителей классической музыки, высокопоставленных чиновников. И ни одного сомнения, ни одной сниженной оценки, ни одного критического замечания. Магомаев не верил своим ушам.

Больше всего его тронул отзыв билетеров Кремлёвского дворца съездов. Они передали Магомаеву концертную программку, на которой написали: «Мы, билетеры – невольные свидетели восторгов и разочарований зрителей. Радуемся Вашему успеху в таком замечательном зале. Надеемся еще услышать Вас и Вашего Фигаро на нашей сцене. Большому кораблю – большое плавание!». Эту программку Муслим хранил до последнего дня жизни…

На следующий день Муслим пришёл к Тофику Кулиеву, руководителю концертов Декады, и попросил прощения за то, что вынужден взять паузу. Магомаев очень устал и нуждался в отдыхе. В ответ Кулиев сообщил, что Муслима ждёт некий важный человек, который… сам расскажет, зачем явился.

Это был какой-то функционер из министерства культуры. Он сообщил Муслиму, что тот должен явиться завтра в Большой театр на прослушивание.

– Какое прослушивание, зачем? Я не хочу быть артистом Большого театра!

– Не артистом, только стажёром, – заметил чиновник.

– Тем более! – заявил Магомаев. – Я житель Баку и работаю в бакинском театре.

Его звали, а он не согласился. Не хотел существовать на вторых ролях, участвовать в бесконечных театральных интригах. Дядя Джамал был очень расстроен. Но Муслим настоял на своём.

33. Сольный концерт

Отказ Магомаева от карьеры оперного баритона в главном театре страны очень огорчил и его родных, и руководителей Азербайджана. Но Магомаев знал, что делает. Он работал, учился в консерватории (в которую Муслим поступил в том же 1963 году), чувствовал себя человеком независимым. И он хотел петь, а не числиться во втором или даже в третьем составе труппы Большого театра. Этот отказ в Москве запомнили. И предложили Муслиму дебютировать на сцене Большого театра после второй стажировки в Италии. Но без репетиций – приехал, и сразу на сцену. Муслим снова отказался. Больше его в Большой театр не приглашали…

Через четыре дня после заключительного концерта Декады культуры и искусства Азербайджана, 30 марта 1963 года, все первые полосы советских газет обошёл репортаж ТАСС, в котором говорилось: «Самый большой, можно сказать, редкий успех достался Муслиму Магомаеву. Его великолепные вокальные данные, блистательная техника дают основание говорить, что в оперу пришел богато одаренный молодой артист…».

По стране словно прокатилась волна. Телевидение продемонстрировало запись заключительного концерта Декады, и каватину Фигаро смогли увидеть и услышать миллионы советских людей. О Магомаеве писали все газеты и журналы, которые в той или иной степени освещали события культурной жизни СССР. Наконец, Муслиму предложили провести первый в его жизни сольный концерт – в зале Московской филармонии.

34. От классики – к эстраде

Вечером 10 ноября 1963 года концертный зал Московской филармонии был полон народу. Зрителей было столько, что люди стояли в проходах. Позже Магомаеву сообщили, что в давке за билетами были начисто снесены двери филармонии.

В программе значились два отделения – по восемь арий в каждой. Бах, Гендель, Моцарт, Россини, Шуберт, Чайковский, Рахманинов, Гаджибеков. Магомаев спел первое отделение. Публика не отпускала его на антракт. После второго отделения зал, не желая расходиться, поднялся и устроил Муслиму нескончаемую овацию. Певец вышел за кулисы. И через минуту вернулся. Свет в зале снова был приглушен. Вспыхнули сценические прожекторы. Началось третье, незапланированное отделение.

Теперь Муслим пел итальянские песни. Потом перешёл на современные. Он спел ещё семь песен. Начал раскланиваться. Публика рванулась к сцене, засыпая его цветами. И – аплодисменты, аплодисменты, аплодисменты…

Что он мог сделать? Люди не желали расходиться! Осветители выключили свет, оставив только дежурный. Но это не погнало зрителей к выходу. Зал никто не покинул.

И Муслим сдался. Он сел за рояль. Заиграл и – запел. Он пел итальянские песни «Коме прима», «Гуарда че луна». Потом заиграл мелодию Адриано Челентано «Двадцать четыре тысячи поцелуев». И это была уже не классическая итальянская баллада. Это был твист…

10 ноября 1963 года стал днём триумфа молодого Муслима Магомаева. На следующее утро он проснулся мегазвездой вселенского масштаба.

35. Поклонники

Этот первый сольный концерт задал Магомаеву стандарт проведения подобных выступлений – в первом отделении обязательно классика, во втором – эстрадные композиции и песни. И это было не меньшей новацией, чем уникальный голос Муслима. До него оперные и эстрадные номера никогда не смешивались. Но Магомаев был вокалистом синтетическим, универсальным. Ему в равной степени давалась и оперная ария, и современная песня. Специально для исполнения песен он ввёл в оркестр гитару, басы и ударные. И как только завершалась оперная часть концерта, оркестр превращался в эстрадно-симфонический…

Как известно, короля делает свита. Кто были поклонники Магомаева? Очень разная – по уровню образования, по профессиям, по возрасту – публика. Но среди поклонников его таланта есть и великие имена. Например, Клавдия Шульженко, которая говорила: «Как только Магомаев появился – это стало явлением. Он был на голову выше всех молодых. Он всем безумно нравился». Или патриарх оперной сцены Иван Козловский, который сердился на Муслима за то, что тот не бережёт свой удивительный голос. Или Арно Бабаджанян, композитор, написавший множество песен специально для Магомаева. Или Александра Пахмутова, которую и вовсе представлять не надо, ибо она сама – целая эпоха в русской современной музыке.

И были сотни тысяч и даже миллионы простых советских людей. Они слушали оперные арии Магомаева и ждали его песен. Потом слушали песни и вспоминали оперные арии. Возможно, заслуга Муслима заключается ещё и в том, что он приобщил к классике огромный пласт сограждан, который раньше высокого искусства чурался, заявляя, что «оно ему непонятно». Магомаев доказал – понятно, очень даже понятно. И даже горячо любимо.

36. Италия

Летом 1963 года Муслим «вытянул очередной выигрышный билет» – он получил направление на стажировку в Италию. Ему и четырём талантливым оперным певцам Владимиру Атлантову, Янису Заберу, Анатолию Соловьяненко и Николаю Кондратюку предстояло провести театральный сезон (то есть несколько месяцев до конца весны 1964 года) в Милане в стенах знаменитого на весь мир оперного театра «Ла Скала». И всё это время заниматься совершенствованием вокала с опытнейшими педагогами. Это была акция культурного межгосударственного обмена, превратившаяся за несколько лет в традицию – в ответ Италия присылала на стажировку в Большой театр пять молодых балерин.

Направление в Италию было не каким-то волевым решением высокого московского начальства. Претендентам предстояло пройти строгий отборочный конкурс. Муслим своё право выиграл не без труда – против его кандидатуры проголосовала председатель отборочной комиссии великая певица Ирина Архипова. Много лет спустя она призналась в этом Муслиму. И он на неё нисколько не обиделся.

Соловьяненко и Кондратюк ехали в Италию не впервые – это была их вторая стажировка. А потому они взялись быть добровольными гидами для новичков. В январе 1964 года Муслим попрощался с дядей Джамалом и тётей Мурой (супругой дяди), попросил прощения за то, что не принимал участия в похоронной церемонии бабушки (Муслим, человек крайне впечатлительный, очень тяготился этими обрядами и всю жизнь избегал похорон). Напутствовала стажёров министр культуры Фурцева. Она настойчиво рекомендовала ребятам «не застревать на витринах» и заработанные в Италии деньги тратить на родине.

В Италию они отправились через всю Европу поездом.

37. «Ла Скала»

В Милане их поселили в очень скромной гостинице «Сити-отель» на проспекте Буэнос-Айрес. Номера были отдельные, но без особых изысков – душем был оборудован только номер старосты группы стажёров Николая Кондратюка.

В первый день стажёрам дали отдохнуть, а на второй пригласили в кафе при театре, где состоялось знакомство с директором «Ла Скала» Антонию Гирингелли. Муслима поразило то, что синьор Гирингелли работал в театре совершенно бесплатно, а на жизнь зарабатывал производством обуви – у директора театра была своя фабрика.

Потом состоялось знакомство с педагогами. Вокал стажёрам из России должен был преподавать Дженарро Барра, а специалистом по разучиванию оперных партий был Энрико Пьяцца. Оба очень пожилые, оба на пенсии и оба подрабатывали консультантами и педагогами. Барра в своё время был настоящей звездой итальянской оперы. В семьдесят три года он обладал молодым сильным голосом. Магомаева, который бывал у Барра дома, поразили портреты Карузо, Руффо, Баттистини, висящие на стенах – все с дарственными надписями «маэстро Барра».

Пьяцца в молодые годы работал ассистентом Артуро Тосканини. А в преклонные годы выполнял функции концертмейстера. Русских стажёров он «натаскивал» на правильное итальянское произношение, требовал безупречной артикуляции и чёткого исполнения всех арий.

Занятия начались с прослушивания. И тут всех поразил Атлантов. Итальянцы не ожидали услышать столь мощный голос.

38. Первая стажировка

Занятия шли по весьма насыщенному расписанию. Первый час – занятия вокалом с Дженарро Барра, затем, с одиннадцати часов, работа под руководством Энрико Пьяцца. Муслим и его товарищи поначалу уставали. Сказались и некоторые трения в самой группе стажёров.

Дело было в том, что Магомаев приехал в Италию уже очень популярным певцом. Его, буквально, не отпускали советские журналисты – и работающие в Москве, которые звонили по утрам и поздними вечерами, и те, что работали в Италии. Бесконечные интервью, фотосессии, самые неожиданные вопросы. Однажды утром накануне 8 марта в номере Магомаева раздался телефонный звонок. Это была Москва, Муслима просили поздравить с праздником советских женщин. Что он и сделал – ещё толком не проснувшись и не придав своему голосу соответствующее торжественное выражение. Дядя Джамал потом со смехом говорил: «Очень чувствовалось, с каким неудовольствием ты поздравлял наших женщин…».

Внимание прессы к Магомаеву не нравилось его товарищам. Задетыми почувствовали себя киевляне Кондратюк и Соловьяненко. Магомаев был так расстроен, что в начале марта… запросился домой. В конце концов, группа распалась на маленькие землячества. Магомаев и Атлантов (оба бакинцы) создали свой «маленький коллектив» и стали держаться особняком. Интриги улеглись. Всё же ребята приехали в Милан шлифовать своё вокальное мастерство, а не «меряться популярностью».

39. Вторая стажировка

Не занятиями едиными жили советские стажёры в Италии. Они были совсем ещё молодыми людьми, смотревшими на мир широко открытыми глазами. Жадно впитывали впечатления, ездили по стране (это была их награда за успехи) и… страдали от безденежья. По договорённости на межправительственном уровне стипендию советским стажёрам выплачивала итальянская сторона – сто десять тысяч лир, эквивалент ста пятидесяти советских рублей. Ребята просили Гирингелли прибавить стипендию, но тот лишь посочувствовал им. Он не мог увеличить стипендию в одностороннем порядке – одновременно стипендию должна были увеличить и итальянским балеринам, стажирующимся в Большом театре. И стажёрам пришлось экономить. Итальянские балерины тоже жаловались на скудость стипендии, хотя сто пятьдесят рублей считались в СССР хорошей зарплатой.

На стажировку Магомаев приехал практически с готовым номером – он шлифовал своего Фигаро и очень рассчитывал сыграть в «Ла Скала» главную роль в «Севильском цирюльнике». Но этого так и не произошло – итальянским стажёркам не дали выступить в Большом театре, Италия ответила советской стороне тем же…

Подошла к концу первая стажировка в Италии. Группа вернулась в Москву. Но вскоре Магомаев и Атлантов снова отправились в Милан, уже самолётом – на второй сезон стажировки. А с ними новые друзья – певцы Хендрик Крумм, Виргилиус Норейка, Ваган Миракян и педагог Павел Герасимович Лисициан. Сюда же в «Ла Скала» в третий раз приехал Анатолий Соловьяненко, который занимался с Дженарро Барра уже по линии ЮНЕСКО.

40. Итоговый концерт

Во время второй стажировки Муслим готовил партию Скарпиа в опере «Тоска» Пуччини. Те же преподаватели, тот же театр. Но к тому времени Барра и Пьяцца отдали своим ученикам всё, что могли. Атлантов и Магомаев заскучали – они, по сути, без конца повторяли то, что уже знали и умели.

Свободное время, которого во время второй стажировки оказалось неожиданно много, друзья тратили на прогулки по Милану, на кинотеатры, в которых смотрели фильмы ужасов (в СССР такого кино попросту не было), и на ресторанчики, в которых поражали итальянцев способностью крепко выпить…

Подошла к концу и вторая стажировка. Стажёры усиленно готовились к итоговым спектаклям, но им снова не дали выступить – по тем же причинам, что и во время первой стажировки. В искусство вмешалась политика. Итальянских балерин-стажёрок в Москве почему-то невзлюбили.

В результате наши стажёры отчитались о двух сезонах, проведённых в «Ла Скала», концертом на малой сцене – «Ла Пикколо Скала». 1 апреля 1965 года Муслим спел итальянским слушателям несколько русских песен – всё, что можно было уместить в куцей концертной программе. Но среди этих песен был и шаляпинский шедевр «Вдоль по Питерской». Исполнение Магомаева вызвало бурю восторга. Со сцены он ушёл под шквал аплодисментов и крики «Браво!».

Когда стажёры прощались со своими педагогами, Муслим с удивлением увидел на лице Энрико Пьяцца слёзы. Этот немногословный строгий человек привязался к своим ученикам всем сердцем. А Муслим полагал, что они ему ужасно надоели.

41. Париж, «Олимпия»

И всё же «Севильского цирюльника» и «Тоску» Магомаев спел. И не раз или два, а десятки раз. Вернувшись в Советский Союз, он стал ведущим солистом оперного театра в своём родном Баку. И очень много гастролировал по стране, выступая и с оперными спектаклями, и в концертах. Каватина Фигаро в его исполнении стала признанной классикой. Произношение Муслима, которому могли позавидовать урождённые итальянцы, западная манера пения – Муслим проговаривал речитатив Фигаро в два раза быстрей, чем это было принято у нас, не допуская при этом ни одной ошибки, всё это выводило его в круг лучших исполнителей классической оперы. Но вместе с тем он продолжал пополнять свой песенный репертуар. И в его концертных программах были уже не только шаляпинская классика и песни итальянских партизан, но и вполне современные композиции.

Летом 1966 года Магомаева пригласили выступить в составе большой труппы советских артистов в знаменитом парижском театре «Олимпия». Этот роскошный зал мечта любого эстрадного исполнителя. Муслим, буквально, загорелся. Но… руководство Азербайджана решило, что певец «слишком мало выступает на родине, в Баку». И наложило на поездку в Париж запрет.

Магомаев бросился к министру культуры СССР Фурцевой. Впоследствии он часто говорил, что относится к Фурцевой с большим уважением. Для Магомаева Екатерина Алексеевна была и защитником, и заботливой опекуншей. Признавая все несовершенства советской системы управления культурой, Муслим Магометович говорил, что без Фурцевой его бы «попросту съели». Молодой артист, самоутверждающийся, многого ещё не знающий – уничтожили бы в два счёта…

Заступничество Фурцевой сработало – Магомаев вылетел в Париж. Правда, в день своего первого выступления.