Текст книги "Кому на Руси жить хорошо"

 
Аммирал-вдовец по морям ходил,
По морям ходил, корабли водил,
Под Ачаковым бился с туркою,
Наносил ему поражение,
И дала ему государыня
Восемь тысяч душ в награждение.
 
 
В той ли вотчине припеваючи
Доживает век аммирал-вдовец,
И вручает он, умираючи,
Глебу-старосте золотой ларец.
«Гой ты, староста! береги ларец!
Воля в нем моя сохраняется:
Из цепей-крепей на свободушку
Восемь тысяч душ отпускается!»
Аммирал-вдовец на столе лежит,
Дальний родственник хоронить катит.
Схоронил, забыл! Кличет старосту
И заводит с ним речь окольную;
Все повыведал, насулил ему
Горы золота, выдал вольную…
Глеб – он жаден был – соблазняется:
Завещание сожигается!
На десятки лет, до недавних дней
Восемь тысяч душ закрепил злодей,
С роду, с племенем; что народу-то!
Что народу-то! с камнем в воду-то!
Все прощает Бог, а Иудин грех
Не прощается.
Ой мужик! мужик! ты грешнее всех,
И за то тебе вечно маяться!
                 _____
 
 
Суровый и рассерженный,
Громовым, грозным голосом
Игнатий кончил речь.
Толпа вскочила на ноги,
Пронесся вздох, послышалось:
«Так вот он, грех крестьянина!
И впрямь страшенный грех».
– И впрямь: нам вечно маяться,
Ох-ох!.. – сказал сам староста,
Опять убитый, в лучшее
Не верующий Влас.
И скоро поддававшийся,
Как горю, так и радости,
«Великий грех! великий грех!» —
Тоскливо вторил Клим.
Площадка перед Волгою,
Луною освещенная,
Переменилась вдруг.
Пропали люди гордые,
С уверенной походкою,
Остались вахлаки,
Досыта не едавшие,
Несолоно хлебавшие,
Которых вместо барина
Драть будет волостной,
К которым голод стукнуться
Грозит: засуха долгая,
А тут еще – жучок!
Которым прасол-выжига
Урезать цену хвалится
На их добычу трудную,
Смолу, слезу вахлацкую, —
Урежет, попрекнет:
«За что платить вам много-то?
У вас товар некупленный,
Из вас на солнце топится
Смола, как из сосны!»
Опять упали бедные
На дно бездонной пропасти,
Притихли, приубожились,
Легли на животы;
Лежали, думу думали
И вдруг запели. Медленно,
Как туча надвигается,
Текли слова тягучие.
Так песню отчеканили,
Что сразу наши странники
Упомнили ее:
 

 
             Стоит мужик —
             Колышется,
             Идет мужик —
             Не дышится!
 
 
             С коры его
             Распучило,
             Тоска-беда
             Измучила.
 
 
             Темней лица
             Стеклянного
             Не видано
             У пьяного.
 
 
             Идет – пыхтит,
             Идет – и спит,
             Прибрел туда,
             Где рожь шумит.
 
 
             Как идол стал
             На полосу,
             Стоит, поет
             Без голосу:
 
 
             «Дозрей, дозрей,
             Рожь-матушка!
             Я пахарь твой,
             Панкратушка!
 
 
             Ковригу съем
             Гора горой,
             Ватрушку съем
             Со стол большой!
 
 
             Все съем один,
             Управлюсь сам.
             Хоть мать, хоть сын
             Проси – не дам!»
                   ____
 
 
«Ой батюшки, есть хочется!» —
Сказал упалым голосом
Один мужик; из пещура
Достал краюху – ест.
«Поют они без голосу,
А слушать – дрожь по волосу!» —
Сказал другой мужик.
И правда, что не голосом —
Нутром – свою «Голодную»
Пропели вахлаки.
Иной во время пения
Стал на ноги, показывал,
Как шел мужик расслабленный,
Как сон долил голодного,
Как ветер колыхал,
И были строги, медленны
Движенья. Спев «Голодную»,
Шатаясь, как разбитые,
Гуськом пошли к ведерочку
И выпили певцы.
 
 
«Дерзай!» – за ними слышится
Дьячково слово; сын его
Григорий, крестник старосты,
Подходит к землякам.
«Хошь водки?» – Пил достаточно,
Что тут у вас случилося?
Как в воду вы опущены?.. —
«Мы?.. что ты?..» – Насторожились,
Влас положил на крестника
Широкую ладонь.
– Неволя к вам вернулася?
Погонят вас на барщину?
Луга у вас отобраны? —
«Луга-то?.. Шутишь, брат!»
– Так что ж переменилося?..
Закаркали «Голодную»,
Накликать голод хочется? —
«Никак, и впрямь ништо!» —
Клим как из пушки выпалил;
У многих зачесалися
Затылки, шепот слышится:
«Никак, и впрямь ништо!»
 
 
«Пей, вахлачки, погуливай!
Все ладно, все по-нашему,
Как было ждано-гадано,
Не вешай головы!»
 
 
– По-нашему ли, Климушка?
А Глеб-то?..
 
 
                  Потолковано
Немало: в рот положено,
Что не они ответчики
За Глеба окаянного,
Всему виною: крепь!
– Змея родит змеенышей,
А крепь – грехи помещика,
Грех Якова несчастного,
Грех Глеба родила!
Нет крепи – нет помещика,
До петли доводящего
Усердного раба,
Нет крепи – нет дворового
Самоубийством мстящего
Злодею своему,
Нет крепи – Глеба нового
Не будет на Руси!
 
 
Всех пристальней, всех радостней
Прослушал Гришу Пров:
Осклабился товарищам
Сказал победным голосом:
«Мотайте-ка на ус!»
Пошло, толпой подхвачено,
О крепи слово верное
Трепаться: «Нет змеи —
Не будет и змеенышей!»
Клим Яковлев Игнатия
Опять ругнул: «Дурак же ты!»
Чуть-чуть не подрались!
Дьячок рыдал над Гришею:
«Создаст же Бог головушку!
Недаром порывается
В Москву, в новорситет!»
А Влас его поглаживал:
«Дай Бог тебе и серебра,
И золотца, дай умную,
Здоровую жену!»
– Не надо мне ни серебра,
Ни золота, а дай, Господь,
Чтоб землякам моим
И каждому крестьянину
Жилось вольготно-весело
На всей святой Руси! —
Зардевшись, словно девушка,
Сказал из сердца самого
Григорий – и ушел.
             ____
 
 
Светает. Снаряжаются
Подводчики. «Эй, Влас Ильич!
Иди сюда, гляди, кто здесь!» —
Сказал Игнатий Прохоров,
Взяв к бревнам приваленную
Дугу. Подходит Влас,
За ним бегом Клим Яковлев;
За Климом – наши странники
(Им дело до всего):
За бревнами, где нищие
Вповалку спали с вечера,
Лежал какой-то смученной,
Избитый человек;
На нем одежа новая,
Да только вся изорвана,
На шее красный шелковый
Платок, рубаха красная,
Жилетка и часы.
Нагнулся Лавин к спящему,
Взглянул и с криком: «Бей его!» —
Пнул в зубы каблуком.
Вскочил детина, мутные
Протер глаза, а Влас его
Тем временем в скулу.
Как крыса прищемленная,
Детина пискнул жалобно —
И к лесу! Ноги длиные,
Бежит – земля дрожит!
Четыре парня бросились
В погоню за детиною.
Народ кричал им: «Бей его!» —
Пока в лесу не скрылися
И парни, и беглец.
 
 
«Что за мужчина? – старосту
Допытывали странники. —
За что его тузят?»
 
 
– Не знаем, так наказано
Нам из села Тискова,
Что буде где покажется
Егорка Шутов – бить его!
И бьем. Подъедут тисковцы,
Расскажут. Удоволили? —
Спросил старик вернувшихся
С погони молодцов.
 
 
«Догнали, удоволили!
Побег к Кузьмо-Демьянскому,
Там, видно, переправиться
За Волгу норовит».
 
 
«Чудной народ! бьют сонного,
За что про что не знаючи…»
 
 
– Коли всем миром велено:
«Бей!» – стало, есть за что! —
Прикрикнул Влас на странников. —
Не ветрогоны тисковцы,
Давно ли там десятого
Пороли? Не до шуток им.
Гнусь-человек! Не бить его,
Так уж кого и бить?
Не нам одним наказано,
От Тискова по Волге-то
Тут деревень четырнадцать, —
Чай, через все четырнадцать
Прогнали, как сквозь строй!
 
 
Притихли наши странники.
Узнать-то им желательно,
В чем штука? да прогневался
И так уж дядя Влас.
                 ____
 
 
Совсем светло. Позавтракать
Мужьям хозяйки вынесли:
Ватрушки с творогом,
Гусятина (прогнали тут
Гусей; три затомилися,
Мужик их нес подмышкою:
«Продай! помрут до городу!» —
Купили ни за что).
Как пьет мужик, толковано
Немало, а не всякому
Известно, как он ест.
Жаднее на говядину,
Чем на вино, бросается.
Был тут непьющий каменщик,
Так опьянел с гусятины,
На что твое вино!
Чу! слышен крик: «Кто едет-то!
Кто едет-то!» Наклюнулось
Еще подспорье шумному
Веселью вахлаков.
Воз с сеном приближается,
Высоко на возу
Сидит солдат Овсяников,
Верст на двадцать в окружности
Знакомый мужикам,
И рядом с ним Устиньюшка,
Сироточка-племянница,
Поддержка старика.
Райком кормился дедушка,
Москву да Кремль показывал,
Вдруг инструмент испортился,
А капиталу нет!
Три желтенькие ложечки
Купил – так не приходятся
Заученные натвердо
Присловья к новой музыке.
Народа не смешат!
Хитер солдат! по времени
Слова придумал новые,
И ложки в ход пошли.
Обрадовались старому:
«Здорово, дедко! спрыгни-ка,
Да выпей с нами рюмочку,
Да в ложечки ударь!»
– Забраться-то забрался я,
А как сойду, не ведаю:
Ведет! – «Небось до города
Опять за полной пенцией?
Да город-то сгорел!»
– Сгорел? И поделом ему!
 
 
Сгорел? так я до Питера! —
«Чай, по чугунке тронешься?»
Служивый посвистал:
– Недолго послужила ты
Народу православному,
Чугунка бусурманская!
Была ты нам люба,
Как от Москвы до Питера
Возила за три рублика,
А коли семь-то рубликов
Платить, так черт с тобой!
 
 
«А ты ударь-ка в ложечки, —
Сказал солдату староста, —
Народу подгулявшего
Покуда тут достаточно,
Авось дела поправятся.
Орудуй живо, Клим!»
(Влас Клима недолюбливал,
А чуть делишко трудное,
Тотчас к нему: «Орудуй, Клим!» —
А Клим тому и рад.)
 
 
Спустили с возу дедушку.
Солдат был хрупок на ноги,
Высок и тощ до крайности;
На нем сюртук с медалями
Висел, как на шесте.
Нельзя сказать, чтоб доброе
Лицо имел, особенно
Когда сводило старого —
Черт чертом! Рот ощерится,
Глаза – что угольки!
 
 
Солдат ударил в ложечки,
Что было вплоть до берегу
Народу – все сбегается.
Ударил – и запел:
 
 
Тошен свет,
Правды нет,
Жизнь тошна,
Боль сильна.
 
 
Пули немецкие,
Пули турецкие,
Пули французские,
Палочки русские!
 
 
Тошен свет,
Хлеба нет,
Крова нет,
Смерти нет.
 
 
Ну-тка, с редута-то с первого номеру,
Ну-тка, с Георгием – по́ миру, по́́ миру!
 
 
У богатого,
У богатины
Чуть не подняли
На рогатину!
Весь в гвоздях забор
Ощетинился,
А хозяин-вор
Оскотинился.
 
 
Нет у бедного
Гроша медного:
«Не взыщи, солдат!»
– И не надо, брат! —
 
 
Тошен свет,
Хлеба нет,
Крова нет,
Смерти нет!
 
 
Только трех Матрен
Да Луку с Петром
Помяну добром.
У Луки с Петром
Табачку нюхнем,
А у трех Матрен
Провиант найдем.
 
 
У первой Матрены
Груздочки ядрены,
Матрена вторая
Несет каравая,
У третьей водицы попью из ковша:
Вода ключевая, а мера – душа!
 
 
Тошен свет,
Правды нет,
Жизнь тошна,
Боль сильна.
            ____
 
 
Служивого задергало,
Опершись на Устиньюшку,
Он поднял ногу левую
И стал ее раскачивать,
Как гирю на весу;
Проделал то же с правою,
Ругнулся: «Жизнь проклятая!» —
И вдруг на обе стал.
 
 
«Орудуй, Клим!» По-питерски
Клим дело оборудовал:
По блюдцу деревянному
Дал дяде и племяннице,
Поставил их рядком,
А сам вскочил на бревнышко
И громко крикнул: «Слушайте!»
(Служивый не выдерживал
И часто в речь крестьянина
Вставлял словечко меткое
И в ложечки стучал.)
 

Клим

 
Колода есть дубовая
У моего двора,
Лежит давно: из младости
Колю на ней дрова,
Так та не столь изранена,
Как господин служивенькой.
Взгляните: в чем душа!
 

Солдат

 
Пули немецкие,
Пули турецкие,
Пули французкие,
Палочки русские.
 

Клим

 
А пенциону полного
Не вышло, забракованы
Все раны старика;
Взглянул помощник лекаря,
Сказал: «Второразрядные!
По ним и пенцион».
 

Солдат

 
Полного выдать не велено:
Сердце насквозь не прострелено!
 
 
(Служивый всхлипнул; в ложечки
Хотел ударить – скорчило!
Не будь при нем Устиньюшки,
Упал бы старина.)
 

Клим

 
Солдат опять с прошением.
Вершками раны смерили
И оценили каждую
Чуть-чуть не в медный грош.
Так мерил пристав следственный
Побои на подравшихся
На рынке мужиках:
«Под правым глазом ссадина,
Величиной с двугривенной,
В средине лба пробоина
В целковый. Итого:
На рубль пятнадцать с деньгою
Побоев…» Приравняем ли
К побоищу базарному
Войну под Севастополем,
Где лил солдатик кровь?
 

Солдат

 
Только горами не двигали,
А на редуты как прыгали!
Зайцами, белками, дикими кошками,
Там и простился я с ножками,
С адского грохоту, свисту оглох,
С русского голоду чуть не подох.
 

Клим

 
Ему бы в Питер надобно
До Комитета раненых.
Пеш до Москвы дотянется,
А дальше как? Чугунка-то
Кусаться начала!
 

Солдат

 
Важная барыня! гордая барыня!
Ходит, змеею шипит;
«Пусто вам! пусто вам! пусто вам!» —
Русской деревне кричит;
В рожу крестьянину фыркает,
Давит, увечит, кувыркает,
Скоро весь русский народ
Чище метлы подметет!
               ____
 
 
Солдат слегка притопывал
И слышалось, как стукалась
Сухая кость о кость,
А Клим молчал: уж двинулся
К служивому народ.
Все дали: по копеечке,
По грошу, на тарелочках
Рублишко набрался…
               ____
 
 
Пир кончился, расходится
Народ. Уснув, осталися
Под ивой наши странники,
И тут же спал Ионушка
Да несколько упившихся
Не в меру мужиков.
Качаясь, Савва с Гришею
Вели домой родителя
И пели; в чистом воздухе
Над Волгой, как набатные,
Согласные и сильные
Гремели голоса:
 
 
Доля народа,
Счастье его,
Свет и свобода
Прежде всего!
 
 
Мы же немного
Просим у Бога:
Честное дело
Делать умело
Силы нам дай!
 
 
Жизнь трудовая —
Другу прямая
К сердцу дорога,
Прочь от порога,
Трус и лентяй!
То ли не рай?
 
 
Доля народа,
Счастье его,
Свет и свобода
Прежде всего!..
 

Эпилог
Гриша Добросклонов

I

 
Беднее захудалого
Последнего крестьянина
Жил Трифон. Две каморочки:
Одна с дымящей печкою,
Другая в сажень – летняя,
И вся тут недолга;
Коровы нет, лошадки нет,
Была собака Зудушка,
Был кот – и те ушли.
 
 
Спать уложив родителя,
Взялся за книгу Саввушка,
А Грише не сиделося,
Ушел в поля, в луга.
 
 
У Гриши – кость широкая,
Но сильно исхудалое
Лицо – их недокармливал
Хапуга эконом.
Григорий в семинарии
В час ночи просыпается
И уж потом до солнышка
Не спит – ждет жадно ситника,
Который выдавался им
Со сбитнем по утрам.
Как ни бедна вахлачина,
Они в ней отъедалися,
Спасибо Власу-крестному
И прочим мужикам!
Платили им молодчики,
По мере сил, работою,
По их делишкам хлопоты
Справляли в городу.
Дьячок хвалился детками,
А чем они питаются —
И думать позабыл.
Он сам был вечно голоден,
Весь тратился на поиски,
Где выпить, где поесть.
И был он нрава легкого,
А будь иного, вряд ли бы
И дожил до седин.
Его хозяйка Домнушка
Была куда заботлива,
Зато и долговечности
Бог не дал ей. Покойница
Всю жизнь о соли думала:
Нет хлеба – у кого-нибудь
Попросит, а за соль
Дать надо деньги чистые,
А их во всей вахлачине,
Сгоняемой на барщину,
По году гроша не было!
Вахлак тянул «Голодную»
И без соли – приправленный
Корою – хлеб жевал.
И то уж благо: с Домною
Делился им; младенцами
Давно в земле истлели бы
Ее родные деточки,
Не будь рука вахлацкая
Щедра чем Бог послал.
 
 
Батрачка безответная
На каждого, кто чем-нибудь
Помог ей в черный день,
Всю жизнь о соли думала,
О соли пела Домнушка,
Стирала ли, косила ли,
Баюкала ли Гришеньку,
Любимого сынка.
Как сжалось сердце мальчика,
Когда крестьянки вспомнили
И спели песню Домнину
(Прозвал ее «Соленою»
Находчивый вахлак).
 

 
Никто, как Бог!
Не ест, не пьет
Меньшой сынок,
Гляди – умрет!
 
 
Дала кусок,
Дала другой —
Не ест, кричит:
«Посыпь сольцой!»
 
 
А соли нет,
Хоть бы щепоть!
«Посыпь мукой», —
Шепнул Господь.
 
 
Раз-два куснул,
Скривил роток.
«Соли еще!» —
Кричит сынок.
 
 
Опять мукой…
А на кусок
Слеза рекой!
Поел сынок!
 
 
Хвалилась мать —
Сынка спасла…
Знать, солона
Слеза была!..
 
 
Запомнил Гриша песенку
И голосом молитвенным
Тихонько в семинарии,
Где было тёмно, холодно,
Угрюмо, строго, голодно,
Певал – тужил о матушке
И обо всей вахлачине,
Кормилице своей.
И скоро в сердце мальчика
С любовью к бедной матери
Любовь ко всей вахлачине
Слилась, – и лет пятнадцати
Григорий твердо знал уже,
Кому отдаст всю жизнь свою
И за кого умрет.
 
 
Довольно демон ярости
Летал с мечом карающим
Над Русскою землей.
Довольно рабство тяжкое
Одни пути лукавые
Открытыми, влекущими
Держало на Руси!
Над Русью оживающей
 
 
Святая песня слышится,
То ангел милосердия,
Незримо пролетающий
Над нею, души сильные
Зовет на честный путь.
             ____
 
 
Средь мира дольного
Для сердца вольного
     Есть два пути.
 
 
Взвесь силу гордую,
Взвесь волю твердую:
     Каким идти?
 
 
Одна просторная —
Дорога торная,
     Страстей раба,
 
 
По ней громадная,
К соблазну жадная,
     Идет толпа.
 
 
О жизни искренней,
О цели выспренней
     Там мысль смешна.
 
 
Кипит там вечная
Бесчеловечная
     Вражда-война
 
 
За блага бренные…
Там души пленные
     Полны греха.
 
 
На вид блестящая,
Там жизнь мертвящая
     К добру глуха.
 
 
Другая – тесная
Дорога, честная,
     По ней идут
 
 
Лишь души сильные,
Любвеобильные
     На бой, на труд
 
 
За обойденного,
За угнетенного,
     Умножь их круг,
 
 
Иди к униженным,
Иди к обиженным —
     И будь им друг!
          _____
 
 
И ангел милосердия
Недаром песнь призывную
Поет – ей внемлют чистые, —
Немало Русь уж выслала
Своих сынов, отмеченных
Печатью дара Божьего,
На честные пути,
Немало их оплакала
(Увы! звездой падучею
Проносятся они!).
Как ни темна вахлачина,
Как ни забита барщиной
И рабством – и она,
Благословясь, поставила
В Григорье Добросклонове
Такого посланца…
 

II

 
Григорий шел задумчиво
Сперва большой дорогою
(Старинная: с высокими
Курчавыми березами,
Прямая, как стрела).
Ему то было весело,
То грустно. Возбужденная
Вахлацкою пирушкою,
В нем сильно мысль работала
И в песне излилась:
 
 
В минуты унынья, о Родина-мать!
Я мыслью вперед улетаю,
Еще суждено тебе много страдать,
Но ты не погибнешь, я знаю.
 
 
Был гуще невежества мрак над тобой,
Удушливей сон непробудной,
Была ты глубоко несчастной страной,
Подавленной, рабски бессудной.
 
 
Давно ли народ твой игрушкой служил
Позорным страстям господина?
Потомок татар, как коня, выводил
На рынок раба-славянина,
 
 
И русскую деву влекли на позор,
Свирепствовал бич без боязни,
И ужас народа при слове «набор»
Подобен был ужасу казни?
 
 
Довольно! Окончен с прошедшим расчет,
Окончен расчет с господином!
Сбирается с силами русский народ
И учится быть гражданином,
 
 
И ношу твою облегчила судьба,
Сопутница дней славянина!
Еще ты в семействе раба,
Но мать уже вольного сына!..
                ____
 
 
Сманила Гришу узкая,
Извилистая тропочка,
Через хлеба бегущая,
В широкий луг подкошенный
Спустился он по ней.
В лугу траву сушившие
Крестьянки Гришу встретили
Его любимой песнею.
Взгрустнулось крепко юноше
По матери-страдалице,
А пуще злость брала.
Он в лес ушел. Аукаясь,
В лесу, как перепелочки
Во ржи, бродили малые
Ребята (а постарше-то
Ворочали сенцо).
Он с ними кузов рыжиков
Набрал. Уж жжется солнышко;
Ушел к реке. Купается, —
Обугленного города
Картина перед ним:
Ни дома уцелевшего,
Одна тюрьма спасенная,
Недавно побеленная,
Как белая коровушка
На выгоне, стоит.
 

 
Начальство там попряталось,
А жители под берегом,
Как войско, стали лагерем.
Все спит еще, не многие
Проснулись: два подьячие,
Придерживая полочки
Халатов, пробираются
Между шкафами, стульями,
Узлами, экипажами
К палатке-кабаку.
Туда ж портняга скорченный
Аршин, утюг и ножницы
Несет – как лист дрожит.
Восстав от сна с молитвою,
Причесывает голову
И держит наотлет,
Как девка, косу длинную
Высокий и осанистый
Протоиерей Стефан.
По сонной Волге медленно
Плоты с дровами тянутся,
Стоят под правым берегом
Три барки нагружённые, —
Вчера бурлаки с песнями
Сюда их привели.
А вот и он – измученный
Бурлак! походкой праздничной
Идет, рубаха чистая,
В кармане медь звенит.
Григорий шел, поглядывал
На бурлака довольного,
А с губ слова срывалися
То шепотом, то громкие.
Григорий думал вслух:
 

 
Плечами, грудью и спиной
Тянул он барку бечевой,
Полдневный зной его палил,
И пот с него ручьями лил.
И падал он, и вновь вставал,
Хрипя, «Дубинушку» стонал.
До места барку дотянул
И богатырским сном уснул,
И, в бане смыв поутру пот,
Беспечно пристанью идет.
Зашиты в пояс три рубля.
Остатком – медью – шевеля,
Подумал миг, зашел в кабак
И молча кинул на верстак
Трудом добытые гроши
И, выпив, крякнул от души,
Перекрестил на церковь грудь:
Пора и в путь! пора и в путь!
Он бодро шел, жевал калач,
В подарок нес жене кумач,
Сестре платок, а для детей
В сусальном золоте коней.
Он шел домой – не близкий путь.
Дай Бог дойти и отдохнуть!
                ____
 
 
С бурлака мысли Гришины
Ко всей Руси загадочной,
К народу перешли.
(В те времена хорошие
В России дома не было,
Ни школы, где б не спорили
О русском мужике.)
Ему все разом вспомнилось,
Что видывал, что слыхивал,
Живя с народом, сам,
Что думывал, что читывал,
Все – даже и учителя,
Отца Аполлинария,
Недавние слова:
«Издревле Русь спасалася
Народными порывами».
(Народ с Ильею Муромцем
Сравнил ученый поп.)
И долго Гриша берегом
Бродил, волнуясь, думая,
Покуда песней новою
Не утолил натруженной,
Горящей головы.
 

 
Ты и убогая,
Ты и обильная,
Ты и могучая,
Ты и бессильная,
Матушка-Русь!
 

 
В рабстве спасенное
Сердце свободное —
Золото, золото
Сердце народное!
 
 
Сила народная,
Сила могучая —
Совесть спокойная,
Правда живучая!
 
 
Сила с неправдою
Не уживается,
Жертва неправдою
Не вызывается, —
 
 
Русь не шелохнется,
Русь – как убитая!
А загорелась в ней
Искра сокрытая, —
 
 
Встали – не бужены,
Вышли – не прошены,
Жита по зернышку
Горы наношены!
 

 
Рать подымается —
Неисчислимая,
Сила в ней скажется
Несокрушимая!
 
 
Ты и убогая,
Ты и обильная,
Ты и забитая,
Ты и всесильная,
Матушка-Русь!..
 

III

 
«Удалась мне песенка! – молвил Гриша, прыгая. —
Горячо сказалася правда в ней великая!
Вахлачков я выучу петь ее – не всё же им
Петь свою «Голодную»… Помогай, о Боже, им!
Как с игры да с беганья щеки разгораются,
Так с хорошей песенки духом поднимаются
Бедные, забитые…» Прочитав торжественно
Брату песню новую (брат сказал: «Божественно!»),
Гриша спать попробовал. Спалося, не спалося,
Краше прежней песенка в полусне слагалася;
Быть бы нашим странникам под одною крышею,
Если б знать могли они, что творилось с Гришею.
Слышал он в груди своей силы необъятные,
Услаждали слух его звуки благодатные,
Звуки лучезарные гимна благородного —
Пел он воплощение счастия народного!..
 

Комментарии Ю. Лебедева

Текст «Кому на Руси жить хорошо» печатается по пятому тому «Полного собрания сочинений и писем Н. А. Некрасова в пятнадцати томах» (Л.: Наука, 1981–2000).

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Впервые опубликовано:

«Пролог» – Современник. 1866. № 1;

«Поп» – Отечественные записки. 1869. № 1;

«Сельская ярмонка» – Отечественные записки. 1869. № 2;

«Пьяная ночь» – там же;

«Счастливые» – Отечественные записки. 1870. № 2;

«Помещик» – там же.

После публикации первой части Некрасов, обдумывая дальнейший план работы, 26 февраля 1870 года обратился с письмом к поэту А. М. Жемчужникову, мнение которого высоко ценил: «Напишите мне, пожалуйста, Ваше мнение о последних главах „Кому на Руси жить хорошо“ во 2 № „Отечественных записок“. Продолжать ли эту штуку? Еще впереди две трети работы».

Жемчужников отвечал: «Две последние главы вашей поэмы „Кому на Руси жить хорошо“, и в особенности „Помещик“, – превосходны. Поверьте, что я не желаю расточать перед Вами учтивость и комплименты. Вы желаете узнать мое мнение, и я сообщаю Вам его правдиво и серьезно. Эта поэма есть вещь капитальная, и, по моему мнению, в числе Ваших произведений она занимает место в передовых рядах. Основная мысль очень счастливая; рама обширная, вроде рамы „Мертвых душ“. Вы можете поместить в ней очень много. Продолжайте; без всякого сомнения продолжайте! И не торопитесь окончить, и не суживайте размеров поэмы. Как из Вашего вопроса: продолжать ли поэму, так и из разных других современных литературных признаков, я заключаю, что Вы не находите вокруг себя несомненной, энергичной поддержки. Не обращайте на это внимания и делайте свое дело… В первый раз я не мог прочесть всего без остановки, спокойно. Я несколько раз вскакивал со стула и прерывал чтение в избытке удовольствия. Глава „Помещик“ мне понравилась особенно, как я уже сказал. Не буду перечислять тех мест в обеих главах, которые, по моему мнению, в особенности хороши, но укажу только на одно превосходное место; а именно – на три стиха: удар искросыпительный и проч., именно потому, что я прочел неодобрительный отзыв об этих трех стихах. Рецензент высказал здесь, по моему убеждению, поразительное непонимание. Этот крепостнический пафос, до которого незаметно для себя самого дошел Ваш помещик; эта лирическая высота, на которой он очутился так неожиданно и так некстати и с которой, опомнившись, сейчас же поспешил сбежать вниз, – это великолепно!»

Жемчужников прав: критические отклики на первую часть действительно не могли вдохновить Некрасова. В. Г. Авсеенко называл ее «длинной и водянистой вещью», которую «даже ревностнейшие друзья и поклонники г. Некрасова отнесли… к числу неудачнейших произведений их любимого поэта». Критик отмечал ее фельетонный характер, считая, что поэзия Некрасова является иллюстрацией «идей петербургского журнализма» и в изображении жизни слепо следует «квазинародной литературе» Решетниковых и Успенских.

Критик «Нового времени» В. П. Буренин снисходительно отнесся к «Последышу», а главы первой части назвал «слабыми и прозаичными в целом, беспрестанно отдающими пошлостью и только местами представляющими некоторые достоинства». «Рубленые стихи» ее «режут ухо прозаичностью».

Иначе подошел к оценке эпопеи обозреватель «Киевского телеграфа». Он отмечал правдивость Некрасова в освещении народной жизни: «…Поэт перестал бы быть верным истине, потому что светлые явления в простонародье чрезвычайно редки, а поэзия, по справедливому выражению одного нашего писателя, заключается в правде жизни». Цитируя речь Якима Нагого, рецензент писал: «Сколько здравого смысла и жизненной правды заключается в этих немногих словах и сколько снисходительности и сочувствия могут вселить эти строки к простому и незатейливому горю крестьянина, которое, однако, вследствие его невежества, находит исход только в пьянстве».

Нельзя не заметить, что и в этом, будто бы положительном, отзыве проявляется поразительная критическая глухота к эпической широте в освещении Некрасовым народной темы. Поэма трактуется как рядовое обличительное произведение в духе старой «натуральной школы». Критик не видит масштабности созданных Некрасовым народных характеров, жизнеутверждающего пафоса изображаемых им народных картин.

Отмечается как недостаток и свойственная природе эпического повествования композиционная рыхлость и расслабленность поэмы. Один из критиков пишет: «Поэма эта несколько растянута, в ней вы встречаете многие сцены совершенно излишние, мешающие общему впечатлению, напрасно утомляющие читателя и тем немало вредящие цельности впечатления. Но при всем том поэма Некрасова имеет неотъемлемые достоинства; в ней столько чувства, столько глубокого понимания жизни, что как-то невольно забываются все мелкие недостатки. Многие сцены этой поэмы прочувствованы и выражены так ярко и сильно, что невольно пробегаешь их по нескольку раз, и чем больше вчитываешься в них, тем прекраснее они кажутся».

Обратим внимание: критик противоречит сам себе, ведь полное понимание жизни как раз и достигается за счет полноты ее охвата вследствие нежесткой, расслабленной композиции произведения. Не замечает критика и подлинного пафоса Некрасова, подчеркивая в качестве достоинства в его произведении авторские симпатии к «несчастному русскому народу». Такое приземленное и одностороннее восприятие поэзии Некрасова вообще и «Кому на Руси жить хорошо» в частности опровергал Достоевский в «Дневнике писателя за 1877 год»: «Он болел о страданиях его (народа. – Ю. Л.) всей душою, но видел в нем не один лишь униженный рабством образ, звериное подобие, но мог силой любви своей постичь почти бессознательно и красоту народную, и силу его, и ум его, и страдальческую кротость его и даже частию уверовать и в будущее предназначение его».

Пролог (с. 45)

На столбовой дороженьке… – Столбовой дорогой назывался почтовый тракт с верстовыми столбами.

Семь временнообязанных… – Реформой 1861 года земля признавалась собственностью помещика, а не крестьянина, и крестьяне должны были выкупать у него усадебную землю и полевые наделы. Переход к выкупу полевого надела зависел не от желания крестьян, а от воли помещика. Крестьяне, не перешедшие на выкуп земли, назывались временнообязанными, так как обязаны были нести все повинности в пользу помещика, как и при крепостном праве. Выкуп земли крестьянами затянулся на многие годы и был отменен лишь аграрной реформой П. А. Столыпина в 1906 году.

Подтянутой губернии <…> Неурожайна тож… – Примечательно, что, показывая через эти названия тяжелое положение крестьянства в пореформенное время, Некрасов пользовался не только услугами собственного воображения. Такие названия деревень ему подсказывала и сама жизнь. В Ярославской губернии, например, были деревни Горелово, Погорелово, Пожарово, Гари, Голодухино, Дымоглотово. В Нижегородской губернии – Горелово, Заплатино, Дырино, Несытово.

Прием символической характеристики с помощью говорящих названий употреблялся и в устном народном творчестве. В «Пословицах русского народа», собранных В. И. Далем, встречаются, например, такие поговорки: «Обыватель Голодалкиной волости, села Обнищухина».

Сошлися и заспорили… – Здесь и далее ощутимы переклички «Пролога» со сказкой «Правда и Кривда», где возникает спор о том, чем лучше жить, Правдой или Кривдой, и в поисках ответа на вопрос герои сказки пускаются в путешествие.

Мужик что бык: втемяшится <…> Всяк на своем стоит! – В стихах используются пословицы и поговорки: «Мужик что бык – упрется, не своротишь», «У упрямого на голове хоть кол теши!», «Хоть кол на голове теши – он все свое».

Так просто с недоуздочком… – Недоуздочек – узда без удил.

Так шли, куда не ведая… – Сказочный мотив: «Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что» – название одной из народных сказок.

Когда б им баба встречная, Корявая Дурандиха… – На Руси существовало поверье: если встретится женщина, то в предпринятом пути успеха не будет.

Хлестнула ведьма мерина… – «Ведьма, колдунья в деревнях XIX–XX вв. как бы персонифицирует беды, опасности и случайности, подстерегающие и преследующие крестьян. Часто ведьма является в образе женщины-всадницы» (см.: Власова М. Новая абевега русских суеверий. СПб., 1995. С. 70–78).

Ой тени! тени черные!.. <…> Нельзя поймать-обнять… – Стихи основаны на загадках про тень: «Что с земли не поднимешь?», «Что глазами видеть можно, а руками взять нельзя?», «Чего не догонишь?» Тень – распространенная форма появления домового, особенно духа лесной избушки, хозяина лесного жилья, который может «шутить» над людьми, останавливающимися в лесу на ночлег. Появление домового-тени – дурное предзнаменование (Власова М. Указ. соч. С. 323).

Ну! леший шутку славную Над нами подшутил! – «Леший „водит“, сбивает с пути людей, пугает их шумом, хохотом, свистом… Кознями лешего крестьяне объясняли непонятные, трагические происшествия; в тех случаях, когда человек без видимой причины долго блуждал в лесу, говорили, что он попал „на дорогу лешего“, которая и увела его прочь с человеческих путей» (Власова М. Указ. соч. С. 211–212).

Косушки по три выпили… – Косушка – полбутылки водки.

Потом кукушка старая <…> Кому-то куковать! – По кукованию кукушек гадают о сроке наступления смерти. Когда слышат весной первую кукушку, стараются быть веселыми и позванивать имеющимися в кармане монетами или ключами – тогда весь год будешь счастливым, веселым и не иметь нужды в деньгах (Славянская мифология. М., 1995. С. 237).

Слетелися семь филинов… – «Эта птица в народе считается пагубною, потому что предвещает несчастье» (Забелин М. Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. М., 1989. С. 281).

И ворон, птица умная… – Ворон в народных представлениях – нечистая, зловещая птица, живущая сто лет и владеющая тайнами: предсказывает смерть, войну, дает советы героям в былинах, в сказках указывает клад, в песнях приносит матери весть о гибели сына. Ворона считают нечистым оттого, что он связан с дьяволом. В народном восприятии ворон связывается с войной и кровопролитием. Если ворон каркает над головой путника, путник скоро умрет (Славянская мифология. С. 116–117).

Корова с колокольчиком, Что с вечера отбилася От стада… – Вероятно, подобно мужикам, корова попала под влияние «лешего», на его «тропу», и отбилась от стада. В славянской мифологии корова – одно из наиболее почитаемых домашних животных, требующее особой защиты от нечистой силы. В «шальных речах» мужиков ей слышится что-то недоброе.