Текст книги "Петр Первый"

Возникновение «сумасброднейшего, всешутейшего и всепьянейшего собора», или игры в «князя-папу», по времени совпадает с возникновением игры в «князя-кесаря», но точной даты появления этих колоритных «институтов» царствования Петра назвать невозможно, прежде всего потому, что начальный этап игр не зарегистрирован источниками. Одно можно сказать с уверенностью – они существовали в первой половине 1690-х годов.

Составы участников, как и правила игры в «князя-папу» и в «князя-кесаря», существенно отличались друг от друга. К игре в «князя-кесаря» были причастны ближайшие сотрудники царя, личности яркие и самобытные. Они составляли так называемую «компанию» царя.

Совсем по иному принципу комплектовался штат «всепьянейшего собора». Шансов быть зачисленными в его состав было тем больше, чем безобразнее выглядел принимаемый. Чести быть принятым во «всешутейший собор» удостаивались пьяницы и обжоры, шуты и дураки, составлявшие коллегию с иерархией чинов от патриарха до дьяконов включительно. Петр в этой иерархии занимал чин протодьякона и, как отметил современник, отправлял «должность на их собраниях с таким усердием, как будто это было совсем не в шутку».

Первым титул «князя-папы» носил Матвей Нарышкин, по отзыву Куракина, «муж глупый, старый и пьяный». Невыразительной личностью был и его преемник, учитель Петра Никита Зотов, в течение четверти века носивший титул «всегнутейшего отца Иоаникиты Пресбургского, Кокуйского и Всеяузского патриарха». Право на столь высокий пост Никита Зотов заслужил умением пить.

Резиденцией «собора» был Пресбург (укрепленное место близ села Преображенского), где его члены проводили время в беспробудном пьянстве. Но иногда эта пьяная компания выползала из своих келий и носилась по улицам Москвы в санях, запряженных свиньями, собаками, козами и медведями. С визгом и шумом соборяне в облачении, соответствовавшем чину каждого, подъезжали к дворам знатных москвичей, чтобы славить. Петр принимал в этих вылазках живейшее участие и оказывал «князю-папе» такие же внешние признаки почтения к сану, как и «князю-кесарю». Однажды он встал на запятки саней, в которых сидел Зотов, и, как лакей, проследовал таким образом по улице через всю Москву.

Уже современники пытались объяснить смысл странных забав царя. Одни связывали преднамеренное спаивание гостей со стремлением царя выведать у них то, что каждый из них не скажет в трезвом виде ни о себе, ни о других. У охмелевшего человека развязывался язык, чем, дескать, умело пользовался Петр, направляя беседу в угодное себе русло. Другие видели в вылазках «воспьянейшего собора» попытку Петра предостеречь от порока пьянства знатных лиц, в том числе губернаторов и сановников, среди которых этот порок был широко распространен. Возможность зачисления в «собор» и угроза стать посмешищем окружающих должна была якобы удерживать сановников и губернаторов от пристрастия к вину. Третьи усматривали в учреждении «всепьянейшего собора» и деятельности «соборян» попытку высмеять подлинного папу римского и его кардиналов.

Ни одно из перечисленных объяснений не убедительно. Два из них наивны, третье не подтверждается фактами – в составе «всепьянейшего собора» не было ни губернаторов, ни сановников.

В жизни Петра бывали случаи, когда шуточные поначалу затеи перерастали в серьезные начинания, когда игра заканчивалась важным делом. Нептуновы и марсовы потехи со временем выльются в создание военно-морского флота и регулярной армии, а потешные роты послужат основой самых боеспособных в армии гвардейских полков.

Подобной метаморфозы «всепьянейший собор» не пережил. Совершенствовалась его иерархия, обзавелся он и собственным уставом, но за время своего существования он не приобрел никаких новых качеств, оставаясь формой развлечения. Скорее всего, в создании «собора», как и в развлечениях «соборян», проявлялись недостатки воспитания учредителя «собора», его грубые вкусы, поиски выхода для переливавшейся через край энергии.

В следующем, 1699 году в стране произошло много важных событий. В двух из них непосредственное участие царя по документам не прослеживается. Речь идет о Карловицком конгрессе, где участники антитурецкой коалиции вели с турками переговоры о прекращении войны. Интересы России на конгрессе представлял думный дьяк Прокопий Возницын. Напутствия послу на конгресс давал, разумеется, Петр, но вся переписка о ходе переговоров велась Посольским приказом. 14 января 1699 года Возницын заключил с турками не мир, а двухлетнее перемирие.

В том же январе был издан указ о проведении городской реформы – создании органов городского управления: ратуши в Москве и земских изб в провинции. Инициатива этой реформы, несомненно, принадлежит царю, однако не видно следов его участия ни в составлении указа, ни в проведении реформы.

Давным-давно, еще в 1667 году, правительство обещало городскому населению организовать «пристойный приказ», который бы «от воеводских налог купецким людям был защитою и управою». Свыше 30 лет правительство не выполняло своего обещания. Указ 1699 года мотивировал необходимость организации городского самоуправления теми же причинами, что и в 1667 году, – стремлением правительства оградить купцов «от многих приказных волокит и разорений». Органы городского самоуправления изымались из-под власти воевод на местах и приказов в центре.

Поначалу правительство пыталось извлечь из реформы прямую выгоду: за предоставляемое право на самоуправление надо было платить окладные оборы в двойном размере. Самоуправление хотели предоставить лишь тем городам, население которых принимало это условие. Когда выяснилось, что горожане отказались от самоуправления, покупаемого столь дорогой ценой, правительство вынуждено было отступиться от взимания двойного оклада, но зато объявило реформу обязательной для всех городов.

В представлении правительства проведение реформы связывалось с оживлением ремесла, промышленности и торговли, которые через несколько лет поднимут доходы казны и обеспечат военно-экономическую мощь государства. Другую выгоду казна рассчитывала получить немедленно. Дело в том, что реформа объявила Ратушу и земские избы ответственными сборщиками таможенных и кабацких денег. Отныне сбор этих налогов должны были производить не воеводы, а выборные купецкие люди. Тем самым правительство получало гарантию своевременного поступления налогов, причем их взимание не требовало от него никаких затрат.

Роль Петра в остальных событиях года отражена в документах более четко. В феврале состоялось шуточное освящение «всепьянейшим собором» только что построенного Лефортова дворца. Здесь на пиру Петр впервые начал борьбу с долгополым и широкорукавным платьем.

Знатные гости прибыли на пир в традиционной русской одежде: в сорочках с вышитым воротником, шелковых зипунах яркого цвета, поверх которых были надеты кафтаны с длинными рукавами, стянутыми у запястья зарукавьями. Сверх кафтана на гостях была ферязь – длинное широкое платье из бархата, снизу доверху застегнутое на множество пуговиц. Шуба и меховая шапка с высокой тульей и бархатным верхом у знати завершали наряд. Если бы съезд гостей происходил в теплое время года, то на них вместо шубы был бы надет охабень – широкий плащ из дорогой материи, опускавшийся до пят, с длинными рукавами и четырехугольным откидным воротником.

К пышной одежде, стеснявшей движения и совершенно не приспособленной к работе, царь питал отвращение. На пиру он действовал уже единожды применявшимся им способом: взял ножницы и стал укорачивать рукава. Очевидец, наблюдавший царя за этой работой, слышал, как он приговаривал: «Это помеха, везде надо ждать какого-нибудь приключения: то разобьешь стекло, то по небрежности попадешь в похлебку; а из отрезанного можешь сшить себе сапоги».

У всех кафтаны, ферязи и охабни своими руками не укоротишь, и несколько месяцев спустя москвичи читали листы, прибитые у ворот Кремля, в Китай-городе, у Чудова монастыря и в других людных местах. У листов стража, чтобы их не сорвали, а на листах царский указ: «на Москве и в городах носить платья: венгерские кафтаны верхние длиною по подвязку, а исподние короче верхних, тем же подобием…»

На исходе текущего столетия не терпели отлагательства два взаимосвязанных дела: мир с Турцией и оформление союза для борьбы со Швецией. Им Петр и уделяет основное внимание.

Управление внешней политикой царь берет в свои руки и вносит в дипломатическую практику новшества. С датским послом Гейнсом, прибывшим в Москву еще в 1698 году для заключения союзного договора против Швеции, он беседует при закрытых дверях, не прибегая к посредничеству Посольского приказа. Вел переговоры царь не спеша, откладывая оформление союза до получения известий из Карловиц. Однако в Карловицах был заключен не мир, а кратковременное перемирие. Поэтому в договоре с Данией Петр обязался выступить против Швеции только после заключения мира или длительного перемирия с Турцией. Для заключения мира царь отправляет в Константинополь думного дьяка Емельяна Ивановича Украинцева, причем не традиционным путем, по суше, а морем и на военном корабле. Этот совет Петру дал Возницын. Царь принял совет, но реализовал его с большим размахом: до Керчи морской корабль посла должен был плыть не в одиночестве, а в сопровождении воронежского флота.

5 августа 1699 года эскадра из десяти больших кораблей снялась с якоря у Азова и направилась к Керчи. Формально командовал эскадрой адмирал Федор Алексеевич Головин, а фактически – Петр. На корабле «Крепость» находилось посольство во главе с Украинцевым. Один из участников экспедиции описал удивление, перемешанное со страхом, охватившее турок при виде кораблей русского флота, бросивших якоря у Керчи: «Ужас турецкой можно было из лица их видеть о сей нечаянной визите с такою изрядно вооруженною эскадрою; и много труда имели, чтоб турки верили, что сии корабли в России строены и что на них российские люди».

Турецкие власти в Керчи никак не соглашались, чтобы русский посол продолжал свой путь на корабле, запугивали трудностями плавания по бурному морю, но Петр проявил твердость: «Крепость» взяла курс на Царьград и своим салютом возвестила турок о рождении в России военно-морского флота. Демонстрация вполне удалась, флот оказал влияние на успех миссии Украинцева.

Петр вместе с эскадрой возвратился в Азов, а оттуда в Москву. Здесь его ждали два посольства, прибывшие в Россию с диаметрально противоположными целями: генерал Карлович представлял интересы Августа II, цель его визита состояла в заключении союзного договора против Швеции; намерения шведского посольства были иными – оно домогалось от России подтверждения вечного мира со Швецией.

Предстояла сложная дипломатическая игра, одну из целей ее видели в том, чтобы сохранить в тайне от шведского посольства переговоры с представителями курфюрста саксонского и датского короля. Чтобы усыпить бдительность шведского посольства, ему была устроена пышная встреча и аудиенция у Петра, посольству оказывали внешние почести и знаки внимания. Переговоры завершились подтверждением прежних русско-шведских договоров.

В то время как переговоры со шведским посольством велись в официальной обстановке руководителями дипломатического ведомства, переговоры с саксонским и датским послами конфиденциально вел сам Петр. Интересы участников переговоров совпадали в такой мере, что оформление тройственного союза продвигалось вперед семимильными шагами. 11 ноября 1699 года был оформлен союз России с саксонским курфюрстом Августом II. Оба государя решили «имети войну обще против короны Свейской за многие их неправды». Цель России в этой войне состояла в возвращении русской территории на Балтийском море – Ижорской земли – и Карелии. Август обязался начать военные действия в 1699 году, а Петр – после заключения мира с Турцией. Ради ускорения переговоров в Константинополе Петр отправил к Украинцеву гонца с дополнительной инструкцией: если турки будут упорствовать, то согласиться вернуть им четыре города на Днепре, вызывавшие спор дипломатов еще на Карловицком конгрессе. «И сие как наискорее делай», – требует царь от своего дипломата.

Борьбе России за выход к Балтийскому морю благоприятствовала обстановка в Европе, где самые могущественные державы сначала были поглощены подготовкой к войне, а затем вступили в затянувшийся вооруженный конфликт. Поводом к так называемой Войне за испанское наследство (1701–714) послужила смерть бездетного испанского короля Карла II. В дележе обширных владений испанской короны в Европе и за ее пределами выступили Франция и противостоявшая ей коалиция в составе феодально-абсолютистской Австрии и могучих морских держав – Англии и Голландии. Начавшаяся борьба за испанское наследство отвлекала силы борющихся сторон от конфликта на северо-востоке Европы.

Итак, Северный союз был создан, осталось терпеливо ждать благоприятных вестей из Константинополя. А пока на исходе 1699 года Петр ввел еще два новшества: указы 19 и 20 декабря предписывали счисление лет производить не от сотворения мира, а от Рождества Христова, а новолетие начинать не с 1 сентября, а с 1 января, то есть счет времени вести так, как это делается во многих европейских странах. В день 1 января по старому летосчислению исполнялось четыре месяца 7208 года, а по введенному новому летосчислению наступал 1700 год.

Живейшее участие в праздновании Нового года принял Петр. Первого января он велел вывести на Красную площадь солдатские полки, а к Кремлю стянуть более двухсот пушек. Пальба из них продолжалась в течение шести дней. Сам царь хлопотал над устройством фейерверка, своей красотой поразившего столичных жителей. В торжествах приняло участие и население города: ворота были украшены еловыми, сосновыми и можжевеловыми ветками. Указ повелевал боярам и знатным купцам «каждому на своем дворе из небольших пушечек, буде у кого есть, и из несколько мушкетов или иного мелкого ружья учинить трижды стрельбу и выпустить несколько ракетов, сколько у кого случится».

В дни празднования Нового года беззаботное веселье прерывалось думами о том, что сделано и что предстояло сделать. На исходе истекшего столетия были предприняты действия, открывавшие эпоху преобразований: началась борьба за выход к морю, и было предпринято строительство военно-морского флота, города получили самоуправление, изданы указы о преследовании бороды и долгополого платья, введено новолетие с 1 января, а счет времени – от Рождества Христова. Преобразования охватывали разные стороны жизни общества, но в них нетрудно обнаружить одну цель: европеизировать страну, поднять ее до уровня современных государств.

Каким он будет, этот новый, 1700 год? Удастся ли в спокойной обстановке, без помех, продолжить начатое дело, привести его в систему и осуществлять в какой-то последовательности? Размышляя об этом, Петр усердно подпевал своим глухим баском во время молебного пения в Успенском соборе, которым открывали торжество новолетия, и отбивал поклоны, чтобы год был счастливым.

Между двумя Нарвами

Нарва была первым серьезным поражением поднимающейся нации, умевшей даже поражения превращать в орудия победы.

К. Маркс. Ретроспективный взгляд на Крымскую кампанию

Петр с нетерпением ждал вестей от Украинцева. Он торопил думного дьяка завершить переговоры с турками о мире.

Читая письма Петра, невольно привыкаешь к его манере требовать от адресата быстрого исполнения поручения. Редко какое из писем не содержит указаний на необходимость выполнять повеление «не мешкав», «с поспешением», «тотчас» и т. д. Иногда бывает трудно установить, в какой мере обстановка действительно требовала незамедлительного исполнения распоряжения и не носило ли повсеместно встречающиеся «не мешкав» лишь печать темперамента царя. Сам он умел мгновенно оценивать обстановку, схватывать главное, быстро принимать решение, и если под руками не было исполнителя, то и выполнять это решение.

В данном случае Петр торопил Украинцева не зря – того требовали обязательства царя перед союзниками.

Еще в декабре 1699 года Петр пишет Украинцеву: «не мешкав зделай, как бог помочи подаст». В феврале 1700 года обращение царя к своему дипломату напоминает заклинание: «Только конечно учини мир: зело, зело нужно». В ожидании заключения мирного договора Петр даже задержал ответ на письмо Августа II. «Истинно есть тому причина, – объяснял царь королю в июле 1700 года, – что не получа с другой стороны полезной вести, писать не хотели, чего непрестанно ожидаем». Послу Августа II, специально прибывшему в Москву, чтобы поторопить русских начать военные действия, Петр сказал: «Если сегодня получу известия о мире, то завтра двину свои войска на шведов».

Слово свое Петр сдержал. 8 августа прибыло долгожданное донесение от Украинцева о том, что мир заключен на 30 лет, а на следующий день он уже извещал Августа II, что дал приказ войскам выступать. На десятки верст растянулся обоз из 10 тысяч телег, нагруженных снаряжением, артиллерией, продовольствием. Сам царь в чине капитана бомбардирской роты Преображенского полка тоже находился в составе войск. В Твери Петр получил тревожные известия: курьер Августа II сообщил ему, что шведский король с 18-тысячной армией готовится прибыть в Лифляндию. Петр высказывает сомнение в достоверности известия: «И о том я многократно думал, истинна ль или подлог? И буде истинна, то конечно Дацкой осилен караванами соединенными».

Сведения, к сожалению, оказались верными. В тот самый день, 8 августа, когда в Москву прибыл гонец от Украинцева, одна из участниц Северного союза – Дания – была выведена из игры. Шведский король Карл XII неожиданно высадился во главе 15-тысячного войска у стен Копенгагена. Десант был доставлен «караванами соединенными» – шведскими и английскими кораблями. Фридрих IV капитулировал.

23 сентября первые русские полки численностью в 10 тысяч человек, преодолевая осеннее бездорожье, достигли Нарвы. Остальные медленно подтягивались к крепости, и их сосредоточение в основном завершилось лишь к середине октября. Царь распоряжался расстановкой батарей и осадными работами. Бомбардировка крепости началась 20 октября и без всякого эффекта продолжалась две недели – ровно столько, сколько хватило пороха, ядер и бомб.

Между тем Карл XII подошел к Нарве столь же неожиданно, как и к Копенгагену. Получив известие о приближении неприятеля, Петр тут же уезжает из-под Нарвы, передав командование армией только что нанятому на русскую службу герцогу фон Круи. Этот поступок Петра трудно объясним. Много лет спустя в «Истории Северной войны», отредактированной Петром, написано так: «Против 18 числа государь пошел от армии в Новгород для того, чтобы идущие достальные полки побудить к скорейшему приходу под Нарву, а особливо чтоб иметь свидание с королем польским». Вряд ли, однако, у царя в эти тревожные дни могла быть более важная задача, чем присутствие в войсках накануне их сражения с неприятельской армией.

Первое, что приходит в голову, когда пытаешься понять поведение Петра в эти памятные дни ноября 1700 года, – так это предположение, что царь смалодушничал. Но стоит ближе присмотреться к его действиям во время Азовских походов и в годы после Нарвы, как это предположение отпадает. Ни до Нарвы, ни после царь не отсиживался в обозе, всегда находился в гуще сражений и много раз ставил на карту свою жизнь. Скорее всего, в данном случае Петр недооценил меры опасности, нависшей над русской армией, ибо знал, что ее численность во много крат превосходила войско Карла XII.

Шведская армия сосредоточилась у Нарвы 18 ноября. Сражение произошло на следующий депь. Расположение русского лагеря было ориентировано на осаду Нарвы, поэтому его укрепления растянулись тонкой линией протяженностью в семь верст. Перед началом сражения повалил обильный снег, позволивший шведам незамеченными приблизиться к позициям русских войск. Стремительная атака шведов вызвала всеобщую панику. «Немцы нам изменили», – слышались крики. Шереметев вместе с конницей ринулся вплавь через Нарву, потеряв во время переправы свыше тысячи человек. Мост, по которому бежали пехотинцы из дивизии Головина, рухнул, и многие беглецы тут же пошли ко дну. Фон Круи и иностранные офицеры, состоявшие на русской службе, поспешили сдаться в плен. Лишь два гвардейских полка и Лефортовский полк проявили стойкость и в этом всеобщем смятении сохранили боеспособность. Многократные попытки шведов смять гвардейцев успеха не имели.

Ночью наступило затишье и начались переговоры о капитуляции. Русским войскам предоставлялось право уйти из-под Нарвы со всем оружием, за исключением артиллерии. Однако король вероломно нарушил свое слово. Как только гвардейцы перешли по восстановленному мосту на другую сторону Нарвы, шведы набросились на остальных русских, обезоружили солдат, отняли у них имущество, а офицеров объявили пленными.

Итак, начало войны, первое же соприкосновение с неприятелем закончилось для русских войск сокрушительным поражением. Под Нарвой русские потеряли убитыми, утонувшими, умершими от голода шесть тысяч человек и всю артиллерию в 135 пушек разных калибров. Армия лишилась почти полностью высшего офицерского состава. И это при всем том, что шведов под Нарвой было в несколько раз меньше, нежели русских: под командованием Карла XII находилось 8–12 тысяч человек, в то время как русская армия насчитывала 35–40 тысяч.

В распоряжении историков нет источников, из которых можно бы было извлечь сведения о душевном состоянии Петра после Нарвы: ни одного письма царя от тех мрачных дней не сохранилось, а может быть, он их и не писал; молчат на этот счет и мемуаристы. Прошло почти четверть столетия. Обратившись к причинам неудач русских войск под Нарвой в «Истории Северной войны», царь записал: «Итако шведы над нашим войском викторию получили, что есть бесспорно; но надлежит разуметь, над каким войском оную учинили, ибо только один старый полк Лефортовский был (который пред тем назывался Шепелева); два полка гвардии только были на двух атаках у Азова, полевых боев, а наипаче с регулярными войсками, никогда не видали. Прочие ж полки, кроме некоторых полковников, как офицеры, так и рядовые, самые были рекруты, как выше помянуто, к тому ж за поздним временем великий голод был, понеже за великими грязьми провианта привозить было невозможно, и единым словом сказать, все то дело яко младенческое играние было, а искусства ниже вида. То какое удивление такому старому, обученному и практикованному войску над такими неискусными сыскать викторию?.. Но когда сие нещастие (или лучше сказать великое щастие) получили, тогда неволя леность отогнала и ко трудолюбию и искусству день и ночь принудила». Петру Нарва наглядно показала отсталость страны и низкую боеспособность армии. Нарва была жестокой школой, из которой надлежало извлекать уроки – учиться и учить побеждать.

Известие о победе восемнадцатилетнего шведского короля стало достоянием Европы и имело огромный резонанс. В насмешку над русским царем шведы выбили медаль: на одной стороне ее был изображен Петр у пушек, обстреливавших Нарву, и надпись: «Бе же Петр стоя и греяся». На другой – бегство русских во главе с Петром от Нарвы: шапка валится с головы царя, шпага брошена, царь плачет и утирает слезы платком. Надпись гласила: «Изшед вон, плакася горько».

Престиж России в западноевропейских дворах пал. Русский посол в Гааге Андрей Матвеев доносил Петру: «Шведский посол с великими ругательствами, сам ездя по министрам, не только хулит ваши войска, но и самую вашу особу злословит, будто вы, испугавшись приходу короля его, за два дня пошли в Москву из полков…» Аналогичное донесение прислал русский посол в Вене Петр Голицын.

У Карла XII был выбор. Он мог, развивая успех, достигнутый под Нарвой, продолжать военные действия против России и продиктовать ей угодный для себя мир либо направить армию в Польшу против Августа II. Шведский король счел целесообразным двинуться в Польшу. На выбор направления оказало влияние отношение Карла XII к Августу II. Если русского царя шведский король недооценивал, то саксонского курфюрста он люто ненавидел, ибо считал его инициатором Северного союза. «Поведение его так позорно и гнусно, – отзывался шведский король об Августе, – что заслуживает мщения от бога и презрения всех благомыслящих людей».

И все же не желание лишить Августа польской короны определило решение Карла XII перенести театр военных действий на запад. Отправиться в длительный поход к Москве, имея в тылу саксонскую армию, боеспособность которой была тогда выше русской, шведский король не мог. Тем более что было ясно – Польша готова воспользоваться любым благоприятным случаем, чтобы выступить против Швеции, к тому же и Дания способна быстро оправиться от недавнего поражения и вступить в Северный союз.

В то время как в лагере Карла раздавались насмешки в адрес русского царя, Петр не терял зря времени. Он не знает ни слабости, ни усталости. Царь был не из тех людей, кто опускает руки и склоняет голову перед неудачами. Испытания, напротив, закаляли волю Петра. Как и после первого Азовского похода, неудача подхлестнула его, и он энергично и целеустремленно принялся ковать будущую победу. Об огромном напряжении его сил и до предела мобилизованной энергии свидетельствует сухая хроника его переездов. В конце января 1701 года он мчится в Биржу, возвратившись оттуда в Москву, спешит в Воронеж, где проводит два с половиной месяца, затем отправляется в Новгород и Псков. В последующие годы царя можно было встретить в Архангельске, у Нотебурга, на Олонецкой верфи, у стен Нарвы и Дерпта, в Петербурге.

Петр мчится как курьер – день и ночь, в любую погоду и в любое время года. Обыкновенная повозка или сани были для него и местом ночлега, и обеденным столом. Останавливался он только для смены лошадей. Каждое перемещение царя – не только веха в его личной жизни, но и определенный этап в мобилизации усилий страны на борьбу с неприятелем. Это повседневный труд царя, его личный, так сказать, вклад в общее дело.

В Биржу Петр ездил на свидание с Августом II. Польский король, не отличавшийся ни отвагой, ни верностью, ни желанием мобилизовать все ресурсы для борьбы с неприятелем, ничем не дороживший так, как польской короной, и поэтому готовый на любой шаг ради ее сохранения, был тем не менее для России бесценным союзником. Чем дольше Карл XII будет гоняться за Августом, тем больше времени получит Россия, чтобы залечить последствия Нарвы. Именно поэтому Петр не жалел ни усилий и времени, ни материальных и людских ресурсов для поддержания Августа. В Бирже был подтвержден союзный договор, по которому Петр обязался предоставить в распоряжение польского короля 15–20-тысячный корпус и вдобавок к нему ежегодную субсидию в 100 тысяч рублей.

В Новгород и Псков царь отправляется, чтобы руководить строительством оборонительных сооружений. По его указу на работы были привлечены драгуны, солдаты, священники «и всякого церковного чина мужеского и женского пола», так что пришлось даже прекратить службу в приходских церквах.

Архангельск привлек внимание Петра в связи с полученным известием о нападении на город шведских кораблей. Попытка шведов сжечь Архангельск не удалась, но царь отправился в дальний путь, чтобы укрепить единственный портовый город, связывавший Россию с Западом.

На первый взгляд странными и будто бы не вызывавшимися крайней необходимостью были частые визиты Петра в Воронеж. В самом деле, целесообразность долговременных пребываний царя в Воронеже до начала Северной войны не вызывает сомнений – там создавался флот, предназначенный для боевых действий на Азовском море. Но ради чего царь отправлялся в Воронеж теперь, когда театр военных действий переместился на северо-запад и Россия вела борьбу не с Турцией, а со Швецией? Надо ли было пополнять Азовский флот новыми кораблями и непрестанно подновлять быстро гнившие в пресной воде Дона только недавно спущенные галеры и фрегаты? Тем более что ни один из кораблей не участвовал ни в одном сражении, а их пушки не произвели ни единого боевого залпа. Не являлись ли эти хлопоты царя бесцельной тратой народных ресурсов и своего рода данью его пристрастию к флоту и кораблестроению?

Двух мнений на этот счет быть не может – непрестанные заботы Петра об Азовском флоте окупались тем, что они охлаждали воинственный пыл турок и долгое время удерживали их от объявления войны России. Русский резидент в Турции Петр Андреевич Толстой так и доносил царю: «более же всего страшатся морского твоего, государь, флота».

С Турции Петр не спускал глаз, внимательно следя за изменчивыми настроениями султанского двора. Азовскому губернатору Федору Матвеевичу Апраксину, посаженному в Азов сторожить приобретение на южном море, царь пишет 24 июня 1701 года: «Извольте в том осторожность учинить как в Азове, так наипаче в Таганроге к обороне того места». Две недели спустя вновь напоминает: «Извольте держать опаску с турецкой стороны». Опасения оказались необоснованными, и в сентябре Апраксин получает от царя новые известия: «войны с турками не чаем, потому что мир подтвердил султан охотно».

Неточность сведений, которыми царь снабжал своего губернатора, вполне объяснима – Россия тогда не имела постоянного дипломатического представительства в Турции, и в Москве должны были довольствоваться лишь слухами, доходившими окружным путем.

Петр нарушает традицию и отправляет в Адрианополь, резиденцию султана, своего представителя. Выбор пал на Петра Андреевича Толстого, человека столь же одаренного, как и пронырливого. «Эх, голова, голова, не быть бы тебе на плечах, если бы не была так умна», – сказал как-то в минуту откровенности царь Толстому, намекая на его причастность к заговору Милославских и Софьи еще в 1682 году. Старые грехи Толстой замаливал усердно. Чтобы угодить царю, он, будучи взрослым, лет 40, имея жену и детей, добровольно отправляется вместе с волонтерами в Венецию обучаться военно-морскому делу. Теперь, в 1702 году, «умной голове» надлежало отбыть в Турцию и выполнять инструкцию, составленную самим царем. Петр хотел знать состояние турецкой армии и флота; обучают ли конницу и пехоту по старинному своему обыкновению или пользуются услугами европейских офицеров, а также не собираются ли турки засыпать Керченский пролив, чтобы навсегда отрезать русским выход к Черному морю.

Толстого встретили в Адрианополе более чем прохладно. Рассуждали: «Никогда от веку не бывало, чтоб московскому послу у Порты жить». Не для того ли он пожаловал, чтобы сеять смуту среди подвластных султану христиан?