Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. Том 1"

Техникум

В 1969 году я пришел в систему профессионального образования и оставался в ней до 1 апреля 2011 года, проработав в Братском техникуме целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности до 1987 года и в Братском среднем ПТУ № 63, преобразованном в Высшее профессиональное училище (затем в профлицей № 63 и, наконец, в Братский промышленно-гуманитарный техникум) – с 1987 по 2011 годы.

В 1969 году техникум был вечерним с контингентом немногим более 1000 учащихся. Обучение проходило в шести корпусах барачного типа в поселке Строитель, в шести километрах от города. Ко времени моего прихода в техникуме работало два десятка штатных работников (уборщицы, сторожа, несколько преподавателей общеобразовательных и специальных дисциплин, заведующая вечерним отделением Л. И. Юмашева и методист Е. И. Дмитришина) и около 100 преподавателей-совместителей, главным образом, инженеров с Братского лесопромышленного комплекса.

Подписывая приказ о моем назначении, руководство союзного Минбумпрома поставило передо мной несколько задач, в том числе, такие: построить новый комплекс зданий техникума (на эти цели министерство выделяло 11 млн. советских рублей, что соответствует нынешнему курсу примерно в 20 млрд. рублей); обеспечить организацию работы дневного отделения техникума, доведя его контингент до 1100–1200 учащихся (в то время студентов ССУЗов называли учащимися) с целью обеспечения кадрами целлюлозно-бумажных предприятий страны. Забегая вперед, скажу, что поставленные задачи были выполнены в течение примерно 8 лет.

В первые несколько лет происходило, так сказать, экстенсивное развитие техникума: во-первых, из года в год постепенно расширялась номенклатура специальностей и росло число поступавших на дневное отделение. В связи с этим, росло и число штатных педагогов. Во-вторых, быстро прирастала учебно-материальная база. На строительстве новых корпусов были задействованы значительные ресурсы; частенько и учащиеся, и педагоги участвовали в бесконечных «субботниках» на новостройке.

С каждым годом росло число решаемых задач, менялись и совершенствовались методы и средства решения этих задач.

Вечернее отделение работало как хорошо налаженный механизм. По понедельникам, вторникам, четвергам и пятницам по определенным маршрутам города с 18 часов 30 минут проезжали пять-шесть больших автобусов, которые привозили в поселок Строитель на занятия наших «вечерников». К моменту окончания занятий, ровно в 22–10, автобусы уже поджидали учащихся с заведенными двигателями. Всё это для нас – бесплатно. Все расходы брал на себя Комплекс.

Если возникали проблемы с совместителями, – а такие проблемы возникали, потому что большинство из совместителей-инженеров работало посменно, кроме того, нередко на Комплексе случались нештатные ситуации, и у нас возникала угроза срыва занятий, – в таких случаях мы с Любовью Ивановной Юмашевой встречались с директорами заводов, главными специалистами для того, чтобы найти какой-то компромисс. Если не помогало, я шел к главному инженеру Комплекса всесильному С.К. Сидорову; он был человеком жестким, но техникуму помогал всегда.

В исключительных случаях я обращался к директору ЛПК, мудрому и всегда спокойному М. И. Олонцеву.

Чтобы уйти от нестабильности, связанной с неустойчивым характером работы совместителей (не говоря уже об их низкой методической подготовке), мы начали усиленный поиск квалифицированных инженеров. Правдами и неправдами на преподавательскую работу удалось заманить в течение первого года работы два десятка специалистов, в основном недавних выпускником технических вузов. Но нужно было создать для них нормальные условия жизни. И здесь Комплекс оказал нам оперативную помощь. Наших молодых специалистов по команде замдиректора ЛПК Н. С. Сябренко без проволочек размещали в общежитиях Комплекса, а потом, через несколько месяцев им давали новые благоустроенные квартиры. Например, в 1970 году наши преподаватели получили от Комплекса 13 квартир. Такая тенденция сохранялась и в последующие годы.

Подчиняясь напрямую Минбумпрому, мы одновременно были составной частью Комплекса, и это позволяло без затруднений решать множество вопросов. Всё, что касалось прохождения нашими учащимися производственной практики на ЛПК с помощью начальника отдела подготовки кадров Я. Ф. Лонского решалось разумно и очень основательно. Стажировка наших преподавателей на Комплексе, с целью повышения квалификации, также при необходимости организовывалась легко.

Но… «Любовь должна быть взаимной!» – любил повторять один из поздних генеральных директоров ЛПК К. Н. Мазминов. Поэтому у техникума были тоже некоторые обязанности перед Комплексом, в том числе и помощь во всевозможных авралах и, конечно, уборка картофеля в подшефных совхозах.

Обычно мы выезжали «на картошку» в совхоз Ключи-Булакский или Тангуйский, сразу же после Дня знаний – числа 2 или 3 сентября. За две недели до этого к месту работы направлялась бригада «квартирьеров» из числа сотрудников и учащихся вместе с поездом из 8–10–12 большегрузных МАЗов с трейлерами, груженными солдатскими палатками, деталями сборных домиков, кирпичом, досками, фанерой, гвоздями, топорами, бензопилами, металлическими печками, котлами, лопатами и прочим скарбом для организации бивачной жизни. «Квартирьеры» выбирали место для лагеря (в первые годы это была лесополоса за поселком Леоново, недалеко от ручья), ставили палатки, собирали домики и в них устраивали дощатые нары и устанавливали печи, строили кухонный очаг, отхожие места и многое другое. В их задачу входила и заготовка продуктов для лагеря. В первые годы командовал «квартирьерами» замдиректора по хозчасти А.Г. Козлов, в последующие – завмастерскими А. А. Щеголев и другие педагоги.

Выезжали в «колхоз» почти все учащиеся и преподаватели, за исключением больных и имеющих противопоказания, замы, завотделениями, фельдшер. Получался внушительный отряд: в первые годы его численность составляла 350–400, в последующие годы – до 600 человек. В день приезда на место расселяли ребят: каждую группу – в отдельную палатку; классных руководителей обычно селили вместе с учащимися; занимались «землеотводом»: каждой группе отводился участок для уборки урожая; кормили всех ужином и проводили вечернюю линейку, на которой читался приказ № 1 начальника лагеря. В приказе объявлялся распорядок дня и устанавливались запреты. Их было немного: запрещалось самовольно отлучаться из лагеря или с места работы, курить в палатке, употреблять спиртные напитки, материться. Нарушение запретов обязательно влекло санкции: либо замечание с занесением в вахтенный журнал, либо наряд вне очереди (обычно это была внеочередная работа на кухне, например: начистить после работы ведро картофеля), либо обсуждение нарушения на совете лагеря, либо, в исключительных случаях, отправка нарушителя домой.

После вечерней линейки были, конечно, танцы; без них не обходился ни один вечер, и в 23.00 объявлялся отбой.

После отбоя хождение по лагерю прекращалось. Работали только назначенные в наряд на кухню: они готовили всё для завтрака. Мы всегда строго относились к тому, чтобы обеспечить покой и порядок в лагере, особенно, в ночное время. Первыми начинали дежурить в ночное время мы вдвоем с И. Г. Зуевым, заведующим дневным отделением, на которого возлагались и обязанности начальника лагеря. Мы обходили все палатки, проверяли, не спят ли ночные дежурные, подкладывают ли дровишки в печи, в порядке ли противопожарный инвентарь (были среди ночи случаи возгорания палаток), препроваживали из лагеря непрошеных гостей.

Утром – подъем в 7 часов, умывание у ручья, завтрак и выход в поле.

Самой трудной работой, как оказалось, была не копка картофеля (обычно вручную, лопатами), а работа на кухне. Ведь надо было обеспечить полноценное трехразовое питание нескольких сотен молодых организмов, обладавших отменным аппетитом. Каждый день эта орава съедала по три-четыре сотни буханок хлеба, половину коровьей туши, целый самосвал (3–4 тонны) картошки и много другой мелкой всячины. Поэтому для работы на кухне мы заранее подбирали девушек постарше, достаточно смышленых в поварском деле, и крепких парней; бригадиром поваров и заведующей котлопунктом назначался кто-нибудь из самых ответственных женщин-педагогов. В помощь им каждая группа ежедневно выделяла наряд из 1–2 человек для чистки картошки, шинковки капусты, колки дров, рубки мяса или открывания нескольких сотен банок с тушенкой и прочих работ. Но и этих сил не хватало, поэтому широко использовался труд тех, кто получал наряды вне очереди. Наряд приходилось отрабатывать в такое время, когда большая часть народа была на танцах или уже спала, и «штрафник», выковыривая впотьмах глазки из холодных и скользких картошин, имел возможность позаниматься самоанализом.

Затраты труда, материальных и финансовых ресурсов на уборку картофеля, моркови, свеклы, огурцов, капусты и других овощей, где применялся труд учащейся молодежи (а ведь ему предшествовал труд по обработке земли, посадке и выращиванию этих овощей) были колоссальными. Я как-то не поленился и подсчитал примерную себестоимость этих затрат и получил интересные цифры: при неизменной на протяжении многих лет магазинной цене 12 копеек за килограмм картофеля полная себестоимость его производства, уборки и продажи составляла не меньше 1 рубля 20 копеек за килограмм! Золотой получался картофель.

Однако для нас, педагогов, «колхозная» страда была не только делом, требующим мобилизации больших физических и духовных сил и порой порядочно изматывающим. Возможно, мое суждение покажется кому-то странным, но я считаю, что «колхоз», несомненно, был еще и благом как для педагогов, так и для учащихся, хотя бы потому, что совместное успешное преодоление постоянно возникающих трудностей всех нас сближало и делало более толерантными.

Мы все сразу попадали из уютной городской жизни в экстремальные условия полевой жизни. Погода не всегда была благоприятной. Бывало, и «белые мухи» летали, и снежок укрывал землю. Самыми неприятными были затяжные холодные дожди, во время которых не то что в поле, из палатки выходить не хотелось. В мокрые дни многие простужались, особенно, легкомысленно «с форсом» одетые девушки, не взявшие с собой, как мы того требовали, сменной теплой обуви и одежды, и запас наших медикаментов быстро таял. Но, как ни странно, как только устанавливалась сухая погода, все выходили в поле, и болезни быстро проходили.

Правда, однажды мы основательно перепугались, когда ночью, задолго до рассвета, у наших нужников образовались большие очереди. Что случилось? Повальный понос. Откуда? Почему? Не сразу сообразили, что причина в парном молоке, которое с вечера к нам привезли с совхозной фермы. Казалось бы, что может быть полезнее, чем такой натуральный, экологически чистый, продукт, как цельное молоко, да с ломтиком душистого сельского хлеба, да на свежем воздухе, да перед сном?! И кухонная бригада предложила всем желающим отведать молочка, «еще тепленького» с вечерней дойки…

Прохватило не всех, однако с полусотни детей маялись после молочка еще сутки. Потом всё прошло, но после этого случая молоко употребляли только в кипяченом виде.

Поскольку мы, педагоги, осознавали, что в любых условиях несем всю полноту ответственности за жизнь и здоровье «вверенных нам учащихся», это обязывало нас устанавливать особый режим нашей лагерной жизни. Мы не могли себе позволить малейшую расхлябанность и неорганизованность, всё и все были подчинены строжайшим, причем практически неписаным, требованиям дисциплины. Я никогда не утруждал себя разжевыванием, почему после отбоя хождение запрещено, но дети понимали это правило с первой же ночи. А тот, кто не хотел понять, без криков получал наряд вне очереди и чистил свое ведро картошки на кухне.

Я никогда не слышал, чтобы кто-то когда-то выражал свое недовольство той строгой дисциплиной, которая была у нас в «колхозе».

Мы добивались максимального содружества между учащимися и преподавателями. Все были на виду, друг перед другом. Работали на равных. Постоянно общались друг с другом. Так педагоги все больше узнавали своих учеников, а те убеждались, что их преподаватели вовсе не звери, а очень даже неплохие люди.

Мы добивались также взаимного доверия, и к концу «колхоза» между самими ребятами и между ребятами и преподавателями устанавливались вполне доверительные отношения, которые становились основой наших дальнейших отношений в течение всего учебного года.

Трудности быта, совместная работа и круглосуточное общение быстро выявляли и личные качества, и социальный статус каждого ученика. Очень быстро, особенно в новых группах проявлялось, кто есть кто, и руководители групп могли без труда корректировать ситуацию тогда, когда это было нужно.

У нас почти никогда не было ни «дедовщины», ни «гопничества»: все попытки некоторых агрессивных подростков показать свой авторитет или какие-то криминальные наклонности выявлялись и пресекались еще в «колхозе» и потом в техникуме больше не возобновлялись.

Точно так же устанавливались хорошие взаимоотношения между нами, педагогами.

Неплохо было организовано соревнование между группами. Каждый вечер на линейке объявлялись итоги, и победители награждались то банками сгущенки, то конфетами, то еще чем-нибудь вкусным.

Самое удивительное было то, что ребята просто рвались в «колхоз». Таких, которые уклонялись от поездки, были единицы. А для большинства это был радостный порыв.

Однажды, отработав положенное и сдав убранные поля главному агроному, наш отряд вернулся из Ключи-Булакского совхоза. Сезон оказался сложным, часто шли дожди, все были измотаны до предела. Но мы с заданием управились.

После двухдневного отдыха ребята, непривычно тихие, снова приступили к занятиям. Было это в конце сентября.

И тут меня неожиданно вызвали в горком партии.

Я спешно был принят секретарем горкома В. С. Коршуновым, который объяснил, что под деревней Зарбь создалась угроза гибели урожая картофеля на площади около 4 гектаров.

– Положение сложное, – сказал Коршунов. – Ожидаются морозы, и мы можем не успеть. Горком партии просит вас поднять студентов и преподавателей и срочно выехать в Зарбь на спасение урожая.

Я стал было объяснять, что мы только-только вернулись с полей, люди устали. Нужна передышка.

Но секретарь настаивал. Убедительно просил. Умолял…

Что делать, горестно думал я, возвращаясь в техникум, как убедить измученных ребят, что опять надо ехать?

Когда по моей просьбе все учащиеся построились на пешеходных дорожках возле второго корпуса-барака (актового зала тогда у нас не было), я вышел на высокое крыльцо. Несколько мгновений молчал, не зная, что сказать.

– Что случилось? – посыпались вопросы со всех сторон.

Я стал путано говорить про урожай, который гибнет…

– Короче, нас просят выехать…

Я не успел закончить… Потому что мои слова были заглушены громовым «Ура!» учащихся.

Такого поворота я не ожидал…

Уже во второй половине следующего дня мы подъезжали к полевому стану под деревней Зарбь. Были со мной только мужчины – педагоги и ученики.

Картошку мы «спасли», но было это нелегко.

* * *

Будучи человеком доверчивым, иногда, пожалуй, даже слишком, я всегда стремился к доверительным отношениям между сотрудниками, а также – между педагогами и учениками. Мне и моим товарищам было абсолютно ясно, что без взаимного доверия наше сотрудничество не может быть достаточно плодотворным. Мы понимали, что наше педагогическое товарищество может строиться только на доверии друг к другу, основанном на взаимной честности, взаимном понимании и взаимной помощи. Мы понимали также, что каждый имеет право на частную жизнь, на какие-то личные и профессиональные тайны, более того, каждый, как гражданин, имеет конституционное право не говорить кому бы то ни было полную правду. Но специфика совместной образовательной деятельности всегда такова, что отдельный член коллектива не может работать эффективно, если не будет уверен в том, что его коллеги действуют рядом и вместе с ним в том же направлении, что и он. Каждый должен доверять всем, и все – каждому. Иного в педагогическом сообществе быть не должно. И всё это возможно в условиях достаточной (скажем так) элементарной честности, отсутствия хитромудрой лжи, кривотолков и недомолвок в совместных делах.

Доверие есть тот фундамент, на котором строится вся организация.

Отношения с учащимися мы также строили на основе доверия. Однако границы доверительности с ребятами были несколько иные, чем у педагогов. Как правило, доверительные отношения между учителем и его учениками складываются как результат их взаимных действий навстречу друг другу: в ответ на то доверие, которые учитель вынужден оказывать ученикам авансом, безо всяких предварительных условий, просто потому, что он – педагог, и у него нет другого выбора (он работает с теми, кто ему «достался»), ученики начинают оказывать доверие своему учителю только после того, как убедятся в его порядочности, компетентности, доброте и справедливости. Но поскольку ученики – живые люди, а не подопытные собачки, они со временем сами стремятся завоевать доверие учителя. При нормальном развитии отношений степень доверительности учителя к ученикам постепенно растет и может достигать со временем предельной прозрачности и хорошего взаимопонимания. Тогда и возникает крепкое товарищество между учителем и его учениками – именно то, к чему стремится каждый нормальный педагог. Но здесь не следует забывать, что каким бы надежным не казалось товарищество между учителем и учениками, учитель не может отказываться от роли контролирующего и отвечающего за действия учеников, особенно, подростков. То есть доверять детям, безусловно, нужно, но не слепо. Время от времени их нужно проверять. Проверять – обязательно. Иного не дано. Ведь мы отвечаем за наших детей.

Дело здесь еще и в том, что ученики, став нашими товарищами и даже друзьями, далеко не всегда склонны придерживаться тех же норм честности и порядочности, что и мы. Нередко они вытворяют всевозможные пакости, обманывают нас, своих доброжелателей и наставников, самым наглым образом и не раскаиваются в содеянном, главным образом потому, что даже не чувствуют себя виновными: они просто еще не доросли до нужной «кондиции», и ничего тут не поделать. Многие чересчур чувствительные «педагогини», сталкиваясь с подобными выходками своих любимых детей, испытывали настоящее потрясение. И не только неопытные учительницы терялись перед натиском подростковой лжи. Случалось, и матерые педагоги становились жертвами излишней доверчивости.

Однажды я вынужден был проводить педагогическое расследование по довольно неприятному происшествию. Дело было в том, что ребята одной из лучших групп учащихся-строителей, с которыми мы прошли не одни «колхоз» и сдали не один экзамен на взаимную порядочность, с которыми у нас установились вполне доверительные отношения, неожиданно попали под подозрение в том, что вывели из строя очень дорогой лабораторный стенд. В течение двух дней мы вместе с заведующим отделением И.Г. Зуевым внимательно выслушивали «показания» каждого ученика и дюжины преподавателей. Ребята, все как один, глядя нам прямо в глаза, чистосердечно уверяли, что они к стенду не прикасались. Преподаватели все тоже дружно утверждали, что эти студенты на такое не способны.

У меня не было никаких фактов против ребят, но что-то заставляло упорно продолжать расследование. В конце второго дня я спросил уставшего и несколько растерянного заведующего отделением:

– Что ты думаешь обо всем этом, Игорь Григорьевич?

Зуев, имевший большой опыт работы с молодежью и пользовавшийся у учащихся высочайшим доверием и авторитетом, сказал:

– Думаю, что ребята не виноваты. Не знаю, кто виноват, но уверен – не строители.

– Уверен? – переспросил я.

– Абсолютно! – сказал Зуев.

Мнение этого человека для меня было очень важно. Игоря Григорьевича я высоко ценил и уважал. Но, поразмыслив, я все-таки сказал:

– Доказательств нет, но мне почему-то кажется, что стенд испортили именно строители.

Зуев сильно побледнел, но по-прежнему твердо произнес:

– Если я не прав, и потом выяснится, что ребята все поголовно врали, я перестану себя уважать.

И ушел.

А на следующий день вся группа подозреваемых в полном составе пришла ко мне в кабинет и полностью созналась в содеянном. Ребята умоляли простить их. И еще они попросили дать возможность им самим наказать виновных. Я возражать не стал.

После этого события в течение месяца в техникуме был траур. Всем было плохо. Зуев, невольник чести, чувствовал себя обманутым, поруганным и сильно переживал. Все ходили на цыпочках, разговаривали шёпотом и не смотрели друг на друга…

Да, дети лгут, и ничего тут не поделаешь. Об этом с отцовским пониманием писал еще Корчак. У них могут быть свои тайны, недоступные нам. Иногда мы, взрослые, сами своим поведением или какой-то глупостью провоцируем их на ложь. Иногда они лгут, проверяя нашу реакцию. Иногда всякий «треп» и «травля» просто бьют из них фонтаном. Да мало ли от чего происходит их вранье! Нам не нужно идеализировать отношения нашего педагогического сотрудничества с детьми и добиваться от них правдивости и только правдивости. Однако наше доверие не должно быть излишним. Доверяя, проверяй!

Прививая ученикам такое качество, как правдивость, надо быть готовым к тому, что у них есть свои представления об этом предмете, нередко отличные от наших. Важно, чтобы позиции педагогов и позиции учащихся по поводу разных нравственных ценностей со временем сближались, и тогда, в конце концов, наши воспитанники однажды всё-таки начнут понимать, что есть много такого, чего не следовало допускать нормальным людям. Но они, к сожалению, допускают: и ложь «во спасение», и нежелание говорить правду, от которой другим будет плохо, и недомолвки тогда, когда нужно держать язык за зубами, и другое. Однако совершенно непозволительно – врать по привычке, не думая о последствиях, изворачиваться во лжи, выгораживая себя и вредя другим, возводить напраслину на ближнего, – то есть делать все то, что мы считаем черной ложью и что приносит всем нам неисчислимые бедствия. И этому надо учить.

* * *

Новые корпуса техникума строились медленно. Часто возникали проволочки, связанные с недопоставками сборного железобетона и металлоконструкций. Снова и снова я шел к начальнику Управления строительством г. Братска, ездил в Братскгэсстрой; однажды удалось попасть на прием к самому И. И. Наймушину. Но положения почти не менялось.

И тогда по совету секретаря горкома партии И. Ф. Сгибневой я сделал следующее. Попросил внести меня в список выступающих на городской партийной конференции. Когда мне дали слово, вначале кратко осветил достижения профессионального образования в городе, но с горечью поведал о том, что около тысячи моих студентов, в том числе рабочих-вечерников, и преподавателей вынуждены ежедневно на попутном транспорте добираться на занятия из центральной части города за шесть километров до поселка Строитель. А строительство новых зданий техникума в центре города затягивается неведомо на какой срок. Затем, обращаясь прямо к Наймушину, который сидел в президиуме, сказал примерно следующее: «Уважаемый Иван Иванович! Неужели возглавляемый вами дважды орденоносный Братскгэсстрой не в состоянии покончить с долгостроем…» и т. д. и т. п.

Наймушин хмуро посматривал то на молодого выскочку, который осмелился его критиковать, то на зал, в котором с вопрошающим видом сидело 400 делегатов. Мое выступление явно его задело…

Вскоре после конференции пошел железобетон, появились новые бригады монтажников. Дело пошло.

Много хлопот было с лабораторным и станочным оборудованием нового комплекса. Все, что поступало от поставщиков я получал задолго до того, как его можно было устанавливать «в проектное положение». Но многое пропало безвозвратно. Например, согласно проекту московского института «Гипропрос» в комплектацию были включены: небольшая, 15-метровая бумагоделательная машина; узлы и агрегаты целлюлозно-бумажного производства в миниатюре (были разработаны рабочие чертежи); лаборатория процессов и аппаратов в лесохимическом производстве. Однако ни один завод страны не брался изготовить такое эксклюзивное оборудование.

Я понимал, что многое придется делать своими руками. Среди преподавателей тоже было такое понимание. Появились энтузиасты, которые вместе с учащимися проектировали и создавали уникальное оборудование. Так, под руководством Н. А. Румянцева была создана лаборатория КИПиА, под руководством А. Г. Ямских были созданы лаборатории электрических измерений и техники высоких напряжений, класс программированного обучения, под руководством Г. Ф. Брюхова – лаборатория электромашин, под руководством М. А. Лаврентьевой – узлы и макеты оборудования ЦБП, под руководством Ю. А. Дергаева – стенды по электротехнике. Их пример вдохновлял других.

Наш педагогический коллектив рос довольно быстро. Прибывало пополнение, в основном – молодежь после окончания технических вузов. Необходимо было учить новичков педагогическому ремеслу. Но, главное, нужно было создавать коллектив, и хотелось, чтоб наш коллектив был организованным и сплоченным.

Первые ростки организации проявлялись уже в «колхозе», где все были на виду. Основы взаимопонимания, доверия и товарищества закладывались именно «на картошке». Однако по возвращению в техникум появлялись проблемы, которые повергали меня в недоумение. Например, были преподаватели, которые приходили на занятия без планов, опаздывали, не предупредив завотделением, самовольно заменяли друг друга, отпускали учащихся с занятий до звонка (и те, конечно, носились по коридорам, срывая другие занятия), курили в аудиториях и т. д. Естественно, что все это нужно было пресекать, и приходилось действовать быстро, а иногда и жестко. Но это были мелочи.

Нужно было создать систему управления, а также – принять идеологию управления коллективом.

Некоторые принципы управления мне и моим товарищам были хорошо знакомы, другие же познавались методом проб и ошибок, иногда с получением глубоких, долго не заживающих ран.

Так, большинство сотрудников не столько теоретически, сколько практически приняли идею единства коллектива в качестве основного условия сохранения нашей работоспособности. Суть этой идеи предельно проста: коллектив, если он является организующей силой, должен обладать единством целей и единством действий.

Мы хорошо понимали, что единство само по себе не возникает. И не создается приказами директора. Оно – достигается. Достигается в результате целенаправленных действий всех сотрудников, их единодействия, но, прежде всего, конечно, – благодаря воле первого руководителя. А начинается всё с подбора и воспитания кадров.

Действовать приходилось осмотрительно, потому что, как всегда, «сверху» сыпалось немало рекомендаций такого, например, толка: в кадровой политике надлежит опираться на таких людей, которые имеют свои суждения, в том числе и отличные от ваших, так как якобы опираться можно только на то, что оказывает сопротивление. Знакомая до боли, пустая фразеология.

У меня к тому времени было достаточно опыта, чтобы иметь свою точку зрения на этот счет. Я твердо знал совсем другое: руководителю нет никакой необходимости опираться на тех, кто не понимает его и сопротивляется; не нужно также проявлять заботу о создании самому себе оппозиции – она возникнет и без его усилий. На людей, которые критикуют каждый шаг начальника, вряд ли он сможет опереться. И коллектив вряд ли выиграет от такой оппозиции. Единомыслие и единодействие коллектива достигается не в результате изнуряющей всех критики, бесплодных дебатов и последующего подавления большинством мнения меньшинства, а – в результате высокой педагогической культуры и постоянной ежедневной устремленности сотрудников к общим целям.

Подбирать нужно таких, и только таких сотрудников, чье мировоззрение по основным направлениям близко с философией (миссией) вашего коллектива или, по крайней мере, не противоречит ему. У руководителя с подчиненными и между членами коллектива должна быть деловая совместимость по следующим позициям:

– стремление объединиться для выполнения общих целей; единство направления;

– подчинение своих интересов общим целям организации, но ни в коем случае – не подавление личных интересов;

– единство взглядов на систему ценностей своей организации, согласие с философией организации; преданность своей организации, гордость за нее, отстаивание ее интересов, бережное отношение к ее традициям;

– возможность критики недостатков организации; поддержание обстановки, в которой каждый член коллектива может и должен быть услышан;

– высокая толерантность и миролюбие, уважение к мнению коллег; отказ от резких действий и слов, которые могли бы создать ненужное отрицательное напряжение в коллективе;

– деловой энтузиазм, основанный на высокой квалификации и слаженной коллективной работе; уверенность в том, что каждый член коллектива работает на общее благо.

Давно замечено, что слаженная команда любое дело выполняет быстрее и лучше, чем коллектив высококвалифицированных, но недостаточно сработавшихся специалистов. Опыт менеджмента повсеместно показывает, что происходит, если люди согласованно работают вместе, рука об руку. Трудясь ради общего дела, они не только увеличивают потенциал своего роста. Их единство приумножает силу. Такой эффект называют эффектом синергии.

Таково понимание единства, таков был теоретический посыл. На практике, однако, получалось не всё по писаному.

Со временем была достигнута необходимая «смычка». В многочисленных кооперативных делах и преодолениях трудностей было достигнуто единство педагогического коллектива, и каждый член его стал чувствовать себя равноправным партнером и соучастником общего дела, лично ответственным за это дело.

Были и такие люди, которым мои действия были не по душе, и в деловой совместимости не нуждались. В результате появлялись жалобы, почти всегда анонимные. Однажды произошло событие из ряда вон выходящее: один и тот же текст анонимки, напечатанный на папиросной бумаге, был направлен в ЦК КПСС, Минбумпром, прокуратуру СССР, газету «Комсомольская правда», Иркутские обком партии и облисполком, Братские горком КПСС и горисполком и во многие подобные инстанции, – всего в 15 (!) адресов. В анонимке на двух листах подробно, с примерами, описывалось, какой я плохой человек и никудышный руководитель.

Как положено в таких случаях, горкомом партии была создана большая комиссия, которая в течение месяца проводила проверку. Комиссия погрузилась в работу, а в коллективе воцарилась тревожная тишина и томительное ожидание: что будет? Снимут директора или нет? Исключат его из партии или ограничатся выговором?