Текст книги "Избранное. Том 2"

Вспомним, что расцвет Сухаревки был в период военного коммунизма. Толкучки получили широкое распространение и в годы Великой Отечественной, когда господствовала карточная система. Толкучка – это агония рынка, а не его «буревестник». Отсутствие цивилизованной рыночной инфраструктуры и катастрофическое состояние денежного обращения – питательная среда для «комков», перекупщиков, рэкета.

Правительство демонстративно не желает оказывать реальную поддержку формированию бирж, коммерческих банков, мелкого и среднего бизнеса, фермерства. Наоборот, курс на либерализацию больнее всего ударил по нарождающемуся частному сектору, что особенно просматривается в сельском хозяйстве.

Искусственное ограничение платежных средств убивает рынок. За красивым словом «бартер» скрываются вынужденная натурализация обмена, господство примитивных хозяйственных связей, произвол чиновника, диктат производителя.

Стремление любой ценой к бездефицитному бюджету без оговорок и комментариев выдается за несомненный шаг к рыночной экономике. В этой связи напомню, что во времена Сталина (1948–1953 гг.) и еще некоторое время спустя государственные доходы устойчиво превышали расходы. Но не было ни развитой рыночной экономики, ни демократии. Коммунистический диктатор знал, как обеспечить бездефицитность бюджета: десятки миллионов работали за зэковскую пайку или за «трудодень».

Этот тезис стал мощным оружием в политической борьбе. Любые поползновения со стороны парламентариев, профсоюзов, предпринимателей увеличить расходы на социальные нужды или снизить налоги с целью оживления производства и установления цен, соответствующих платежеспособности потребителей, пресекаются одним аргументом: вы толкаете экономику к гиперинфляции. Это – магическое заклинание. Никто толком даже в правительстве не знает, чем отличается высокий темп инфляции от «гипер». Но все интуитивно понимают, что эта «гипер» – совсем плохо.

Смею утверждать, что поскольку ни один из факторов, генерирующих инфляционные процессы, не был снят за первые полгода реформ, гиперинфляция ждет нас в ближайшие месяцы. Если депутаты российского парламента перестанут давить на правительство и дадут ему «карт-бланш», они осенью убедятся, что правительство само ввергнет страну в состояние гиперинфляции. Фактически она уже состоялась. Однако игры в «кризис наличности», в подмену индекса цен индексом средней цены продаж, во взаимные неплатежи предприятий до поры до времени позволяют изобразить гиперинфляцию в виде «умеренной инфляции»… Однако экономика не воск и не пластилин, а скорее стальная пружина, сдавленная ныне до предела. Это понимают и в правительстве. Уже объявлено о выделении 500 миллиардов рублей для развязывания узла неплатежей в промышленности. Дотации и кредиты сельскому хозяйству пока окончательно не определены, но ясно, что порядок цифр будет близким.

Становится очевидным, что в ближайшие месяцы старательно маскируемая гиперинфляция перейдет в открытую форму. Скрывать очевидное у правительства больше нет возможностей, если, конечно, из их числа исключить курс на полное обнищание, разрушение систем жизнеобеспечения, паралич производства.

К счастью, судя по тексту среднесрочной программы правительства, оно такой вариант отвергает, а это значит, что гиперинфляция, заложенная в первые месяцы реформы, будет сопровождать нас и дальше.

* * *

Перечень мифов нынешней экономической реформы можно было бы продолжить. Но об одном мифе мне все-таки хочется упомянуть отдельно. Это миф о безальтернативности избранного правительством пути реформ.

Ни одна высокоразвитая страна никогда не шла по схеме, разработанной экспертами МВФ для стран так называемого третьего мира. Вспомним Великую депрессию 1929–1934 гг. и опыт США, возродивших свою экономику и сохранивших при этом демократические традиции. Или послевоенную Германию, Италию, Японию. Да, надо признать, что мы проиграли бескровную третью мировую войну, мы не выдержали противостояния в гонке вооружений, загнали свою экономику в тяжелейший кризис. В результате по уровню потребления мы – в числе развивающихся стран. Но по производственной структуре – сверхдержава. То, что было нашей гордостью, оказалось нашей трагедией. Мы обязательно возродимся как страна, занимающая достойное место в мировой экономике и политике. Но не по чилийско-мексиканско-польской схеме. Нам, безусловно, нужна поддержка мирового сообщества, но, думаю, что 24 миллиарда долларов и гуманитарная помощь здесь не главное. Есть и другие варианты. Но правительственные идеологи страдают комплексом самодостаточности. Самое большее, на что они согласны, – это вежливо выслушать предложения своих оппонентов и, не вдаваясь в дискуссии, идти своим путем. Хотелось бы ошибиться, но боюсь, что через некоторое время может появиться потребность не в альтернативной программе перехода к рынку, а в программе выживания в условиях полной деградации национальной экономики.

Макроэкономическое регулирование в России: промежуточные итоги и новые возможности (1994 г.)[3]3
  Доклад, прочитанный на конференции Международного валютного фонда. Москва, 18–19 октября 1994 г. Основные идеи доклада опубликованы в журнале «Обозреватель» (1995. № 5. С. 24–26).


[Закрыть]

Два с половиной года энергичных экономических реформ прошли под знаком балансирования между высокими темпами инфляции, с одной стороны, и критическими масштабами падения производства, – с другой. Эту дилемму каждый по-своему пытались разрешить и Гайдар, и Фёдоров, и Черномырдин. Путь, который прошли Гайдар и Фёдоров, уже неоднократно анализировался и ими самими, и другими экономистами. Поэтому в этой части доклада мы хотим сконцентрироваться на успехах и неудачах правительственной команды Черномырдина.

Первое полугодие 1994 г., а точнее февраль – июнь были отмечены впечатляющими успехами в борьбе с инфляцией. Среднемесячный темп инфляции удалось сократить сначала в два, а затем в четыре раза по сравнению с 1993 г. и январем 1994 г. (табл. 1).

Таблица 1

Индекс инфляции в %

Такого результата правительству В. Черномырдина удалось добиться в первую очередь за счет дополнительного ужесточения финансовой и денежно-кредитной политики. Если в 1993 г. денежная масса росла в среднем на 15 % в месяц, то в первом полугодии лишь на 7–9 % в месяц. Столь неожиданный для многих аналитиков эффект был достигнут в итоге политического маневра премьер-министра. Напомню, что перед своим уходом из правительства Гайдар и Фёдоров предрекали срыв в гиперинфляцию (30–40 % темп ежемесячной инфляции). Однако, освободившись от молодых реформаторов, Черномырдин встал на позицию, что его правительство не несет ответственности по их «долгам» промышленности и аграрному сектору. Кроме того, правительство встало на путь невыполнения своих бюджетных обязательств по таким секторам, как финансирование системы здравоохранения, образования, науки, мотивируя это сокращением поступления налогов в федеральный бюджет из-за спада производства.

Продолжающийся спад производства – характерная черта нынешней экономической ситуации в России. К середине 1994 г. объем промышленного производства составил примерно 51 % от уровня декабря 1991 г. Общая динамика спада промышленного производства за 18 месяцев характеризуется данными, приводимыми в таблице 2.

Таблица 2

Динамика объема промышленного производства по основным отраслям промышленности в 1993–1994 гг. в % к январю 1993 г. (в постоянных ценах 1992 г.)

Как свидетельствуют приведенные данные, наиболее серьезный спад производства наблюдается в перерабатывающих отраслях. К этому следует добавить, что среди перерабатывающих отраслей аутсайдерами являются высокотехнологичное машиностроение, пищевая и легкая промышленность. Российские экономисты много дискутируют по поводу факторов, определяющих затяжной спад производства. Нам представляется, что наибольшего доверия заслуживает анализ, проведенный специалистами Министерства экономики Российской Федерации. По их мнению, существует четыре главных причины непрекращающегося спада производства:

1) сокращение оборонного заказа и оборонных расходов более чем на 70 % обусловило (с учетом сопряженных отраслей) 25 % всего абсолютного снижения промышленного производства;

2) сокращение государственной инвестиционной программы; так, общее уменьшение капитальных вложений в экономику на 65 % за два с половиной года резко сократило спрос на инвестиционные ресурсы, что определило еще 15 % абсолютного размера уменьшения промышленного производства;

3) уменьшение поставок в страны СНГ нефти, газа и других сырьевых ресурсов из России, а также сокращение внутреннего платежеспособного спроса на эти ресурсы внутри России обусловили около 20 % общего снижения промышленного производства;

4) еще 15 % спада промышленного производства вызвано сокращением платежеспособного спроса населения.

Остальная четверть всего объема сокращения производства определяется более мелкими факторами, среди которых медленная адаптация предприятий к рыночным условиям, несовершенство хозяйственного законодательства, слабое развитие рыночной инфраструктуры и т. д.

Продолжающееся падение производства делает все более реальной угрозу массовой безработицы. Пока общая численность «официальных безработных» (зарегистрированных службой занятости) немногим больше одного миллиона человек. Однако необычайно быстро растет латентная безработица (неполный рабочий день или неделя, оплата по минимальным ставкам). Ее размеры оцениваются в 7,5 миллионов человек, что составляет 10 % экономически активного населения. Это поистине дамоклов меч, нависший не только над экономикой, но над политической элитой.

Еще одной чрезвычайно важной характеристикой нынешней ситуации в России является беспрецедентный в ее истории спад инвестиционной активности. Мы уже отмечали выше, что за два с половиной года объем инвестиций сократился на 65 %. Эта тенденция сохранилась в полной мере и в 1994 г. В первом полугодии на строительство объектов производственной сферы было направлено 19,5 триллионов рублей, что на 36 % меньше, чем за соответствующий период 1993 г. В результате доля инвестиций в валовом внутреннем продукте упала в 1994 г. до 11, 8 % против 15, 5 % в 1993 г. Полностью провалена федеральная инвестиционная программа. В ней правительство выделило 450 приоритетных инвестиционных проектов, которые должны были быть реализованы в 1994 г. К середине года реализовано только три проекта. Мы специально обращаем внимание на этот факт, поскольку он свидетельствует о беспомощности правительства в сфере проведения активной государственной политики реструктуризации экономики, приспособления ее к требованиям рынка. Расчет на частных и иностранных инвесторов не оправдался. Это объясняется в первом случае высокими ставками налогообложения прибыли и фактическим прекращением выдачи долгосрочных инвестиционных кредитов, а во втором – политической нестабильностью, отсутствием четких юридических рамок.

Таким образом, общая экономическая ситуация в России к середине 1994 г. характеризовалась тремя главными параметрами:

– снижением темпов инфляции;

– продолжением спада производства во всех отраслях;

– усилением инвестиционной апатии в производственной сфере.

Безусловно, это лишь основные характеристики, но именно такие, от соотношения которых в ближайшем будущем будет, на наш взгляд, зависеть развитие событий как в экономической, так и в политической жизни России. В этом смысле я выступаю оппонентом тем экономистам и политикам, которые считают, что решающими силами давления на изменение экономической политики являются угроза массовой безработицы, обнищание населения, экономическая преступность и коррупция. Конечно, все это очень значительные фрагменты российской действительности, но они либо вторичны по отношению к перечисленным мною несколько выше, либо не могут стать решающими в силу традиций и условий России.

Что же касается триады: инфляция, спад производства, инвестиционная активность, – то здесь правительство Черномырдина встало вплотную перед главной проблемой перехода от тоталитарной экономики к рыночной. Проблема эта состоит в том, что тоталитарная экономика принципиально отличается от рыночной как институционально, таки структурно. Макроэкономический монетаризм выработал систему практических приемов для лечения больной рыночной экономики. Т. е. имеется в виду лечение экономики, которая в основе своей рыночная. Поэтому монетаристские рецепты вполне подходили (с определенными оговорками), может быть, для Боливии, Мексики и даже Польши, где частный сектор всегда играл значительную роль. Но в России задача с самого начала формулировалась по-иному: речь шла не о том, как лечить больной рынок, а как создать рынок из его антипода.

Если от этого философско-концептуального тезиса перекинуть мостик к прагматизму текущей экономической политики, то проблема может быть сформулирована следующим образом: можно ли надеяться, что успехи правительства России в борьбе с инфляцией в первой половине 1994 г. являются прологом окончания экономического кризиса и наступления столь долгожданной стабилизации?

Чтобы правильно, ответить на этот вопрос, надо четко представлять себе природу российской инфляции. Большевистская экономика всегда была инфляционной потому, что она была антирыночной. Производитель работал не на потребителя, а на доктринерские, идеологические и геополитические амбиции коммунистической элиты. Природа инфляции в России определяется не текущими ошибками денежно-финансовой политики, а глубокой структурной диспропорциональностью производственного потенциала. К глобальным структурным деформациям, оставшимся в наследство от тоталитарного режима, следует отнести:

а) низкий удельный вес потребительского сектора в общем объеме производства,

б) гипертрофию военно-промышленного комплекса,

в) высокую долю сырьевых отраслей в общем объеме производства,

г) высокую ресурсоемкость конечного продукта из-за отсутствия современных технологий в перерабатывающих отраслях промышленности,

д) примитивность и неразвитость экспортного сектора экономики.

Следует подчеркнуть, что все эти болезни начали интенсивно развиваться с начала 1930-х гг., в тот самый момент, когда была провозглашена программа большевистской индустриализации России – программа сталинского большого скачка и тотальной милитаризации экономики.

Доставшаяся в наследство от коммунистов структурная деформированность российской экономики является долговременным генератором инфляционных процессов. Поэтому действительно эффективная программа борьбы с инфляцией в России – это программа глубокой реструктуризации экономики.

Что сделано в этой области за два с половиной года? Ответ «ничего» – слишком оптимистичен. По каждой из пяти вышеперечисленных деформаций посткоммунистические правительства ухудшали ситуацию:

1. За первое полугодие 1994 г. производство потребительских товаров сократилось на 25 % и составляет примерно 40–45 % от уровня 1991 г.

2. Хотя объемы производства предприятий оборонной промышленности в целом сократились почти на 70 %, программа конверсии не реализуется. Более того, выпуск гражданской продукции, которая традиционно производилась на оборонных предприятиях, сокращается более высокими темпами, чем выпуск вооружений.

3. Из-за неравномерного спада производства в отраслях добывающей и перерабатывающей промышленности (см. табл. 2) доля сырьевых отраслей в общем объеме производства значительно возросла.

4. Технологическая отсталость перерабатывающих отраслей промышленности резко возросла. Парк оборудования не обновляется из-за инфляционного обесценения амортизационных фондов. В машиностроении уже 60 % оборудования имеет износ выше нормативных сроков.

5. Структура российского экспорта сохраняет сырьевую направленность. Более 50 % всего экспорта приходится на топливно-энергетические ресурсы, 25 % – на металлы и алмазы. В то же время доля машин и оборудования составляет 5 %.

На фоне этих «достижений» структурной политики весьма трудно сделать вывод об устойчивости наметившейся тенденции к снижению темпов инфляции. Кроме того, достигнутые темпы (6—10 % в месяц), конечно, выглядят успехом по сравнению с 1992–1993 гг. (15–20 % в месяц), но они слишком велики для частных инвесторов. А государственная программа реструктуризации экономики России, как отмечалось выше, отсутствует.

В течение 1992–1993 гг. произошел распад так называемой рублевой зоны. Появление республиканских валют стимулировало экспансию рубля обратно в Россию, рост цен в России, частичную дезорганизацию торговли в приграничных областях, введение ограничений, разрушающих даже те хозяйственные связи, эффективность которых не вызывала сомнений. Как бы ни оценивать экономические последствия распада рублевой зоны, следует констатировать реальность этого феномена, а также его историческую уникальность, поскольку сохраняющаяся прозрачность границ в рамках СН Г создавала беспрецедентные возможности для миграции рублевой массы по всем республикам бывшего СССР. Несмотря на высокие темпы эмиссии рублей[4]4
  Эмиссия наличных денег составила в 1991 г. 26,6 млрд руб., в 1992 г. – 1512,9 млрд руб., в 1993 г. – 11040,4 млрд руб.)


[Закрыть], национальные валюты республик бывшего СССР (за исключением Прибалтики) выглядят настолько убого, обесцениваются такими катастрофически высокими темпами, что на их фоне мягкий российский рубль выглядит для них спасительным якорем в море собственной гиперинфляции. Обратив внимание читателя на это обстоятельство, мы позволим себе вернуться к узко российским проблемам. Представление об объеме и структуре денежной массы дают данные таблицы 3.

Таблица 3

Объем и структура совокупной денежной массы в 1993 г. и первом полугодии 1994 г.

Характерной чертой денежного обращения в современной России является фактическое наличие двух параллельных валют. Причем рубль используется как средство для текущих платежей, а доллар (частично немецкая марка) – как средство сбережений. Обращение свободных рублевых средств в валюту население рассматривает как более надежный вид сбережений, нежели помещение их в российские банки или ценные бумаги. По данным Центрального банка России за первые три месяца 1994 г. от продажи частным лицам за наличный расчет иностранной валюты поступило в кассы банков 6300 миллиардов рублей, что составило 11,6 % по отношению к денежным доходам населения. За первые три месяца 1993 г. эта величина равнялась лишь 1,9 %. Такой интерес к иностранной валюте объясняется двумя факторами. Во-первых, возросла прослойка населения, доходы которой устойчиво превышают текущие расходы, а во-вторых, темп инфляции, наконец, приблизительно сравнялся с темпом официальной котировки рубля и доллара. Последний момент заслуживает особого рассмотрения.

Существенным достижением Е. Гайдара в области монетарной политики явилось официальное объявление рыночного курса рубля по отношению к СКВ, свободный обмен рублей на СКВ практически для всех юридических и физических лиц и превращение рыночного (аукционного) курса рубля в официальный курс в расчетах по всем видам сделок.

В то же время своеобразие ситуации состоит в том, что признание Центральным банком России рыночного курса рубля в качестве официального происходит в условиях отсутствия развитого валютного рынка. Это порождает целый ряд парадоксов, негативно сказывающихся на экономике страны и позволяющих проводить различного рода манипуляции с валютой.

В условиях неразвитости валютного рынка фундаментальные курсообразующие факторы – такие, как динамика цен на внутреннем рынке и изменение паритета покупательной способности национальной валюты, денежная эмиссия, сальдо платежного и торгового баланса – отступают в тень. А на первый план выходят относительно поверхностные факторы: объем выставленной на торги валюты, количество участников, допущенных к торгам, мнение руководства Центрального банка о целесообразности валютной интервенции на торгах, текущие инфляционные ожидания и т. и. В результате этого в отличие от мировой практики рыночный курс рубля в российской экономике не является сколь-нибудь надежным индикатором состояния денежной системы. Правительство может манипулировать курсом рубля в зависимости от пристрастия к тем или иным фетишам провозглашенного экономического курса.

Так, например, в 1993 г. в Министерстве финансов России сложилось своеобразное понимание устойчивости национальной валюты. Она трактовалась как стабилизация обменного курса рубля, а не как стабилизация покупательной способности рубля на внутреннем рынке. Исходя из этой концепции, Центральный банк под давлением Министерства финансов в течение нескольких месяцев 1993 г. осуществлял крупные валютные инъекции на валютных торгах, искусственно завышал предложение долларов и сбивал его курс. Так, начиная с апреля 1993 г., доля интервенций Центрального банка в общем объеме продаж иностранной валюты достигла 46 %. В результате индекс инфляции в июле – декабре 1993 г. резко разошелся с индексом валютных котировок, и Россия в считанные месяцы превратилась из одной из самых дешевых стран цивилизованного мира в самую дорогую. По международным сопоставлениям по дороговизне Москва вышла на третье место в мире (после Токио и Осаки). После ухода в отставку Б. Фёдорова тактика поведения правительства и Центрального банка на валютном рынке претерпела существенные изменения. В первом полугодии 1994 г. темп падения курса рубля вплотную сблизился с темпом инфляции. Вышесказанное иллюстрирует таблица 4.

Таблица 4

Индекс инфляции и изменение курса доллара в 1993 г. и первом полугодии 1994 г.

Для чего Б. Фёдорову и Центральному банку была нужна игра на понижение курса доллара – предмет особого исследования. На наш взгляд, очевидные минусы такой политики намного превосходят гипотетические плюсы. Во всяком случае, эта игра обошлась России в сумму, измеряемую миллиардами долларов. Здесь же мы хотели отметить лишь одно: в России есть рыночный курс рубля, но нет реального конкурентного валютного рынка. Таков один из парадоксов российской экономики.

Бюджетная политика правительства России в 1994 г. находилась под определяющим давлением проблем, связанных с формированием доходной базы бюджета. Перманентный спад производства кризис платежей, вызванный тяжелым финансовым положением налогоплательщиков, сепаратизм регионов привели к резкому уменьшению поступлений налогов в федеральный бюджет. По данным Министерства финансов, поступление налогов и других платежей в федеральный бюджет в первом полугодии 1994 г. составило 18500 млрд руб., что соответствует 64 % к прогнозным расчетам; по отношению к валовому внутреннему продукту (ВВП) эта величина составляет 7,6 % против 13,8 % за соответствующий период 1993 г.

Закручивается экономическая спираль: сокращение бюджетных расходов с целью снижения темпов инфляции ведет к спаду производства, спад производства сокращает налоговую базу бюджета, уменьшение доходной части бюджета не позволяет проводить активную политику реструктуризации экономики, приводит к сокращению финансирования образования, здравоохранения, социальных программ поддержки малообеспеченных слоев населения. Ужесточение политики расходов федерального бюджета приводит к сокращению его доходов, что требует нового витка сокращения расходов, и т. д. В докладе правительству «Об исполнении федерального бюджета в 1994 году» Министерство финансов признало: «Для удержания расходов в жестких рамках пришлось применять секвестирование по большинству расходов федерального бюджета». Наиболее жестко эта линия была выдержана в отношении финансирования науки (в первом полугодии 1994 г. выделено только 67 % намеченных в бюджете средств), геологоразведочных работ (48 %), конверсии оборонных предприятий (72 %), федеральной программы инвестиций (64 %), здравоохранения (73 %), расходов на оборону (74 %), а также финансовую поддержку северных территорий (44 %) и социальные выплаты по программе «Чернобыль» (67 %).

Этот перечень свидетельствует о том, что в российском бюджете отсутствовали защищенные по стратегическим, социальным и политическим соображениям статьи, а бюджетная политика не имела сколько-нибудь четких государственных приоритетов. Вместе с тем жесткость бюджетной политики так и не привела к кардинальному сокращению бюджетного дефицита. Дефицит федерального бюджета в первом полугодии 1994 г. составил 9 % к валовому внутреннему продукту против 10 % в 1993 г. в целом и 3 % за первое полугодие 1993 г.

Что касается кредитных вложений в экономику России, то они характеризуются данными таблицы 5.

Таблица 5

Краткосрочные и долгосрочные кредиты в экономику России в 1994 г.

Как видим, хотя доля долгосрочных кредитов за первую половину года немного возросла (определение степени устойчивости этой тенденции требует более длительных наблюдений), тем не менее, она настолько мала, что говорить о приближении инвестиционного бума было бы, по меньшей мере, преждевременно.