Текст книги "Крымская война. Записки военного хирурга"

О сортировке раненых

Я считаю себя нравственно обязанным перед Обществом попечения о раненых и больных воинах заявить следующее, и потому прошу вас⁹⁶ покорно принять на себя и огласить мое заявление.

В моем Отчете, изданном Обществом, я сказал на стр. 60, что «я первый ввел сортировку раненых, уничтожив этим господствовавший на севастопольских перевязочных пунктах хаос, – и горжусь этой заслугой, хотя ее и забыл сочинитель «Очерков медицинской части в 1854-56 годах»⁹⁷.

До сих пор, несмотря на мои 60 лет, я никогда еще не был обвиняем во лжи и в хвастовстве; поэтому я и не считал необходимым приводить в Отчете доказательства моих прав на эту, немаловажную, по моему мнению, заслугу; тем более, что считал ее за неоспоримый и известный многим очевидцам факт.

Мне не трудно было бы привести между многими свидетелями таких известных лиц, как доктора Обермюллер, Каде, Хлебников, живущие в Петербурге, и др.

Но, к крайнему моему удивлению, я прочел в брошюре, недавно изданной, как я полагаю, отделением Общества, под именем «Франко-германская война 1870–1871 г. и международная русская помощь», на стр. 78 следующие строки:

«Если автор Отчета о посещении военно-санитарных учреждений Германии, Лотарингии и Эльзаса в 1870 г. упоминает, что он первый ввел сортировку раненых и этим уничтожил хаос, то я себе позволяю, не уменьшая славы его изобретения, привести, что после значительной вылазки 8 января 1855 года, хаос, происшедший вследствие наплыва раненых, привел меня к этой мере, и я, тогда же, распорядился об отделении раненых, подлежащих операции, от подлежащих транспорту и безнадежных. Ученый автор вышеупомянутого Отчета вступил только 19 января на перевязочный пункт и до этого времени ни на одном из перевязочных пунктов не был. Что он поддержал эту сортировку, и даже может быть еще настойчивее, это мне совершенно известно; но я не думал, что он желал приписать себе инициативу этого дела. Здесь, вероятно, случилось то же, как и при других больших открытиях, что двое, в одно и то же время, нападают на одну и ту же мысль, или, как и при весьма простых мерах, что две личности, в одинаковом положении, делают одно и то же».

И далее: «Эта сортировка не нова, но заимствована из старых, невидимому, инструкций в Пруссии».

Хотя для сущности полезного дела все равно, кто первый ввел его в употребление, но если я, по свойственной занимающимся наукой слабости, уверил Общество, печатно, о моем первенстве в этом деле, то, чтобы не остаться в его глазах хвастуном, я обязан ему представить доказательства.

1) Вступить мне, тотчас же, по прибытии в Севастополь, на перевязочные пункты (в начале ноября) было бы, по моему мнению, более эффектно, чем полезно, и я до 19 января 1855 г., действительно, не присутствовал на севастопольских перевязочных пунктах. Я с первого же дня моего прибытия под Севастополь в 1854 г. вплоть до января 1855 г. был занят в госпиталях (бараках) на Северной стороне, в Бахчисарае и Симферополе (где пробыл около 3 недель), переполненных тогда донельзя тяжело ранеными после Инкерманской битвы, после первого бомбардирования, и даже еще оставшимися после сражения под Альмою; в течение месяца не проходило почти ни одного дня, в который бы не было делано в этих лазаретах от 10 до 20 различных операций и накладывания неподвижных повязок; в одних бараках и батареях, на Северной стороне, лежало более 100 ампутированных и резецированных; несколько сотен таких же были скучены в Бахчисарайском и Симферопольском лазаретах; сверх того, в Симферополь прибыла Община сестер милосердия (Крестовосдвиженская), которую я должен был, по поручению ее императорского высочества великой княгини Елены Павловны, разместить по лазаретам.

Между тем севастопольские перевязочные пункты, после Инкерманской битвы, не представляли поприща для научно-врачебных занятий; правда, с батарей и после ночных вылазок приносились в Морской госпиталь и в Дворянское собрание почти ежедневно несколько раненых, требовавших иногда операций, но почти до половины декабря трудно раненые и оперированные на этих пунктах пересылались на Северную сторону.

Это распоряжение г-на администратора в Дворянском собрании, д-ра Рождественского, имело ту хорошую сторону, что прекрасное помещение в Дворянском собрании не было завалено ранеными с гноящимися ранами, а оставалось пригодным для свежераненых и для первых перевязок, хотя, с другой стороны, бараки на Северной стороне переполнились от этих транспортов трудно больными и пиэмиками. Но потом, когда оперированные, по новому распоряжению другого директора⁹⁸, начали задерживаться в Дворянском собрании, то Севастополь лишился на целые месяцы одного из лучших помещений для свежераненых.

Этим и объясняется, почему операции, произведенные в Дворянском собрании, когда оно было только перевязочным пунктом, после первого бомбардирования дали довольно порядочный результат, а потом, пиэмия, развивавшаяся там от скучения оперированных, начала заражать и свежераненых и свежеоперированных так, что когда я, 19 января, по настоянию князя Васильчикова, принял на себя заведывание главным перевязочным пунктом в Дворянском собрании, я нашел там около 150 оперированных и раненых и почти буквально ни одного не нашел с чистой раной; у всех были гнойные затеки, острогнойный отек и пиэмия. Итак, спешная деятельность на перевязочных пунктах не дала блестящих результатов, и если я, не рассчитывая на эффект, отказался на первое время от интересных занятий на перевязочных пунктах, а сосредоточил мою деятельность на осмотр нескольких тысяч раненых в симферопольском и других лазаретах и на наблюдение за ходом лечения в бараках, то я был все-таки не менее полезен и, во всяком случае, не более вреден, чем другие.

2) Что касается до ночной вылазки 8 января, в которой будто бы в первый раз был предпринят способ сортирования раненых, то со стороны лица, введшего его в употребление, было весьма предосудительно, что оно ни мне, ни другим врачам ни тогда, ни после ничего не сообщило об этом полезном нововведении. Этим оно, как скрывавшее свой талант в землю, причинил много вреда ближнему.

После 8 января было еще несколько стычек, была и знаменитая ночная вылазка 10/22 марта 1855 года у Камчатского редута, о которой также упоминается и в новоизданной брошюре (на стр. 79–80); были и первые дни сильной бомбардировки на другой день Светлого праздника; автор брошюры ни разу, однако же, не показал нам своего способа на деле; он бывал нередко в Дворянском собрании и даже ночевал там однажды, а, между тем, он ни единым словом не намекнул ни мне, и никому из нас о своем способе сортирования раненых, – хотя он и не мог не видеть, что наши меры в то время не были еще достаточны против хаоса от ночных наплывов раненых на наш перевязочный пункт. Как же это объяснить?

Мало того, при знаменитой вылазке с Камчатского редута, когда я, – едва оправившись от тифоида, – сделал первую попытку сортирования раненых, назначенных для ампутации, автор брошюры, – я это очень хорошо помню, – прибыл на другой или третий день в Дворянское собрание и сам, жалуясь на свое беспомощное положение в Морском госпитале, – куда были перенесены в ночь все раненые с Камчатского редута, – рассказывал нам про свое отчаяние. И действительно, было от чего отчаиваться: он и врачи в Морском госпитале это говорили тогда, и он, и они, распорядились тотчас же, ночью, делать ампутации, а между тем раненых приносили все более и более и стеснили операторов до того, что им едва можно было двигаться; вследствие этого целую неделю после вылазки приносили к нам, с заведываемого г. автором брошюры пункта, вовсе не перевязанных раненых с раздробленными костями.

Теперь, в брошюре он извиняется тем, что «самые лучшие инструкции не могут быть всегда соблюдаемы» и что «при внезапном наплыве раненых, недостатке места (?) и при совершенном мраке (?) сортировка не могла быть вполне соблюдена».

Дело в том, что она вовсе еще не была тогда известна автору. На внезапность наплыва, на мрак и недостаток места ссылаться нельзя. Князь Васильчиков дал знать врачам о предстоящей вылазке; места в огромном Морском госпитале довольно нашлось бы при лучшем распоряжении ранеными, против мрака могли быть в запасе свечи. Как бы то ни было, но мне кажется, что кто, зная, не применяет знания к делу, тот поступает неизвинительно, а кто, зная о полезном, не сообщает своего знания вовремя другим, – тот поступает недобросовестно.

Напрасно, однако же, мы бы стали укорять автора в его неумении или, боже сохрани, в его недобросовестности и скрытности. Он, так же как и я, до больших дел под Севастополем, просто не знал да и не мог знать этой «простой», по его словам, меры. Побыв не более 6 недель на одном из перевязочных пунктов в самое глухое и тихое время (между ноябрем и половиною января), даже и при большей опытности в военной хирургии, нельзя было сразу примениться и отстать от прежних убеждений школы, т. е. тотчас же сортировать раненых, не теряя ни минуты времени.

3) Главное же, в Севастополе, до больших вылазок и до второго бомбардирования (март, апрель), т. е. после Инкерманского сражения, не было ни надобности, ни средств производить сортировку раненых; она была бы в то время ошибкою, а не заслугой.

Г. автор в насмешку называет ее то важным открытием, то простым делом; но простым делом может сортировку раненых назвать только тот, кто ее не знает по опыту. Это, напротив, одна из самых трудных мер военно-врачебной администрации, а потому не было и никакой надобности применять ее ни 8 января 1855, ни в других еще менее значительных стычках вплоть до вылазки 10/22 марта у Камчатского редута.

Какая надобность, в самом деле, сортировать сотню или две раненых, имея до 10 врачей под рукой? Тут должно оказывать тотчас же помощь всем нуждающимся в хирургических пособиях, а 8 января 1855,– можно утверждать положительно, в Дворянское собрание не могло быть принесено таких раненых более 50–60; в Дворянском собрании нельзя было поместить более 150 коек, а на Северную сторону, я положительно уверяю, в течение всего января 1855 г. не было разом доставляемо более 10–20 свежих раненых. Если бы было тогда более 100–200, куда же бы они могли деваться, после сортировки? В Морской госпиталь из Дворянского собрания не отсылались раненые, да по недостатку в транспортных средствах их и нельзя было тотчас отсылать.

Итак, я утверждаю, что ни в одной вылазке, в январе месяце 1855, не представлялось никакой надобности терять время на сортировку, тем более, что в эту эпоху осады в Дворянском собрании было скорее избыток, чем недостаток во врачах, искавших операций, а в случае недостатка их можно было пригласить от нас, с Северной стороны. Если же, наконец, кому-нибудь из 2-х тогдашних директоров перевязочного пункта в Дворянском собрании и пришла мысль сортировать больных, то ее все-таки нельзя бы было исполнить в то время, и эта мера, как бы она проста ни казалась, осталась бы одним благочестивым желанием.

Для сортирования раненых на 4 или 5 категорий, кроме значительного числа раненых, необходимы еще 3 условия: значительное число вспомогательного материала, средства для транспортировки и достаточное помещение вблизи перевязочного пункта. Но куда бы положили гг. директора перевязочного пункта в Дворянском собрании разделенных на категории раненых, если бы их было более 200? Транспортировать, тотчас же, через бухту тогда было нельзя, а в самом Севастополе не было еще никаких размещений ни для безнадежных, ни для гангренозных!

Может быть, гг. директора, действительно, отделили назначенных к ампутациям и ампутированных в одну залу от других раненых; но неужели же можно это назвать сортировкою и сравнивать с тем, что происходило при мне, в Дворянском собрании, начиная со второй бомбардировки на Святой неделе и в последовавшие за тем сильные вылазки?

Не может быть, чтобы автор брошюры не знал или забыл, как трудно было мне ввести сортировку с первого разу, – ведь первая, и не совсем удачная, попытка была сделана мною на его же раненых после вылазки у Камчатского редута, когда он не знал, куда с ними деваться.

Но не этою попыткою и не сразу я достиг водворения порядка в Дворянском собрании. В первые 2 дня второй бомбардировки беспорядка все еще было много на моем перевязочном пункте, пока, наконец, я достиг полного распределения всех раненых, и это случилось только тогда, когда я получил, по приказанию кн. Васильчикова, в мое распоряжение до 5 значительных помещений: очищенную Николаевскую казарму, офицерский дом, дом Гущина и т. п., когда я сам очистил, на время, зараженное Дворянское собрание, получил носильщиков и служителей и, сверх того, к тому же времени были учреждены правильные транспорты на пароходах через бухту; прибыли сестры Крестовоздвиженской общины, и прикомандированы были к перевязочному пункту врачи из полков.

Неужели же все это забыто очевидцами? – Неужели кто поверит, чтобы лицу, не совсем опытному в военной хирургии, не имевшему дела с ранеными, недавно прибывшему на перевязочный пункт (которым оно и не заведывало самостоятельно), вдруг, в один день, именно 8 января 1855 г., без всякой необходимости и без всяких средств удалось найти и ввести в употребление одну из трудных врачебно-административных мер, а потом, не сообщив о ней никому, забыть ее и не применить при необходимом случае, на деле? Мало того, кто поверит, что это же самое лицо и потом уже, после того как сортировка в Дворянском собрании ежедневно мною применялась, именно 26 мая 1855 г., опять-таки не могло применить ее на деле, как скоро раненые скопились в одном месте и в значительном количестве? В доказательство этого привожу слова самой брошюры. «Еще более, – пишет сам автор, – сортировка не могла быть соблюдена 26 мая (7 июня), когда давка и теснота были так значительны, что пришлось, лишь бы только уменьшить хаос, отправить узнанные (и я наверно знаю, что и неузнанные) переломы без повязок на Северную сторону».

Можно ли после таких признаний считать сортировку детищем собственного опыта или собственной фантазии и рекомендовать ее, как автор это сделал, в своих «Медицинских очерках»?

Правда, я и сам далек от того, чтобы сортирование раненых выдавать за талисман и утверждать, что оно всегда должно удасться. Если главный военно-врачебный администратор армии не признает эту меру обязательной для всех подведомственных ему врачей; если он сам не знаком с ней из опыта; если она применяется исключительно после полевых сражений, на самом поле битвы, без достаточных средств, и, особливо, во время отступления армии, – то она, конечно, не удается. Не могла быть применима сортировка, в полном смысле, и у нас, при отступлении армии с Южной стороны Севастополя; но во время самой осады ответственность за неудачное ее применение всецело падает на военно-врачебную администрацию и, конечно, не на одного автора брошюры.

4) Замечательно для меня в этом плагиате и то, что ни автор брошюры и никто другой не присваивает себе до сих пор, до 1870 г., введение сортировки между военно-врачебными мерами администрации, тогда как я заявил мое право на первенство, подробно описав ее в моей Военно-полевой хирургии, на немецком и русском языках. Прошло уже 9 лет после издания моей «Kriegschirurgie», и я в первый раз нахожу такой плагиат в «Очерках медицинской части в 1854-56 годах», который, впрочем, подтверждает известную истину, что «хорошо забытое, старое, может быть легко превращено в новое».

В брошюре же «О Франко-германской войне» тот же автор, и эту же самую меру, называет уже заимствованной «из старых инструкций», – каких спрашивается? и «выработанной по прусским предложениям в особом комитете», в каком, и главное, когда? А что, если после издания моей Kriegschirurgie? Она не безызвестна прусским врачам и администраторам, и когда она вышла в свет, то Пруссия начала только вести Датскую войну⁹⁹, но ни в Датской, ни в прежних войнах. До 1866 г., и даже до 1870, сортирование раненых не было еще введено нигде как главная военно-полевая врачебная мера.

Итак, один и тот же автор, в двух своих сочинениях, изданных почти в одно время, объявляет нам о сортировке раненых и как о принадлежащем ему нововведении и, вместе, как о мере уже старой, общепринятой и столь простой, что на нее, при некоторой опытности, каждый сам наталкивается.

Жаль что автор, видевший несколько раз на нашем перевязочном пункте способ моей сортировки раненых и рассуждая теперь о нем и так и сяк, забыл присвоить себе еще и мысль о фабричном, так сказать, производстве ампутаций, посредством сортировки врачей, которую я проводил иногда на деле, вместе С сортировкою раненых.

Он говорит, впрочем, в своих «Отчетах» об известном числе ампутаций, которое я успевал делать в час времени, но он или забыл сказать или не заметил, что я, или лучше сказать, что мы, их делали тогда фабрично, т. е. я оканчивал операцию отпиливанием кости и передавал ампутированного для перевязки сосудов в другие руки, а сам производил следующую операцию; врач, перевязывавший сосуды, по наложении лигатур, передавал больного для наложения повязки в третьи руки; таким образом, один раненый переходил через три группы различных техников. Этот способ сортировки врачей имел ту хорошую сторону, что операция шла гораздо скорее, и для каждой ее части можно было выбрать знатоков дела, так как у нас случалось нередко, что один врач делал хорошо ампутационные разрезы, но не умел хорошо перевязать сосудов, или наоборот.

Как бы, наконец, ни был очевиден цинизм плагиата, с ним можно еще мириться, если он объясняется излишнею любовью к предмету; «любя, и чужое дитя можно признать за свое». Если я присвоил себе, действительно, чужое, то я могу, по крайней мере, доказать фактами, что я о нем ревностно заботился; а если в нынешнюю войну я мало узнал на опыте о судьбе усвоенной мною меры, то это случилось не по моей вине. Я не мог попасть на театр войны. Автор же брошюры был так счастлив, что успел получить королевский указ на проезд в действующую армию и в главную квартиру (и еще с двумя своими ассистентами) и, к сожалению, несмотря на это, не сообщил нам ничего из своих собственных наблюдений над сортировкою в амбулансах, представив только на стр. 77 одни прусские предложения о деятельности на главном перевязочном пункте, выработанные в особом комитете.

А каковы они оказались на деле в нынешнюю войну в глазах беспристрастного иноземного наблюдателя? На это мы не находим ответа в брошюре.

Я прошу покорно Общество не принять мое заявление за полемику, в которую я никак не намерен входить с автором брошюры. Я счел только долгом, через оглашение фактов, обратить его внимание на историю развития способа распределения первой помощи на театре войны, который я назвал в отчете моим, и полагаю, что русское Общество попечения о раненых и больных не отнесется равнодушно к заслугам отечественной военно-полевой хирургии и к доброму имени одного из его членов.

Спустя два месяца после напечатания этого документа Гюббенет прислал в Общество обширный «Ответ на письмо Н. И. Пирогова» (напечатан в «Особом прибавлении» к № 4 «Вестника» за 1872 г.).

«Для меня теперь еще более ясно, что он [Пирогов], оставляя историческую почву фактов, опирается преимущественно в своих суждениях на субъективные впечатления и шаткие воспоминания, и нет ничего удивительного поэтому, что я не счел нужным сейчас по появлении его книги «Полевая хирургия» протестовать против заявления о сортировке».

Это написано по поводу резкостей в заявлении П., опубликованном в № 1 «Вестника» за 1872 г. По напечатании гюббенетовского «Ответа» Пирогов прислал И. В. Бертенсону, редактору «Вестника», след. письмо:

«С. Вишня, 1872 г. мая 18. Милостивый государь Иосиф Васильевич. Прошу вас покорнейше сообщить от имени моего Главному управлению Общества попечения о больных и раненых воинах, что высокое уважение к цели Общества и чувство собственного достоинства обязывают меня нравственно отвечать на Особое прибавление к № 4 «Вестника Общества» молчанием, значение которого, надеюсь, будет понято всеми, знающими дело и меня.

Примите уверение в истинном почтении и совершенной преданности. Ваш покорный слуга Н. Пирогов» («Вестник», 1872, № 6)

II. С. Вишня. 1871. Декабря 14.

Милостивый государь Иосиф Васильевич.

В дополнение к моему официальному заявлению о плагиате автора известной брошюры я присовокупляю для вашего сведения, а если найдете это нужным, то и оглашения, еще следующее. Мысль о каком бы то ни было предприятии или о какой-либо мере может каждому занимающемуся делом прийти внезапно; но осуществить мысль, если она касается предприятия или меры, требующих опыта и средств, как бы мыслитель ни был гениален, никому еще на свете не удавалось разом и, так оказать, в один прием. Мысль может быть очень проста, а осуществление ее сложно и трудно. И, может быть, автор брошюры смешал именно мысль с ее осуществлением.

Что ему, как и всякому другому, могла прийти мысль о сортировании раненых 8 января 1855, этого ни доказать, ни опровергнуть никому другому невозможно; но физически невозможно, чтобы он ее осуществил в один день. Этому никто, знакомый с делом, не поверит. Это я доказываю фактами в моем официальном заявлении.

Когда г. автор прибыл в Севастополь, то он до того времени (до 1854) никогда не имел дела с ранеными на войне; он, вообще, начал заниматься практическою хирургиею только с 1848 года при проезде моем с Кавказа через Киев в 1847 он не был еще хирургом¹⁰⁰, а был преподавателем судебной медицины; и поступил на перевязочный пункт в Севастополе в самое глухое и тихое время после Инкерманской битвы; он был, без сомнения, убежден в необходимости оперировать раненых, как можно скорее после ранения, – в этом убеждении он остается еще и теперь; весьма естественно, следовательно, при таком взгляде и при таких условиях, спешить с производством хирургических пособий, и я сам на кавказских амбулансах только о том и заботился, как бы скорее оказать оперативное пособие раненым, а потому и смотрел поневоле на беспорядок и толкотню в амбулансах как на неизбежное зло, с которым нужно мириться, чтобы только скорее сделать первичные (ранние) операции.

Мысль же о выжидании и сортировании раненых мне пришла, именно, когда пришлось иметь дело с тысячами раненых, привозившихся при мне из Севастополя в Симферополь, во время моего посещения (в ноябре и декабре 1854) симферопольских и бахчисарайских лазаретов, когда я предпочел это посещение лазаретов эффектному, но вовсе не крайне необходимому в это время, пребыванию на севастопольских перевязочных пунктах. Быв очевидцем, в каком состоянии прибывали туда раненые, я убедился, что на перевязочных пунктах оказанные пособия служили им не в прок, а часто и во вред.

Я дал себе тогда слово, при первой возможности, переменить план действий, и я убежден, что, останься я на перевязочном пункте с конца ноября 54 по 19 января 55, я никогда не был бы в состоянии представить себе так живо все бедствия, причиняемые раненым от беспорядка и хаоса на перевязочных пунктах и от гоньбы за операциями хирургов на амбулансах.

Конечно, весьма возможно, что другой гениальный врач, и не видав, мог себе то же самое живо представить; но живо, и в один и тот же день, вообразить и сразу привести в исполнение задуманное, – это, и при всех возможных пособиях, сделать было бы сверхъестественным чудом, а не делом ума и рук человеческих. Между тем, есть указание, что автор брошюры не имел глубокого убеждения, приобретаемого опытом, о пагубном вреде окучивания раненых с большими гноящимися ранами и свежеоперированных в одном помещении. Это доказывается именно тем, что он скучил их в Дворянском собрании и не отделял пиэмиков от незараженных, и, потому-то, я, приняв на себя заведывание перевязочным пунктом в Дворянском собрании, не нашел при осмотре раненых ни одной раны чистою.

Могло ли же это случиться, если бы мысль о необходимости сортировки была осуществлена. Сортировка именно тем и важна, что она служит к правильному распределению первой помощи и к предупреждению вредного скучения раненых различных категорий в одном и том же месте. При первом приеме и разборе раненых несравненно легче предупредить скучение, чем впоследствии. Пусть же теперь каждый сам убедится в достоинстве следующих результатов, которые непринужденно вытекают чрез сопоставление заявлений автора, изложенных в его «Отчетах о медицинской части» и в брошюре «О Франко-германской войне 1870–1871 года».

1. 1855 год. Января 8. Автор, еще и теперь защитник ранних ампутаций, разом успел ввести сортирование раненых на перевязочном пункте в Дворянском собрании Севастополя.

2. Автор до сих пор «не думал, что я желал приписать себе инициативу этого дела» (там же), а между тем из его «Очерков медицинской части 1854–1855», по сделанному им там разделению раненых на категории, видно, что ему небезызвестна была моя Kriegschirurgie, в которой я заявил о введении мною сортировки раненых на перевязочных пунктах.

3. Спустя почти 9 лет после издания моей Kriegschirurgie автор брошюры описывает эту меру в своих Очерках так же, как я это делаю в моей Kriegschirurgie, и через год после того, он уже прямо приписывает себе ее введение и означает даже день (8 января), когда это случилось, а потом в той же брошюре, несколько строк ниже, называет ее «заимствованною» из старых (прусских?) инструкций.

Но, чтобы вернее судить о достоинствах достигнутого им результата № 1, нужно еще взять в соображение, что он до конца 1854 не имел никогда дела с ранеными на сражении, что 8 января он не имел в своем распоряжении ни транспортных средств, ни других помещений вблизи, что он вовсе не хлопотал, считая, вероятно, это не нужным, об уничтожении скопления раненых и свежеоперированных, главное же, что он, как и большая часть нас, врачей, в то время верил в вопиющую необходимость ранних операций, – этому верит, впрочем, он еще и теперь, а между тем должно знать, что введение сортировки раненых на перевязочных пунктах есть конечный результат сомнения в этой необходимости. Чтобы предложить и ввести в употребление сортировку, нужно было сначала убедиться, что польза, приносимая в известных случаях ранними операциями, не окупает вреда, происходящего от неравномерного распределения помощи для большей части случаев.

Принципом сортировки служит выбор из двух зол меньшего, и все защитники ранних операций, как Ларрей и др., никогда не могли и помышлять о сортировании на амбулансах; это был бы нонсенс в их глазах, и потому они спешили только сделать как можно более ранних операций на перевязочных пунктах» сосредотачивая на это всю деятельность врачей и помощников.

Но автор брошюры сумел соединить противоречия и из невозможного сделать возможное, хотя он до издания «Очерков» никому и не говорил о своем нововведении, тогда как с 8 января по март и апрель 1855 ему не раз представлялся случай показать нам его на деле.

Я давно принял за правило предоставлять безответно мои научные труды суждению каждого и потому никогда не полемизирую. Но это правило я не могу соблюсти там, где идет дело об искажении исторических фактов, нарушающем человеческое достоинство. Прошу рассматривать все сказанное как добавление к моему заявлению.

Ваш покорный слуга Пирогов