Текст книги "«В минуты музыки печальной…»"

Шумит Катунь

…Как я подолгу слушал этот шум,

Когда во мгле горел закатный пламень!

Лицом к реке садился я на камень

И все глядел, задумчив и угрюм,

Как мимо башен, идолов, гробниц

Катунь неслась широкою лавиной,

И кто-то древней клинописью птиц

Записывал напев ее былинный…

Катунь, Катунь – свирепая река!

Поет она таинственные мифы

О том, как шли воинственные скифы, —

Они топтали эти берега!

И Чингисхана сумрачная тень

Над целым миром солнце затмевала,

И черный дым летел за перевалы

К стоянкам светлых русских деревень…

Все поглотил столетий темный зев!

И все в просторе сказочно-огнистом

Бежит Катунь с рыданием и свистом —

Она не может успокоить гнев!

В горах погаснет солнечный июнь,

Заснут во мгле печальные аилы,

Молчат цветы, безмолвствуют могилы,

И только слышно, как шумит Катунь…

В пустыне

Сотни лет,

Пролетевших без вести.

Сотни лет,

Сверхъестественно злой,

Как задуманный

Кем-то для мести,

Сотни лет

Над пустынями зной!

Шли с проклятьями

Все караваны…

Кто ж любил вас?

И кто вас ласкал?

Кто жалел

Погребенные страны

Меж песков

И обрушенных скал?

Хриплым криком

Тревожа гробницы,

Поднимаются,

Словно кресты,

Фантастически мрачные

Птицы,

Одинокие птицы пустынь…

Но и в мертвых

Песках без движенья,

Как под гнетом

Неведомых дум,

Зреет жгучая

Жажда сраженья,

В каждом шорохе

Зреет самум!..

В горной долине

Над горной долиной – мерцанье.

Над горной долиной – светло.

Как всяких забот отрицанье,

В долине почило село.

Тюльпаны, тюльпаны, тюльпаны…

Не здесь ли разбойник морской

Мечтал залечить свои раны,

Измученный парусом рваным,

Разбоем своим и тоской?

Я видел суровые страны,

Я видел крушенье и смерть,

Слагал я стихи и романы, —

Не знал я, где эти тюльпаны,

Давно бы решил посмотреть!

И только когда вспоминаю

Тот край, где родился и рос,

Желаю я этому краю,

Чтоб было побольше берез…

«Сибирь как будто не Сибирь!..»

* * *

Сибирь как будто не Сибирь!

Давно знакомый мир лучистый —

Воздушный, солнечный, цветистый,

Как мыльный радужный пузырь.

А вдруг он лопнет, этот мир?

Вот-вот рукою кто-то хлопнет —

И он пропал… Но бригадир

Сказал уверенно: «Не лопнет!»

Как набежавшей тучи тень,

Тотчас прошла моя тревога, —

На бригадира, как на бога,

Смотрел я после целый день…

Тележный скрип, грузовики,

Река, цветы и запах скотский,

Еще бы церковь у реки —

И было б все по-вологодски.

Цветы

По утрам умываясь росой,

Как цвели они! Как красовались!

Но упали они под косой,

И спросил я: – А как назывались?

И мерещилось многие дни

Что-то тайное в этой развязке:

Слишком грустно и нежно они

Назывались – «анютины глазки».

Прощальная песня

Я уеду из этой деревни…

Будет льдом покрываться река,

Будут ночью поскрипывать двери,

Будет грязь на дворе глубока.

Мать придет и уснет без улыбки…

И в затерянном сером краю

В эту ночь у берестяной зыбки

Ты оплачешь измену мою.

Так зачем же, прищурив ресницы,

У глухого болотного пня

Спелой клюквой, как добрую птицу,

Ты с ладони кормила меня?

Слышишь, ветер шумит по сараю?

Слышишь, дочка смеется во сне?

Может, ангелы с нею играют

И под небо уносятся с ней…

Не грусти! На знобящем причале

Парохода весною не жди!

Лучше выпьем давай на прощанье

За недолгую нежность в груди.

Мы с тобою как разные птицы!

Что ж нам ждать на одном берегу?

Может быть, я смогу возвратиться,

Может быть, никогда не смогу.

Ты не знаешь, как ночью по тропам

За спиною, куда ни пойду,

Чей-то злой, настигающий топот

Все мне слышится, словно в бреду.

Но однажды я вспомню про клюкву,

Про любовь твою в сером краю

И пошлю вам чудесную куклу,

Как последнюю сказку свою.

Чтобы девочка, куклу качая,

Никогда не сидела одна.

– Мама, мамочка! Кукла какая!

И мигает, и плачет она…

У церковных берез

Доносились гудки с отдаленной пристани.

Замутило дождями

Неба холодную просинь,

Мотыльки над водою, усыпанной желтыми листьями,

Не мелькали уже – надвигалась осень…

Было тихо, и вдруг будто где-то заплакали, —

Это ветер и сад.

Это ветер гонялся за листьями,

Городок засыпал, и мигали бакены

Так печально в ту ночь у пристани.

У церковных берез, почерневших от древности,

Мы прощались, и пусть, опьяняясь чинариком,

Кто-то в сумраке, злой от обиды и ревности,

Все мешал нам тогда одиноким фонариком.

Пароход загудел, возвещая отплытие вдаль!

Вновь прощались с тобой

У какой-то кирпичной оградины,

Не забыть, как матрос, увеличивший нашу печаль,

– Проходите! – сказал.

– Проходите скорее, граждане! —

Я прошел. И тотчас, всколыхнувши затопленный плес,

Пароход зашумел,

Напрягаясь, захлопал колесами…

Сколько лет пронеслось!

Сколько вьюг отсвистело и гроз!

Как ты, милая, там, за березами?

У размытой дороги…

Грустные мысли наводит порывистый ветер,

Грустно стоять одному у размытой дороги,

Кто-то в телеге по ельнику едет и едет —

Позднее время – спешат запоздалые дроги.

Плачет звезда, холодея, над крышей сарая…

Вспомни – о родина! – праздник на этой дороге!

Шумной гурьбой под луной мы катались, играя,

Снег освещенный летел вороному под ноги.

Бег все быстрее… Вот вырвались в белое поле.

В чистых снегах ледяные полынные воды.

Мчимся стрелой… Приближаемся к праздничной школе.

Славное время! Души моей лучшие годы.

Скачут ли свадьбы в глуши потрясенного бора,

Мчатся ли птицы, поднявшие крик над селеньем,

Льется ли чудное пение детского хора, —

О, моя жизнь! На душе не проходит волненье…

Нет, не кляну я мелькнувшую мимо удачу,

Нет, не жалею, что скоро пройдут пароходы.

Что ж я стою у размытой дороги и плачу?

Плачу о том, что прошли мои лучшие годы…

По дороге к морю

Въезжаем в рощу золотую,

В грибную бабушкину глушь.

Лошадка встряхивает сбрую

И пьет порой из теплых луж.

Вот показались вдоль дороги

Поля, деревни, монастырь,

А там – с кустарником убогим

Унылый тянется пустырь.

Я рад тому, что мы кочуем,

Я рад садам монастыря

И мимолетным поцелуям

Прохладных листьев сентября.

А где-то в солнечном Тифлисе

Ты ждешь меня на той горе,

Где в теплый день, при легком бризе,

Прощались мы лицом к заре.

Я опечален: та вершина

Крута. А ты на ней одна.

И азиатская чужбина

Бог знает что за сторона?

Еще он долог по селеньям,

Мой путь к морскому кораблю,

И, как тебе, цветам осенним

Я все шепчу: «Люблю, люблю…»

Улетели листья

Улетели листья с тополей —

Повторилась в мире неизбежность…

Не жалей ты листья, не жалей,

А жалей любовь мою и нежность!

Пусть деревья голые стоят,

Не кляни ты шумные метели!

Разве в этом кто-то виноват,

Что с деревьев листья улетели?

На автотрассе

Какая зловещая трасса!

Какая суровая быль!

Шоферы высокого класса

Газуют сквозь ветер и пыль.

Газуют во мраке таежном

По рытвинам в грозной ночи…

– Эй! Где тут начальник дорожный?

– Лежит у себя на печи…

Шоферы уносятся с матом,

Начальству от них не уйти!

Но словно с беспомощным братом

Со мной обошлись по пути.

Я шел, свои ноги калеча,

Глаза свои мучая тьмой…

– Куда ты?

– В деревню Предтеча.

– Откуда?

– Из Тотьмы самой…

За мною захлопнулась дверца,

И было всю ночь напролет

Так жутко и радостно сердцу,

Что все мы несемся вперед,

Что все мы почти над кюветом

Несемся куда-то стрелой,

И есть соответствие в этом

С характером жизни самой!

Грани

Я вырос в хорошей деревне,

Красивым – под скрип телег!

Одной деревенской царевне

Я нравился как человек.

Там нету домов до неба,

Там нету реки с баржой,

Но там на картошке с хлебом

Я вырос такой большой.

Мужал я под грохот МАЗов,

На твердой рабочей земле…

Но хочется как-то сразу

Жить в городе и в селе.

Ах, город село таранит!

Ах, что-то пойдет на слом!

Меня все терзают грани

Меж городом и селом…

«Прекрасно небо голубое!..»

* * *

Прекрасно небо голубое!

Прекрасен поезд голубой!

– Какое место вам? – Любое.

Любое место, край любой.

Еще волнует все, что было.

В душе былое не прошло.

Но слишком дождь шумел уныло,

Как будто все произошло.

И без мечты, без потрясений

Среди одних и тех же стен

Я жил в предчувствии осеннем

Уже не лучших перемен.

– Прости, – сказал родному краю, —

За мой отъезд, за паровоз.

Я несерьезно. Я играю.

Поговорим еще всерьез.

Мы разлучаемся с тобою,

Чтоб снова встретиться с тобой.

Прекрасно небо голубое!

Прекрасен поезд голубой!

В избе

Стоит изба, дымя трубой,

Живет в избе старик рябой,

Живет за окнами с резьбой

Старуха, гордая собой,

И крепко, крепко в свой предел —

Вдали от всех вселенских дел —

Вросла избушка за бугром

Со всем семейством и добром!

И только сын заводит речь,

Что не желает дом стеречь,

И все глядит за перевал,

Где он ни разу не бывал…

Гость

Гость молчит,

        и я – ни слова!

Только руки говорят.

По своим стаканам снова

Разливаем все подряд.

Красным,

      белым

          и зеленым

Мы поддерживаем жизнь.

Взгляд блуждает по иконам,

Настроенье – хоть женись!

Я молчу, я слышу пенье,

И в прокуренной груди

Снова слышу я волненье:

Что же, что же впереди?

Как же так —

         скажи на милость! —

В наши годы, милый гость,

Все прошло и прокатилось,

Пролетело, пронеслось?

Красным,

      белым

          и зеленым

Нагоняем сладкий бред…

Взгляд блуждает по иконам…

Неужели Бога нет?

Под ветвями больничных берез

Под ветвями плакучих деревьев

В чистых окнах больничных палат

Выткан весь из пурпуровых перьев

Для кого-то последний закат…

Вроде крепок, как свеженький овощ,

Человек, и легка его жизнь, —

Вдруг проносится «скорая помощь»,

И сирена кричит: «Расступись!»

Вот и я на больничном покое.

И такие мне речи поют,

Что грешно за участье такое

Не влюбиться в больничный уют!

В светлый вечер под музыку Грига

В тихой роще больничных берез

Я бы умер, наверно, без крика,

Но не смог бы, наверно, без слез…

Нет, не все, – говорю, – пролетело!

Посильней мы и этой беды!

Значит, самое милое дело —

Это выпить немного воды,

Посвистеть на манер канарейки

И подумать о жизни всерьез

На какой-нибудь старой скамейке

Под ветвями больничных берез…

Стоит жара

Стоит жара. Летают мухи.

Под знойным небом чахнет сад.

У церкви сонные старухи

Толкутся, бредят, верещат.

Смотрю угрюмо на калеку,

Соображаю, как же так —

Я дать не в силах человеку

Ему положенный пятак?

И как же так, что я все реже

Волнуюсь, плачу и люблю?

Как будто сам я тоже сплю

И в этом сне тревожно брежу…

Элегия

Отложу свою скудную пищу.

И отправлюсь на вечный покой.

Пусть меня еще любят и ищут

Над моей одинокой рекой.

Пусть еще всевозможное благо

Обещают на той стороне.

Не купить мне избу над оврагом

И цветы не выращивать мне…

Судьба

Легкой поступью,

            кивая головой,

Конь в упряжке

          прошагал по мостовой.

Как по травке,

         по обломкам кирпича

Прошагал себе, телегой грохоча.

Между жарких этих

            каменных громад

Как понять его?

Он рад или не рад?

Бодро шел себе,

          накормленный овсом,

И катилось колесо за колесом…

В чистом поле

         меж товарищей своих

Он летал, бывало, как

              весенний вихрь,

И не раз подружке милой на плечо

Он дышал по-молодому горячо.

Но однажды в ясных далях сентября

Занялась такая грустная заря!

В чистом поле,

         незнакомцев веселя,

Просвистела,

        полонив его,

               петля.

Тут попал он, весь пылая и дрожа,

Под огонь ветеринарного ножа,

И поднялся он, тяжел и невесом…

Покатилось

       колесо

          за колесом.

Долго плелся он с понурой головой

То по жаркой,

То по снежной мостовой,

Но и все-таки,

        хоть путь его тяжел,

В чем-то он успокоение нашел.

Что желать ему?

Не все ли уж равно?

Лишь бы счастья

Было чуточку дано

Что при солнце,

         что при дождике косом…

И катилось колесо

            за колесом.

Оттепель

Нахмуренное с прозеленью небо,

Во мгле, как декорации, дома,

Асфальт и воздух

Пахнут мокрым снегом,

И веет мокрым холодом зима.

Я чувствую себя больным и старым,

И что за дело мне до разных там

Гуляющих всю ночь по тротуарам

Мне незнакомых девушек и дам!

Вот так же было холодно и сыро,

Сквозил в проулках ветер и рассвет,

Когда она задумчиво спросила:

– Наверное, гордишься, что поэт? —

Наивная! Ей было не представить,

Что не себя, ее хотел прославить,

Что мне для счастья

Надо лишь иметь

То, что меня заставило запеть!

И будет вечно веять той зимою,

Как повторяться будет средь зимы

И эта ночь со слякотью и тьмою,

И горький запах слякоти и тьмы…

«Ветер всхлипывал, словно дитя…»

* * *

Ветер всхлипывал, словно дитя,

За углом потемневшего дома.

На широком дворе, шелестя,

По земле разлеталась солома…

Мы с тобой не играли в любовь,

Мы не знали такого искусства,

Просто мы у поленницы дров

Целовались от странного чувства.

Разве можно расстаться шутя,

Если так одиноко у дома,

Где лишь плачущий ветер-дитя

Да поленница дров и солома.

Если так потемнели холмы,

И скрипят, не смолкая, ворота,

И дыхание близкой зимы

Все слышней с ледяного болота…

«Окошко. Стол. Половики…»

* * *

Окошко. Стол. Половики.

   В окошке – вид реки…

Черны мои черновики.

   Чисты чистовики.

За часом час уходит прочь,

   Мелькает свет и тень.

Звезда над речкой – значит, ночь,

   А солнце – значит, день.

Но я забуду ночь реки,

   Забуду день реки:

Мне спать велят чистовики,

   Вставать – черновики.

«О чем писать?…»

* * *

О чем писать?

На то не наша воля!

Тобой одним

Не будет мир воспет!

Ты тему моря взял

И тему поля,

А тему гор

Другой возьмет поэт!

Но если нет

Ни радости, ни горя,

Тогда не мни,

Что звонко запоешь,

Любая тема —

Поля или моря,

И тема гор —

Все это будет ложь!

Элегия

Брату Алику

Стукнул по карману – не звенит.

Стукнул по другому – не слыхать.

В тихий свой, таинственный зенит

Полетели мысли отдыхать.

Но очнусь и выйду за порог

И пойду на ветер, на откос

О печали пройденных дорог

Шелестеть остатками волос.

Память отбивается от рук,

Молодость уходит из-под ног,

Солнышко описывает круг —

Жизненный отсчитывает срок.

Стукну по карману – не звенит.

Стукну по другому – не слыхать.

Если только буду знаменит,

То поеду в Ялту отдыхать…

Волнуется южное море

Волнуется южное море.

Склоняясь, шумят кипарисы.

Я видел усталость и горе

В глазах постаревшей актрисы.

Я видел, как ходят матросы

С тоскою в глазах на закате,

Когда задыхаются розы

В бредовом своем аромате.

А ночью под аспидным небом

В томительных сумерках юга,

Груженные спиртом и хлебом,

Суда окликают друг друга.

И я, увозимый баржою

Все дальше за южною кромкой,

Всему откликаюсь душою

Спокойно уже и негромко.

Пальмы юга

Еще один

Пропал безвестный день,

Покрыты снегом

Крыши деревень

           И вся округа,

А где-то есть

Прекрасная страна,

Там чудно все —

И горы, и луна,

         И пальмы юга…

И я глядел,

Глядел на перевал,

Где до сих пор

Ни разу не бывал…

           Как воет вьюга!

За перевалом первым

Побывал,

А там открылся

Новый перевал…

          О пальмы юга!

Забуду все.

Займусь своим трудом.

И все пойдет

Обычным чередом,

           Но голос друга

Твердит, что есть

Прекрасная страна,

Там чудно все —

И горы, и луна,

           И пальмы юга…

Не стану верить

Другу своему,

Уйду в свою

Заснеженную тьму, —

           Пусть будет вьюга!

Но, видно, так

Устроен человек,

Что не случайно

Сказано навек:

– О пальмы юга!

Тот город зеленый…

Тот город зеленый и тихий

Отрадно заброшен и глух.

Достойно, без лишней шумихи,

Поет, как в деревне, петух

На площади главной… Повозка

Порой громыхнет через мост,

А там, где овраг и березка,

Столпился народ у киоска

И тянет из ковшика морс,

И мухи летают в крапиве,

Блаженствуя в летнем тепле…

Ну что там отрадней, счастливей

Бывает еще на земле?

Взгляну я во дворик зеленый —

И сразу порадуют взор

Земные друг другу поклоны

Людей, выходящих во двор.

Сорву я цветок маттиолы

И вдруг заволнуюсь всерьез:

И юность, и плач радиолы

Я вспомню, и полные слез

Глаза моей девочки нежной

Во мгле, когда гаснут огни…

Как я целовал их поспешно!

Как после страдал безутешно!

Как верил я в лучшие дни!

Ну что ж? Моя грустная лира,

Я тоже простой человек, —

Сей образ прекрасного мира

Мы тоже оставим навек.

Но вечно пусть будет все это,

Что свято я в жизни любил:

Тот город, и юность, и лето,

И небо с блуждающим светом

Неясных небесных светил…

Синенький платочек

Я вспоминаю, сердцем посветлев,

Какой я был взволнованный и юный!

И пусть стихов серебряные струны

Продолжат свой тоскующий напев

О том, какие это были дни!

О том, какие это были ночи!

Издалека, как синенький платочек,

Всю жизнь со мной прощаются они…

От прежних чувств остался, охладев,

Спокойный свет, как будто отблеск лунный,

Еще поют серебряные струны,

Но редок стал порывистый напев.

И все ж хочу я, странный человек,

Сберечь, как есть, любви своей усталость,

Взглянуть еще на все, что там осталось,

И распрощаться… может быть, навек.

Утро перед экзаменом

Тяжело молчал

Валун-догматик

В стороне от волн…

А между тем

Я смотрел на мир,

Как математик,

Доказав с десяток

Теорем.

Скалы встали

Перпендикулярно

К плоскости залива.

Круг луны.

Стороны зари

Равны попарно,

Волны меж собою

Не равны!

Вдоль залива,

Словно знак вопроса,

Дергаясь спиной

И головой,

Пьяное подобие

Матроса

Двигалось

По ломаной кривой.

Спотыкаясь

Даже на цветочках —

Боже! Тоже пьяная…

В дугу! —

Чья-то равнобедренная

Дочка

Двигалась,

Как радиус в кругу…

Я подумал:

Это так ничтожно,

Что о них

Нужна, конечно, речь,

Но всегда

Ничтожествами

Можно,

Если надо,

Просто пренебречь!

И в пространстве,

Ветреном и смелом,

Облако —

Из дивной дали гость —

Белым,

Будто выведенным мелом,

Знаком бесконечности

Неслось…

Мачты

Созерцаю ли звезды над бездной

С человеческой вечной тоской,

Воцаряюсь ли в рубке железной

За штурвалом над бездной морской, —

Все я верю, воспрянувши духом,

В грозовое свое бытие

И не верю настойчивым слухам,

Будто все перейдет в забытье,

Будто все начинаем без страха,

А кончаем в назначенный час

Тем, что траурной музыкой Баха

Провожают товарищи нас.

Это кажется мне невозможным.

Все мне кажется – нет забытья!

Все я верю, как мачтам надежным,

И делам, и мечтам бытия.

Увлеклась нечаянно

Свадьбы были,

Пасха ли,

Но вся деревня дрыхнула,

Когда ты

Под ласками,

Словно порох, вспыхнула!

Вспыхнула —

Покаешься!

Время будет скверное.

Твой студент

Катается

Весело, наверное…

Временно

Не временно,

А не сдержать слезиночек!

Над тобой,

Беременной,

Облетел осинничек…

Ничего

Не чаяла!

Увлеклась нечаянно!

Чаянно,

Нечаянно,

Но все равно отчаянно!..

«По холодной осенней реке…»

* * *

По холодной осенней реке

Пароход последний плывет, —

Скоро, скоро в глухом городке

Зазимует районный флот.

Я уйду по знакомой тропе

Над родной ледоносной рекой

И в заснеженной русской избе

Зазимую с веселой вдовой.

Зазимую без всяких забот,

Как зимует у пристани флот…

Осенняя песня

Потонула во тьме отдаленная пристань.

По канаве помчался, эх, осенний поток!

По дороге неслись сумасшедшие листья,

И всю ночь раздавался милицейский свисток.

Я в ту ночь позабыл все хорошие вести,

Все призывы и звоны из Кремлевских ворот.

Я в ту ночь полюбил все тюремные песни,

Все запретные мысли, весь гонимый народ.

Ну так что же? Пускай рассыпаются листья!

Пусть на город нагрянет затаившийся снег!

На тревожной земле, в этом городе мглистом

Я по-прежнему добрый, неплохой человек.

А последние листья вдоль по улице гулкой

Все неслись и неслись, выбиваясь из сил.

На меня надвигалась темнота закоулков,

И архангельский дождик на меня моросил…

Отплытие

Размытый путь. Кривые тополя.

Я слушал шум – была пора отлета.

И вот я встал и вышел за ворота,

Где простирались желтые поля,

И вдаль пошел… Вдали тоскливо пел

Гудок чужой земли, гудок разлуки!

Но, глядя вдаль и вслушиваясь в звуки,

Я ни о чем еще не сожалел…

Была суровой пристань в поздний час.

Искрясь, во тьме горели папиросы,

И трап стонал, и хмурые матросы

Устало поторапливали нас.

И вдруг такой повеяло с полей

Тоской любви, тоской свиданий кратких!

Я уплывал… все дальше… без оглядки

На мглистый берег юности своей.

«Я забыл…»

* * *

Я забыл,

Как лошадь запрягают.

И хочу ее

Позапрягать,

Хоть они неопытных

Лягают

И до смерти могут

Залягать.

Не однажды

Мне уже досталось

От коней,

И рыжих, и гнедых, —

Знать не знали,

Что такое жалость,

Били в зубы прямо

И под дых.

Эх, запряг бы

Я сейчас кобылку

И возил бы сено,

Сколько мог,

А потом

Втыкал бы важно вилку

Поросенку

Жареному

В бок…

На сенокосе

С утра носились,

Сенокосили,

Отсенокосили, пора!

В костер устало

Дров подбросили

И помолчали у костра.

И вот опять

Вздыхают женщины —

О чем-то думается им?

А мужики лежат,

Блаженствуя,

И в небеса пускают дым!

Они толкуют

О политике,

О новостях, о том о сем,

Не критикуют

Ради критики,

А мудро судят обо всем.

И слышен смех

В тени под ветками,

И песни русские слышны,

Все чаще новые,

Советские,

Все реже – грустной старины…

«Помню, как тропкой…»

* * *

Помню, как тропкой,

             едва заметной,

В густой осоке, где утки крякали,

Мы с острогой ходили летом

Ловить налимов

          под речными корягами.

Поймать налима непросто было.

Мало одного желания.

Мы уставали, и нас знобило

От длительного купания,

Но мы храбрились: – Рыбак не плачет! —

В воде плескались

          до головокружения,

И наконец на песок горячий

Дружно падали в изнеможении!

И долго после мечтали лежа

О чем-то очень большом и смелом,

Смотрели в небо, и небо тоже

Глазами звезд

        на нас смотрело…