Текст книги "Дело Ансена"

Рагна, пастор и кассир

– Вы не ранены? – с беспокойством спросил Грачик, склонившись над Кручининым.

Вместо ответа Кручинин одним движением поднялся на ноги. Уверившись в том, что за ними никто не наблюдает, друзья пошли к дому кассира.

Он был расположен на окраине городка. На дверце калитки красовалась белая эмалированная дощечка с фамилией владельца и надписью «Вилла „Тихая пристань“. Все это было отчётливо видно даже в темноте. Вокруг домика был разбит палисадник, обнесённый невысокой оградой из сетки, натянутой на бетонные столбики. К удивлению друзей, калитка оказалась не запертой. Они свободно вошли в садик. Кручинин обошёл вокруг дома, чтобы убедиться в том, что их не ждут какие-нибудь неожиданности. Лишь после того они поднялись на крыльцо и Кручинин позвонил. Отворила Рагна Хеккерт. Она сразу узнала их и молча отступила в сторону, жестом приглашая поскорее войти.

Кручинин ни словом не заикнулся о том, что случилось с ним на шоссе. Его, по-видимому, интересовал только клад. И он непременно хотел отправиться в путь сейчас же. Рагна предложила быть проводником, хотя и не ручалась за то, что ночью приведёт их к цели.

Пока Рагна надевала пальто, Кручинин оглядел обстановку. Его взгляд остановился на чём-то в углу, возле вешалки. Посмотрев туда, Грачик увидел пару грубых ботинок. По размеру они могли принадлежать только кассиру или другому столь же крупному мужчине. Ботинки были ещё влажны, на носках виднелись свежие царапины. Грачик мельком взглянул на Кручинина и по его едва уловимой усмешке понял, какая мысль мелькнула у него в голове.

Рагна оделась, и они пошли – она шагов на пять впереди, друзья за ней. Грачик держал руку в кармане на пистолете. В глубине души у него копошилось сомнение: не является ли все это ловушкой, подстроенной, чтобы от них отделаться? Мелькнула было мысль и о том, что если все же убийца шкипера Ансен, то Рагна – его сообщница.

Через десять минут они миновали последний дом городка и вышли на дорогу, проложенную в уступе скалы над берегом моря. Волны шумели где-то совсем под ними. Но постепенно дорога удалялась от моря и его шум затихал.

Навстречу путникам из глубоких расселин поднималась холодная тишина.

Грачик много раз бывал ночью в горах, но никогда, кажется, не встречал там более неприветливого молчания. С завистью глядел он на размеренно шагающего Кручинина, единственной заботой которого, казалось, было не потерять бесшумно скользящую впереди тень женщины. Так они шли час. Рагна остановилась, дождалась, пока они нагнали её, н лишь тогда свернула в сторону.

Грачик не заметил ни тропинки, ни какого-нибудь характерного камня, которые позволили бы ей опознать поворот. Но она шла по-прежнему уверенно. Так же двигался за нею Кручинин. За ним шёл Грачик, изредка спотыкаясь о торчащие острые камни, покрытые талым снегом. Он вздохнул с облегчением, когда наконец Рагна остановилась и сказала:

– Здесь.

Однако это «здесь» вовсе не было концом. Предстояло пролезть под огромный камень, висящий так, что, казалось, он вот-вот обрушится от малейшего прикосновения.

Грачик оглядел камень и обследовал землю вокруг него. Он изучил при свете карманного фонаря проход, по которому надо было лезть.

– Они сильно потеряли бы в моих глазах, ежели бы проход сюда был свободен всякому желающему, – сказал Кручинин. – Нет ли тут мин?

После тщательной разведки Грачик протянул Кручинину обнаруженный им конец электрического кабеля. Остальное было ясно без объяснений.

– Остаётся убедиться в том, что они не обеспечили взрыв вторым замыкателем, – сказал Кручинин.

Грачик продолжал поиски, пока не убедился в отсутствии второй проводки. Тогда он обезвредил мину, и проход был открыт.

Узким лазом, едва достаточным для того, чтобы проползти одному человеку, друзья проникли в большую естественную пещеру. Там действительно оказалось несколько крепких деревянных ящиков. Кручинин решил не вскрывать их. Прикинув их вес, друзья убедились в том, что они действительно наполнены чем-то очень тяжёлым. Это с одинаковым успехом могли быть ценности или бумаги… Скорее всего то и другое.

Уверенность, с которой действовала дочь кассира, наводила на мысль о том, что она была здесь не в первый раз. Впрочем, Рагна и не отрицала того, что приходила сюда с отцом.

Осмотрев ящики, Кручинин с усмешкой сказал:

– И тут немцы остались немцами. Совершенно очевидно, что они не могли втащить сюда эти ящики. Все упаковывалось здесь, на месте, но посмотри, как добротно все сделано! Молодцы, ей-ей, молодцы.

Убедившись в том, что Рагна их не обманула, друзья отправились в обратный путь. Как только они дошли до шоссе и больше не опасались заблудиться, Кручинин предложил Рагне идти вперёд, чтобы никто не увидел их вместе.

Обратный путь был проделан значительно скорее.

Поравнявшись с калиткой своего дома, Рагна подождала друзей и, оглядевшись, прошептала:

– До свидания!

Кручинин уже приподнял было шляпу, но вдруг спросил:

– Скажите, что за ботинки стоят у вас в прихожей?

– В прихожей? – переспросила она, силясь сообразить, о чём идёт речь.

– Этакие большие мужские ботинки, немного грязные и с поцарапанными носами.

– Это ботинки отца!

– Куда он ходил в них сегодня?

– Не знаю… Право, не знаю. Если хотите, я спрошу его.

– Нет, нет, не стоит.

– Вероятно, он заходил, когда меня не было дома, и оставил их потому, что они промокли… Хотя нет… позвольте… Утром они стояли в кухне. Значит, он зашёл, чтобы надеть их, вышел в них и, промочив, снова снял… Да, вероятно, так оно и было.

– Благодарю вас, фрекен Рагна, – дружески проговорил Кручинин. – С вами приятно иметь дело.

Хлопнула входная дверь, и друзья остались одни. Кручинин несколько мгновений постоял в раздумье и молча пошёл прочь.

Когда они вернулись в «Гранд-отель», его дверь оказалась уже запертой, но окна кухни были ещё ярко освещены. Грачик отворил дверь своим ключом. Друзья намеревались прошмыгнуть в свою комнату незамеченными, но из кухни выглянул хозяин и приветливо пригласил их войти. Там они застали все ту же компанию: около полупотухшего камелька сидели кассир, пастор и Эда.

Грачик сразу вспомнил о ботинках Видкуна Хеккерта, стоящих в его собственном коттедже. Сейчас кассир был обут в те же самые сапоги, в каких был вчера и нынче утром, со времени поездки на острова. Грачик хорошо помнил, что эти сапоги старик надел именно перед поездкой на «Анне», взяв их у шкипера. Значит, сегодня ему понадобилось забежать домой, чтобы переобуться. Не потому ли он менял обувь, что в этих тяжёлых морских сапожищах было неловко бродить по горам?.. В особенности, если предстояло поспешно убегать… после выстрела в темноте… А может быть, он был даже настолько дальновиден, что не хотел оставить на сапогах следы острых камней? Царапины могли бы привлечь внимание и вызвать расспросы… Если так, то расчёт кассира был верен. И если так, то нужно признать самообладание этого старика: хладнокровно рассчитывая каждый шаг, он ловко разыгрывает роль убитого горем человека.

Грачик был так поглощён размышлениями, что не слышал разговора окружающих. Его внимание привлёк странный жест, повинуясь которому кассир опасливо приблизился к Кручинину. Ни Грачику, ни остальным не было слышно, о чём они шептались. И только один Грачик видел, как Кручинин передал кассиру довольно внушительную пачку банкнотов. Кассир поспешно спрятал её и вернулся к столу.

Вскоре все заметили, что хозяйка с трудом сидит за столом. Пора было расходиться и дать ей покой. Кассир нехотя поднялся со своего места и выжидательно поглядел на пастора. Можно было подумать, что он боится идти один. Пастор, в течение всего дня не отстававший от него ни на шаг, на этот раз резко заявил:

– Идите, идите, господин Хеккерт, я вас догоню.

К удивлению Грачика, кассир не высказал неудовольствия, наоборот даже как будто обрадовался и поспешно ушёл.

– Можно подумать, что старик боится ходить один, – сказал Грачик пастору.

– Так оно и есть, – подтвердил тот. – А получив от вашего друга столько денег, – пастор выразительно глянул на Кручинина, – он будет трястись, как осиновый лист.

Грачик не заметил смущения на лице друга.

– Согласитесь, старик заслужил эту тысячу крон, – спокойно сказал Кручинин. – Это лишь малая доля того, что он должен получить в награду за открытие клада.

– Не понимаю – о каком кладе вы говорите?! – воскликнул пастор.

– О ценностях ломбарда, спрятанных гитлеровцами.

– А при чем тут кассир?

– Теперь я знаю, где они спрятаны. И, должен вам признаться, не понимаю, как вы, при вашей проницательности и влиянии на кассира, давным-давно не узнали от него эту тайну.

– В моем положении, знаете ли, было бы не совсем удобно соваться в такого рода дела, – степенно заявил пастор. – Я здесь совершенно посторонний и случайный человек.

– Завтра я вам покажу это место в горах, там, в сторонке от Северной дороги, – с любезнейшей улыбкой проговорил Кручинин.

– Меня это мало интересует! – гораздо менее любезно ответил пастор и, вдруг спохватившись, заторопился: – Однако мне пора, а то кассир подумает, что я его покинул на волю злодеев, которые, по его мнению, только и знают, что охотятся за его особой. Спокойной ночи!

Весело насвистывая, Кручинин направился к себе в комнату, сопровождаемый Грачиком. Не успели они затворить за собой дверь комнаты, как на улице один за другим раздались два выстрела. Через минуту к ним в комнату уже стучался хозяин.

— Кассир… пастор… оба убиты… – бормотал он побелевшими от ужаса непослушными губами. – Эда!.. Где ты, Эда?!

Во имя отца и сына

Не успел Грачик опомниться, как Кручинин был уже на улице.

Несколько человек возились около лежащего на земле кассира. Пастор приказал положить Хеккерта на разостланное пальто и внести в комнату. Сам пастор остался почти невредим: в его куртке была лишь сквозная дыра от пули, слегка задевшей ему бок.

Не обращая внимания на собственное ранение, с ловкостью, достойной медика-профессионала, пастор принялся за оказание помощи Хеккерту. У того оказалось пулевое ранение в верхнюю часть левого лёгкого. Остановив кровь и наложив повязку, пастор наскоро рассказал, как все произошло. Нагнав медленно бредущего кассира, пастор взял его под руку. Едва они успели сделать несколько шагов, как им в лицо сверкнула вспышка выстрела, и пастор почувствовал, что кассир повис на его руке. Тотчас раздался второй выстрел. Пастору показалось, что пуля обожгла ему левый бок. Выстрелы были произведены с такой близкой дистанции, что буквально ослепили и оглушили пастора. Он не мог разглядеть стрелявшего.

Прибежавшая Рагна, узнав о положении отца и о том, что, по мнению пастора, он будет жить, попросила оставить их наедине.

Через несколько минут она вышла из комнаты и сказала, что уходит за фогтом и аптекарем. Так хочет отец.

Пока пастор и Грачик помогали ей одеваться, Кручинин вернулся в гостиную к больному. Но пробыл он там очень недолго.

– Я не хотел расстраивать девушку, но ваш диагноз не совсем точен, – обратился Кручинин к пастору. – По-моему, кассир плох.

– Вы думаете… он умрёт?

– Совершенно уверен, – решительно произнёс Кручинин.

– В таком случае мне лучше всего быть возле него, – сказал пастор.

– Да, конечно. Во всяком случае до тех пор, пока не придёт хотя бы аптекарь.

– Господи, сколько горя причиняют люди друг другу! – в отчаянии воскликнул пастор. – Но нет, всевышний не должен отнимать жизнь у этого несчастного…

– Думаю, что вмешательство хорошего врача помогло бы тут больше, – с раздражением проговорил Кручинин.

Пастор взглянул на него с укором.

– Уста ваши грешат помимо вашей воли…

– О нет!.. Право же, ваши познания в медицине…

– Они более чем скромны.

– И все же они нужнее ваших же молитв.

Пастор покачал головой. Его голос был печален, когда он сказал:

– Господь да простит вам… Однако я пойду к нашему бедному Хеккерту, и да поможет мне бог… Во имя отца и сына…

С этими словами он скрылся за дверью гостиной, где лежал раненый кассир.

Жестом приказав Грачику остаться у двери, Кручинин на цыпочках подошёл к вешалке, где висели пальто кассира и верблюжья куртка пастора, снял их и поспешно унёс к себе в комнату. Через несколько минут он выглянул в дверь и, поманив Грачика, сказал:

– Дай мне твою лупу. Постарайся занять пастора, если он выйдет. Но ни в коем случае не мешай ему говорить с кассиром. Мне кажется, что этот разговор кое-что прояснит.

Грачик был утомлён переживаниями этого дня и, по-видимому, задремал на несколько минут. Во всяком случае ему показалось, что он во сне слышит шум подъехавшего автомобиля. Открыв глаза, он успел увидеть, как гаснет за окном яркий свет фар. Вероятно, услышал приближение автомобиля и Кручинин: он вбежал в холл и повесил на место куртку пастора и пальто кассира.

Пастор, сидевший в гостиной, окна которой выходили на другую сторону, ничего не знал. Он вышел в холл лишь тогда, когда там уже были фогт и привезённый врач. Следом за врачом мало-помалу возле больного очутились и все остальные, кроме Кручинина и фогта.

Фогт отвёл Кручинина к окну и, понизив голос, осведомился о его мнении насчёт случившегося. Оказалось, что высшие власти предупредили его по телеграфу об истинной миссии Кручинина: выловить скрывающегося нациста – такого же врага этой страны, как и Советского Союза. Фогт заверил Кручинина в том, что готов помочь ему всем, чем угодно, но тут же признался, что на деле он не может быть полезен почти ничем, кроме авторитета представляемой им власти.

– Быть может, – с грустной усмешкой сказал фогт, – для вас это прозвучит несколько странно, но, право, до этой войны мы никогда не думали, что в таких местах, как это, нужно держать полицейского. А тут ещё, как на грех, заболел и наш милейший сержант Ордруп… Впрочем, – тут фогт сделал рукой движение, означающее безнадёжность, – и старина Ордруп принёс бы вам немногим больше пользы, чем я сам.

Кручинин с удивлением и печалью слушал фогта. Он думал о том, что и за патриархальным укладом жизни можно было бы признать некоторые преимущества, если бы места вроде этой страны в бурном океане современного мира не являлись островками, доживающими последние дни безмятежности под натиском суеты и пороков. Даже столь незначительные происшествия, как нынешний случай, застают их врасплох, с беспомощно разведёнными руками, вместо того чтобы заставить сжать кулаки и нанести смертельный удар врагу. Кручинину был симпатичен фогт – полнокровный человек с седою бородой, как у ибсеновского героя. Быть может, если его копнуть, он окажется стопроцентным буржуа, полным предрассудков и даже пороков своего класса, ярым приверженцем старины и собственником, искренне полагающим, что все красное несёт его обществу гибель. И тем не менее в нём было много человечески располагающего своей патриархальной простотой и сердечностью, рождаемой суровой и скромной жизнью в этом краю малых потребностей, тяжёлого труда и трудного хлеба.

Пока фогт и Кручинин беседовали в своём уединении, врач, осмотрев Хеккерта, заявил, что опасности для жизни нет. Сделав профилактическое вспрыскивание, он переменил повязку и сказал, что утром извлечёт застрявшую в левом боку Хеккерта пулю.

И вдруг все вздрогнули от смеха, которым огласилась гостиная. Оказалось, что смеётся пастор.

– Простите, – сказал он, несколько смутившись. – Не мог сдержать радости. Он будет жить! Это хорошо, очень хорошо! Хвала всевышнему и неизречённой мудрости его! – Пастор подошёл к врачу и несколько раз потряс ему руку.

Это было сказано и сделано с такой заразительной весёлостью и простотой, что все улыбнулись, всем стало легче…

Как раз в это время вернулась и Рагна. Она привела аптекаря. Но, к счастью, ему уже нечего было делать около больного.

Грачик все ещё не мог понять, почему Кручинин держит фогта в неведении и не расскажет ему, кто истинный убийца шкипера. Когда же наконец он намерен навести власти на правильный след и избавить их от поисков ни в чём не повинного Оле?

– Кстати, нам так и не удалось найти след Ансена. Парень исчез. Боюсь, что он перешёл границу, – сказал фогт.

– Десница всевышнего настигнет грешника везде, – уверенно ответил пастор. – Мне от души жаль Оле: он заблудился, как многие другие, слабые волей. Нацисты хорошо знали, в чьих рядах им следует искать союзников. Моральная неустойчивость, чрезмерная тяга к суетным прелестям жизни… Да, жаль нашего Оле!

– Таких нужно не жалеть, а беспощадно наказывать! – сердито поправил фогт.

– Позвольте мне с вами поспорить, – неожиданно сказал Кручинин. – Мне все же кажется, что Оле наказывать не следует.

– Вы хотите сказать, что в преступлениях молодёжи бываем виноваты и мы, пастыри, не сумевшие воспитать её? – спросил пастор. – Я сразу в этом признался.

– Вас я тоже не хочу решительно ни в чём обвинять.

– Простите меня, но я совершенно не понимаю, о чём идёт речь, – удивился фогт.

– Надеюсь, что очень недалека минута, когда вы всё поймёте, – сказал Кручинин.

Все невольно замолчали и тоже напрягли слух. В наступившей тишине можно было расслышать лёгкое гудение, потом едва слышный щелчок – и все смолкло. Кручинин рассмеялся.

– Я едва не забыл об этой игрушке, – сказал он и достал из-под дивана, на котором лежал кассир, ящик магнитофона.

Приезжие с изумлением смотрели на аппарат; не меньше удивился и пастор.

– Как он очутился здесь? – сдерживая раздражение, спросил он у Кручинина.

– О, мы забыли предупредить вас, господин пастор, – виновато проговорил хозяин гостиницы. – Мы разрешили русскому гостю записать вашей машинкой несколько песен… Верно, Эда?

Пастор сделал было шаг к аппарату, но Кручинин преградил ему путь.

– Зачем вы его запустили сейчас? – негромко спросил пастор.

– По оплошности, – сказал Кручинин.

– Прошу вас… дайте сюда аппарат! – В голосе пастора слышалось все большая настойчивость.

– Позвольте мне сначала взять мои ленты.

– Нет, позвольте мне взять аппарат! – настаивал пастор.

По лицу Кручинина Грачик понял, что пастору не удастся овладеть своим аппаратом.

И тут в пасторе произошла столь же резкая, сколь неожиданная перемена: минуту назад высказав требование вернуть ему аппарат, он уже, как всегда, заразительно смеялся и, беззаботно махнув рукой, сказал:

– Делайте с этой штукой что хотите. Я дарю её вам на память о нашем знакомстве… и, если позволите, в залог дружбы… Вместе со всем, что там записано.

– Вы даже не представляете, какое удовольствие доставляете мне этим поистине королевским подарком! – воскликнул Кручинин.

Он поднял с пола аппарат и переключил рычажок с записи на воспроизведение звука. Аппарат долго издавал монотонное шипение. Пастор принялся набивать трубку. И когда все были уже уверены, что ничего, кроме нелепого шипения, не услышат, совершенно отчётливо раздались два голоса: один принадлежал пастору, другой – кассиру. Между ними происходил диалог:

Кассир. …сохраните мне жизнь…

Пастор. Вы были предупреждены: в случае неповиновения…

Кассир. Клянусь вам…

Пастор. А эти деньги?! Он знает все. Он сам сказал мне.

Кассир. Я честно служил вам…

Пастор. Пока вы служили, мы платили… а изменников у нас не щадят… Единственное, о чём сожалею: вас нельзя уже повесить на площади в назидание другим дуракам. Никто не будет знать, за что наказан ваш глупый брат и вы сами… Готовьтесь предстать перед всевышним… Во имя отца и сына…

Больше присутствующие ничего не услышали: два удара – по магнитофону и по лампе – слились в один. Прыжком звериной силы пастор достиг двери. Ещё мгновение – и он очутился бы на улице, если бы Кручинин не оказался у двери раньше него. Грачик услышал злобное хрипение пастора. Через мгновение фонарик помог Грачику прийти на помощь другу. Им удалось скрутить пастору руки. Тот лежал на полу, придавленный коленом Кручинина.

Но преступник не смирился. Он пускал в ход ноги, зубы, голову, боролся, как зверь, не ждущий пощады, и успокоился лишь тогда, когда ему связали ноги.

Первое, что Грачик увидел в ярком свете электричества, было лицо кассира Хеккерта. Без кровинки, искажённое судорогой боли, оно было обращено к фогту. Слезы текли из мутных глаз Хеккерта. Это было так неожиданно, что Грачик застыл от изумления.

– Подойдите ко мне, – обратился кассир к фогту. – Я знаю, меня нужно арестовать. Я должен был раньше сказать вам, что он был оставлен тут гуннами, чтобы следить за нами, следить за мною, чтобы охранять ценности. Он должен был переправить их в Германию; когда гунны прикажут.

– Пастор ?! – удивился фогт.

– Он никогда не был пастором, он… он фашист.

– Вы знали это? – укоризненно сказал фогт. – И вы… вы скрыли это от меня, от нас всех?!

Кассир упал на подушку, не в силах больше вымолвить ни слова.

– Прежде всего, господин фогт, – сказал Кручинин, – вам следует послать своих людей в горы, чтобы они взяли спрятанные там ценности. Рагна Хеккерт знает это место.

– Как, и вы?! – воскликнул фогт.

Девушка молча опустила голову.

– Рагна искупила свою вину, – вмешался Кручинин. – Она показала, где спрятаны ценности, награбленные нацистами.

– Она знала это и молчала?! – не мог успокоиться фогт.

– Вы узнали все на несколько часов позже меня, – сказал Кручинин. – А скажи я вам все раньше, вы сочли бы меня сумасшедшим. Кто поверил бы, что шкипера убил пастор? Кто поверил бы, что в кассира стрелял пастор? Кто, наконец, поверил бы тому, что пастор спрятал ценности? Вот теперь, когда вы знаете, что этот человек никогда не был тем, за кого вы его принимали, я объясню вам, как все это случилось, и тогда вы поймёте, почему я молчал.

– Но Оле! Где же Оле и что с ним будет? – вырвалось у Рагны.