Текст книги "Поджигатели (Книга 2)"

16

Эгон подъезжал к Берлину.

Когда поезд уже громыхал над домами, Эгон решил не останавливаться у родителей. Он взял у кондуктора список гостиниц и, раскрыв его наугад, попал на букву К. Бросилось в глаза набранное жирным шрифтом: «Кайзерхоф». К чорту! Он не желает швырять деньги ради сомнительного удовольствия провести два дня в обществе всеимперского «хайляйфа». Если это прежде было стеснительно, то теперь, вероятно, просто невыносимо. Дальше: «Город Киль», Миттельштрассе, 22. Два шага от вокзала, самый центр. Пусть будет «Город Киль»!

То малозначащее обстоятельство, что Эгон остановился в гостинице, сделало вдруг его отношения с домом более простыми и лёгкими. Даже не без радостного чувства он набрал на диске номер отцовского телефона. Генерала не было дома. Эгон сказал матери, что заедет вечером.

Потом позвонил Бельцу и выразил желание повидаться. Бельц назначил свидание в погребке Роммеле на Шарлоттенштрассе.

Эгон понял, почему Бельц избрал именно это место – студентами они провели там немало хороших часов! Много воды утекло с тех пор. Интересно знать, какими путями пошла жизнь остальных товарищей по университету? Кто из них нашёл своё место в нынешней жизни?

Эгон пришёл в подвал Роммеле первым. Самого дядюшки Роммеле уже не оказалось в живых. Его дочь с трудом поддерживала заведение: с тех пор как ввели принудительную сдачу крестьянами продуктов государству, фройлейн Роммеле не может предложить посетителям даже простой отбивной котлеты, не говоря уже о ливерных сосисках, создавших когда-то заведению славу среди студентов.

– Увы, господин доктор, картофель – единственный натуральный продукт, который я могу предложить!

– Запах масла, запах говядины, морковного гарнира, печёных яблок! Всё запахи, одни запахи! – насмешливо проговорил Эгон. – Поройтесь-ка хорошенько. Кладовая, как женское сердце: если покопаться, всегда окажется местечко для более осязаемого, чем запахи. Да не забудьте приготовить ваш картофельный салат.

– Да, конечно, господин доктор: картофельный салат!

– Он сопутствовал нашей юности. Но мы сдабривали его надеждами на жизнь. А нынешняя молодёжь имеет перед собою только прямую дорогу к смерти.

– Хайль Гитлер! – громко раздалось у дверей. – Кому это предстоит шествовать в пропасть небытия, чорт побери?!

Фройлейн Роммеле замерла в испуге. Эгон, узнав Бельца, расхохотался. Друзья радостно поздоровались.

Когда сели за столик, Бельц наклонился к Эгону:

– Ты напрасно пускаешься в откровенности.

– Кому это здесь интересно?

– Теперь, дитя моё, в Берлине не существует мест, где бы что-нибудь кого-нибудь не интересовало. Хотя бы эту старую козу… Фройлейн. Парочку светлого и картофельный салат.

– А мы пытались изобрести что-нибудь изысканное, полагая, что салат тебе будет не по нутру.

– Когда хочешь снова стать на часок молодым… Впрочем, я свезу тебя в одно местечко, где нам подадут такое!.. – Бельц причмокнул. – Останешься доволен. Кстати, почему ты без орденских ленточек?

– Я, друг мой, человек глубоко штатский.

– Тот, кого учили убивать, никогда не разучится делать это…

– К счастью, это неверно. Что за таинственный кабак, куда надо ходить в орденах?

– Не кабак, а казино! Точнее говоря, ложа военного ордена.

Приняв от фройлейн Роммеле салат, Бельц подождал, пока она удалилась.

– Часть, где я служу, ничего общего не имеет с армией в обычном смысле. Я не просто командир эскадры, я что-то вроде магистра ордена. Ты ещё ничего не слышал о «птенцах Манфреда»? Ты, видимо, действительно далёк от армии.

– К счастью, да.

– Не советую говорить так. Даже мне.

– Есть люди, которым, вероятно, хочется верить, даже зная, что верить нельзя никому.

– У меня такой веры в людей нет.

Бельц задумался, сдувая в сторону пивную пену. Он не спеша отпил и облизал губы.

– Какая разница с тем, что думали мы все тогда! – воскликнул Эгон, грустно покачав головой. – Помнишь, как мы торопились жить, когда со дня на день ждали: завтра позовут и нас!..

– Чего ты хочешь? Чтобы в таком положении, когда человек знает, что девяносто девять из ста за то, что его размелют на котлеты, он занимался самоусовершенствованием, изучал Канта, что ли?

– Кроме Канта, существует…

– Э, брось! В такие дни существует одно – жадность. Успеть отведать всего, прежде чем ты стал покойником.

– В общем все это было довольно противно, – неожиданно проговорил Эгон. – Я стараюсь не думать над такими вещами.

– А мне за последнее время пришлось кое над чем задуматься. Меня назначили командиром одной специальной эскадры.

– Этих самых «птенцов Манфреда»?

– Вот именно! – Бельц постучал ножом по тарелке. – Давай-ка расплатимся. Повторять салат даже ради студенческих воспоминаний нет никакого смысла.

Эгон расплатился. От него не ускользнула жадность, с которою фройлейн Роммеле взяла деньги. Если вспомнить, как в этом же самом подвальчике отец нынешней хозяйки открывал кредит студентам!..

Приятели с чувством облегчения вышли на свежий воздух.

– Где ты остановился? – спросил Бельц.

– На Миттель. Два шага отсюда.

– Сделай одолжение, зайдём! Ты вденешь в петлицу ленточки. «Железный крест» у моих рыцарей всё-таки котируется.

– Можно подумать, Ульрих, что ты огорчён отсутствием возможности угробить ещё десяток человек в промежуток между двумя войнами.

– Мне, ты знаешь, жаловаться не приходится. Тот, кто работал в «цирке» Рихтгофена, имел достаточно полный мешок.

– Нашёл чем хвастать.

– Даже поварёнок мнит себя героем, потому что умеет кое-как прирезать петуха. Почему же не гордиться человеку, который может с ручательством сунуть в мешок всякого, встреченного на воздушной дороге, а? – самодовольно воскликнул Бельц.

По дороге домой Эгон узнал кое-что любопытное о так называемых «москитах», о которых ему вскользь сказал когда-то генерал Бурхард. Основным отличием «москитов» от обычных истребителей было то, что они, помимо пушечного вооружения, имели торпеду, укреплённую под фюзеляжем. Для безошибочного поражения противника в бою «москит» должен был сблизиться с ним на дистанцию торпедного выстрела, производимого, а сущности, в упор. Девять шансов из десяти было при этом за то, что и сам «москит» должен погибнуть в такой атаке.

«Москиты» считались Герингом ударной «безошибочной» силой. Имелось в виду со временем замелить в них живых лётчиков управляемыми по радио пилотами-роботами.

Своеобразие «москитных» частей заставило формировать их из добровольцев. Нагромождение ритуально-мистических фокусов сделало то, чего не могли бы достичь шовинистические лозунги. Патроном ордена числился барон Манфред фон Рихтгофен, а великим магистром – «воздушный маршал» Третьей империи Геринг.

Командование первою «москитной» эскадрой было вверено полковник-лейтенанту Ульриху фон Бельцу.

Своему другу Бельц по секрету признался, что не обольщается храбростью своих «птенцов».

Пока Эгон переодевался у себя в номере, Бельц спросил, что он предпочитает: доехать до цели на автомобиле или лететь.

– Я давно перестал быть энтузиастом воздушных путешествий, но если это далеко…

– Шестьдесят километров.

– Давай слетаем. По крайней мере, не задавая вопросов, я буду знать, куда меня везут.

– Пари на пару «Купферберга» – ты не определишь даже направления полёта.

– Если бы ты не был старым приятелем, я счёл бы это оскорблением!

Пронизав город по стреле Фридрихштрассе, таксомотор обогнул колонну на Бель-Альянсплатц и стал кружить в закоулках, застроенных новыми неуютными домами. Скоро он остановился у ворот Темпельгофа. Бельца здесь знали. Друзья миновали гражданский аэропорт, не предъявляя пропуска. Только у последнего ангара, на вид ничем не отличающегося от остальных, но отгороженного от них забором из медной сетки, их остановили. Эгон с первого взгляда оценил назначение сетки: электрическая изгородь. Это было ему знакомо по аэродромам военных заводов. Повидимому, здесь начинались владения Геринга. Из ангара выкатили самолёт. Хотя и помеченный знаками гражданской авиации, он был достаточно хорошо известен Эгону как скоростная военная машина одной из последних моделей. Через минуту Эгон и Бельц были в кабине.

Самолёт стремительно побежал по бетону дорожки и, совершив короткий разбег, оторвался от земли.

Увлечённый наблюдением за машиной, Эгон не заметил, как Бельц отдал пилоту какое-то приказание. Эгон только с удивлением увидел: вместо того чтобы лечь на определённый курс, пилот начал рыскать из стороны в сторону. Стрелка альтиметра перед глазами Эгона полезла вверх. Показания счётчиков оборотов обоих моторов подходили к красной чёрточке максимального режима. К басистому реву двигателей примешалась новая певучая нотка. Эгон узнал звук нагнетателя. Он испытывал такое ощущение, точно его поддели лямкой гигантских шагов и стремительно тащат вверх. В ушах звенело. Перед глазами вместо ничем не ограниченного простора неба проходила пятнистая муть земли. Петля… Вторая… Третья… Эгон догадался: Бельц решил выиграть шампанское. Эгона хотели «укатать» до такого состояния, чтобы он перестал что-либо соображать. Самолёт сделал полубочку. Ещё. Немыслимо было уловить что-либо в мешанине парков, дорог, озёр. Вот машина выравнялась. Она начала вибрировать от бешеного напряжения моторов и перешла в свечу, отвесно полезла в небо. И вдруг облака, голубые просветы, все начало вращаться, словно уносимое гигантской каруселью. Пилот начал новую фигуру…

Это было нечестно со стороны Бельца! Эгон решил тоже схитрить. Он сделал вид, что ему плохо, и откинул голову на спинку кресла. Но при этом, не поворачиваясь, следил за местностью. Сомнения не было, они летели над уродливыми башнями Адлерсгофа. Под самолётом прошла цепь озёр. Он летел вдоль Одерокого канала и вышел на автостраду Берлин-Познань.

Через десять минут пилот пошёл на посадку.

– Шампанского ты не получишь! – сказал Эгон Бельцу. – Дай карту, и я покажу тебе, где мы!

Бельц провёл Эгона через несколько кабинетов казино «москитной» эскадры, библиотеку, читальный и спортивный залы. Нигде не было ни души. Мертвящая тишина. Очевидно, эти помещения не пользовались большой популярностью у «москитов». Они предпочитали ресторан.

После обеда перешли в гостиную, где по стенам, вдоль карнизов, светились аргоном слова надписей. Они шли непрерывной чередой. Лозунги повторялись, настойчиво лезли в глаза, как прописи учебника.

Над всем господствовали портреты Гитлера и Рихтгофена.

Бельц познакомил Эгона с офицерами. Ленточки на пиджаке Эгона произвели впечатление. Около него собрался кружок. Разговор перешёл на войну, авиацию, воздушный бой. Эгон с интересом вглядывался в лётчиков.

Вот юный лейтенант. На его губе пробился первый пушок. Прилизанный проборчик, упитанная физиономия, – типичный маменькин сынок; повидимому, из богатой семьи, судя по говору – баварец. Можно сказать с уверенностью, что он не отдаёт себе отчёта ни в том, на каком пути стоит, ни куда этот путь его приведёт. А папаша-фабрикант, наверное, обещал своей супруге, что в случае войны сумеет вытащить сынка из мясорубки.

А вот тот ганноверец, в погонах ротмистра? На груди у него орденский знак «Германского орла». Вероятно, побывал в Испании.

Слушая одним ухом беседующих, ротмистр следил за шахматной доской. Его противник, худой капитан-лейтенант с испитым до прозрачности лицом, терял фигуры одну за другой. Время от времени ротмистр ловко пускал несколько колец сигарного дыма. Капитан-лейтенант недовольно морщился, отгоняя дым рукой.

Увлечённый наблюдениями, Эгон плохо следил за разговором. Он бессознательно улавливал, что беседа переходит в спор. Голоса повышались. Юный лейтенант с азартом доказывал, что «москитная» часть могла быть создана лишь в Германской империи.

– Перестань горячиться, мой мальчик, – сказал юноше бледный капитан-лейтенант. – Стоит ли ломать копья из-за того, что случится через сто лет и, бог даст, без нашего участия…

– Как можно это говорить! Мы существуем для битвы! Ты хочешь лишить меня лучшей надежды! – воскликнул лейтенант.

– Э, мой друг, карась, лежащий на сковороде, понимает, что значит быть зажаренным, – сказал ротмистр. – Смерть – это серьёзно.

– Так говорят живые! Я ни разу не слышал подтверждения этой версии от мертвеца, – возразил капитан-лейтенант.

Ротмистр рассмеялся:

– Когда дойдёт до дела, Грау, вот тогда я хотел бы вас послушать.

– Здесь, в нашем ордене, правильный взгляд на вещи: сначала ты живёшь, живёшь всем существом, тебе ничего не страшно; потом ты перестаёшь жить, ты мёртв, и тогда тебе тоже на все наплевать. Правильный взгляд на вещи.

– Браво, Вилли! – воскликнул лейтенант. – Ты прекрасно доказал это!

Все время, пока говорил капитан Грау, ротмистр, прищурившись, смотрел на лейтенанта. Эгон обратил внимание на то, как тяжёл взгляд серых глаз ротмистра, полуприкрытых тёмными, почти синими веками. Эгону показалось, что ротмистр не видит стоящего перед ним юноши, а может быть, и никого из офицеров. При возгласе лейтенанта ротмистр очнулся и нервно передёрнул плечами. Ротмистр спросил лейтенанта:

– Вы были в чистилище? – Лейтенант покраснел и обиженно отвернулся. Ротмистр настойчиво повторил: – Я спрашиваю: вы прошли чистилище?

– Вы считаете меня трусом?

– Может быть.

– Это оскорбление?

– Возможно…

– Я готов сейчас же спуститься туда вместе с вами.

Эгон подошёл к Бельцу.

– О каком чистилище идёт речь?

– Советую посмотреть. Это забавно, – ответил тот.

Бельц проводил Эгона в подвальный этаж, где помещался тир. В передней части, у приспособлений и приборов для стрельбы, было разложено оружие – от карманных пистолетов до пулемёта.

– Счастье маменькиного сынка, что Кольбе пьян, – сказал Бельц. – В Испании ротмистр поневоле научился стрелять. Плохо пришлось бы юнцу!

Лейтенант проверил электрический фонарик, вручённый ему смотрителем тира.

– Вам выбирать оружие, мой дорогой храбрец, – насмешливо проговорил ротмистр. – Хотите пулемёт?

– Я бы на вашем месте, Кольбе, ограничился револьверами, – сказал Бельц.

Лейтенант пошёл к мишеням. Ротмистр осмотрел парабеллум.

Когда юнец дошёл до мишеней, тир погрузился в темноту.

Бельц прошептал Эгону на ухо:

– В распоряжении ротмистра три минуты и три выстрела. В течение этого времени лейтенант обязан трижды дать свет своего фонарика.

– Я тебя не понимаю…

– Задача ротмистра – подстрелить того; потом они переменятся местами.

– И ты не прекратишь это безобразие.

– Мужественные забавы поощряются уставом ордена!

Лейтенант включил фонарик на едва уловимое мгновение. Ротмистр рассмеялся и не выстрелил.

Эгон никогда не думал, что время может тянуться пак томительно долго. Три минуты, наверное, уже подходят к концу, – они и без того тянутся безмерно долго.

– Почему не зажигают свет?

Но вместо света темноту прорезал удар гонга и прозвучал хриплый голос Грау:

– Минута!

«Только минута? Этого не может быть?» – подумал Эгон.

В следующий миг он вздрогнул и вцепился в барьер: у мишени мелькнула короткая вспышка. Грянул выстрел ротмистра. Послышался стон. Свет фонарика вспыхнул и больше не угасал. Ротмистр выпускал по нему пулю за пулей. Две три… четыре… Ротмистр сошёл с ума! Он же стреляет по лежащему на земле человеку. Повидимому, лейтенант, падая, включил фонарь. Он ранен, может быть, убит! Капитан Грау завопил:

– Свет! Дайте же свет!

Грохнул последний выстрел ротмистра, разбивший фонарик.

В тире вспыхнуло электричество. Ротмистр стоял, прислонившись к барьеру. Глядя в сторону мишеней потускневшими, теперь уже откровенно пьяными глазами, он бессмысленно улыбался. А в дальнем конце тира стоял лейтенант, уткнув лицо в угол, и, охватив голову руками, истерически рыдал. Отброшенный им фонарик лежал в другом углу.

17

– Госпожа генеральша фон Шверер просила уведомить её, как только вы прядёте, – сказал портье Эгоиу, когда тот вернулся в гостиницу.

Эгон вызвал мать по телефону. Он слышал, как она всхлипывала у аппарата, умоляя его приехать.

Мать встретила Эгона слезами. Из её сбивчивых слов он не сразу понял, что речь идёт о проступке горничной Анни. Фрау Эмма недолюбливала красивую, умную девушку. Её присутствие в доме она считала угрозой нравственности Эрни. Эгон с неприязненным чувством смотрел на растерянные глаза матери, на её лицо, густо покрытое слоем пудры, в котором слезы промыли тёмные дорожки.

– Подождите, мама, – прервал он её. – В чем дело? В чем вы обвиняете Анни?

– В спальню никто, кроме своих, не входил… а пропали мои драгоценности.

Эгона словно ударили. Он даже прикрыл глаза.

– Вещи были в шкатулке? Она стояла на туалете?

– Да, да… Откуда ты знаешь?

– Когда пропала первая вещь?

– Я очень хорошо помню, вот в тот день, когда ты вернулся из Австрии.

– Кто вам сказал, что воровка – Анни?

– Эрни.

– Он сам сказал это?

Голос Эгона стал хриплым.

Фрау Эмма, принимая его гнев и волнение за возмущение преступницей, поспешно добавила:

– Он привёз знакомого следователя гестапо, и тот подтвердил, что Анни воровка.

– По-вашему, гестапо занимается такими делами, как кража брошек?

– Но ведь это случилось у нас в доме, Эгги?

– Я хочу поговорить с Анни.

– Её увезли…

– Вы позволили увезти её в гестапо?! – в ужасе воскликнул Эгон.

– Так распорядился Эрни.

– Ваш Эрни – негодяй!

Фрау Эмма в ужасе отшатнулась:

– Как ты можешь!

– Где отец? Я хочу с ним поговорить…

Генерал обнял сына. Этого не случалось уже много лет. Эгону бросилась в глаза усталость, сквозившая в каждой черте лица старика. Эгон не решился сразу сказать о своих подозрениях. Генерал тоже не заговаривал о краже. Он прежде всего сказал, что слышал от Бурхарда хороший отзыв о новой машине Эгона и искренно порадовался успеху сына. Он подвёл Эгона к карте и стал объяснять, какую большую роль в развитии будущей кампании могут сыграть операции в скандинавских фиордах и в финских шхерах. Вопросом жизни для Германии будет свобода мореплавания – снабжение шведской рудой, финляндским лесом, продовольствием из балтийских стран. В свою очередь, Германии будет очень важно держать под контролем все иностранное мореплавание в Балтике и в северных водах. Особенно мореплавание враждебной стороны – русских…

– То, что ты сам не будешь летать на боевой машине, с лихвой окупится военной ценностью твоих конструкций. Ты будешь больше любого из лётчиков содействовать нашей победе, Эгги! А Германия не забывает тех, кто способствует её величию.

– Как я был бы рад, отец, – задумчиво сказал Эгон, – если бы речь действительно шла о величие и счастье германского народа, а не об интересах кучки авантюристов!

Генерал испуганно оглянулся:

– Тсс… Ты с ума сошёл! Кто вбил тебе в голову эти глупости?

– Неужели ты думаешь, что подобные вещи можно «вбить в голову»? – Эгон усмехнулся. – Ты хочешь, чтобы я ослеп и оглох, а я не могу жить чужим умом, не умею! Я привык размышлять!

– И я вижу, в своём деле размышляешь неплохо! Хочешь ты или нет, но там, где доходит до настоящего дела, ты на нашей стороне. Твои машины – наше оружие!

Генерал умолк и мелкими шажками пробежался по кабинету. Он обдумывал, как половчее подойти к тому, чтобы убедить сына перейти на работу к Винеру, которому предстояли большие дела в Чехословакии. Командованию было очень важно содействовать успеху опытов фирмы Винера. Нужно было дать этому предприимчивому субъекту надёжного и талантливого конструктора. Вдвоём они могли бы обеспечить Германии новое оружие, которого не имела ещё ни одна армия мира, – нечто среднее между управляемым на расстоянии ракетным самолётом и летающей торпедой. Всю телемеханическую часть обеспечивал Винер, аэродинамика должна была лечь на плечи Эгона.

Генерал долго и, как ему казалось, убедительно говорил на эту тему. Он рисовал сыну блестящие перспективы, большие доходы, полную независимость. Единственное, о чём он не решился сказать, – что сам был материально заинтересован в успехе винеровского предприятия. Ведь оно стояло на очень прочных ногах с тех пор, как Винер сумел связаться через Опеля с американцами. И кто, как не сам Шверер, ставший тайным компаньоном Винера, обеспечивал его военными заказами.

Эгон нахмурился.

– Ты ставишь передо мною более трудный вопрос, чем думаешь.

Генерал притянул к себе сына за лацканы пиджака.

– Слушай, мальчик, я тоже кое-что вижу! Мало ли что мне не нравится, но интересы империи я ставлю выше этих мелочей. Дай срок, и мы будем сидеть верхом на Европе!

– Боюсь, сидеть будет довольно неспокойно…

– Тот, кто так думает, плохой немец!

– А Эрнст, по-твоему, хороший немец?

Генерал развёл руками:

– Конечно, они могли бы быть повоспитанней, но что делать… Таково время, сынок. Трудное время!

Эгон решился:

– Хочешь узнать… кое-что об Эрнсте?

– Кажется, я знаю уже достаточно, – проговорил генерал, но все же вопросительно уставился на сына.

Эгон коротко рассказал отцу о том, что видел в зеркале в спальне матери. Генерал сидел как каменный. Сухие старческие пальцы впились в потёртую кожу подлокотников. Глаза были устремлены на лицо Эгона.

Эгон кончил. Генерал продолжал молчать. Его взгляд был все так же неподвижен. Эгон испугался:

– Папа!..

Генерал решительно поднялся и пошёл прочь из комнаты.

Он миновал коридор и толкнул дверь в комнату Эрнста.

На шум прибежала испуганная фрау Шверер.

Генерал молча рылся в вещах Эрнста, обшарил письменный стол, рылся в карманах висевшей в шкафу одежды.

Эгон и фрау Эмма стояли молча. Они не решались ни помогать генералу, ни мешать ему. Теперь Эгону хотелось, чтобы обыск кончился ничем; было жаль старика.

Истерический вскрик матери вывел его из задумчивости. Он поднял голову и увидел генерала, подносящего к самому носу жены блестящий золотой.

– Твой Эрнст не только воришка… Самое страшное то, что он дурак!..

Будильник задребезжал над ухом Эрнста, как всегда, в восемь. Эрнст хотел было повернуться на другой бок, но вспомнил, что до отъезда отца на службу следует показать ему составленный Золотозубым протокол, якобы изобличающий Анни в краже драгоценностей. Он позвал мать и отдал ей документ. Фрау Эмма долго стояла перед дверью генеральского кабинета, прежде чем решилась постучать. Узнав о протоколе, Шверер приоткрыл дверь и выхватил лист из рук жены. Прочитав протокол, он распахнул дверь. Фрау Эмма в страхе попятилась.

– Эрнста! – прохрипел генерал.

Эрнст пошёл к отцу в пижаме, с бледным, помятым лицом, тщетно пытаясь вызвать в нём выражение независимости. Его губы кривились в смущённую усмешку, глаза беспокойно бегали, уклоняясь от встречи со взглядом генерала.

В отчаянии охватив голову руками, генерал пробежался по кабинету.

– Идиот, совершенный идиот! – крикнул он. – Не понимает того, что в руках этих скотов Анни выболтает все, решительно все!

– Она ничего не знает.

– Идиот, боже мой, какой идиот! – повторял генерал. – Иметь с ними дело каждый день и не понимать того, что они выколотят из Анни правду, доберутся до истинного вора!

– Если они этого захотят, – пробурчал Эрнст, но Шверер, не слушая, ткнул протоколом в лицо Эрнста так, что тому пришлось отдёрнуть голову.

– Можешь использовать это в клозете! – крикнул генерал.

– Я тебя не понимаю…

Генерал побагровел.

– Врёшь!

– Если ты будешь так разговаривать, я уйду.

– Попробуй! – заорал Шверер.

– Папа…

– Анни должна быть здесь сегодня же!

– Это немыслимо!

– А мыслимо, что все мои враги начнут болтать, что сын Конрада фон Шверера вор? Это мыслимо?!

– Кто смел сказать такую ложь? – Возмущение Эрнста выглядело почти естественно. Он сделал отчаянною попытку перейти в наступление: – Анни созналась! Для правосудия этого достаточно.

– Правосудие! А где гарантия, что ваше «правосудие» не будет держать этот камень за пазухой против меня?..

Генерал потёр лоб и сказал:

– Если дело сегодня же не будет ликвидировано и Анни не будет здесь, я… – Он замялся, не зная, что сказать. Неожиданно для самого себя крикнул: – Тогда ты освободишь от своего присутствия мой дом!

Это не входило в планы Эрнста.

– Моё дыхание отравляет здесь воздух? – с кривой усмешкой пробормотал Эрнст. – Не то, что тихая жизнь любимчика Отто… А ты уверен, что он не приставлен к тебе для того же, для чего был приставлен к Гауссу?..

Прежде чем Эрнст успел оценить эффект своих слов, генерал схватил его за грудь. Тяжёлая пощёчина звоном отдалась в ухе Эрнста. Шверер толкнул сына так, что тот, ударившись о стол, полетел на пол.

Эрнст тотчас сообразил, что переборщил. Неосторожное сообщение об Отто может стоить ему головы! Гестапо не простит болтливости. Он может быть кем угодно – вором, убийцей, шантажистом – только не болтуном! Прежде всего нужно удержать старика от разговора с Отто. Чем?.. Чем?.. Анни!

Ставка была велика – собственная голова. Эрнст решил не жалеть красок. Не поднимаясь на ноги, пополз к отцу; по щекам его текли слезы.

– Если хоть одна душа узнает о том, что я сказал… ты понимаешь… они меня не пощадят. Я сделаю всё, что ты хочешь… Заставлю их вернуть Анни, хотя бы мне пришлось взять вину на себя…

Генерал холодно перебил:

– Дурак! Только этого нехватало!

– Все, что хочешь, – слезливо бормотал Эрнст. – Только обещай: ты никому не скажешь про Отто…

Генерал молчал.

Но Эрнст видел, что отец сдался.

С видом побитой собаки Эрнст поднялся и, согнувшись, поплёлся прочь. Но мысли текли уже холодно и ровно; пока старику хватит о чём думать и без него: Отто!.. А там будет видно…