Текст книги "Поджигатели (Книга 2)"

31

Поезд остановился, не дойдя до вокзала. Все пути, насколько хватал глаз, были забиты воинскими эшелонами. Где прикрытые брезентами, где маскировочными сетками, а где и ничем не прикрытые, громоздились на железнодорожных платформах танки, броневые автомобили, пушки и гаубицы всех калибров и назначений. Великолепная военная техника, изготовленная искусными руками чехословацких рабочих для защиты границ их родной Чехословакии, безнадёжно застряла на путях, ведущих к этим границам, – бесполезная и беспомощная, как и вся чехословацкая армия, связанная по рукам предателями.

Ярош выскочил из вагона и огляделся. Было темно. Мокрый снег слепил глаза, налипал на шинель и стекал с фуражки за воротник. Было четыре часа утра – тот самый час, когда президент Гаха вывел свою подпись под документом, который его немецкие авторы самонадеянно почитали смертным приговором Чехословакии.

Ярош думал, что увидит спящую Прагу, погруженные в темноту безлюдные улицы, а вместо того, едва он перебрался через загромождённые вагонами пути, навстречу ему стало попадаться все больше и больше народу. По лицам людей, по их усталым движениям Ярош понял, что пражцы и не ложились. Они провели на улицах всю ночь в ожидании известий от уехавшего в Германию президента. Они ещё надеялись на чудо, которое спасёт их родину; на чудо, которое избавит их от нашествия ненавистных немцев.

Брошенные посреди улиц трамвайные вагоны досказали Ярошу то, что он не мог прочесть на бледных лицах людей. Он прибавил шагу. Прежде чем разразится катастрофа, он должен найти Даррака и Гарро и вместе с ними выбраться из Праги. Кто знает, сколько часов осталось в их распоряжении?!

Чем ближе он подходил к центру города, тем больше видел на улицах людей. Они стояли вдоль тротуаров, прижавшись к стенам домов, – бесконечными молчаливыми шпалерами. Ярош никогда не видел ничего подобного. Лица мужчин и женщин, старых и молодых, были одинаково сосредоточены, и во всех глазах виднелась насторожённость.

Однако с приближением к ратуше характер толпы изменился. Тут люди уже двигались. Они шли медленным, размеренным шагом, каким ходят на похоронах. Бесконечная очередь тянулась к месту, где светилось пламя над могилой Неизвестного чешского солдата. Молча, скорбным склонением головы и снятой шляпой люди приветствовали этот символ национального освобождения Чехии, и едва ли не каждый из них думал о том, что в последний раз видит этот огонь, задуть который суждено, повидимому, её незадачливому третьему президенту Гахе, пошедшему по пути прямой измены.

И Ярош, как он ни торопился, стал в очередь, снял фуражку и поклонился могиле своего неизвестного брата.

Когда он добрался, наконец, до квартиры Даррака и Гарро, его сразу же провели наверх, и он очутился лицом к лицу с Луи.

– Где Гарро?

– Пошёл проводить Лорана. Мы отправляем с ним кое-что в Париж. – Луи взглянул на часы. – Гарро должен бы уже вернуться.

– Мне нужно поговорить с вами обоими, – сказал Ярош.

– Что за спешка?

– Я не хочу оставаться в плену у немцев. Я улетаю.

– Куда?

– Не знаю.

– Цихауэру удалось уехать в Москву.

Ярош грустно покачал головой.

– Завидую я Цихауэру.

– Он зовёт нас.

– Всех?

– «Испанцев»… Москва даст нам приют.

– Это хорошо, мы ещё можем понадобиться революции.

Вбежал Гарро и бросился на шею Ярошу.

– Я потрясён, решительно потрясён этим народом! – восторженно крикнул он. – Какая выдержка, какое самообладание!

– Чехи слишком хорошо знают, что такое неволя, чтобы заниматься болтовнёй, теряя свободу, – с грустью произнёс Ярош.

Гарро поднял руку, приглашая всех прислушаться.

Неясный шум, доносившийся с улицы, внезапно прекратился. В воздухе повисла такая тишина, что, казалось, стало слышно, как падающие снежинки касаются камней.

И вдруг, как по команде, все склонённые головы поднялись, и все лица повернулись в одну сторону: в громкоговорителе, висевшем на фонарном столбе, раздался треск, – такой негромкий, что его легко заглушили бы шаги одного человека. Но он был услышан всею Прагой, потому что в этот миг в ней не было ни одного человека, который не стоял бы на месте и не ждал бы минуты, когда заговорит, наконец, радио, всю ночь упрямо хранившее тайну того, что происходило в Берхтесгадене.

Наконец они заговорили, эти чёрные раструбы, заставившие пражцев простоять всю ночь в страхе пропустить первые слова сообщения правительства. Теперь чехам было дано узнать, что они являются уже не гражданами независимой и свободной Чехословацкой республики, а подданными Третьего рейха, живущими в «протекторате Богемии и Моравии».

Радио умолкло.

Толпа оставалась неподвижной.

Ярош опомнился и бегом бросился прочь. Гарро нагнал его.

– Куда ты?

– Спроси Луи, хочет ли он лететь со мною. – Ярош взглянул на часы. – Мы должны успеть захватить мой самолёт.

– Тебе уже не позволят вылететь.

– Посмотрим…

Ярош нашёл фуражку и устремился к выходу.

– Погоди же, мы с тобой… – крикнул Гарро. – Луи!

Улица внезапно наполнилась шумом, несмотря на то, что толпа оставалась все такой же молчаливой. Это был странный шум, какого ещё никогда не слышали улицы древней чешской столицы. Словно тысячи огромных молотов били по камням мостовой.

Трое друзей, выбежав из подъезда гостиницы, остановились в изумлении: всем троим этот шум был достаточно хорошо знаком.

– Поезда наверняка уже не ходят, – сказал Луи.

– Я знаю, где достать автомобиль, – ответил Гарро и побежал вниз по бульвару.

Они были почти уже у самого моста, когда Гарро обернулся к друзьям:

– Бегом на Малую Страну, берите документы и письма. Через пятнадцать минут я заезжаю за вами.

И почти мгновенно исчез в толпе. Она поглотила его, все такая же молчаливая.

Только на мосту, по которому проходили Ярош и Луи, было заметно некоторое оживление. Небольшая группа людей стояла у перил, наблюдая за несколькими спасательными кругами, быстро уносимыми стремительным течением Влтавы.

До друзей долетали обрывки фраз:

– Её уже никто не спасёт…

– Сегодня не до самоубийц…

– В день самоубийства Чехословакии…

Луи замедлил было шаги, машинально следя глазами за исчезающими вдали белыми пятнышками спасательных кругов, но Ярош тронул его за локоть, и они побежали дальше.

Нарастающий грохот железа нёсся им навстречу.

Из-за поворота улицы один за другим вылетело несколько мотоциклистов. Они были в серо-зелёной немецкой форме. Один из них остановился, с заднего седла соскочил солдат с красным и белым флажками и стал на перекрёстке.

За мотоциклами появились броневики, за броневиками показались танки. Это они и наполняли Прагу железным лязгом, немецкие танки. Башни броневиков поворачивались, и дула пулемётов останавливались на группах чехов.

По мере того как приближались немецкие машины, чехи поворачивались к ним спиной. Головы склонялись словно в молитве, и едва слышная вначале песня взлетела вдруг к небу, покрывая грохот железа:

 
И пусть нас железным охватят кольцом, —
Кто вольного к рабству принудит?!
 

Люди пели под наведёнными на них дулами автоматов:

 
Не будет народ под нацистским ярмом
И Прага немецкой не будет!
 

Пробежав несколько шагов, Луи и Ярош увидели нагоняющий их автомобиль Гарро. Они сели в машину и понеслись, но на повороте их остановил вылетевший навстречу мотоциклист. Он поднял руку и заорал, свирепо тараща глаза и хватаясь за автомат:

– Эй, вы, в автомобиле! Отныне движение только по правой стороне! Запомните это хорошенько. – И, выразительно похлопав по автомату, понёсся дальше. Следом за ним показалось ещё несколько мотоциклистов и, наконец, большой легковой автомобиль с развевающимся флажком на крыле. За его опущенным стеклом были видны фигуры двух откинувшихся на подушки немецких генералов.

– Одного из них я знаю, – сказал Гарро. – Это Гаусс.

Генеральский шофёр то и дело пускал в ход пронзительную фанфару, словно для того, чтобы обратить на своих седоков внимание прохожих. Но чехи, завидя автомобиль, поворачивались к нему спиной, и за ним, как угрожающий шум начинающейся бури, неслось:

 
Не будет народ под нацистским ярмом,
И Прага немецкой не будет!
 

К вечеру в президентском дворне, окружённом сплошною цепью чёрных эсесовских мундиров, водворился гитлеровский «протектор Богемии и Моравии» барон Константин фон Нейрат.

Тяжкий железный гул немецких танков и бензиновый смрад, как отвратительный фашистский туман, висели над прекрасною Златою Прагой, той самой красавицей Прагой, которая скоро заставит гитлеровского протектора признать его бессилие и бежать в Берлин; над мужественной древней Прагой, которая, задолго до того, как будет сброшено иго нацистских завоевателей, казнит сначала одного палача чешского народа – Гейдриха, а потом второго – Франка.

Чёрными чудищами торчали немецкие танки на враждебно притихших улицах древней чешской столицы.

Наутро пражцы уже не видели на замке своего национального флага. Вместо него полоскалось по ветру безобразное полотнище гитлеровцев. Свастика корявым черным крючком, как эмблема четырехконечной виселицы, болталась над головами чехов до того дня, когда, свершив великий приговор истории, жизнь взяла своё – на башню взошли солдаты-освободители. И снова затрепетали тогда под солнцем Праги её национальные цвета. Их принесли на своей груди верные сыны Чехии, пробившиеся на родину сквозь пламя великой войны, плечо к плечу с солдатами победоносной Советской Армии.