Текст книги "«И дольше века длится век…». Пьесы, документальные повести, очерки, рецензии, письма, документы"

Н.Н. Сотников. Газета становится книгами

Сегодня у меня особый день – надежд и тревог. В Публичной библиотеке имени М. Е. Салтыкова-Щедрина заказаны две довоенные документально-публицистически е книги отца. Те экземпляры, которые принадлежали лично ему, сгорели в комнате на Мойке. Найти после войны дубликаты не удалось, а по памяти восстановить такого рода тексты никак нельзя!

И вот библиотекарша с улыбкой обращается ко мне: «Не волнуйтесь! У нас в библиотеке книги эти нашлись…».

Начинаю с первой по хронологии. «ВОКРУГ ЕВРОПЫ на "Украине”» ОГИЗ, серия «Физкультура и туризм», 1932 год. Обложка более чем скромная. Страницы не первой свежести: вероятно, её читали за минувшие годы многие. А ведь и впрямь интересно: первый туристский круиз вокруг Европы. Это – форма поощрения передовиков производства. Организаторы – ВЦСПС (Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов) и Общество пролетарского туризма и экспедиций. Участников круиза было 350 человек, путешествие продолжалось 35 дней. Ого! Какой большой отпуск получили передовики!

По классу кают шла разбивка согласно ТРУДОВОГО СТАЖА. Молодые рабочие отправлялись в каюты третьего класса. Старики впервые в жизни смогли оценить, что такое комфорт. Что же касается еды, то особых деликатесов не предусматривалось: сытно, вкусно, но никаких чудес кулинарии. На завтрак, например, рабочие-интуристы получали чай, хлеб, масло и сыр.

Никакой особой, тем более интенсивной политико-массовой работы среди пассажиров не предусматривалось, но во время заходов в те или иные иностранные порты и экскурсий они видели всё сами своими глазами. Порою им помогали пояснения, переводы с европейских языков и с турецкого, так как и Турция, сравнительно благополучная времён Кемаля Ататюрка, тоже входила в маршрут.

Сама поездка с вопиющими контрастами как «у них» и как «у нас» была успешным агитатором: во время рейса 45 беспартийных (а это примерно 1/8 от общего числа) вступили в ряды ВКП(б)!

Один из участников круиза (а Н. А. Сотников опросил десятки туристов) прямо заявил: «В городах, где мы побывали, мы ясно видели, что революция здесь не за горами!», а немецкие комсомольцы на вопрос «Когда у вас будет революция?» уверенно отвечали: «Скоро, в этом году, через год, но не позже!» Как мы знаем, в 1933 году к власти пришли совершенно иные силы – фашистские, но надежды симптоматичны: вопреки заявлениям нынешних «правоверных» историков, инерция революционных выступлений конца десятых – начала двадцатых годов была очень велика.

Встретились наши туристы и с яркими проявлениями итальянского фашизма: им поведали, что при Муссолини можно было получить 20–25 лет тюремного заключения только за сочувствие идеям Итальянской коммунистической партии!

И в то же время рабочих, среди которых было немало машиностроителей, своей технической оснащённостью поразила фирма «Фиат». В книге неизменный интерес вызывал испытательный полигон (в виде трибун с ребристой, как у стиральной доски, дорогой). Фотографии, правда, качества низкого, но и бумага-то газетная!

Итак, с одной стороны – блеск испытательной автотрассы в Италии, а с другой – живая реклама в окнах стамбульских окраин проституции (обнаженные рабыни секс-бизнеса лежат на диванчиках прямо в витринах, за стеклом). Это зрелище произвело на наших туристов отвращающее впечатление!

Потрясло наших рабочих почти во всех странах то, что еда значительно дороже вещей, в том числе обуви, одежды. Наши были одеты чисто, опрятно, но по европейским канонам убого и немодно.

Искренно, до слёз, наших людей тронуло исполнение итальянскими крестьянами на губных гармошках «Интернационала» – ведь и провожали наш пароход в долгий путь с красными флагами и под гимн «Интернационал».

Как профессиональный издательский редактор не могу не обратить внимание на то, что имя автора комментариев, составителя и интервьюера напечатано на корешке книги: «И. СОТНИКОВ». Тираж по тем временам скромный, а по нынешним – весьма солидный: 15 000 экземпляров. Не сомневаюсь, что интеpec к книге был большой: ведь одно дело пропагандистские статьи и радиопередачи, а другое – коротенькие, но впечатляющие рассказы об увиденном рядовых рабочих-производственников, не обязательно очень квалифицированных, но непременно передовиков.

* * *

История второй книги принципиально иная: в первом случае идея исходила от автора-журналиста, газетчика, а вот идея собрать наиболее интересные и поучительные материалы из «Вечерней Красной газеты», которые шли преимущественно по отделу городского хозяйства, принадлежала Сергею Мироновичу Кирову. При очередной встрече с Н. А. Сотниковым (а отец не раз бывал в кабинете Кирова) он предложил: «А что если мы общими усилиями сделаем своеобразный отчёт перед ленинградцами, как мы осуществляем программу сделать наш город образцовым? Вот Вы и возьмитесь за это дело!»

В 1934 году выходит в свет книга «Город образцовый». Тираж 8 000 экземпляров. Составлена она была почти исключительно по материалам газетных публикаций, но какие-то тексты дополнялись, данные уточнялись – ведь время-то шло, и менялись в сторону роста и цифры.

И всё же авторское начало присутствует. С первых же страниц возникает интонация как бы ведущего-экскурсовода, который с читателями объезжает городские окраины. Обновлять их, благоустраивать было признано первейшим делом. Мне отец рассказывал, что на его вопрос, какие будут пределы роста города, Киров твёрдо ответил: «Амы и не думаем делать город-гигант! Вот наведём порядок, решим первейшие задачи и примемся за благоустройство центра, старых районов. Вот где широкое поле деятельности! Рядом с дивными сооружениями какие-то одноэтажные халупы, сараи, немало и просто аварийных! Построить бы новые здания, благоустроенные, хорошо, со вкусом вписать их в гряду достойных домов – вот воистину увлекательнейшая задача для архитекторов и строителей!»

… Ныне, направляясь по делам или на прогулки по моим самым родным старым районам города, я вижу, что мечты Кирова не сбылись. Даже кирпичные дома с низкими потолками, убогими окнами, зажатые между красавцами конца XIX – начала XX веков, воспринимаются чужеродно. Ныне на многих стёклах бумажные буквы: «ПРОДАЁТСЯ». Висят эти буквы годами. Нет спроса. Слишком велик контраст. Послевоенные новостройки и в центре смели наплодить своих деток-уродцев!

Читатель книги «Город образцовый» сделает для себя немало волнующих открытий: например, построить дамбу для защиты города от наводнений планировал Киров. Срок исполнения – пять лет, с 1934 года по 1939 год. Это должна была быть стена длиной в 23 километра, соединяющая Ораниенбаум с Кронштадтом и Лисьим Носом. Для сдерживания воды предусматривались чугунные ворота особой конструкции. Разработку предварительных проектов проводил профессор С. А. Советов.

Вот тебе и лозунг небезызвестного Романова: «Ленинградцы! Ответим самоотверженным трудом на заботу партии и правительства!» А некоторые газетчики-подхалюзники буквально стонали: «Спасибо партии за дамбу!» Так что «отец» дамбы не Романов, а Киров. И так – практически во всём!

Много шума было в ленинградских газетах в связи с необходимостью строительства в нашем городе крематория. Были негодяи, которые даже по этому поводу иронизировали! В журнале «Архитектура и строительство Ленинграда» публиковались основные проектные чертежи. Всё это ещё при Толстикове выдавалось тоже за заботу партии и правительства о народе! А ведь оказывается, ещё сам Киров планировал переустройства некоторых прилегающих к Александр о-Невской Лавре территорий (они тогда являли из себя зрелище строений из повестей романтиков начала XIX века!). Решительно и очень строго решался комплекс возникающих при этом экологических проблем (тогда ЭТОГО термина не было), особенно гари и дыма из труб!

Большое внимание уделялось транспорту. Книга пропагандировала трёхостные автобусы (имеется фотография) которые Киров хотел пустить на главных маршрутах. Ставился вопрос о такси, но, увы, город эту проблему без всесоюзного автомобилестроения решить не мог: почти все автотакси были зарубежных марок. В жизнь ТОГДА они входили очень трудно. Лишь к концу 30-х годов эмки стали на улицах привычными, и «прокатиться на такси» стало не диковинкой, а приметой городского быта.

Касалась книга и давнего исторического прошлого территории нашего города и его окрестностей. Мне лично запомнились две цифры – примерно 2 000 жителей и 46 сёл и деревень. Вот тебе и пушкинская гипербола: «По низким топким берегам чернели избы здесь и там – приют убогого чухонца»!

И всё же, думается, недаром тираж был определён по тем временам скромный: книга предназначалась не столько «широким читательским кругам», как любят сообщать в аннотациях наши издатели и поныне, а преимущественно для хозяйственников разного ранга, специалистов, причём, не только ленинградских: отец вспоминал, что значительная часть тиража была направлена в наиболее крупные города России и других союзных республик. «Для распространения передового опыта», как тогда часто говорилось.

Скажем прямо и честно: художественного значения сейчас эти две книги не имеют, но как исторический источник они чрезвычайно ценны и полезны. И я счастлив, что могу с полным правом сказать о них хотя бы короткое слово.

А. Н. Рубакин. Отзыв русского парижанина. (Из письма доктора А. Н. Рубахина Н. А. Сотникову)

Дорогой Николай Афанасьевич!

Прежде всего, каюсь перед Вами, что до сих пор не ответил на Ваше любезное письмо. Здесь я совершенно замотался в последнее время с работой – текущей и научной. Мною были сделаны два сообщения Французской Медицинской академии, которые возбудили яростную полемику во всей печати, не только медицинской[35]35
  По контексту писем понять, какой (какие) доклады Н. А. Рубакина вызвали в буржуазной прессе Франции такой переполох нельзя, но изучение его жизни и творчества, знакомство с его несомненно левыми политическими взглядами позволяют сделать предположение о том, что он подверг, как врач-гигиенист и специалист по социал-гигиене (более поздний термин науки о здоровье общества), резкой критике положение неимущих и прежде всего трудящихся.


[Закрыть]. В результате мне пришлось давать ряд интервью журналистам, писать ряд статей для газет и журналов по поводу моих сообщений в Академии. Вдобавок я заканчиваю книгу по затронутому мною вопросу. Кроме того, пришлось сделать доклад об СССР в обществе друзей СССР. И всё это – при интенсивной работе «ради хлеба насущного».

Этим летом я надеюсь несколько освободиться и съездить в СССР, а может быть и остаться на работу, как мне было предложено[36]36
  Эта мечта Н. А. Рубакина не сбылась в довоенную пору Окончательно вернулся он на Родину, с которой духовно никогда не порывал, в послевоенные годы. В итоге он стал профессором Первого медицинского института в Москве и был принят в члены Союза писателей за документально-публицистические произведения.


[Закрыть]. Тогда, вероятно, я с Вами и повидаюсь, когда приеду в мой родной город – Ленинград.

Вот по поводу моего родного города я и хотел Вам написать. Я там не был с осени 1931 года, а с тех пор многое изменилось, как отчасти я могу судить и по Вашей книжке «Город образцовый». Я её читали перечитывал, вспоминал всю мою жизнь в родном городе. Я ведь знаю его насквозь, начиная с улиц, учебных заведений. Получив среднее образование, я учился в университете в 1906–1907 годах вплоть до моего ареста и ссылки в Сибирь, откуда я бежал за границу в 1908 году. Мое «высшее образование» в ту эпоху проходило больше по тюрьмам: я сидел в пяти петербургских тюрьмах, и, может быть, многие из моих товарищей по революционной работе в подполье ещё живы, если не погибли в Гражданской войне, как погиб мой брат и многие другие из близких людей.

Знаете, что меня смутило в Вашей книжке? Вы недостаточно выявили факты в историческом разрезе. Петербург и до Революции рос и технически развивался, хотя положение рабочих в нём было отчаянное! Наверное, следовало больше сказать о разрухе времён войны и показать, что новый рост города начался сравнительно недавно – со времён первой пятилетки.

Не могу не сказать о современной Франции, которую я знаю достаточно хорошо. Я провёл большую часть своих заграничных лет в Париже. Только за двадцать лет выстроено свыше ста километров метро, много новостроек, но почти ПОЛОВИНА новых домов пустует: нет жильцов, квартиры слишком дороги. Но, между тем, вы редко где найдёте дом без газа, без электричества, канализации и водопровода – и не только в самом Париже, но и в километрах тридцати вокруг.

Повсюду асфальт, бензиновые колонки – повсюду. В одном только Париже свыше 300 000 автомобилей, из них около 15 000 такси плюс 2 500 автобусов на СТА с лишним линиях.

Вот Вы пишите о ленинградском трамвае и сравниваете его с конкой. В Париже последняя конка исчезла в 1908 году.

Так что о техническом сравнении здесь нам говорить не приходится. Другое дело сравнение социальное! При всём комфорте, при невероятном разнообразии товаров рабочие сидят без работы, живут на жалкое пособие, фабрики и заводы закрываются, в магазинах число покупателей снизилось на глазах до минимума.

А между тем в СССР в целом и в Ленинграде особенно произошёл невероятный социальный сдвиг. Народ вырос культурно, создано воистину новое общество. Вы уж меня извините, Николай Афанасьевич, но я пишу о Ленинграде сейчас как бы с позиции иностранца, перед которым (представьте себе, что он – турист) бытовой дискомфорт может заслонить создание новых социальных форм, при которых нет места нищете, безработице, социальному неравенству.

Когда я пишу Вам о техническом отставании, я имею в виду, конечно, не феноменальные стройки в СССР типа Днепростроя, а жизнь повседневную, бытовую, в том числе и сантехнику, которой я, как врач-гигиенист, уделяю особое внимание.

В целом же Ваша книжка мне очень поможет в лекционной работе: ведь я во Франции постоянно читаю лекции о Советском Союзе. Выступал я не раз и в Америке и всегда говорил о том, что в странах Запада организационно даже легче провести социальные преобразования. Весь вопрос – в распределении их! Но социально и психологически на Западе революцию свершить куда труднее: буржуазия богата, многочисленна, а главное – сорганизована невероятно!

До следующего письма.

Крепко жму Вашу руку.

Н.А.Рубакин

Париж, 15 марта 1935 года

Н.А. Сотников. Напутствие путнику. (Как я работал над фильмом о жизни буддистов в СССР)

Если с православием я был знаком, можно сказать, с детства, с первых уроков закона божьего в Полтавском реальном училище, о чём я рассказал в очерке «Три встречи с будущим патриархом», то буддизм для меня оставался тайной и загадкой. Детство и юность я провёл на Украине, где буддистов не встречалось. С бурятами, калмыками и тувинцами, то есть народами, представители которого традиционно исповедуют буддизм, судьба меня тогда не сводила. В Москве, а затем в Ленинграде журналистская, кинематографическая и редакционно-издательская практика тоже была от буддизма далека. Единственно, что мне припоминается сейчас, так это упоминание в лекциях по архитектуре на Высших курсах искусствознания при Институте истории искусств, которые я с удовольствием и большой пользой для себя посещал, о буддийском храме, построенном в 1913 году в Петербурге при активном участии придворного лекаря знатока тибетской медицины Петра Бадмаева. Но, конечно же, разговор об этом храме шёл только с точки зрения архитектурной, да и вся лекция, помнится, была посвящена культовым сооружениям в Петербурге начала нашего века. Об обрядовой стороне буддизма речь не шла да, вероятно, и не могла идти: лекцию читал историк архитектуры, а не историк религии.

Во второй половине 50-х годов я вновь стал больше и писать, и путешествовать, несмотря на огромную загрузку штатной работой в аппарате Правления Союза писателей РСФСР, где я восемь лет был Ответственным секретарём Совета по драматургии. Творчество вообще – тайна тайн, загадка загадок! Бывает, что и время есть, и силы, и настроение, а пишется мало до обидного. А бывает так, что день занят до краёв, дела разные и разнообразные обрушиваются на тебя лавиной, но и рука, держащая перо, не устаёт, и тема зовёт новую тему. Думаю, что огромную роль играют общий настрой, и личный тонус. В конце 50-х годов образовался Российский писательский союз, на моих глазах проходило его становление, было много планов, забот, знакомств, встреч, очень расширилась география творческих связей и поездок. Не все мои коллеги, в том числе и зональные консультанты (кроме зональных были ещё и жанровые, к которым относился и я) любили дальние поездки да ещё в любое время года, да и не только в сторону тёплую, в сторону южную… А я с командировочным удостоверением и билетами на все виды транспорта, с маленьким чемоданом и старенькой верной пишущей машинкой чувствовал себя в дороге, как дома. Сказались и жажда странствий, и желание наверстать то, что было упущено в жизни, не увидано, не услышано, да и военная моя судьба и журналистская биография приучили меня к путям-дорогам. Я вовсе не против был максимально возможного комфорта и удобств, если они были реальны, ну а если нет, то и общий вагон немало давал знаний, сведений, сюжетов и тем. Помнятся и долгие ожидания на маленьких аэродромах и автовокзалах, и суда, на которых я плавал, далеко не всегда были пассажирскими.

Короче говоря, поездил я по российским городам немало! Особенно полюбил центральную Русь, исконную, которую потом стали именовать чуть ли ни исключительно Нечерноземьем, и Поволжье, и Северо-Восток, и Урал, и Дальний Восток… Вот в Сибири как-то побывать не довелось, о чём сейчас на старости лет очень сожалею. Кроме мест исконно русских, стал я всё чаще и чаще бывать в автономных республиках Российской Федерации. Среди драматургов этих республик у меня появилось немало друзей и учеников, с которыми я встречался впервые чаще всего в здании Правления Союза писателей РСФСР (оно тогда располагалось на Софийской набережной, потом ставшей набережной Мориса Тореза, напротив Кремля). Потом мы продолжали знакомство на творческих семинарах, как правило, месячных, с отрывом от производства, как говорится, в одном из домов творчества. И уже затем, в итоге я отправлялся в ту или иную республику, имея представление о её драматургическом активе, репертуаре театров, издательской базе, положении дел с драматургией в республиканских писательских союзах.

Но, конечно, ничего нельзя сравнить с самой поездкой в ту или иную республику! Ехать желательно не просто так, а по делу, чтобы вокруг этого дела группировались впечатления, вершились знакомства, происходило накопление знаний, сведений, впечатлений. Лучше всего я узнал республики Поволжья и Дагестан, и другие автономные республики Северного Кавказа. Потом были Удмуртия, Карелия, Тува и Бурятия. В Туве я гостил совсем недолго и, честно говоря, никаких заметных следов буддизма не заметил, а вот поездке в Бурятию, длительной и целенаправленной, предшествовали события, о которых я хочу вам рассказать.

Среди пьес, которые я рецензировал в Правлении Союза писателей РСФСР, редко, но всё же порою попадались такие, что требовали дополнительной специальной консультации. Ну, скажем, юридической (если действие происходило в суде), исторической (помнится, шла речь об истории Урала), религиоведческой, и тогда мы чаще всего обращались в Совет по делам религиозных культов при Совете Министров СССР. Вторая рецензия, итоговая, была уже чисто литературной. Так я познакомился со штатными сотрудниками аппарата Совета по культам и их внештатным активом. Слово за слово – и зашёл разговор о кино, об атеистической тематике в киноискусстве. Я был всегда зрителем увлечённым, прилежным и памятливым – с дореволюционных лет кинозалов завсегдатай. В качестве живого справочника я религиоведов и заинтересовал. А когда они узнали, что я занимался ещё с довоенных лет кинодраматургией, в частности, документальным и научно-популярным кино, мне предложили сделать заказной фильм минут на 20–30 «Буддисты в СССР» для зарубежной аудитории. Предполагалось две командировки в Бурятию – первая ознакомительная, вторая уже со съёмочной группой. И я решил свой очередной отпуск провести с пользой, полностью посвятив его будущему фильму.

Если заказной фильм о сборе ленинградскими верующими средств на танковую колонну имени Дмитрия Донского и эскадрилию имени Александра Невского в блокадном Ленинграде делался в экстремальных условиях, в спешке, то теперь времени было вполне достаточно.

Для начала я принялся зачтение, побывал в Музее восточного искусства в Москве. Сказать, что я просто-напросто, как водится, «нарабатывал» материал, я не могу. Это было вхождение в совершенно иной мир, иное измерение, иную культуру. Меня всегда интересовал вопрос взаимосвязи национального и религиозного. В последнее время он стал звучать определённее, конкретнее. В те годы, в конце 50-х, я на свои многочисленные вопросы получал ответы какие-то очень приблизительные, примерные. А я ими довольствоваться не мог! Материал-то у меня был конкретный и народ конкретный – буряты. Правда, буддизм в СССР исповедуют ещё и калмыки, и тувинцы. В Туве, как я уже говорил, я побывал. Калмыкию не знал совершенно. Мне было предложено взять за основу Бурятию, а какие-то исключения и отдельные положения давать в дикторском тексте. Можно было пользоваться фотографиями, книгами, но вся натура предполагалась только бурятская. Я стал этот тезис оспаривать с самого начала, но мне было сказано о дороговизне трёх киноэкспедиций в разные и весьма удалённые друг от друга концы. Работа над заказным фильмом имеет и плюсы, и минусы. Условия работы, конечно, льготные, но у фильма слишком много хозяев помимо киностудии. И каждый мнит себя знатоком кинодела. Вот в чём главная беда!..

Хорошо, как всегда, ремесленнику: что поручили, то и сделал, как поручили, так и сделал, – и всё, конечно, на некоем усреднённо-согласованном уровне. Тяжелее во сто крат человеку увлечённому. Я, например, темой загорелся и материалом овладел упоённо. «Интересно заглянуть в душу другому народу», – не раз говорил я своим ученикам – молодым драматургам, представляя им то или иное яркое национальное произведение.

И всё же узнал я Бурятию не по справочникам, не по книгам научным и научно-популярным. Её мне открыли драматург Цырен Шагжин, ставший моим другом, и поэты Николай Дамдинов и Дамба Жалсараев. Читал я их прозведения, конечно же, в переводе, а пьесы Шагжина так и в подстрочнике даже, задолго до их литературной обработки. А это очень хорошая школа познания новой для тебя национальной культуры!

Чаще всего нетрадиционной культурой считают у нас культуру экзотическую, например, из стран зарубежного Востока называют Японию, Китай, реже – Индию. Наши республики почему-то этой части не удостаиваются. Почему, никак не возьму в толк! Разве культуры наших малых народов не самобытны, не уникальны каждая по-своему?!

Мне всегда было интересно и обнаруживать черты общего, и открывать для себя черты неповторимости в каждом из народов, с которым мне посчастливилось познакомиться. Цырен Шагжин, например, потряс меня своей музыкальностью. Его песенный голос, на мой взгляд, – дар не меньший, чем его дар драматурга. Слушая его песни, я представлял себе весь тот мир природы и вещей, который окружает бурята, который его творит как личность. И в этом мире я не встретил ничего потустороннего, чуждого реальности бытия.

Цырен Шагжин рассказал мне о таком эпизоде из своей жизни. Как-то он на ГАЗике пересекал пустыню Гоби и повстречал караван верблюдов. Спутник Шагжина монгольский писатель представил кочевникам гостя из Бурятии.

– А мы его знаем, – дружно подтвердили монголы, – видели на сцене его спектакль «Хитрый Будмашу»!

Необычная встреча драматурга со своими зрителями, не правда ли?

Ох, уж этот хитрый Будмашу, бурятский брат среднеазиатского Хаджи Насредина, каракалпакского Омирбека, лакского Акул Али и других славных героев бессмертного фольклора! У Царена Шагжина он появляется на сцене с неизменной песенкой о себе и своём предназначении в народной судьбе:

 
Будамшу меня зовут,
песни обо мне поют.
Нету никого в стране,
кто б не слышал обо мне.
Богачу я злейший враг,
бедняку я друг и брат.
Чтит меня любой бедняк,
ненавидит, кто богат.
 

Я много впоследствии бурятских сказок перечитал, но такой, какую сочинил Цырен Шагжин, больше не встречал, да и его Будамшу помоложе того, что в бурятских сказках живёт, – совсем ещё юноша. Он один из самых обаятельных народных героев: весел, находчив, остроумен, справедлив. И вовсе не всегда ему везёт, и по роду занятий он – самый обыкновенный пастух. В сказках Будамшу удачливее и, если так можно выразиться, непобедимее. У Шагжина он очень простой, совсем земной парень, только с очень обострённым чувством справедливости и веры в то, что за эту справедливость надо бороться.

Этот Будамшу побывал не только у театральных зрителей Монголии, но и Калмыкии, Тувы, Татарии, Якутии, Хакасии… Впрочем, в этих республиках ставились и другие пьесы Шагжина. Не хочу сказать, что меня как драматурга, критика и педагога всегда и во всём радовал язык пьес Шагжина – мне казалось, что он злоупотребляет бытовыми темами, порою несколько упрощает язык героев, но вот законы сцены, психологию артиста он чувствовал всегда превосходно. А это как раз и есть камень преткновения молодых драматургов! Разгадка? Шагжин не только драматург, но и актёр театра и кино. На сцене он сыграл свыше шестидесяти ролей, снимался в кинофильме «Пржевальский», вёл самостоятельную концертную деятельность как исполнитель бурятских народных песен. Выступал и как театральный режиссёр. К тому же Цырен – большой знаток родного фольклора. Вот откуда родом его славный Будамшу!

После окончания наших драматургических семинаров (а за месяц наши «семинаристы» успевали сделать сценическую редакцию пьесы, прослушать цикл лекций, встретиться с мастерами театрального искусства, обсудить каждую пьесу в учебных группах, побывать на экскурсиях, на театральных спектаклях, кинопросмотрах и т. д.) у нас проходил… Ну, конечно же, банкет, который мы в официальной программе именовали «Товарищеским ужином». Как правило, он приходился на последний перед разъездами вечер. За количеством и мерой потребления немногочисленных горячительных напитков я как руководитель семинара следил очень строго, а вот право импровизировать на вечере с шутками, скетчами, дружескими пародиями, сценками я предоставлял семинаристам. Да и сам с удовольствием приготавливал какой-нибудь сюрприз. Таким сюрпризом однажды я предложил концертное исполнение бурятских народных песен Цырена Шагжина, который предстал перед нами в другом качестве – народного певца. Мы слушали его, восхищались его голосом и живо представляли себе степи далёкой Бурятии…

Дни, а вернее недели, прожитые в Бурятии, были полны встреч, открытий и учёбы. Да, именно учёбы. Мне пришлось заняться изучением буддизма основательно. Первое, что меня поразило, это огромный объём тех знаний, сведений, которые можно посчитать лишь основами вероучения. Судите сами, при всей сложности и разноплановости текстов Библия всё же представляет из себя один том по объёму меньший, чем средний роман. Сравнительно невелик и однотомный Коран. А для посвящения в первый духовный чин буддисту требуются знания воистину фанатического объёма: 108 томов Ганджура и 228 книг Данджура, вроде как Ветхого и Нового завета. Для усвоения всей этой премудрости, повторяю – лишь самых основ, «соискателям» необходимо овладеть следующими языками: санскритом, тибетским, древнемонгольским, а также значительно усовершенствовать свои познания в родном бурятском языке.

Сколько же времени нужно потратить на все эти премудрости, на этот, выражаясь светским языком, «кандидатский минимум»? Не меньше двадцати лет! Поэтому в монахи издревле брали хувараков, восьми-девятилетних мальчиков-первенцев, что считалось для них и их родителей большой честью.

Поразили меня и сами древние книги. В дацане я не решился просить разрешения их полистать. Зато в библиотеке Бурятского комплексного научно-исследовательского института при Сибирском Отделении Академии Наук СССР мне такая возможность представилась. Это огромные книги. Длина – около метра, высота – более полуметра. Листы тяжёлые, картонные. Письмена, начертанные на них, остались для меня тайной, но осталось и общее ощущение огромности, чужедальности и практической непостижимости сего труда. По всей вероятности, в обозримом будущем не стоит и надеяться на перевод на русский язык таких объёмных сочинений. Так что представление о них я смог получить в основном в пересказе и устном и по тем книгам, которые мне довелось прочитать и тогда, в период сбора материала для киносценария, и впоследствии, ибо интерес к теме у меня сохранился на всю жизнь.

В институтской библиотеке я познакомился с бурятами – специалистами по буддологии. Каждый из них внёс свою лепту в мою копилку знаний, но больше всего внимания мне уделил Бизья Дандарон, человек большой учёности. Убеждённый атеист, он долгие годы дружил с одним начитанным ламой. По многим вопросам мировоззренческого характера они общий язык найти не смогли, но тем не менее их объединил интерес к древней истории Востока, к текстологии, к восточным языкам. «Это ли не пример вполне возможного сотрудничества атеистов и служителей культа?» – думалось мне, когда я слушал его увлекательные рассказы.

Дандарон разложил несколько старинных книг на столах. Каждая из них почти целый стол занимала и была неимоверной толщины! Некоторые из этих книг лишь условно можно назвать рукописными – набора в современном понятии, конечно, не было, но тексты вырезались на деревянных досках и таким образом выполняли функции современных и матриц, и клише одновременно. Дандрон показывал и попутно выборочно переводил мне разные тексты, но меня больше всего заинтересовали художественные произведения. Так, в 14-м томе Данджура, оказывается, есть поэма о Будде, созданная восемнадцать веков назад индийцем Ашвагхошей, драма Чандрогомина «Локананда» и другие тексты, в том числе поэма «Облако-вестник» индийца Калидасы. К величайшему сожалению, мне тоже в основном пришлось довольствоваться пересказом, хотя некоторые фрагменты мне устно и перевели. Но нельзя же бессовестно эксплуатировать гостеприимных исследователей, людей занятых и углублённых в предмет своего исследования!

Основное я почерпнул из книг исследователей-буддологов. Посему не стану говорить о том, о чём сам узнал из этих трудов, прежде всего из сочинений А. Н. Кочетова «Буддизм» и «Ламаизм». Лучше расскажу о том, что увидел лично я в ту пору. Потом уже, продолжая интересоваться темой, я читал новые статьи и книги, и сейчас мне даже трудновато будет, так сказать, отсоединить то, что я узнал тогда, в период работы над фильмом, от того, что я постиг в последующие годы. Это – что касается теории и истории культа.

Когда я начал писать этот очерк, мне очень захотелось его связать с очерками предыдущими – «Виктории полтавской юбилей» и «Три встречи с будущим патриархом». Какие-то сравнения буддизма и христианства вставали передо мной постоянно, порою даже невольно, ибо, разумеется, христианство я знал лучше, и каждый раз спрашивал себя: «А как тот иной вопрос трактуется в буддизме?» Что же касается истории дома Романовых, то материал себя ждать не заставил.