Текст книги "«И дольше века длится век…». Пьесы, документальные повести, очерки, рецензии, письма, документы"

Пьер Дегейтер – каким же он был?.

Ну, а теперь по вашей просьбе я ещё раз остановлюсь на некоторых биографических вехах Пьера Дегейтера. Меня в перерывах спрашивали, каким он был в годы юности.

Родился Дегейтер в 1848 году в семье, в которой было семь детей. Из них мы (по сценарию фильма) уже знаем троих: старшего брата Эдмонда, столяра и резчика; писца Адольфа и сестру Вергинию. Адольф в лилльском муниципалитете был сперва писарем, а потом делопроизводителем и наконец – советником. Поскольку он был постоянным обитателем кабачков, то в кабачках и работал, и кормился тем, что за небольшую плату писал всякие жалобы, кляузы, умел вовремя что-то подсказать, что-то уловить, на что-то настроить… К интригам и крючкотворству способности у него бесспорно были.

Пьер начал работать в мастерской с восьми лет. Работал он по 10–12 часов и тут же засыпал под верстаком, на стружках. Надо подчеркнуть, что вся семья Дегейтеров – прадеды, деды, отец, все были потомственными столярами-резчиками, мастерами деревянной скульптуры, своего рода потомками Кола Брюньона героя Ромена Роллана.

Более всего этот резчик любил деревянную скульптуру, панно из цельного дерева, то есть работы наиболее сложные, драгоценные.

Да и Пьер Дегейтер на первое место в своей жизни ставил не музыку, не увлечение песнями, а именно потомственное ремесло. Сперва ремесло, а потом уже – песня!

Мне лично Пьер Дегейтер сетовал на то, что, к сожалению, исчезает на глазах искусство старой Фландрии. Мебель становится фабричной, стираются черты индивидуальности. А если, мол, и появляется что-то ручное, то это бесконечные каски, щиты, копья да секиры. Очень старика удручала такая милитаризации мебели!

Вся семья Дегейтеров высоко несла знамя своего наследственного искусства. Брат Эдмонд как-то обмолвился о Пьере: «Если бы он стал совершенствовать своё мастерство, то, может быть, со временем не было бы равного ему мебельщика». Но на пути к такому всепоглощающему совершенству перед Пьером стояла музыка.

В молодости Пьер – типичный подмастерье, вобравший в себя традиции французских цеховых организаций и обычаев.

Вот как мне говорил о своём ремесле Пьер Дегейтер:

«Берёшь кусок дерева, упругий, нежный и плотный. Любуешься им, определяешь его назначение. Потом идёшь на склад за красивой, грациозной трехдюймовой доской…».

Мне он сказал, что в самые горькие минуты своей жизни мечтал очутиться в девственном лесу, где множество прекрасных деревьев, под кожей шершавой и атласной которых таится их чудодейственная душа.

А потом, всё более воодушевляясь, Пьер Дегейтер вспоминал о каких-то, вероятно, наиболее дорогих для него как художника заказах:

«Вот представьте себе! Получаю я заказ нарезной шкаф с подставцем. Искусство – это наш домашний бог! Мы все на него молимся. Для этого шкафа я сделаю две большие резные филенки. На одной будет нимфа, опирающаяся коленом в шею мохнатой львицы, на другой – виноградная гроздь, персиковые плоды и цветущие лианы…».

Но такие заказы не были частыми! Приходилось делать и подёнщину. То, что шло на повседневный рынок, отстояло от настоящего искусства гораздо дальше. В большом почёте в буржуазных семьях были оленьи рога. Но охота для мелкой буржуазии, тем более – оленья, во Франции была слишком дорогой, почти недоступной, и тогда шли на бойкий рынок созданные мастерами-резчиками деревянные рога. Что делать! Приходилось выполнять и такую работу.

Вообще, товарищи, я бы попросил всех вас перечитать роман Ромена Роллана «Кола Брюньон». Он нам очень поможет в работе над фильмом!

Из пород деревьев Пьер особенно любил грушу. Она – прекрасный материал для деревянной скульптуры. Работать с таким деревом для Пьера было подлинным удовольствием. Уже на склоне лет он с гордостью показывал гостям диплом, выданные ему за изящную поделку почти полвека назад.

Меня спрашивали, был ли кто-нибудь для Дегейтера образцом и авторитетом в его ремесле. Как мне лично помнится из разговора с Пьером Дегейтером, себе за образец он брал рамы знаменитого Брусталоне, которого называли Микеланджело резьбы по дереву.

Брусталоне работал со знаменитым Франсуа Жакобом, тоже известным резчиком по дереву, создавшим известный стиль мебели, получивший впоследствии его имя.

Во Франции есть два известных стиля мебели, которые особенно славились: стиль «жакоб» и стиль «булль». Различие в стилях в том, что Булль применял в отделке и орнаментике и металл, оформляя столики бронзой. А Жакоб использовал для орнаментов и отделки перламутр, а главное – куски цветного дерева вроде бука, тиса, граба и дуба.

Стиль Жакоба был тем образцом, которому следовало большинство мастеров мебели Лилля, бывших в течение столетий королевскими мебельщиками. Именно Лилль снабжал мебелью дворцы Тюильри и Версаль.

Пьер Дегейтер был одним из мастеров «эбенистерии», чем он особенно гордился. Напомню, что «эбенистерия» – это работы из чёрного дерева.

А теперь несколько замечаний относительно характера мелкого производства в Лилле. В Лилле было множество мелких и средних предприятий кустарного типа. Работали и в мастерской, и у себя дома. Выдача работ на дом была своеобразным придатком к фабрике и мануфактуре. Этот ремесленный пролетариат сильно тяготел к социалистической партии. Ведь всё время проходила упорная, почти незаметная порою борьба этих групп ремесленного пролетариата с предпринимателями. Эта борьба проходила против тенденции предпринимателей объединять, укрупнять, подчинять себе эти маленькие мастерские. Мастера и подмастерья хотели сохранить за собою старые традиции цехов. Они не хотели идти к чужому станку, противились механизации производства. Им хотелось быть мастерами, художниками, а не наёмными рабочими.

И вот в результате – с одной стороны стачка, с другой – локаут. Радикальная социалистическая партия, или реформистская, как ее называли, то есть, так называемые «жёлтые» социалисты стояли между этими двумя силами.

Между прочим, именно с севера Франции и пришло это название – «жёлтые». Происхождение слова, ставшего термином, такое. В городе Крезо собралось своеобразное ЦК реформистской партии, собрания проходили в двухэтажном домике, окрашенном в жёлтый цвет. Так и вошло в историю, науку и политику это сочетание.

Находясь в таком серединном положении, реформистская партия постоянно проводила демагогическую политику. С одной стороны, она боролась с империализмом при помощи попыток социальных реформ, а с другой стороны – постоянно сдерживала слишком резкие революционные устремления. Вожди этой партии мечтали стать членами парламента, их влекли тёплые местечки.

Мы ещё коснемся политической обстановки на севере Франции, а сейчас продолжим жизнеописание Дегейтера.

Эта семья раньше жила в Бельгии, в Генте. Накануне событий 1848 года промысловые района Бельгии выбрасывали излишек рабочей силы во Францию, которая тогда жила под знаком завоеваний колоний, расцвета века пара…

Во время немецко-французской войны юный Пьер попал в драгунский полк, в армию Наполеона Малого, как называли Наполеона III. Этого монарха Пьер ненавидел всей душой. Служил Пьер недолго. Он был призван в 1870 году и после короткого обучения сразу же направлен на фронт. Со своей частью он побывал у Пауэна, на Сонскиххолмах, в боях под Мецом и был свидетелем разгрома «великой армии» под Седаном.

Вместе с разгромленными толпами французской армии он как дезертир пробирался домой с группой товарищей. В армии, по-видимому, он был одним из самых беспокойных солдат. Он сам с гордостью говорил, что именно в армии он прочитал Прудона. Там же он читал, изучал и пропагандировал Манифест Карла Маркса и Фридриха Энгельса. По пути к Лиллю Пьер вынужден был свернуть, так как дома были немцы. Каким-то образом в эти группы бредущих по дорогам французских солдат проникли газеты парижских коммунаров – «Пьер Дюшен» – знаменитые темпераментные листовки, которые вербовали добровольцев в Коммуну.

Рассылая свои листки по всей Франции, «Пьер Дюшен» призывал рабочих и солдат под знамена Коммуны. Номера газеты пестрели призывными заголовками: «Записывайтесь в батальоны ребят Дюшена», «Дюшен» – это отец бунтовщиков. Это некий своеобразный собирательный образ старого добродушного француза, родственного санкюлотам. А люди, которые сражались на баррикадах, назывались сыновьями, или ребятами отца Дюшена. Парижские коммунары широко использовали свою печатную трибуну формирования своей, пролетарской армии.

Я думаю, что путь Пьера Дегейтера от Седана до предместий Парижа продолжался очень долго. Транспортное хозяйство Франции в ту пору было разрушено. Добираться можно было только пешком даже на весьма большие расстояния. Да к тому же приходилось опасаться на своем пути и немцев, и французских жандармов, и просто разбойников, которых развелось на дорогах немало. Поменять одежду Пьер тогда не мог. Он так и оставался в потертой форме драгуна. Именно такой костюм у него был, и именно в таком костюме он должен предстать перед нашими зрителями. Но в экипировке этого драгуна была очень любопытная парадоксальная деталь. Я не знаю, сохранил ли он в пути своё ружьё, но то, что у него с собою был сверточек с резцами и долотами, это точно. Об этом мне Дегейтер говорил сам с гордостью. Вот, мол, даже в такую пору мне спасло жизнь моё ремесло! Он и кормился-то тем, что на фермах занимался мелкой столярной работой. Работа нравилась, была сделана в срок, и хозяева благодарили бродячего столяра в потёртой форме драгуна ночлегом и угощениями.

Иногда он за обеденным столом затягивал свои куплеты, чем радовал крестьянские души.

Короче говоря, шёл в Париж Пьер не прямой дорогой, а исколесил чуть ли не весь север Франции! Он и сам дословно говорил мне об этой странице своей жизни так:

«В период Парижской Коммуны я сделал попытку с некоторыми товарищами-солдатами прорваться в Париж и стать под знамена Коммуны. Но по пути я попал в плен к германской армии, осаждавшей Париж, и меня отправили домой на север Франции».

Правда есть правда. От неё никуда не денешься. Не всё в истории столь романтично, как бы нам хотелось! В таком сюжетном повороте судьбы тоже есть своя драматургия, но, конечно, было бы интереснее показать встречу Пьера с Потье и героями Коммуны. Могла ли быть в принципе такая встреча? Да, могла. Пьер Дегейтер не отрицал ее возможности, более того – считал её желанной для себя. Здесь есть о чем подумать.

Каков же облик Пьера в то время? Странствующий ремесленник, убеждённый антимонархист, антимилитарист. По убеждениям он ближе к социалистам, чем к другим течениям. Я не знаю, говорить об этом или нет, но поскольку разговор у нас очень доверительный, буду говорить обо всём, что думаю о своём герое как автор. Видимо, в ту пору во всяком случае Пьер убеждённый и националист. Антинемецкие его настроение очень сильны. Плен его унизил и озлобил. Но вопрос требует ещё своего изучения, осмысления.

В целом же Пьер принадлежал к тому поколению французов, трагедия которого заключалась в бессилии претворить свои идеи в массовые действия. Представим себе какие-то сюжетные переходы истории Пьера применительно к нашей истории. Я – как участник Гражданской войны – своими глазами видел, как такие группы идущих из немецкого плена солдат входили в красные партизанские отряды, вливались в регулярные части Красной Армии. А Пьер был окружён небольшой группой колеблющихся солдат. Их действия были нерешительными, их воля была ослаблена, ум недостаточно просвещён. Пьер выделялся среди них, но и он не смог быть агитатором-борцом, тем более не было у него военных талантов, данных командирских. Не тот характер! Но он лично смог бы геройски погибнуть на парижских баррикадах, если бы добрался до Парижа. Это в его характере. Но если бы он погиб, мир бы не узнал мелодии «Интернационала». Посему благословим судьбу Пьера за то, что она такая, какой она была!

И вот Пьер возвращается к себе домой. Здравствуй, Лилль! Лилль босоногий… С места в карьер Пьер вступает в рабочую организацию и сразу же, как он сам мне рассказывал, «влекомый склонностью к музыке», создает из членов этой организации певческий хор под названием «Рабочая лира»[48]48
  Пьер Дегейтер – художественный руководитель хора, но администратор – всё же Делори.


[Закрыть].

О чём он поёт? О своём ремесле, о вдохновенном творчестве. «Вооружённый пилой, долотом и стамеской, с фуганком в руке я царю за моим верстаком. Я властелин над дубом узлистым, над кленом лоснистым. Что я из них извлеку? Это – смотря по моему желанию. И по деньгам заказчиков – тоже. В дереве дремлют разные формы. Чтобы разбудить спящую красавицу, стоит только умело проникнуть в древесную глубь. Эта красота таится у меня под рубанком. Я всему предпочитаю фламандскую мебель – кряжистую, сочную, отягощённую плодам. Пусть они висят, как виноградные кисти! Я всё могу – и пузатый баул, и резной шкаф. Я одеваю дома филенками, резьбой – панели…».

Какая профессиональная гордость звучит в этих словах! Какое достоинство!..

Пьер умел и любил рисовать. Откуда нам это известно? Он говорил мне: «Самое большое лакомство, это когда я могу занести на бумагу то, что смеётся в моём воображении: какое-нибудь движение, жест, изгиб спины, цветистый завиток, гирлянду, гротеск… Или когда пойман мною на лету и пригвождён к доске навечно какой-нибудь прохожий своим обличьем – это я изваял!»

Так или иначе в своём ремесле, которое он всегда считал творчеством, он стремился к созданию шедевров мебели и деревянной скульптуры. Он был одним из безымянных гениев-резчиков по дереву, которыми так богаты Фландрия и Франция!

Вы знаете, я сейчас ещё раз подумал о том, что Пьера в Париже привлекала не только революция, не только борьба, но и возможность заявить о своих способностях, не только песенных, но и столярных. Ему родной Лилль казался всегда немного тесным.

Ведь Париж был одним из тех городов Европы, где процветала художественная промышленность: гобелены, тонкие сукна, художественная мебель в Сент-Этьенском предместье, ювелирное искусство, часовое, газ, кружева… Парижские купцы были законодателями мод, в особенности в области художественной бронзы, фарфора, обоев, парфюмерии…

Постоянное общение Пьера Дегейтера с тонким художественным ремеслом оттачивало его вкус, сказывалось на его тяге к музыкальному творчеству, влекло его к поэзии и музыке. Так осуществлялся в его творчестве синтез искусств.

Мы говорили о некоторых ремёслах, характерных для Лилля. Вот ещё одно (я о нём ранее не говорил) – это зеркала. Достаточно сказать, что знаменитая зеркальная галерея в Версале была изготовлена из лилльских зеркал по венецианскому способу.

Были в Лилле и конкурсы мастеров. Мы уже касались темы конкурсов, говорили о дипломе, которым гордился в конце жизни старый Пьер. А что если нам сделать такую сцену: в Лилле идёт конкурс мастерства: собрались гобеленщики, разрисовщики стекла, мастера деревянной мозаики… Один вносит – торжественно и гордо – раму для картины, второй – филёнку с нимфой, третий – гобелен на сказочный сюжет…

В производстве роскошной мебели Лилль конкурировал с Сент-Антуанским предместьем Парижа, как Бордо – с Руаном.

В такой сцене Пьер мог бы блеснуть своим мастерством как резчик! Он был мастером и в области тонких наклеек из чёрного или красного дерева и мозаики цветного дерева, инкрустаций из перламутра и лакированного дерева. К украшениям из серебряных насечек, как я уже упоминал, он относился отрицательно. Это был не его стиль.

Лилль после Руана – вторая столица текстиля. Лилль изготовлял полотна, льняную пряжу, шерсть, одеяла, ратин, бархат, последний по образцу – Утрехского.

Сподвижник и товарищ по борьбе и песне Пьера Андри Кассорэ был таким «бархатным» мастером, тоже гордившимся своими мастерством и призванием.

Теперь о наших героинях. Виргиния Дегейтер, ставшая женой Кассорэ, была кружевницей. Близость Брюсселя, Валансьена – центра этого тонкого рукоделия, родины знаменитых чёрных валансьенских кружев оказывало непосредственное влияние на лилльскую художественную промышленность.

Чувство гордости за свои кружева, несомненно, может сопутствовать Марии Франсуазе или Виргинии в их беседах.

А теперь вернёмся к характеристике эпохи. У нас в фильме всё так взаимообусловлено, что трудно порою найти границы, определяющие зависимость одного от другого. Итак, эпоха. Это век капиталистической концентрации. Во Франции 28 миллионов человек, не имевших ничего, и 18 тысяч миллионеров, обладавших половиной богатства страны. Это век железных дорог, Монсенистского канала, успехов навигации, применения винта, железных судов, скандалов вокруг Суэцкого канала, развития телеграфа и т. д.

Разгром под Седаном стоил Франции до 20 миллионов франков! Потеря Эльзаса и Лотарингии, уплата колоссальной контрибуции – всё это казалось сплошным кошмаром, но Франция воспряла с быстротой, изумившей мир. Что же способствовало этому быстрому подъёму? Машины, именно машины, против которых так яростно воюют наши герои, так как эти машины лишают их чуда ручного талантливого труда.

Вот как, например, говорит об этом наш Пьер:

«Я становлюсь подёнщиком. Это – самый отверженный человек, тот, кто вынужден наниматься на день, на определённое дело, переходя с фермы на ферму, с каменоломни на каменоломню, а там – долгая зимняя безработица, бездеятельность, постоянные лишения. Он не знает вкуса мяса и вина, его пища – это мёрзлый хлеб и мокрый сыр. Зарплата – совершенно недостаточна не только для того, чтобы придать жизни оттенок привлекательности, но даже и для того, чтобы позаботиться о ком бы то ни было из близких.

Рабочий, отдающий обществу свою жизнь, полную тяжёлой работы, видит, что перед ним образуется громадная чёрная яма, в которой ничего нет. Ничего – кроме представленной ему возможности влачить своё жалкое существование без хлеба долгие дни. А между тем, даже разбитые на ноги клячи безмятежно едят законно заслуженный ими овёс».

А вот – гневная речь на какой-то сходке во время избирательной компании:

«Почему рабочий зарабатывает больше всего, когда он молод и когда у него меньше потребностей, а меньше всего он зарабатывает в то время, когда начинается старость, когда семья и болезни ложатся тяжёлым бременем на его ничтожный бюджет?..»

Труженики находились в таком бедственном положении, что, например, лионские ткачи, из которых некоторые зарабатывали по 18 су за 18-часовой труд, приходили в отчаянье от невозможности жить, трудясь, и предпочитали погибать, сражаясь. Этот знаменитый лозунг прозвучал именно в те дни, хотя и на другом конце Франции, что для нас, в сущности, не столь уж важно.

Франция – это государство рантье. Это «ростовщики Европы», по выражению В. И. Ленина. Создаётся видимость быстрого подъёма страны. Создаётся видимость умиротворения рабочей массы. Вожди социалистических партий, купленные хозяевами, ведут проповеди об усталости рабочих, об апатии, о страшной реакции после разгрома Коммуны. Дескать, в этой атмосфере нет больше ни одной тлеющей искры. Но рабочие великолепно помнят уроки Коммуны и молчат лишь до поры до времени.

Время от времени эти силы, аккумулируемые в рабочем классе, дают о себе знать. Достаточно вспомнить рабочие демонстрации в Париже. А с каким успехом прививались идеи марксизма в 80-90-е годы минувшего века!

Рабочая партия в том виде, в каком она возникла, целиком стоит на марксовой программе. Правда, рабочий класс Франции обезглавлен на парижских баррикадах, томится на каторге. Рабочая верхушка, аристократия, претендующая на руководящую роль, находится во власти идей Луи Блана, прудонизма.

Именно в этот период определяется стиль руководства профсоюзным движением. Его верхушка во многом способствовала тому, что апатия охватила рабочую массу почти на два десятилетия. Она всячески убивала в рабочих вкус и интерес к политической борьбе. Вот к этому-то миру и принадлежали люди вроде Густава Делори.

Как же проводили свою политику посредничества ради угнетения такие делори? Достаточно сказать, что во Франции ещё продолжал действовать закон запрещения рабочих союзов и стачек. Итак, с одной стороны, призрачные свободы Третьей республики, а с другой – этот закон.

Меня просят прокомментировать первые сцены сценария, сцены, происходящие в Лилле.

Сперва остановимся на том, кто такие «артизаны». Так называли полуремесленников-полурабочих, работающих на мелких предприятиях, к категории которых принадлежит Пьер. Словечко это становится презрительным, почти ругательным. Всё большее влияние на рабочую среду оказывает мелкая буржуазия. Верхушка рабочего класса стремится к сближению с ней, откладывает заначку на «чёрный день».

После разгрома Коммуны профсоюзное движение развивается робко и осторожно. Синдикаты (профсоюзы) стремятся держаться в стороне от политической жизни. К руководству одним из профсоюзов приходит Делори. Он руководит синдикатом резчиков-мебельщиков, отрицательно относящимся к стачкам.

Профсоюзы объявляют социализм утопией. А Пьер, как человек, весь проникнутый идеями Коммуны, думает совершенно иначе.

Хочу напомнить, что рабочая партия организована в 1880 году, а уже в 1881 году эта партия раскололась. На севере Франции много сторонников Жюля Геда, и Пьер, можно сказать, становится одним из последовательных гедистов, т. е. прямых, можно сказать, последователей Карла Маркса. Пьер активно борется с антиподом гедистов – с реформистами, которые опираются на радикально настроенных мелких буржуа. Социалистическая партия фактически становится оппортунистической, а ведущую идею гедистов, идею всеобщей стачки оппортунисты объявляют анархией.

Таков противник Пьера – «герой» эпохи II Интернационала Густав Делори. В прошлом это квалифицированный рабочий, сейчас – развращённый подачками функционер. В его груди ещё теплится, хотя и очень слабо, огонёк классовой солидарности, но его всё больше и больше заглушает жажда мещанского благополучия, жажда власти.

Как я уже говорил, синдикат мебельщиков один из самых беспокойных синдикатов Лилля. Пьер является в Федерацию профсоюзов и в секцию Рабочей партии с рядом требований. Он требует не только реорганизации пенсионных и ссудных касс, но и восьмичасового рабочего дня, обратного приёма рабочих, уволенных за участие в забастовках. И вот здесь мы видим подлинное лицо Делори, который буквально устремлён к компромиссам.

Большинством мелких предприятий мебельщиков Лилля владеет компания Фив. Мне не удалось выяснить, что означает это слово. А слово это очень популярно в Лилле. Компания даже называлась «Фив-Лилль». Главный её компаньон-распорядитель носил фамилию Огюст Де ла Мотт. Вся эта компания владела рядом мебельных предприятий, а также предприятий текстильных, железоделательных. Владела она к тому же компаниями в окрестностях Лилля. Может быть, мы где-то в фильме и смогли бы провести линию на единство угольщиков и мебельщиков, дать какие-то параллели.

Рабочая межотраслевая солидарность привела в конце концов к тому, что в 1884 году был опубликован закон, признающий право на существование синдикатов, свободу профсоюзов.