Текст книги "Восточнославянская этнография"

Заметка о некоторых вредных свадебных поверьях и обычаях местных крестьян

Вступление в брак у простого народа обставлено многими обрядами и поверьями, большею частью древнего языческого происхождения. Некоторые поверья вполне невинного свойства, и если заслуживают уничтожения, то единственно как заблуждения ума, занимающие в сфере народных воззрений место верного понятия. Есть прекрасные народные обряды, например обыкновение торжественно возлагать на голову невесты венок из цветов: обрученная девушка становится на колени перед столом (в языческой древности – наравне с очагом, игравшим роль жертвенника), склоняет голову, и мальчик с песнями кладет ей на голову венок из барвинков и руты. Некоторые обряды придают только более торжественности и веселия свадьбе, и потому, хотя и не освящены Церковью, имеют полное право на жизнь и распространение. Но в массе народных обрядов и поверий можно указать противоречащие приличию и скромности, вносящие раздор в семью и даже ставящие в опасность человеческое существование. Само собой понятно, что крайние заблуждения простонародной мысли заслуживают прежде всего внимания и искоренения, по крайней мере ослабления или исправления.

Положение южнорусской женщины не может быть названо печальным. Малороссиянка в отношении мужчины занимает чуть ли не господствующее место. В девичестве в честь нее поют песни и вьют венки; дивчина – полновластная и подчас насмешливая властительница парубоцкого сердца; в замужестве южнорусская женщина приобретает значение основания, на котором коренится благосостояние семьи; муж сплошь и рядом ничего не предпринимает, не посоветовавшись со своей богоданной половиной. Эта замечательная черта южнорусского характера находит подтверждение в документальных исторических свидетельствах: в продажных записях XVI и XVII столетий, совершаемых от имени мужа, не редка фраза, что запись делается им, «породившися с малжонкою своею милою». Как результат чистых и разумных воззрений южнорусского народа на женщину является свобода выбора при бракосочетании и отсутствие родительского принуждения. Противоположные явления суть не более как исключения; но и в таком случае они вполне заслуживают противодействия и искоренения со стороны духовных властей.

То, что в южнорусском племени по отношению к женщинам является печальным исключением, в племени великорусском – общее правило. Здесь почти полный произвол родительской власти, иногда родительского каприза, и полное подчинение жены мужу – подчинение, символизируемое на свадьбе ударом плетки, который молодой наносит своей новобрачной.

Принуждение невесты родителями в разнородном крестьянском населении Харьковской губ. встречается довольно часто, причем преимущественно практикуется в великорусских раскольничьих селах.

В чине венчания ясно требуется «изъявление благого и непринужденного желания» со стороны жениха и невесты, вступающих в супружество. Петр Великий указом 1701 г. разрешил жениху отказываться от невесты даже в церкви, во время венчания, а указом 1724 г. узаконил, чтобы родители, опекуны и помещики под страхом суда Божия приносили присягу, что они не принуждают брачующихся ко вступлению в супружество.

Если и в настоящее время встречаются уклонения от благих предначертаний и стремлений Церкви и правительства, то противодействовать им словом убеждения и наставления лежит на нравственной обязанности приходских священников.

В церкви во время обряда венчания священник, по издавна установившемуся обычаю, спрашивает молодых поочередно: «Имаши ли благое и непринужденное произволение». Невеста почти всегда отвечает: «Имею». Утвердительный ответ далеко не всегда говорит о действительном ее согласии и желании вступить в брак. Отрицательным ответом девушка боится нарушить чин венчального обряда. Сопротивление в церкви способно привести скромную и богобоязливую народную мысль в большое смущение. Кроме того, в переспективе предвидится бурная сцена семейного неудовольствия. Много понесено расходов, сборы на свадьбу стоили дорого, и, чтобы пренебречь ими, нужно много смелости и решительности – качеств, не особенно свойственных женщине.

Некоторыми священниками практикуется весьма разумное обыкновение спрашивать жениха и невесту о взаимном согласии на бракосочетание еще до венчания, или в то время, когда приходят к священнику договариваться о плате за совершение венчального обряда, или когда записывают брак в обыскную книгу.

Свадьба в крестьянском быту сопряжена с большими расходами. Оставляем в стороне дары молодым «на развод» со стороны их родителей и знакомых, это расходы производительные, облегчающие новобрачным труды по части первоначального материального устроения. Есть много расходов, совершенно непроизводительных, являющихся или следствием сохранившегося от языческих времен крайнего свадебного разгула, или результатом дурной стороны – общественного крестьянского мнения, стороны, сложившейся под влиянием кабака. Француз Боплан, посетивший Украину в половине XVII столетия и составивший описание тогдашнего ее состояния, замечает, что на брачных пирах страсть малороссиян к вину переступает все пределы умеренности. Помещики в старое время дозволяли крестьянам к свадьбе и крестинам варить пиво, что доставляло им возможность без лишних издержек пить, сколько душе угодно. В другое время крестьяне должны были покупать пиво в господских пивоварнях. Ни на одном празднике, ни на одном обрядовом торжестве в настоящее время не выпивается столько хлебного вина, как на свадьбе. Богат ли селянин, или беден – он одинаково старается всех весильных гостей напаивать наповал в течение нескольких дней. Грамотные крестьяне поголовное свадебное пьянство (исключение – жених и невеста, которые обыкновенно вовсе не употребляют пищи в день свадьбы) иногда объясняют примером брака в Кане Галилейской. Нужно, однако, всмотреться в евангельскую повесть, чтобы заметить, что в данном случае было предложено не много вина.

«Тайна сия велика есть», – сказал апостол Павел о браке в послании к Ефесянам (Еф. 5: 32). Южнорусские крестьяне не разделяют этого мнения: все сокровенное в супружестве они требуют к публичной оценке. Некоторые обычаи, соблюдаемые на другой день после свадьбы, при всей своей неблаговидности и нескромности возникли из строго нравственных воззрений. По ним и в них высказывается крестьянское общественное мнение. Перезвянские песни, калиновые ветки, красные и розовые ленточки – все это своего рода дипломы, выдаваемые целомудрию безыскусственной и строго нравственной крестьянской моралью; хомут, надщербленные рюмки – своеобразный позорный столб, к которому привязывают провинившуюся девушку и недостаточно заботливую и внимательную ее мать. При нравственном основании послесвадебные крестьянские обычаи – в подробностях и в применении – вполне безнравственны и подчас суровы. Наивная крестьянская мысль в отношении человеческого организма придерживается очень широких обобщений, и все его особенности и явления меряет одним и тем же прадедовским аршином. Явления случайные, явления болезненные проходят незамеченными и непонятыми; за все и про все отвечают предполагаемые разнузданная воля и нравственная испорченность.

Празднество свадебного договора. Художник М. Шибанов

Народ вообще справедлив и мягкосердечен, и если в его среде возникают сцены напрасного посрамления девушки и ее родителей, то единственно как печальное следствие его бедности в знаниях и происходящих от недостатка разнообразных фактических сведений ложных умопостроений.

В каком месте и в какой обстановке должно совершаться поучение пастырей Церкви и обличение ими некоторых, издавна осужденных свадебных обрядов? Само собой разумеется, не на свадьбе. Поучения здесь неуместны. Подвыпившие весильные гости не преклонят уха к наставлениям о трезвости. Духовные лица не могут присутствовать на свадьбе. Древнехристианское Соборное правило повелевает: «Не подобает причетникам зрети позорищные представления на браках или на пиршествах, но прежде вхождения позорищных лиц вставати им и отходити». Лучшее средство внушения – частные беседы священника с руководителями и главными лицами крестьянской семьи, с людьми пожилыми и степенными и как высшая форма внушения – проповедь с церковной кафедры ко всем, имеющим заботливость о сохранении нравственного достоинства ближнего и уважение к духовному поучению.

ХЛЕБ В ОБРЯДАХ И ПЕСНЯХ

Глава I

Хлебные обряды и песни. – Их взаимное отношение. – Метод изучения. – Начало земледелия. – Его историко-культурное значение. – Земледелие у древних народов Востока. – Арии. – Земледелие у греко-италийцев, германцев и славян. – Древние документальные свидетельства о земледелии в России. – Хлебные растения в Древней России. – Рожь и пшеница. – Греча

Исследователь народного поэтического творчества охотно останавливается на песнях, посвященных хлебу, и на соответственных им обрядах как на одном из самых художественных проявлений народного творческого духа. В обрядовых хлебных песнях и группирующихся вокруг них причитаниях, поговорках, сказаниях, преданиях и разных словесных формулах или технически-творческих слововыражениях много замечательного в эстетическом, культурном и историко-литературном отношениях; замечательна и внешняя их форма, своеобразная, характерная, часто весьма изящная и возвышенная, и внутреннее их содержание, от которого в большинстве памятников веет духом старины незапамятной. Разнообразные проявления обрядового употребления хлеба и народно-поэтического его определения тем более заслуживают внимания, что обусловливается различными сторонами религиозно-нравственного миросозерцания и быта народа. Большой историко-культурный интерес представляет решение вопросов, в чем состоит внутренний смысл того или другого обрядового употребления хлеба, той или другой посвященной хлебу песни или темного о нем рассказа, какая существует связь между хлебными обрядами, как и в чем отклонилась хлебная песня от породившего ее обряда, в каком отношении обрядовое употребление хлеба стоит к обрядовому употреблению каши, квашни и другим близким или сродным обрядам. Без удовлетворительного решения подобного рода вопросов нельзя понять известного обрядового целого, например свадьбы как совокупности нескольких песенных и обрядовых актов, нельзя понять ни древнего народного, ни современного народного миросозерцания, насколько его загромоздили обрывки и обломки стародавних воззрений на природу и человека. Как бы странны и даже бессмысленны ни были некоторые обряды и песни в настоящее время, исследователь народного быта должен отыскать им объяснение и указать место в народной жизни, т. к. странное и бессмысленное в песнях и обрядах, несомненно, представляется результатом исторического развития народной жизни, народного сознания и миросозерцания, и то, что странно, бессмысленно теперь, имело свое raison d’être [причина быть (фр.). – Ред.], было вполне осмысленным и целесообразным явлением в старину – сто, триста, тысячу лет или несколько тысячелетий назад.

Правильное понимание обрядового употребления хлеба и его народно-песенного значения зависит от ясного и систематического распределения относящегося сюда громадного и сырого материала. Такому распределению хлебных обрядов и песен должно бы помочь составление предварительного плана изложения. Чрезвычайно трудно, однако, установить определенные рамки и заранее принять цельную систему изложения для такого рода культурно-бытовых фактов, как песни и обряды, фактов, крайне разнообразных и мелких. При полном уважении к исторической истине, при страстном желании отыскать ее в хаосе хлебных песен и обрядов все-таки легко запутаться в бесчисленных мифических, этнографических, историко-литературных и юридических фактах, подлежащих исследованию, кое-что существенное проглядеть, кое-что не в меру выдвинуть.

Нечего, разумеется, говорить, что хронологической системы распределения тут не может быть. В приложении к памятникам народного поэтического и обрядового творчества слово «хронология» почти так же бессодержательно и неуместно, как в приложении к каменным орудиям палеолитического и неолитического периодов истории человечества. Исследователь народного быта может только, не греша против здравого смысла, сказать, что такие-то обряды и песни более древние, такие – менее, другие возникли при наших ближайших предках, быть может, в первое предшествовавшее нам поколение. Историко-культурное, бытовое или литературное значение последних, понятно, вовсе не уменьшается от столь неопределенного хронологического определения.

Нужно также отказаться от этнографического способа распределения хлебных обрядов по отдельным народам. Такое распределение, не опирающееся на сравнительный метод, не может привести к верным и важным выводам и даже в своей этнографически ограниченной области не может быть вполне выполнено вследствие трудности собрать и перечитать громадное количество относящихся сюда пособий и источников – не говорим уже о быте классических народов, имеющем в одной Германии громадную ученую литературу, и быте славян, также в настоящее время изложенном в огромном числе разного рода этнографических сборников, путешествий, культурно-исторических статей и т. п. Главное дело состоит в том, что хлебные обряды у многих народов, особенно у народов арийского корня, весьма сходны, и при этнографическом их распределении были бы неизбежны повторения, так что бесцветное и неважное по своей всеобщности и распространенности незаметно через повторение выдвинулось бы на первый план исследования, а редкие и характерные в историко-культурном отношении факты по своей одиночности были бы затеряны или не были бы достаточно освещены.

Залом ржи. Художник В.В. Максимов

При изучении песен и обрядов приходится держаться различных методов исследования согласно различию исторического развития песен и обрядов, по внутреннему их существу и характерным их природным свойствам.

Некогда обряд и песня стояли в родственных отношениях друг к другу; между ними существовала связь, которая в настоящее время в громадном большинстве случаев потеряна. Обряд обнаружил большую упругость и стойкость; в борьбе со всеуничтожающим и всеизменяющим потоком времени он сохранил кое-что от старины незапамятной, стоящей вне пределов писаной истории; в обрядах в неясных, трудноуловимых чертах сохранились следы эпохи арийской жизни, когда главные отрасли индоевропейского племени в своем миросозерцании и основных формах быта представляли нечто единое и целое в культурном отношении. Летучая песня не устояла; она на длинном пути исторического развития европейских народов растеряла много древних черт и особенностей; она отделилась от обряда и, за весьма немногими исключениями, приняла новую форму и новое содержание. Неутомимо созидающие народные мысль и фантазия не дали ей застыть или окоченеть в раз вылитой в старинное время форме, но постоянно толкали ее и выводили на торную дорогу текущей жизни, варьировали и окрашивали ее всеми возможными красками, одним словом, крепко завладели песней как удобным, всегда имеющимся под руками орудием для выражения господствующих настроений минуты.

Если при научном изложении историко-культурного материала взять основою и центром обряд как скелет прошлого духовного творчества, как загадочный, нуждающийся в разъяснении символ, то придется стать на точку зрения преимущественно археологическую, другими словами – рассматривать обряды как ископаемые достопримечательности. Археологическая точка зрения на обряды не исключает мифологического их объяснения. Обряд, рассматриваемый в качестве архаического проявления народной жизни, прежде всего подлежит именно объяснению мифологическому, если представляются к тому достаточные внутри него лежащие данные, а затем объяснению историко-бытовому в тесном, материальном смысле слова «быт».

Церера в поисках Прозерпины. Старинная гравюра

Иначе обстоит дело с песнями. Здесь главная точка зрения, от которой отправляется исследователь, не мифологическая, а этнографическая и отчасти историко-литературная. Число мифологических хлебных песен незначительно. Преобладают среди хлебных песен бытовые в тесном смысле этого слова, как то: жатвенные, поздравительные, просительные. Группируя хлебные песни по тем бытовым чертам, которые в них заключаются, с целью определить понятия народа о жизни семейной и общественной, необходимо придерживаться определенных, тесных этнографических рамок; лучше всего ограничиться пределами родного для исследователя края, т. к. только в таком случае выводы будут отличаться истинностью и правдивостью.

Изучение обрядового употребления хлеба не заводит исследователя в глубь пещер троглодитов, не заставляет его опускаться в низкие в духовном отношении слои человечества. Изучение это обходит лесных дикарей, охотников, питающихся дичью и рыбой, и оставляет в стороне кочевников-номадов, питающихся молоком и мясом животных. Оно прямо вводит исследователя в тот сравнительно высокий период человеческой культуры, когда:

 
Церера сдружила враждебных людей,
Жестокие нравы смягчила
И в дом постоянный меж нив и полей
Шатер подвижной обратила.
 

Введение хлебопашества вызвало весьма важные изменения в религиозно-нравственной и бытовой жизни человеческого рода. Формы жизни сделались более разнообразными и сложными и сравнительно с прежними формами жизни – более высокими в нравственном смысле.

В религиозном миросозерцании народа одни божества с появлением земледелия выдвинулись вперед, другие померкли. На первое место выдвигается обоготворение неба и земли как высшей супружеской пары с прямым предпочтением земли как матери-кормилицы. Быть может, под влиянием этого предпочтения земли среди некоторых народов вырабатывается большое уважение к женщине, так что женщина поставляется главой семьи; дети получают имя по материнству; появляются амазонки, паляницы удалые; возникает вообще такой строй семейной и общественной жизни, о котором ныне напоминают темные предания о победе девиц над мужчинами, вроде чешского предания о возникновении Девина-града. Мало-помалу возникает целый ряд новых божественных существ и мифических образов, которые связываются с разными актами сложного земледельческого быта, посевом и жатвой и с разными событиями в жизни земледельца – рождением ребенка, свадьбой, похоронами. Со вступлением человека «в союз с древней матерью землею», с появлением хлеба как пропитания, по крайней мере, высшего слоя населения возникла светлая мысль, что богам противна кровь жертвенных животных, и хлеб делается главным предметом жертвоприношений.

 
Чистым чистое угодно;
Дар достойнейший небес —
Нивы колос первородный,
Сок оливы, плод древес[9]9
  Шиллер Ф. Элевсинский праздник / пер. В. Жуковского.


[Закрыть].
 

С возникновением земледелия появились новые промыслы и ремесла. Слова, выражающие труд земледельца (работа, arbeit) и главное его вспомогательное средство – орало, переходят в обозначение труда вообще и в обозначение орудия или инструмента ручных ремесел в частности. С определением границ земельных владений определилось и окрепло понятие о собственности – личной и общинной. С возникновением оседлого, земледельческого быта развилось понятие о родине, любовь к родному краю и все вытекающие отсюда культурные и нравственные последствия, как то: необходимость самозащиты, самообразования и т. п.

Начало земледелия кроется в таинственной глубине веков. Фактическая история ничего о нем не знает. О его древности можно судить лишь приблизительно, например по тому, что происхождение зерновых хлебов утрачено для предания и сделалось предметом сказок. Народные сказания освещают своими радужными, волшебными лучами первого пахаря и первый плуг. Всем народам свойственна мысль, что в древности все было таинственно и чудно; почти все было свято. Особенно светлым, прямо святым представляется столь благое для человечества дело, как возникновение хлебопашества. По сказаниям китайцев, греков, германцев и славян, первым пахарем был Бог; Бог научил людей хлебопашеству и сковал для них первый плуг, и плуг этот был золотой. Так, у греков Деметра научила Триптолема земледелию; по персидским сказаниям, Ормузд научил Джемшида (263, с. 18). Как бы то ни было, развитие пшеницы, ржи, ячменя путем возделывания из форм растений дикорастущих в зерновые хлеба произошло до наступления ранних периодов истории. «Насколько древне, – говорит Тэйлор, – должно быть первое возделывание почвы, показывают Древние Египет и Вавилония с их правительством и войском, храмами и дворцами, ибо только при помощи занятия земледелием в течение длинного ряда веков могло оказаться возможным размножение столь скученного населения до того, что последнее образовало цивилизованную нацию» (194, с. 213). Древние египетские памятники изобилуют свидетельствами о высоком развитии земледелия в Долине Нила за несколько тысячелетий до Рождества Христова. В папирусах сохранились известия о трудовой жизни древнего египетского земледельца.

Стенная живопись представляет различные формы плуга: небольшой ручной плуг, который волочит по земле сам пахарь, и тяжеловесный плуг, влекомый двумя быками, с погонщиком назади. В гробницах найдены образцы разных хлебных злаков (26, с. 12). Халдейская литература, между прочим, представляет «Руководство для земледельцев». Здесь среди практических хозяйственных наставлений помещено несколько коротких песен, при помощи которых аккадские пахари коротали время за полевыми работами, например: «Между тем как подвигаются твои волы, ты улегся во ржи», или «Припрягайся-ка, телка, к корове; ручки у плуга крепки; глубоко забирает сошник, а ты знай только приподнимай» (186, с. 52).

Земледельческие работы у древних египтян. Настенная роспись

Начало земледелия в Европе выходит за пределы документальной истории. Археологией установлено, что человек новокаменного периода знал уже хлебопашество и возделывал хлебные растения. В озерных поселениях найдены были пшеница, ячмень и лен как предметы, употребляемые в пищу; льняные волокна, кроме того, шли на выделку тканей (147, с. 47). Если хлебопашество было известно европейским народам до прихода в Европу арийцев, как то: греко-италийцев, кельтов, германцев, литовцев и славян, то в знакомстве последних с хлебопашеством в эпоху их переселения в Европу вряд ли можно сомневаться. Такие слова, как «arare», «molere», встречающиеся у всех европейских народов арийского корня, доказывают существование земледельческого европейского пранарода. Следуя тем многочисленным, хотя не всегда верным филологическим указаниям и разысканиям, которые сделаны Пикте в известном его сочинении «Les origines indoeuropéennes», можно прийти к заключению, что древние арии, предки нынешних европейцев, на своем азиатском местожительстве у верховьев Амударьи были народом преимущественно пастушеским. От туранских номадов арийцы отличались тем, что имели более или менее постоянное местожительство. Они владели рогатым скотом, лошадьми, овцами, козами, свиньями, не говоря уже о домашней птице и о друге дома – собаке. Рогатый скот составлял главное их богатство. Стада коров имели роскошные места для пастьбы по травянистым склонам гор и в плодоносных равнинах. Вся страна делилась на пастбища, составлявшие собственность отдельных общин. На каждом пастбище было определенное место, где собирались животные и пастухи, где доили коров и изготовляли различные молочные продукты. Здесь находилось жилище пастушеского семейства. Пастушеская жизнь могла держаться лишь при малочисленности и разбросанности населения; пастухи для прокормления многочисленных стад животных нуждались в обширных травяных пространствах. С увеличением населения возникла необходимость обратиться к обработке почвы, к земледелию. Арии последовательно перешли от быта пастушеского в быт земледельческий, причем одни их отрасли перешли к земледелию ранее, другие – позднее. Арии знали хлебные растения, преимущественно употребляли ячмень; знали и бобовые растения. Одновременно с изобретением плуга вошло в употребление ярмо, повозка и обработка зерен посредством ручной мельницы (253, с. 1–2).

С переселением арийских народов в Европу хлебопашество стало в зависимость от местных природных и климатических условий. Лучшей почвой для его развития, естественно, прежде всего явились благодатные страны Южной Европы, Греция и Италия, страны

 
…Где небо блещет
Неизъяснимой синевой,
Где море теплою волной
Вокруг развалин тихо плещет,
Где вечный лавр и кипарис
По воле гордо разрослись[10]10
  Пушкин А.C. Кто знает край… (1828).


[Закрыть].
 

В древнейших греческих памятниках упоминается хлебопашество, равно как все относящееся к нему: жатва, плуг и т. п. В «Илиаде» в числе сельских картин, изображенных Гефестом на щите Ахиллесовом, находилось вспаханное черное поле с пахарями, жатва, виноградник, виноградный сбор, стадо быков и стадо овец. В «Одиссее» Калипсо, светлокудрая нимфа острова Огигии, наделила уезжавшего Одиссея хлебом и одеждой:

 
Сел я на крепкосколоченный плот, и она, наделивши
Хлебом меня и душистым вином и нетленной одеждой,
Следом послала за мной благовеющий ветер попутный
 

(137, с. 264–266).

У греков, как у всех южных народов древнего времени, преобладающими родами хлебов были пшеница и ячмень. Рожь, которая едва касается северной границы обеих классических стран, считалась зерном гадким, невкусным и неудобоваримым. Другое северное хлебное зерно – овес – у древних считался плевелом. «Старайся полоть свой посев и вырвать овес», – говорит Вергилий в «Георгиках» (37, с. 326–327). В Древней Греции земля рассматривалась как лучший и наиболее продуктивный род богатства. Поземельные собственники пользовались исключительными гражданскими правами и привилегиями (108, с. 47). Как высоко греки ценили земледелие, видно из похвальных слов о нем Сократа, приведенных Ксенофонтом. По словам великого философа, земледелие не только дает средства для жизни, но и укрепляет тело, служит украшением алтарей, своим развитием вызывает и совершенствует ремесла, возбуждает в людях любовь к родине и готовность ее защищать (238, 8, с. 115–117).

Римляне плугом владели так же хорошо, как мечом. Установителем земледельческой культуры – точнее, первым организатором земледельческого строя общественной жизни считался Нума. Религиозное освящение земледелия обнаружилось в культе Флоры, Сейи, Сегесты, в свадебном confarreatio. Понятия «хороший земледелец», «храбрый воин» и «честный, достойный уважения человек» сливались нераздельно, и первое понятие предполагало и обусловливало два остальных. Многие знатные римские роды получили фамильные прозвания от различных предметов земледелия и скотоводства, например Порциус, Овиниус, Каприциус, Эквициус, Таврус, Витулус, Бубулькус, Пизо, Фабиус, Лентулус, Цицеро, Веррес, Апер. Покража снопов с поля по закону 12 таблиц наказывалась смертью[11]11
  Wachsmuth W. Allgemeine Kulturgeschichte. Lpz., 1850–1852. Bd. 1–2.


[Закрыть]. Дионисий Галикарнасский превозносит Италию за то, что она хлебородна. При завоевании Италии римляне, говорит Аппиан, отдавали впусте лежащие земли всякому, у кого охота была обрабатывать их, выговаривая себе ежегодную только подать, десятину с засеянной и пятину с засаженной земли. В первое время своей исторической жизни римляне занимались одним хлебопашеством, а виноградная культура не была еще введена. В позднейшие времена Римской республики Италия в такой степени стала винодельной страной, что прежнее отношение виноделия к хлебопашеству изменилось на обратное и хлеб сделался предметом ввоза, а вино – вывоза с полуострова. Сначала итальянское вино употреблялось одними только богатыми; бедняки оставались при национальном напитке из перебродившего хлеба (37, с. 15, 23, 25, 26).

В суровых лесистых странах Средней и Северной Европы земледелие возникло сравнительно с европейским югом позднее, почти на глазах истории, и в разных местах в различное время: в Галлии, например, ранее, чем в Германии. Римский писатель II века до Р.Х. Теренций Варрон в сочинении «De re rustica» говорит о существовании земледелия во Внутренней Галлии и об удобрении земли. В Древней Германии сельское хозяйство находилось в младенчестве. Почва, обработка которой предоставлена была женщинам, старикам и рабам, рождала хлеб только для необходимого потребления, и главное народное богатство состояло в стадах (213, с. 24). Немецкий ученый Ген утверждает, что славяне, «как всегда, позади и после германцев обратились к высшим формам земледелия». Уже самая категоричность суждения, притом основанного на шатких филологических сближениях, подрывает доверие к его истинности. Слабое развитие земледельческой культуры в Древней Германии скорее побуждает предположить превосходство славянского земледелия и объяснить сходные в славянских и германских языках слова, касающиеся земледелия, влиянием славянства. Ген допускает переход земледельческих славянских слов в германские языки, придавая, однако, этому переходу странную историческую обстановку. «Немецкий земледельческий язык, – говорит Ген, – заимствовал многие славянские выражения в юные времена, когда славянские племена проникли в сердце нынешней Германии и должны были в качестве крестьян работать на своих немецких господ» (37, с. 330). Историческая наука отвергает необходимость соединения рабства и культурной отсталости вообще ввиду того, что в рабском положении неоднократно оказывались народы, далеко превосходящие своих господ в культурном отношении. Строгая историческая наука в особенности не может допустить подведения древних славян под тип народов рабских и варварских, по недостаточности исторических свидетельств о первобытном состоянии славянской и германской культур.

В странах северных хлебопашество развивалось, смотря по климатическим условиям и по степени близости к культурным странам Западной и Южной Европы. Так, в Англии земледелие было развито в I веке до Р.Х. Цезарь и Диодор Сицилийский говорят, что бритты сеяли жито, из которого приготовляли хлеб и варили напитки. Во время римского господства в Британии страна эта сделалась житницей северных провинций империи. При Юлиане восемьсот судов занято было хлебною торговлею между английскими берегами и римскими колониями на Рейне (175, с. 306). Если климатические условия Германии и Британии были так неблагоприятны, что сперва только сеялись яровые хлеба и разведение озимых явилось только с течением времени как плод усовершенствованного земледелия, причем из хлебных злаков преобладали рожь и ячмень, то тем более природа и климат не благоприятствовали финнам, занимавшим Восточную, преимущественно Северо-Восточную Европу. Древним финнам – бедному народу, загнанному в страну морозов и короткого лета, не свойственно было даже возделывание ни ржи, требующей продолжительного труда, ни овса, зреющего медленно и потому подвергающегося морозам. Финские названия пшеницы, ржи, овса, гороха, бобов, картофеля, моркови, лука и огурцов берут свое начало в языках соседних народов – славян, германцев или литовцев. Коренными финскими словами называются только ячмень и репа. Что касается репы, то возделывание ее на севере, быть может, древнее хлебопашества. Известно, что она особенно хорошо родится на золе выжженного леса. В Олонецкой губ. до сих пор существует обычай, когда расчистят новую подсеку, сеют на ней прежде всего репу, которая при этом достигает большой величины; такие подсеки имеют специальное название репищ (157, с. 280).